Романова ему не нравилась. Не нравились ее прозрачные, холодные глаза, в которых только дурак - а дураков было много - не замечал стального дна, равнодушного ко всему, не нравились ее движения: плавные, выверенные. Так паук медленно приближается к попавшей в паутину мухе, зная, что никуда бедняжка уже не денется, единожды запутавшись в тонких, но крепких нитях. Все в ней было один сплошной капкан, укрытый сочной летней травой. И будь он трижды проклят, согласись приблизиться к ней хоть на метр, чуя и зная эту металлическую вонь. Если хоть раз оступится. Поэтому избегал как мог. Только вот Романова находила его сама.

Приходила, ластилась, крутилась вокруг, изящно поправляя выбивающиеся кудри, растягивая губы в карамельной улыбке, такой лакомой каждому из желавших ее мужчин и такой отвратительной ему. И соскальзывая в желание ее трахнуть, как в бездну, понимая, что не женщина это, а насекомоядное растение вроде пурпурной саррацении, заманивающей сладким соком своих листьев очередную жертву, все-таки оступался. Помня о печально финале, вырывался изо всех сил из смертоносных лапок, с каждым разом становясь все слабее, и однажды не устоял. По глазам видел, что игра это для нее, не более, и все равно согласился, даже зная, что ставка выше, чем весь джекпот. Согласился и, разумеется, проиграл.

Он думает, будь Наташа не такой холодной, а он сам помоложе на «я еще верю в искренность и любовь» лет, возможно, что-то бы между ними и получилось. И застревающий между лопаток взгляд, когда он по утрам собирает по полу одежду и выходит в двери, не жег бы так настойчиво. Может, они валялись бы на кровати, слушали пластинки или что там теперь модно, и он был бы ласковым, она – до смешного наивной и неопытной. Но есть то что есть, и нарушать привычное во имя неизвестного он не станет. Да она и не требует.

И неважно, что уходить по утрам хочется все меньше.