Первая и настоящая ночь любви стала открытием не только для Флёр-де-Лис, для которой супружеский долг был равнозначен аду: по-новому взглянул на супругу и Феб, прежде считающий, что мадам слишком холодна на супружеском ложе и растопить лёд не способны даже самые жаркие объятия. Ещё несколько месяцев, до той поры, пока у Флёр-де-Лис не обозначился животик, Феб навещал её покои уже не только ради бесед и совместных ужинов.

      Он не вспоминал про гулянки и объятия уличных девок, но уже не по обещанию, данному Жанне, а по своему желанию: прежние любовницы теперь казались ему совершенно одинаковыми, и Феб вряд ли смог бы назвать хоть одну ночь и хоть одну женщину, действительно запомнившуюся ему, — разве что неудавшееся свидание с Эсмеральдой он вряд ли когда забудет, но там дело было вовсе не в любви. Учить же неопытную в любовном вопросе жену ему казалось поначалу забавным, потом — интересным, а потом — восхитительным: каждый «урок любви», преподнесённый мужем, молодая жена старалась хорошенько запомнить, чтобы в следующий раз доказать супругу, что она способная ученица.

      Вскоре Шатопер понял, что не только учит жену любви, но и сам вместе с ней продолжает постигать это искусство, открывая для себя и неё неведомые прежде грани. Оказывается, вовсе не обязательно напиваться до поросячьего визгу и спаивать вином женщину, чтобы затащить её в постель и получить желаемое. Феб всё чаще мысленно признавал правоту жены, говоря самому себе, что с самого начала стоило отнестись к жене иначе — сколько ссор и неприятных моментов они избежали бы! Каждая капля внимания и нежности, подаренная им Флёр-де-Лис, возвращалась к нему сторицей, зажигая не только пламя страсти, но и искру искренней любви — в самом сердце.

      Но самой счастливой в доме Шатопера оказалась, пожалуй, Жанна: старая кухарка никак не могла нарадоваться, что супружеская жизнь господ так круто и в лучшую сторону поменялась, и едва ли не боготворила Флёр-де-Лис, которая смогла вытащить «непутёвого Фебку из лапищ зелёного змия». От бывшей кормилицы Феба не укрылся факт близости господина и госпожи: она, конечно, не держала над ними свечу и не подслушивала под дверьми, но и обыкновенные простыни порой могут сообщить немало.

      Правда, когда быстро растущий живот уже не позволял супругам разделять одно ложе, к Флёр-де-Лис всё-таки вернулись опасения, что супруг снова начнёт искать удовлетворение на стороне, но этого не случилось: сообразив, что может ненароком придавить ребёнка или навредить жене, Феб, вместо того, чтобы оставить покои жены до появления малыша на свет, показал ей иной способ взаимных ласк, вспоминая о которых, молодая женщина всякий раз заливалась краской стыда. Шатопер же, сам того не понимая, вручил ей очередную верёвку, привязывающую его к жене ещё крепче.

***

      Как-то раз, завершив ночной караул, Феб де Шатопер возвращался домой. От сослуживцев, как это обычно бывало, поступило предложение навестить «Яблоко Евы», но Феб даже слушать не стал и сразу же отказался, а когда Жиль д’Обрэ, который никуда из отряда Феба не делся, вновь завёл свою шарманку про каблук мадам де Шатопер, Феб, разбив товарищу нос и лишив его пары передних зубов, спокойно уехал восвояси.

      Дома он узнал от Абигайль, что госпоже ещё не относили ужин — последние месяцы беременности Флёр-де-Лис было тяжело спускаться и подниматься по лестнице, и она, боясь оступиться и упасть, либо проводила время на втором этаже, либо спускалась только с помощью слуг или мужа. Заглянув в комнату сестры и убедившись, что она опять ускакала на Двор Чудес — Эсмеральда теперь жила с ними, но иногда убегала в гости, чтобы проведать мать и друзей, — Феб сменил мундир на укороченную котту с жемчужными пуговицами и поясом с широкой пряжкой, перехватил поднос с блюдом из рук Жанны и ногой постучал в покои супруги. Войдя по её разрешению, он увидел Флёр-де-Лис сидящей у окна за рукоделием — женщина вязала крохотные башмачки и время от времени замирала, с нежной улыбкой чуть наклоняя голову и прислушиваясь к шевелению плода внутри себя. Ощущения были необычными и трогали будущую мать до слёз, хотя порой слёзы выступали от ощутимых пинков крохотных ножек — оставалось совсем немного времени до разрешения от бремени, и появления на свет ребёнка ожидали со дня на день.

      Увидев супруга, Флёр-де-Лис отложила своё занятие и протянула к нему руки. Тот, оставив поднос на столике, легко сжал ладони жены и коснулся губ в приветственном поцелуе.

      — Как прошёл день? — спросила она.

      — Весьма посредственно, — ответил Феб, присаживаясь рядом с женой и подавая ей тарелку с супом и ложку. — Даже рассказать не о чем. Ну, а у тебя?

