Середина лета 1482 года выдалась жаркой и засушливой. Городская стража, состоящая из конных королевских стрелков и пеших отрядов копейщиков, теперь менялась каждые два-три часа: от страшного пекла валились с ног даже самые стойкие. Изнывающий от жары Феб, полчаса назад вернувшийся со своего караула в гарнизон, снял облегчённый доспех и камзол с атласной подкладкой и кольчужными ластовицами на рукавах и с удовольствием полил себе на голову из ковша с водой, чувствуя, как от него валит пар. Ещё хорошо, что летом, в самый зной, не нужно надевать тяжёлые латы, и стражники обходятся либо мундиром, либо железными пластинами на плечах, груди и спине, скреплёнными кожаными ремнями. Да, такие доспехи защищают куда хуже, чем латы, но в такую жару заковаться в железо — всё равно, что прыгнуть в кипящее озеро и свариться там, как яйцо, — вкрутую.

      Он хотел немного подремать, но шум заставил его подняться. Дойдя до источника звука, Феб с немалым удивлением обнаружил отряд стрелков из следующего караула, которые вели перед собой девушку, то и дело шпыняя её в спину и хохоча, когда она едва не падала от удара. Девушка совсем не сопротивлялась, не плакала и не кричала, только низко опустила голову, так что растрепавшиеся волосы скрывали лицо.

      — Эй! Какого чёрта вы тут устроили? — громко спросил Феб, и солдаты при виде командира вытянулись по струнке и отдали честь.

      — Так вот, господин капитан, поглядите, кто попался сегодня! — ответил один из стрелков и грубо за локоть дёрнул девушку, разворачивая её лицом к Фебу.

      — Ого! — присвистнул капитан, узнав в пленнице Эсмеральду. — Где ж вы её нашли?

      — А она на нас сама выскочила, — приосанился солдат. — Аккурат на рыночной площади в меня врезалась! Мы сначала просто посмеялись её неуклюжести, а потом Гильерме вспомнил, что цыганка-то всё ещё разыскивается: приговор-то никто не отменял! Вот мы и…

      — Ну, молодцы, молодцы! — похвалил Шатопер, не замечая, что Эсмеральда смотрит на него глазами полными слёз и ужаса. — Тогда другой вопрос: в гарнизон её зачем притащили? Или в Шатле больше нет места?

      — А куда ж её, господин капитан! Туда в первую очередь повели, а комендант говорит, что из-за жары даже в самых нижних подвалах дышать нечем: заключённые мрут, как мухи, не доживая до суда и казни.

      — Ну это уже совсем сказки какие-то, — пробормотал под нос Феб, уверенный, что уж в подвалах Шатле в любую погоду стоит дикий холод. — Ладно, заприте её где-нибудь, но чтоб к вечеру никаких цыганок в гарнизоне!

      — Так точно, господин капитан! — отсалютовали стрелки и снова подтолкнули девушку в спину.

      Она покорно побрела вперёд, но теперь постоянно оглядывалась, ловя взглядом взгляд Феба. Тот же, чуть подумав, пошёл следом, чтобы узнать, куда поместят арестантку. К тому же, в душе ворочался червячок вины: в конце концов, если разобраться, цыганку схватили из-за него, и одним из обвинений, помимо колдовства, было как раз покушение на его жизнь. Но он-то жив и здоров, а вот девушке скоро опять придётся взойти на эшафот, и совсем не факт, что в этот раз Квазимодо придёт ей на помощь.

      — Да, и ещё, — добавил Феб, когда солдаты втолкнули девушку в одну из камер, предназначавшихся для отданных под военный суд солдат или для дебоширов, устроивших драку во время пребывания в гарнизоне, — не вздумайте развлекаться тут с ней. Узнаю, что кто-то хоть пальцем тронул, пожалеете.

      По разочарованным взглядам он быстро понял, что именно это они и собирались проделать, как только капитан удалится. Решётка захлопнулась, и этот звук, казалось, вывел девушку из оцепенения, и она подбежала к решётке и схватилась за прутья.

      — Нет, пожалуйста! Отпустите меня, прошу! Феб, помоги мне!

      — Э, нет, милая, мне одного раза хватило с тобой связаться! — ответил Феб и махнул рукой стрелкам, что пора бы оставить узницу наедине с самой собой.

      Солдаты, смеясь, пошли прочь, а цыганка смотрела им вслед, сжимая железные прутья решётки до побелевших пальцев.

