Каждый третий, наверное, всю жизнь говорил Гарри о том, что он был разочарованием. Может быть, они делали это не со зла, не для того, чтобы сломать его, просто из-за привычки к манипуляции, но это нисколько не умаляло смысла этих слов и того, какое влияние они оказывали на Гарри.
Иногда он думал, что ему, наверное, нужно стать каким-нибудь безбашенным мудаком, который будет оправдывать все эти бесчисленные отрицательные характеристики, но он не мог. В нëм не было злости и ненависти, силы, которая могла бы превратить его в такого человека, чтобы не чувствовать себя так отвратительно каждый раз, когда Дамблдор поджимал губы или Аластор выдавал очередную порцию матерных слов. Смотря на всех тех, кто с такой душой выплëскивал эмоции, он думал, что это несправедливо, что именно он должен быть тем человеком, который примет это. Он думал, что он тоже хотел бы быть просто беспечным ребëнком, который может заплакать или спрятаться за чью-то спину, а не быть тем, кто утешает и за чью спину становятся. Ему ведь было всего шестнадцать, он хотел страдать от первой любви, гулять на каких-то «незаконных» в Хогвартсе подростковых вечеринках, а не давиться пинтой сливочного пива, опасаясь того, что в любую минуту может нагрянуть Волдеморт, и он не может быть пьян в этот момент.
Но в то же время он понимал, что эти люди, что бы они ни делали, не желали ему зла. Они были просто людьми. Эмоциональными, со своими мировоззрениями и своим прошлым. У всех них были свои причины даже на эгоизм, и ему было жаль, что в их жизни было что-то, что привело их к такому отношению к жизни. Ему было жаль Волдеморта, пережившего приют и вторую мировую, ему было жаль Филча и даже призраков в замке, и он не хотел приносить им ещë несчастья. Он действительно старался сохранять вокруг себя гармонию, хоть это и не особо получалось и било по нему отдачей с невероятной силой. Было ли это высокомерием или слабостью — он не знал. Может быть всë дело было в том, что ему с детства внушали то, что он должен быть сильнее окружающих или сильнее обстоятельств. Что на нëм — заживëт, а на других, может, и нет.
Может быть, именно из-за этого убеждения, он не мог злиться или ненавидеть. Да, он часто раздражался, но эти чувства были слабыми и быстро проходили. Впрочем, точно так же, как и какие-то другие эмоции, будь то радость, счастье, или то, что он называл влюблëнностью. Он не влюблялся ни в кого по-настоящему, у него не было даже эха спектора тех эмоций, о которых писали в романах, той страсти и восторга. Влюблëнностью он называл беспричинную радость, испытываемую от общения с кем-то, которая не была такой же, какую он испытывал от общения с друзьями или другими людьми. Он считал это похожим. Люди ведь вообще по-разному ощущают влюблëнность, и у него тоже должно быть своë чувство. Он не думал, что это плохо, просто потому, что несмотря на то, что он старался оставить возникшие дружеские отношения на всю жизнь, люди всë равно его бросали так или иначе. Будучи всю жизнь сиротой, он так и оставался в этом состоянии, даже если где-то поступался своими мыслями ради чужого благополучия и менялся. Изменения не были отрицательными, скорей это было как смена настроения, так что это он тоже не считал плохим.
Иногда, думая о том, каким образом он мог бы сохранить ту или иную связь навсегда, он думал о том, что если бы существовали духовные цепи, он бы с удовольствием приковал этого человека к себе. Или обычными. Запер в доме, лишив контактов с внешним миром ради безопастности. Но такие действия оказали бы негативное влияние на человека, наверняка стерев всë то, что привлекло его в нëм изначально, лишило бы счастья и гармонии, поэтому это было плохим решением. Да и не хотелось ему принуждать кого-то оставаться с собой, он хотел, чтобы этот кто-то сам принял такое решение и сам заполнил свою голову мыслями несексуального характера о нëм. Привязался настолько, что ему бы хотелось его присутствия в своей жизни. Почему несексуального? Потому что это было тем, что всегда вело к расставанию. Люди почему-то начинали требовать чего-то большего, а он не понимал чего, когда он и так отдавал им всë, что только в нëм было. К тому же, сами не могли чëтко сформулировать, что это. Он ведь мог бы сделать это, если бы только знал, что именно.