      Если в присутствии гостей или прислуги супруги де Шатопер продолжали говорить друг другу «мадам» и «месье», то оставаясь наедине, избавлялись от этих холодных слов, переходя на сердечное «ты» и имена или ласковые обращения. Первым эту традицию начал, как ни странно, Шатопер, впервые во время занятия любовью обратившись к супруге по имени, и с той поры они соблюдали необходимые приличия только при посторонних.

      — Тоже, — улыбнулась Флёр-де-Лис, попробовав суп. — Разве что я почти закончила вот эти башмачки.

      Улыбка пропала с её губ, и госпожа де Шатопер боязливо взглянула на супруга.

      — Я не знаю, Феб… Мне радостно, что скоро родится наш малыш, но порой бывает так страшно! Я лишь единожды видела, как начинались роды у моей кузины — господи, она так кричала!

      Шатопер не знал, как и чем успокоить супругу: что мог сделать он, мужчина, совершенно не сведущий в таком интимном женском деле? Разве что в очередной раз убедить жену, что в доме всё давно готово к появлению ребёнка, в том числе и прислуга, а за повитухой в нужный момент отправится экипаж. Даже кормилицу для малыша нашли заранее, и вот уже неделю она живёт с ними под одной крышей.

      Отставив почти полную тарелку, Флёр-де-Лис слушала слова мужа и кивала, сильно сжимая его руку.

      — Да, ты прав, конечно, прав. Мне нечего бояться, нечего, — сказала она в ответ на доводы Феба. — Помоги мне подняться.

      Феб подал ей руку и обхватил свободной рукой талию жены. Поднявшись, она убрала вязание в корзинку, потом открыла крышку большого сундука, где хранилось бельё, новые пелёнки и прочие детские вещи, и принялась перебирать их, то складывая по-новому, то меняя стопки местами. Шатопер, следивший за ней, вздохнул и подошёл ближе, своей рукой повернув голову жены к себе.

      — Всё будет хорошо, моя милая, — сказал он, стараясь, чтобы голос звучал как можно более убедительно, и поцеловал жену.

      Их поцелуй прервался коротким вскриком Флёр-де-Лис. Опираясь на локоть Феба, она схватилась за низ живота.

      — Феб… Феб… Это началось… Феб!

      Прошло несколько секунд, прежде чем Шатопер понял, о чём говорит супруга, после чего он начал действовать. Подняв Флёр-де-Лис на руки, он уложил её в постель, а сам бросился прочь.

Через минуту особняк стоял на ушах: прислуга бегала между кухней и покоями госпожи, грея воду и в тазах поднимая её на второй этаж, извлекались горы полотенец и простыней, в спешном порядке Жак был отправлен за повитухой, которая, прибыв, сразу же установила свои порядки, в первую очередь решительно выставив Феба в коридор.

      — Не мужское это дело, — философски заметил Жюсто — единственный, кто сохранял прежнее спокойствие среди возникшего хаоса.

      Феб кивнул и сел на длинную скамью, стоящую в коридоре между покоями господ. Он приготовился к тем самым страшным крикам, о которых упоминала жена, но ничего подобного не происходило: из-за плотно прикрытых дверей доносились только приглушённые голоса повитухи, Жанны и кого-то из девушек-служанок. Устав ждать, Феб приоткрыл дверь и просунул голову в образовавшуюся щель.

      — Она передумала рожать? — спросил он, взглядом успев зацепить только кучу тряпок, которые Люси и Абигайль подкладывали под свою госпожу.

      На него тут же зашикали, а Жанна даже замахнулась полотенцем, и Феб ретировался, решив, что связываться с рожающими помогающими рожать женщинами всяко себе дороже.

      Ещё несколько долгих часов не происходило ровным счётом ничего, но когда минула полночь, Феб, утомлённый ожиданием и немного задремавший на скамье, подскочил от дикого крика. Он подбежал к дверям спальни жены, подёргал за ручки, потом отскочил и метнулся в противоположный конец коридора, не зная, куда бы скрыться от раздирающего душу крика, от которого мороз бежал по коже и шевелились на затылке волосы.

      Шатопер сбежал по лестнице на первый этаж, потом вернулся обратно и снова спустился вниз. Выскочил на улицу, стремительно обежал вокруг особняка и, протоптав дорожку под окнами покоев Флёр-де-Лис, опять вошёл в дом. Чтобы отвлечься, он закрылся в кабинете, где залпом выпил стакан вина, а потом попытался заняться хоть каким-то делом, но за что бы он ни брался, всё валилось из рук.

      Внезапно наступила тишина. Обрадовавшись, что роды наконец закончились, Феб хотел войти к жене, но остановился. А вдруг эта тишина свидетельствует совсем о другом? Вдруг жена скончалась, не выдержав мучений? «Господи, помоги ей! Пусть эти мучения поскорее закончатся! Только не забирай её к Себе! Господи, она нужна мне! — мысленно взмолился Феб: — Я люблю её!»

      Эта мысль заставила сердце бешено колотиться. Он столько раз бессмысленно произносил слова любви только ради собственной выгоды, но только сейчас был искренен перед самим собой. Чувство, зревшее на протяжении долгих месяцев и упрямо маскирующееся под благодарность, ответственность или удовлетворение своих желаний, наконец оформилось окончательно, приняв совершенно неожиданные для Феба формы. Шатопер — и вдруг влюблён? Шутить изволите?