      — Феб! — крикнула она снова, не желая верить в его жестокосердие. — Брат!

      Феб, по счастью, был единственным, кто услышал этот крик — прочие солдаты были оглушены собственным гоготом. Он остановился и сделал пару шагов в сторону Эсмеральды.

      — Брат мой, — плача, она протягивала к нему руки.

      — Что ещё за фокусы? — нахмурился Шатопер. — Что ты несёшь? Или, ведьма, опять меня заколдовать пытаешься?

      — Нет, постой! Я расскажу тебе, всё расскажу, только не уходи! Я сама не хотела верить, думала, что мне лгут, что нарочно говорят так, чтобы я забыла тебя, чтобы мы не были счастливы! И оклеветали меня, осудив на казнь, по той же причине…

      Шатопер вздохнул. Господи, как была наивной дурой, так и осталась. Ничему эту цыганку жизнь не учит. Эсмеральда же, не зная его мыслей, продолжала говорить:

      — Феб, моим отцом был Жеральд де Шатопер!

       Феб подался вперёд и сжал кулаки.

       — Откуда тебе известно это имя? — грозно спросил он.

      — Моя матушка рассказала об этом. Почти семнадцать лет назад она влюбилась в военного, который приехал в Реймс с юга. Это был Жеральд… Он тоже полюбил мою мать, и вскоре родилась я. Вот только Жеральд уехал и не узнал, что его возлюбленная ждёт ребёнка. Я до последнего не верила, но мой муж, поэт Гренгуар, нашёл в каких-то архивах записи, свидетельствующие о правде слов моей матери…

      — Да этого просто не может быть! — воскликнул Феб и осёкся.

       Ага, как же, не может. О романах отца было хорошо известно всем в их семье, а уж о количестве бастардов можно только догадываться! Вот только поверить в то, что такой незаконнорожденной окажется та самая Эсмеральда, на которую когда-то обратил внимание сын своего отца… Это уж слишком!

      — Этому нет никаких доказательств, кроме твоих слов, — упрямо проговорил Феб сквозь зубы и ушёл, не оглядываясь на рыдания цыганочки, последняя надежда которой обернулась прахом.

      — А капитан-то нас обставил, — спустя время сказал своим товарищам тот самый Гильерме, что узнал в налетевшей девчонке опасную преступницу и колдунью Эсмеральду, которую боялся сам король. — Приказал девчонку не трогать и отправил прочь, а сам-то остался!

      До самого вечера Феб пребывал в растерянной задумчивости и даже не обратил внимания, как перед самым его носом двое солдат устроили потасовку, не поделив то ли какое оружие, то ли коня, то ли просто сводили свои старые счёты. В другое время капитан обязательно велел бы растащить балагуров и всыпать им по пятьдесят ударов розгами, но сейчас лишь скользнул по ним взглядом и прошёл мимо. Солдаты, с ужасом ожидающие наказания, но так и не получившие его, от удивления тут же прекратили драку и разошлись в разные стороны.

      Казалось бы, стоит просто выкинуть из головы слова той, которую обвинили в колдовстве: кто знает, может и сейчас она всего лишь старалась навести чары, чтобы Феб, поддавшись, открыл тюремную решётку, но Шатопер и сам не мог понять, почему слова цыганки так взволновали его.

      «Я должен знать правду, — решил он, наконец. — Если она не лжёт, пусть так. Если в её жилах тоже течёт кровь Шатоперов, я помогу ей, несмотря на то, что она — бастардка». Ближе к вечеру, перед тем, как отправиться домой, Феб призвал к себе лейтенанта и велел разыскать некого поэта Гренгуара и привести его к капитану — в особняк или в гарнизон, неважно. И чем скорее, тем лучше.

***

      Гренгуар был найден и доставлен к Фебу даже раньше, чем тот предполагал: лейтенант и несколько простых солдат привели поэта в дом Феба тем же вечером. С ним пришла и некая тощая старуха с измождённым лицом и длинными худыми пальцами, похожими на крюки — на вид ей было лет шестьдесят, что для того времени считалось долгожительством. Её волосы были седыми и топорщащимися из-под косынки, которой она покрыла голову, а глубокие морщины избороздили лицо и шею с выпирающими ключицами; на ней было платье из грубой материи, больше напоминающее робу, юбка которой висела клочьями. Читатель, в отличие от Феба, без труда опознает в этой женщине Гудулу, которая вместе с поэтом отправилась на поиски своей дочери, которая не вернулась домой с рыночной площади — там-то этих двоих и разыскали солдаты.