— Поттер, вы порезались, — голос Снейпа буквально вырывает Поттера из его мыслей, и он с удивлением понимает, что и впрямь. Порезался о край аквариума от какого-то мелкого монстра. Видимо кто-то о что-то его ударил, раз уж появилась острая часть. Ему было даже не больно, маленькая рана просто чуть щипала, несмотря на обилие крови. Так было со многими ранами, даже теми, что крупнее. Он часто не чувствовал той разрывающей боли, какую видел на лицах других с такими же.
— Извините, — он вздыхает, думая о том, что его кровь заляпала весь аквариум и его снова нужно будет перемывать.
Он поднимает голову, чтобы попросить зелье от мелких порезов, и вздрагивает, понимая, что профессор уже стоял возле него, протянув руку, чтобы тот вложил в неë свою.
— Это не тот случай, когда вам нужно извиняться, — коротко говорит он, — давайте.
Гарри протягивает руку, позволяя Снейпу легко отчистить еë от крови и капнуть зелье, от которого от пореза не осталось и следа.
— Вы даже не ругаетесь на мою неуклюжесть, так странно, — осматривая ладонь, произносит Гарри. — Если хотите, я могу попросить Добби заварить вам чая или горячего шоколада, должно быть, вы действительно устали.
Снейп смотрит на него тем самым нечитаемым взглядом, который раздражал его всë то время, что они были знакомы. Он был единственным человеком, который по-настоящему мог скрывать от него своë отношение к чему-то или эмоции, а ведь так не мог даже Дамблдор. Отчасти он был безумно очарован им за это, а с другой стороны — это правда раздражало. Он не мог предположить, о чëм Снейп думает, и не знал, как сделать так, чтобы тот не испытывал негативных эмоций от него.
— Не хотите? — так и не услышав ответа, добавляет Гарри.
— Добби не самый надежный эльф в Хогвартсе, — Снейп возвращается за свой стол, поднимая перо и пододвигая к себе очередной пергамент, и Поттер думает, что это, наверное, было лишним. Профессор ведь абсолютно точно не симпатизирует ему, должно быть ему было не очень приятно принять от него что-то даже не лично приготовленное.
— Если бы он вас услышал, думаю, ему было бы обидно, — чуть улыбаясь и пожимая плечами, произносит он. Это чувство неловкости, подступившее к горлу, вызывает у него желание сбежать или раствориться в воздухе, не видеть Снейпа больше никогда, но он не может ни того, ни другого.
— Если бы я беспокоился о том, что чувствует каждый эльф в Хогвартсе, мы бы с вами были на одном уровне.
Даже эта фраза не наполнена хоть какими-то эмоциями, которые дали бы Гарри понимание того презирает он его за это или нет. На самом деле, у Снейпа было много причин презирать его в общем, но в нëм ведь были и положительные черты, он бы хотел знать о том, какие черты кажутся таковыми Снейпу, чтобы их отношения стали хоть немного ближе. Может быть, он мог бы даже помочь ему чем-то, это было бы прекрасно.
— Добби действительно хороший.
Снейп поднимает на него глаза, смотря в лицо, и у Гарри по спине невольно ползут мурашки, потому что это такой же взгляд, какой был у Чжоу, когда она сказала, что хочет расстаться, а он сказал, что любит еë и не хочет этого. Они оба словно пытались найти что-то, чего не было, и они не понимали почему. Это расстраивало.
<i>— Что вы хотите…
Увидеть. </i>
Он спотыкается, понимая, что не должен спрашивать этого у Снейпа. Потому что это Снейп, да и вряд ли он знает. Никто из его многочисленных девушек или друзей, рано или поздно исчезающих, не знал, так откуда знать профессору? Он точно такой же человек, как и все они, несмотря на различность статусов.
— Что я? Имейте привычку заканчивать предложения.