       Жена приручила мужа, и муж из необъезженного жеребца превратился в смирного коня, готового ходить под дамским седлом и слушающегося малейшего движения поводьев. Оглядываясь назад и вспоминая пьяные свои похождения, Феб вдруг чётко осознал, что именно жена и её любовь подняли его со дна жизни, на которое он, сам того не замечая, опускался в течение жизни, начиная с двенадцати лет: похотливая герцогиня и её падкий на мальчиков любовник, первые попойки в компании пажей Его Светлости, гулянки с сослуживцами, нескончаемая брань, драки, женщины... Однако интуитивно он чувствовал ещё и то, что если жена сейчас умрёт, он не удержится на плаву и, единожды оступившись, рухнет в самую пропасть, у которой дна нет вовсе.

      «Господи, помоги ей!» Через мгновение крики возобновились с новой силой, и Феб, поначалу облегчённо выдохнувший, поняв, что затишье было лишь короткой передышкой, взвыл от невозможности ничем помочь жене и принялся бодать лбом стену. Каждый раз, когда из покоев за чем-то необходимым выбегала служанка, Феб пытался расспросить, как обстоят дела, но получал в ответ отмашку и возвращался к скамье или стене. Казалось, этому кошмару не будет конца.

      Лишь когда первые лучи солнца показались над горизонтом, дом огласился детскими криками. Совершенно ошалевший Феб, за ночь успевший выдрать всю обивку со скамьи, в ту же секунду оказался подле дверей, вытянув шею, как сурикат, высматривающий хищника. Через несколько минут из покоев вышла Люси, уносящая охапку грязных простыней, и Феб просочился в оставшуюся открытой дверь. Полог над кроватью был опущен с одной стороны, и Феб не смог сразу увидеть жену. Пропустив Абигайль с тазом остывшей воды, Феб прошёл дальше и увидел, как вокруг колыбели, подвешенной к потолку, суетилась Жанна.

      — Ну что ж, ваша милость, — Феб услышал чей-то голос рядом с собой и, с трудом отлепив от колыбели взгляд, увидел повитуху, — всё разрешилось благополучно. Роды были долгими, сами понимаете, двое — не один, и её милость сильно утомилась.

      Феб кивал, как китайский болванчик, но смысл слов женщины до него доходил с трудом. Двое кто? О чём речь? Что он должен понимать?

      — Я говорю, детишек двое, ваша милость, — повторила повитуха, поняв, что новоиспечённый папаша слегка не в себе. — Да вы подойдите, только осторожно...

      Феб медленно приблизился к колыбели. И без того тихие голоса вернувшихся служанок, повитухи и Жанны смазывались, превращаясь в общий шум, заглушаемый стуком сердца в ушах. Заглянув, капитан увидел два крошечных свёртка — малыши уже не кричали, а тихо сопели, может быть, спали. Беспомощно и растерянно оглянувшись, Феб встретился взглядом с Жанной, и кухарка поспешила к нему.

      — Вот, погляди-ка, папочка, какие у нас детки красивые! — запела она, поправляя одеяльце.

      — Двое, Жанна! Их двое! — шёпотом повторял Феб, которому происходящее начало казаться сном.

      — Двое, Фебушка, конечно, двое, — подтвердила Жанна. — И сыночек есть, и доченька присутствует — на папину и мамину радость.

      — Они здоровы?

      — Здоровы, сынок. Ты не смотри, что крошечные такие, они в порядке.

      Феб кивнул и наклонился к детям.

      — Взять хочешь? — засуетилась Жанна. — Давай подсоблю! Это мальчишка...

      Капитан мотнул головой, отказываясь от помощи, и осторожно взял на руки сына. В конце концов, у него четверо младших братьев и сестёр — пора вспоминать навыки обращения с младенцами! Осознание того, что и у него теперь есть дети, приходило постепенно, обустраивалось где-то глубоко внутри него, отвоёвывало себе местечко в душе и на сердце, сворачивалось уютным клубочком, как маленький котёнок. Феб улыбнулся, бережно прижал к себе малыша и легко погладил его пальцем по щёчке.

      — Феб...

      Услышав слабый голос жены, Феб подошёл к кровати и присел на край. Флёр-де-Лис была бледной, мокрые волосы прилипли ко лбу и щекам, обескровленные губы подрагивали, однако, увидев ребёнка на руках у мужа, она улыбнулась. Он сжал её пальцы и поднёс к губам, беспрестанно целуя тонкое запястье жены.

      — Я люблю тебя, — тихо говорил Феб, глядя в глаза Флёр-де-Лис. — Я очень сильно тебя люблю.

      Женщина просияла взглядом: впервые она слышала от супруга эти слова и чувствовала его искренность. Вскоре она, утомлённая тяжёлой ночью, уснула, но Феб не сдвинулся с места. Уже и слуги убрали покои, и женщина, принятая в дом кормилицей, забрала детей, а Феб всё сидел рядом, продолжая сжимать нежную ручку любимой в своей руке.