- Баки, чертов ты сукин сын, - в другое время Стив с радостью вымыл бы себе рот с мылом за такие слова, но при нынешних обстоятельствах это самое мягкое, что он произносил за последние недели. - Немедленно иди сюда.

Как со щенком. Как с ребенком. До ужаса выматывающая бесполезность взрослого мужчины, способного голыми руками размозжить крепкий череп, в обычной жизни, наполненной повседневными не супергеройскими заботами. Любой выход в свет, оканчивающийся драками с каждым посмотревшим на Стива - реже на самого Баки - косо. Чудовищная неприязнь к рыжим, закончившаяся больничной койкой для агента Романофф в одну из их "мирных" встреч. Неумение и - что страшней - нежелание Баки учиться жить по-другому. Ненависть Зимнего Солдата ко всему, что не окрашено кровью. Разочарование Стива в лучшем когда-то друге и собственных, казалось что бесконечных силах.

***

- Стой где стоишь, - требует Стив у Рамлоу, который появляется словно из ниоткуда, преграждая им путь. Впрочем, нападать тот явно не собирается, так что приказ Капитана выполняется беспрекословно, чем вводит того в ступор. Баки, всегда, как верный пес, кидающийся на любого, кто пытается приблизиться к Роджерсу, в этот раз нападать не спешит, как-то неожиданно-пугливо замирая за плечом друга, доводя этот самый ступор до апогея.

- Как поживает наш суровый малыш? - голос у Брока сиплый, неприятный, но Солдат реагирует на него до абсурдного странно, вытягиваясь едва ли не по струнке, от чего лицо Брока, обезображенное ожогами, растягивается в улыбке. - Смотри-ка, помнит. Даже напоминать не пришлось, - он делает шаг в их сторону, и Баки моментально, нелепо дернувшись, отскакивает в сторону. Улыбка Брока становится еще шире.

- Я сказал тебе: стой где стоишь, - Стив угрожающе сжимает кулаки, но Рамлоу, лишь рассмеявшись этому, примирительно поднимает ладони вверх. - Я пришел помочь, а не драться.

Доверять Броку нет причин. Больше нет. И Роджерс в ответ на это лишь шумно выдыхает через нос, сжимая кулаки еще крепче. Солдат, стоящий в нескольких шагах от них, наконец отмирает, тихо произнося:

- Не трогай его, он свой.

Стиву хочется хорошенько встряхнуть, кажется, лишившегося разума окончательно Баки, но вместо этого он лишь молча разворачивается и, махнув рукой, мол, разбирайтесь сами, практически сбегает с места этой нелепой встречи.

***

- Как ты это делаешь? - Стиву до скрежета зубов противно наблюдать за Броком, отстригающим Джеймсу волосы, прикасающимся к Баки так, словно он имеет на это право. - Почему он тебя слушается?

Говорить о Баки в третьем лице в присутствии его самого давно стало привычным. Привыкнуть к Баки, реагирующему лишь на отдельные случайные реплики, которые словно выдергивают его из привычного бездействия, до сих пор оставалось сложной задачей, с которой Капитан не справляется. Брок в ответ лишь хмыкает, оттягивая очередную прядь, беспощадно-неровно кромсая ее ножницами. Джеймс сидит неподвижно с такой неестественно-прямой спиной, что, гляди, вот-вот переломится напополам.

В конце концов Роджерс сдается, подскакивает к Броку в попытке отобрать ножницы: никто не требует от бывшего сотоварища чувства стиля и навыков парикмахера, но быть маломальски осторожным и аккуратным ведь можно, так? Но Джеймс реагирует раньше них обоих: как-то смешно то ли шипит, то ли пытается что-то сказать, отталкивает руки Стива, не опасаясь мелькнувших возле лица ножниц, подскакивает на месте и не позволяет больше к себе приближаться.

Неровно отстриженный затылок еще долго саднит в Капитане чувством вины, которая на время поглощает ненависть к Броку, слишком сильную для того, кто играет на стороне правильных парней. Но громкий металлический звон, раздавшийся в квартире под утро, и моментальное тихое "Давай все-таки я, приятель", донесшееся следом, заглушают в нем последнее "правильное", добивая окончательно на рассвете видом завтрака, накрытого на двоих, и Джеймса с короткой неровной стрижкой, сидящего слишком близко к тому, кого должен бы ненавидеть.