Ни раздражения, ни разочарования, ни довольства — абсолютная <i>стена.</i> Вот каким с ним всегда был Снейп. Даже когда он осыпал его оскорблениями в классе или ругал за промахи, от него никогда даже не веяло какими-то эмоциями, словно всë это был обязательный к просмотру дешевый спектакль, с которого нельзя было сбежать.
— Ничего, — дëргает головой Гарри. — Извините, не хотел быть надоедливым.
Он возвращается к мойке аквариумов, чувствуя как неприятное чувство тошноты и желание исчезнуть усиливается. Наверное, будь в нëм это что-то, что все так упорно ищут, он мог бы сделать что-то такое, что заставило бы профессора показать своë отношение? Сделать его счастливее.
<center>***</center>
Следующую отработку у Снейпа Гарри получает в ноябре. Парвати Патил бросает его как раз в это время, после первого поцелуя, говоря, что теперь понимает о чëм говорила Чжоу.
— Я правда не могу объяснить тебе этого, Гарри, — жмëт плечами девушка, обнимая себя руками. — Понимаешь, не то, чтобы я сомневаюсь, что нравлюсь тебе, я знаю, что это так, но в то же время… Как будто это и не так вовсе. Это как есть безвкусную еду, она насыщает твой желудок, но ты не чувствуешь удовольствия от еë поглощения, так что тебе не хочется пробовать снова.
На самом деле, сравнение с<i> «безвкусной едой» </i>очень развеселило Гарри. Он подумал, что в мире, где люди действительно «пожирают» друг друга, это довольно точное сравнение. Возможно, именно в таких мелких фразочках больше всего отражался набирающий обороты даже в магическом мире капитализм. Из-за этих мыслей он даже забывает, что должен был расстроиться и не почувствовал себя расстроенным. Он думает о том, что делает его таким, «безвкусным», поэтому приходит в себя лишь после того, как Гермиона просит его не расстраиваться из-за Парвати. Что у него обязательно с кем-нибудь всë сложится.
— Да, конечно, — просто отвечает он. — Я не очень расстроен, мы ведь и не так долго встречались, знаешь.
Гермиона улыбается, и тут же переключается на что-то ещë, вызывая у Гарри мысленный вздох. Несмотря на то, сколько лет они общались, она никогда по-настоящему не интересовалась тем, что он чувствует или думает. Она много говорила о себе, об окружающих, о чëм угодно, лишь бы не выслушивать его переживания, даже если они и не были такими уж серьëзными, как у других. Рон был… другого мышления, он чаще всего говорил про квиддич, шахматы, шутил дурацкие шутки, с которых смеялись другие парни, и у него не было понимания того, как он мог бы обсудить что-то такое с Гарри. С девушками — да, но с парнем? Поэтому он даже не пытался.
Вот такими они были друзьями.
Иногда он, конечно, испытывал огромное желание говорить много и ни о чëм, рассказывать всë-всë, что только придëт в голову, а не слушать и поддерживать других, но в этом не было особого смысла. В его жизни даже не было того, о чëм он мог бы рассказать.
На отработку он попадает за то, что сбивает Снейпа с ног в коридоре, снова задумавшись.
<center>***</center>
— Вы тоже думаете, что я «безвкусная еда»? — Гарри спрашивает это на отработке у Снейпа, даже не ожидая, что действительно решится спросить вслух. Сегодня он моет не аквариумы, а какие-то баки от монстров покрупнее, и это довольно шумное занятие, так что он даже не надеется, что профессор его услышит.
— Даже интересно, кто вам это сказал, — от Снейпа звучит почти как признание. — Хорошее сравнение, но не точное.
— Дадите лучше? — оживляется Поттер.
— Не думаю, что сейчас вы готовы это услышать. Не болтайте лучше, а мойте тщательнее.