      Узнав, что стрелки разыскали поэта, Феб велел отвести того в свой кабинет на первом этаже и сам спустился туда, извинившись перед женой, но не рассказав ей о гостях — иначе пришлось бы называть имя Эсмеральды. Едва он вошёл в кабинет, как старуха охнула: «Жеральд! Нет, нет, не может быть им… Но как похож!» Это совершенно не понравилось Фебу, но он сел за стол и посмотрел на поэта и пока незнакомую ему старуху, которая, как он предположил, и могла оказаться той самой матерью Эсмеральды.

      — Вы знаете, где Эсмеральда, господин? — спросил Гренгуар, осмелев.

      — Знаю, — кивнул Феб. — Её схватили сегодня королевские стрелки, и сейчас она сидит за решёткой.

      Гудула вскрикнула и вцепилась ногтями в плечо поэта, заставив того болезненно поморщиться.

      — Она же ни в чём не виновата! За что вы её преследуете? — спросил Пьер.

      — Я? Я тут ни при чём. А виновата или нет — суд предпочёл первый вариант. А она, кажется, созналась во всех преступлениях.

      — Под пытками! — возмутился поэт.

      Феб пожал плечами. С его точки зрения, да и с точки зрения Святой Инквизиции под пытками или нет — это дело десятое. Главное, признание прозвучало. Тот факт, что человек, попавший в руки правосудия, был в любом случае обречён на смерть, никому не приходил в голову: обвиняемого изощрённо пытали, руководствуясь кривой логикой «Подозреваем, значит, виновен», и если тот признавался в содеянном, его ждала казнь, а если нет, то пытали до последнего, пока не испустит дух. Единицы выживших, как правило, на всю оставшуюся и крайне короткую жизнь становились калеками, не способными к нормальному существованию. Разбойник Захария, о котором мы рассказывали ранее, был из этого правила неприятным исключением .

      — Но для чего-то же вы хотели нас видеть, господин капитан? — спросил поэт, проявляя чудеса смекалки. — Значит, вы можете помочь Эсмеральде?

      — Хотел, верно. Я её видел сегодня, и она рассказала мне чудесную сказку о нашем родстве. Потому встал вопрос: это правда? Жеральд де Шатопер, колонель из Тулузы, был и её отцом?

      — Это правда, господин! — горячо воскликнула Гудула. — Только семнадцать лет назад он был не колонелем, а капитаном… Но всё остальное — истина, клянусь своей жизнью и всеми святыми!

      — Что мне ваши клятвы, — проговорил Феб. — Мне нужно доказательство!

      Поэт и вретишница растерянно переглянулись: в архивах, которые нашёл поэт, были сведения о Жеральде и его службе в Реймсе, но как доказать его связь с Пакеттой Шантфлёри?

      — Я не могу представить вам, господин, какую-то вещь, принадлежавшую вашему отцу, — сказала Пакетта дрожащим голосом, — потому что у меня ничего не осталось… Даже дом, в котором я жила в Реймсе, наверное, принадлежит кому-то другому. Единственное, что у меня осталось, это мои воспоминания… местами блеклые и стёршиеся от долгого заточения в Роландовой башне. Но если вы примете их, если поверите, мы можем спасти мою доченьку! Она невиновна, она настоящий ангел!

      — Ну что ж, начнём хотя бы с воспоминаний, — не стал спорить Феб — в конце концов, если Пакетта и правда знала его отца, она расскажет то, что далёкий от него человек никогда не смог бы узнать.

      Гудула замерла и уставилась в пол. Мысли её полностью погрузились в прошлое, выцепляя каждую крупицу воспоминаний, которые могли спасти её дочь от гибели.

      — Вы очень похожи на вашего отца, господин. Те же черты лица, те же глаза, та же стать… И даже волосы вьются, как у Жеральда. Ваш отец прибыл в Реймс в 1465 году, нет… раньше… в 1464 году. Я из окна увидела, как мимо моего дома проезжает военный отряд во главе с красавцем, под которым плясал вороной конь. Как же… как же звали его коня… Он был огромным! Я никогда прежде таких не видела лошадей… Жеральд говорил, что его конь самый быстрый, любого другого обскачет вмиг, в любых состязаниях победит… Ганьё*, господин! Его коня звали Ганьё!