***

Брок, вжимающий Джеймса в стену - явно не то, что Стив мечтал увидеть. Совсем не то. Но он рад, что узнал, рад, что наконец узнал. Ведь так все моментально стало... понятным? И причина, по которой цепной пес Гидры явился сам, не боясь что Стив сдаст его реорганизованному ЩИТу, и причина, почему Баки не избегает Рамлоу, не боится и не пытается его убить.

Стоять и смотреть на то, как целуются двое мужчин, кажется странным. Еще более странным понимать, что это не кто-то, а твой лучший друг. Стив тихонько выскальзывает из кухни, понимая, что не остался незамеченным. Но он не ждет объяснений от Баки, тем более от Брока. А единственный вопрос, который не дает ему покоя, он так и не решается задать, и тот сжигает его завистью, выворачивая наизнанку от звериной, замучившей одиночеством тоски: спустя столько боли, как они умудрились сохранить нежность? Спустя столько крови, ненависти и смертей почему не боятся требовать и давать тепло? Почему он сам оказался на него не способен, ведь, потерявший все, разве он не заслуживает его больше прочих?..

*

- Не трудись, он не будет это есть, - не совет даже, констатация. Как если бы Брок знал Баки лучше, чем Стив. Как если бы Стив ни хрена не знал о лучшем друге.

- Вот еще! - фыркает он. - Баки всегда любил тосты с джемом, - и методично намазывает с десяток хлебцев, любовно выкладывая их на тарелку. Десяток чертовых нетронутых хлебцев как самый дурацкий повод на свете, чтобы подарить испещренной шрамами морде Брока еще парочку симпатичных отметин.

Ну не в джеме же дело, право слово, думает Стив, и, конечно, не в Баки. Баки не мог измениться, он же, черт возьми, старый добрый Джеймс Барнс, лучший друг, товарищ по бруклинским трущобам. Это все Брок, его вина, его дурное влияние. И какого хрена не сделавший для Баки ничего Брок важнее него, Стива? Как он посмел занять место, которое ему не принадлежало. Почему Баки ему позволил?

Проклятый джем разлетается осколками стеклянной банки по полу, как и его терпение. Но избить Рамлоу не удается даже мысленно: стальной кулак не церемонится, разбивая ему лицо жестоко и методично, чтобы больше не повадно было лезть в их с Броком один убогий искалеченный мир на двоих, чтобы больше не повадно было обижать того, кого он считает близким. Чтобы больше не было желания считать, что он хотя бы на сколько-нибудь его, Джеймса Барнса, часть.

***

Какого хрена он должен терпеть этих двух... ну как их теперь называют? - в своей квартире? Выволочь обоих, скинув их скромные пожитки с балкона, как истеричная барышня, заставшая мужа с любовницей, выставить прочь за дверь Баки, его предательство, о котором тот и не подозревает, и их прошлое. Прошлое жаль, конечно, но ведь предательство-то перевешивает.

- Ладно бы ты на него сам облизывался, - а Брок словно читает его мысли, - так нет же. Доказываешь всем, что Барнс заслужил лучшей жизни, и сам ему ее запрещаешь.

- С тобой-то лучшая жизнь? - огрызается пойманный на сокровенном Родежрс, а после думает: а ведь и правда, дали бы ему под бок Баки, чтобы целовать того, укрывать от невзгод и заботиться, стало бы ему лучше? Нет, не стало бы. Да и не хочется ему ничего с Джеймсом делить любовного, дружба всегда была превыше. Тогда откуда эта ревность? И он злится, но уже на себя, стискивает до скрипа зубы, стоит ему в очередной раз краем уха уловить не предназначенный для чужих ушей шепот, увидеть не рассчитанные на свидетелей ласки, но больше этих двоих старается не трогать.

И когда однажды Джеймс хлопает его по плечу, называя сопляком, а затем тащит играть в мяч, такую обыденную забаву для двух пацанов из Бруклина, он понимает, что, не сдав тогда Брока ЩИТу, поступил правильно. Хотя и не по инструкции.