Он никогда не хочет разговаривать с ним больше положенного, как будто это в самом деле <i>отравит</i> его или что-то такое. Да будь Гарри даже самым ядовитым ингредиентом в этом мире, Снейп ведь был зельеваром, у него должен был бы быть антидот. Ему неприятно, и он чувствует себя дураком. Собачкой, которой так и не дали лакомство, после того, как она выполнила трюк. В животе снова образовывается неприятный ком, и он тихо сглатывает, размышляя о том, что, возможно, такими темпами он скоро заработает себе язву. Наверное, в волшебном мире это совсем не страшно, учитывая то, как легко маги выращивали человеку даже кости, но приятного мало. К телу нужно быть более бережным, он ведь ещë всем им нужен, но у него нет власти это контролировать.
— Если вам нехорошо, я могу дать вам подходящее зелье.
Конечно же, профессор замечает всë на свете, даже то, что его из-за боли пробило на холодный пот. Он дополаскивает бак, аккуратно ставя его на пол, а потом вытирает руки и сушит одежду очищающим. Это не особо спасает от запаха — существенный минус заклинания — но так всë же намного лучше.
— У меня живот болит из-за вас.
— Из-за меня? — Снейп действительно удивляется <i>(по крайне мере его лицо меняется). </i>— Мне кажется, вы путаете причины, скорей всего дело в том, что вы плохо поужинали.
Теперь удивляется Гарри. Он действительно не особо-то что-то ел, в основном просто ковыряясь в тарелке, потому что знал, что пойдëт на отработку. Вытошниться посреди отработки было бы довольно унизительно, так что он просто кое-как проглотил пару печений.
Это не впервые, когда Снейп замечает какие-то детали, на которые плевать всем остальным. Если брать самый масштабный, то он был единственным, кто заметил его исчезновение после Турнира Трëх волшебников. Он был внимателен ко всем. Возможно, если бы не он, лже-Грюму всë-таки удалось бы его прикончить. Вот был бы сюрприз.
— Нет, поверьте мне, я знаю себя лучше, чем кто-либо ещë, — качает головой Гарри.
— Вы слишком самоуверенны, — это звучит устало. — Я думаю абсолютно наоборот — единственный, кого вы в этом мире не понимаете — вы сами.
Гарри не спорит, потому что они оба знают, что это бесполезно. И даже нет причины устраивать скандал, потому что они здесь совершенно одни, и этот скандал свидетельствовать абсолютно некому.
— Вам меня жаль?
— Немного, — соглашается Снейп, поднимаясь и проходя к шкафу недалеко от окна. Гарри сцепляет руки в замок, чувствуя на корне языка привкус кислоты. Он даже не может определить, врëт ли тот ему.
— У вас, возможно, предполагается довольно короткая жизнь, вы не устали от того, что вы делаете? — Гарри берëт флакон, который ему протягивают, хоть на нëм и нет никакой этикетки. Просто прозрачный флакон с молочно-белой жидкостью похожей на кисель.
— А что я делаю? — спрашивает он, открывая флакон и пытаясь выпить зелье залпом, потому что у зелий Снейпа для него никогда не бывает приятного вкуса. Выходит ужасно. Жидкость попадает и в нос, и в лëгкие, и он закашливается. Из носа текут сопли вперемешку с зельем, изо рта слюни, а из глаз слëзы из-за кашля, и, наверное, в этом году это можно назвать худшим вечером. Даже когда он шëл в магловской одежде в Большой зал в начале года — ему не было так отвратительно.
Это длится секунды, прежде, чем профессор его спасает, но Гарри кажется, что маленькую вечность. Ему дают салфетки, стакан воды и вопрос о том, что же он делает не так проваливается в пустоту. Хотя, скорей всего, ему бы даже не ответили, это ведь Снейп, каких ответов он может от него ждать?
— Отвратительно, — комментирует профессор, и Гарри просто кивает, принимая второй флакон и на этот раз выпивая его маленькими глотками. Да, он и сам это знает.
Он воспринимает вкус зелья, как маленькое наказание за то, как выпил его в первый раз. Профессору ведь даже пришлось помогать ему.
— Что это? — запоздало интересуется он, не чувствуя никакого эффекта, после того, как зелье всë-таки попадает в его желудок.
— Кажется, к шестому курсу вы должны разбираться?
Нотки сарказма в его голосе — одна из тех вещей, которые кажутся Гарри прекрасными. Они, эти нотки, могут становиться сильнее или прозрачнее, ядовитей или слаще, злыми или самодовольными хоть в действительности настоящего отношения к ситуации всë ещë не отражают. Наверное, это единственное, что Гарри действительно слышит.
Он думает, что это должно его утешать.
— От боли в животе? — предполагает он.
— Почти, от тошноты. Удивительно, как при такой бездарности вы умудряетесь впечатлять Слизнорта своим талантом. Видимо, он и впрямь впал в маразм. Или вы притворяетесь идиотом только в моëм поле зрения? Учитывая ваш основной талант, я бы не удивился.
<i>О.</i>
Гарри замирает, вдруг понимая, что Снейп <i>знает. Действительно знает. </i>Что он наблюдал за ним и видел, в отличии от других, потому что Гарри никогда особенно и не скрывал того, что на каждого человека он был таким, каким они хотели его видеть.
Снейп <i>думал о нëм</i>, несмотря ни на что, <i>видел</i>, даже когда в этом не было никакой необходимости.
Это так поражает его, по-настоящему, сильно, что его даже начинает колотить. Он вообще впервые ощущает настолько сильные настоящие эмоции. Его настолько увлекает изучение этого, что он не слышит обеспокоенных вопросов профессора. И не замечает два коротких шага к нему, издавая задушенный писк, когда его наклоняют, запихивая два пальца в рот и заставляют блевать.
— Если у вас есть какие-то аллергии, вы должны были сказать мне!
Снейп кричит ему это в ухо, отталкивая и брезгливо смывая с руки желчь вперемешку с тем зельем, что он дал. Гарри хочет сказать ему, что дело совсем не в аллергиях, у него правда их нет, но Снейп даëт ему ещë зелье <i>(от аллергии),</i> колдует для него чашку с водой, чистит его одежду и кабинет, что-то ворчит, и… Гарри вдруг понимает и ощущает от него страх за себя. Страх, на который не было причин, будь на его месте Дамблдор, он бы не стал делать <i>ничего</i>, просто отправив к мадам Помфри провериться. Конечно, он бы не пошëл, а потом никто бы так и не спросил ходил ли он. Может быть, будь у него впрямь аллергия, он умер бы где-то в одном из коридоров Хогвартса из-за этого.
Но Снейп просто позаботился о нëм в моменте <i>сам</i>, потому что думал, что счëт идëт на минуты.
<i>Переволновался.</i>
Кому скажи, в жизни не поверят.
Да, такое было и раньше, он видел, но тогда он мог объяснить это беспокойство внешними обстоятельствами, а тут их не было. Даже если предположить, что у него мог быть анафилактический шок, у Снейпа было время просто сбагрить его, а не пихать свои пальцы ему в глотку без всякого предупреждения, чтобы он проблевался. <i>Он до ужаса за него испугался.</i>
Глаза слезятся, конечно, в конце концов он и правда блевал, но живот больше не болит и его абсолютно не тошнит. Он следит за профессором, пьëт воду и думает, что насколько же это удивительно. А потом с некоторой досадой осознаëт, что больше не будет чувствовать себя плохо из-за него.
Это похоже на ощущение, будто бы он узнал, что в коробке с рождественским подарком до наступления рождества. Расстраивает. Он хотел чувствовать себя плохо каждый раз, когда их сталкивали, это позволяло ему думать, что он в самом деле познаëт долю человеческих эмоций. Истязая себя, мученики стремились познать возвышенное, он от них ничем не отличался в этом плане, предпочитая эмоциональные <i>«встряски».</i>
Ему, может, когда-то было не так уж и просто вынудить себя довести это тело до такой реакции. Самообман не так прост, когда пытаешься навязать себе реакцию сознательно, нарисовав идеальную картину взаимоотношений. Все говорили, что профессор должен быть его мучителем, поэтому он и делал из него мучителя, даже если в действительности тот был слишком далек от него.
Слишком хорош.
Разбил его самовнушение в два счëта, когда он излишне увлекся, даже не читая нотаций. Ему бы в него влюбиться надо было, а не играть в иерусалимского мученика. Мог бы ходить и причитать о том, что тот даëт ему ложные надежды своим отношением.
<i>Ох.</i>
Гарри замирает, внезапно чувствуя себя буквально пораженным этой мысль.
А было бы прекрасно.
Большая болезненная навечно безответная любовь. Не было бы необходимости больше искать кого-то, кто мог бы заполнить его день бессмыслеными мыслями о сценарии тех эмоций, которые он должен чувствовать. Может быть, в этом изначально не было никакого смысла, и ему стоило наслаждаться чьи-то игнорированием.
Больше не будет необходимости соответствовать. Не нужны будут другие люди, сколько бы их ни было, ему хватит профессора, даже если тот будет его ненавидеть и не захочет видеть, он будет единственным, ради кого он умрëт. Эта история будет не менее красивой. Потому что на самом деле тот был единственным, кто <i>всегда о нëм думал</i> и никогда не требовал от него ничего, даже эмоций.
— Поднимайтесь! Сходите завтра к мадам Помфри, чтобы выявить на что именно у вас аллергия. А сейчас — вон.
— У меня нету аллергии, — улыбается Гарри, отставляя стакан с водой. — Спасибо.
Снейп не отвечает ничего, только сжимает губы, но теперь Гарри знает, что это совсем не презрение. Даже вообразить не получается.
— Знаете, я сейчас кое-что понял внезапно, и… мне бы хотелось сказать об этом сразу, чтобы не создавать неловкостей, — он переводит взгляд на свои руки, и думает о том, каким он станет, если у него больше не будет представлений об идеальном человеке для кого-то конкретного. Он ведь не знает, какие люди нравятся профессору. Знания о том, что тот может быть настолько искренним к нему — достаточно.
— Хорошо, я слушаю.
Это на самом деле более сложно, чем говорить это Чжоу или многии другим девушкам, которые хотели, чтобы он любил их. Слова застревают в горле, голоса нет абсолютно, несмотря на то, что он действительно пытается сказать их громко и ясно. Его чуть ли не трясет от ужаса, удовольствия и толики предвкушения, потому что он хочет сказать это <i>Снейпу.</i>
— Вы ошибаетесь, — даже не слыша его, Снейп легко читает это дурацкое признание по губам. Для этого не нужно даже быть двойным агентом. — Успокойтесь и дышите. Вы ошибаетесь.
Гарри дышит. Вдыхает через нос и выдыхает через рот, медленно и размерено, хоть ему и кажется, что сердце сейчас выскочит из груди. Он чувствует восторг из-за того, что его сердце так быстро бьëтся, потому что он не помнил такого за всю свою жизнь. Даже когда Волдеморт на кладбище заставлял его кланяться или когда он бежал к кубку Огня, хватаясь за труп Седрика. Ничего не чувствовалось так ярко, как знание того, что теперь Снейп — центр его дурацкого существования. И что никто больше и никогда ему не понадобится.
Снейп не торопит его, терпеливо стоя со сложенными на груди руками и ожидая, когда же тот наконец придëт в себя.
— Я вас люблю, — произносит Гарри, как только чувствует, что к нему вернулся голос. Он смотрит в спокойные глаза профессора, думая о том, что действительно должен был сказать это вслух, вот так, как делал это десятки раз, но для других. Ведь он говорил это даже не чувствуя того, что чувствует сейчас, было бы неправильно струсить и промолчать.
<i>Не посмотреть на чужую реакцию.</i>
— Кажется, я не смогу разубедить вас в этом и заставить отказаться от этих слов сейчас, — вздох Снейпа снова звучит устало. Гарри даже разочаровывает это спокойствие. — Я улышал вас. Вы ведь понимаете, что не имеете права требовать взаимности?
Конечно, он понимает.
— Да, но я должен был сказать.
— Я знаю, — кивает Снейп. — Идите.
Гарри позволяет себе ещë одну улыбку, прежде, чем выйти. На лице Снейпа всë то же непроницаемое выражение.
Мог бы хотя бы разозлиться для приличия, какая досада.