      Феб прикрыл глаза. Пока всё то, о чём говорила эта женщина, не расходилось с правдой. Ганьё, в отличие от отца, жив до сих пор, только от былой его силы и резвости ничего не осталось: конь давно ослеп от старости, но пристрелить старого друга отца так никто и не решился.

      — Что же ещё… — бормотала Пакетта и вдруг тихо рассмеялась. — Родинка, господин! У Жеральда была крупная родинка на пятке. Только, простите, не припомню, на какой. И вся спина в глубоких шрамах — он рассказывал, что это его отец так… наказал за провинность детскую. На всю жизнь запомнил.

      Феб стремительно поднялся. Та родинка, о которой вспомнила Пакетта, была у него самого — на левой пятке, а шрамы на спине отца он видел своими глазами и слышал из его уст ту же историю. А это значит, что Пакетта видела его отца обнажённым. Это как минимум.

      — Всё, довольно, — прервал он женщину. — Возвращайтесь домой. Я постараюсь помочь Эсмеральде.

      Гудула снова вскрикнула, но уже от радости, и кинулась было к Фебу, но Гренгуар удержал её. Попрощавшись, они покинули дом капитана, а тот остался бродить по кабинету. С каждой минутой сомнения рассеивались: Эсмеральда, эта бродячая плясунья, которая некогда вскружила ему голову, его сестра.

***

      Убедившись, что супруга легла спать, Феб, надев плащ с капюшоном, оседлал коня и направился в гарнизон, чтобы вывести оттуда цыганочку. «Скорее уж, француженку», — мысленно поправился Феб, сообразив, что дочь жительницы Реймса и французского офицера и дворянина никак не может быть цыганкой. Однако, он опоздал. Солдаты, подчинившись приказу капитана, к ночи всё-таки увезли узницу в Шатле, о чём и доложились.

      Развернув коня, Феб поскакал к мрачной крепости. Накинув капюшон так, что тот скрывал лицо, он вошёл внутрь и остановил стражника, именем короля требуя сообщить, в какую камеру поместили цыганку Эсмеральду. Голос он постарался изменить, говоря глухим басом.

      — А, это ту, которую собираются казнить завтра на рассвете?

      Феб едва не подпрыгнул, поразившись скорости вторичного правосудия. Впрочем, действительно, чего тянуть: приговор есть, виновная в наличии, палачи на службе, а виселицу соорудить всегда мастера найдутся.

      — Да-да, именно её.

      — А зачем она вам понадобилась, господин?

      — Мне? Я разве сказал, что мне? Мне эта ведьма даром не нужна! — стараясь, чтобы возмущение прозвучало искренне, заявил Феб. — Я же сказал, чьим именем руководствуюсь. Она понадобилась королю!

      — Ночью? — поразился стражник.

      — Именно ночью, олух ты неотёсанный!

      — А... А! — вдруг сообразил тот и заговорщицки подмигнул капитану. — Да, от такой красотки я бы тоже не отказался.

      — Топай давай, потом будешь болтать, — подтолкнул его Феб, поражаясь недалёкости этого солдата: даже имени не спросил! Если в Шатле вся стража столь же простодушна, то эдак всех заключённых можно вывести за один присест. Впрочем, ему, скорее всего, просто повезло. А вот стражу, у которого из-под носа увели преступницу, крупно не повезло.

      Не прошло и пятнадцати минут, как Шатопер выводил дрожащую и напуганную Эсмеральду из тюрьмы. Она поначалу обрадовалась, узнав его под капюшоном, и едва не назвала по имени, но Феб так грубо выругался в её адрес, что цыганочке показалось, что капитан лично казнит её. Лишь когда они оказались на улице и отошли подальше от наводящей ужас тюрьмы, Феб повернулся к ней.

      — Значит, так. С завтрашнего дня возобновится усиленный розыск цыганки Эсмеральды, я лично отдам такое распоряжение, — увидев панический страх в глазах девушки, Феб понял, что начал он явно не с того. — Потому во Дворе Чудес тебе находиться нельзя.

      — Куда же мне деваться? — девушка хоть и была напугана до смерти, поняла, что если бы Феб хотел её убить, то либо уже сделал бы это, либо не стал говорить о грозящей опасности. — Значит, ты всё-таки пришёл меня спасти, правда?

      — Угу, — промычал он и поднял палец, предупреждая радостные объятия.

      — Так куда же мне деваться? — снова спросила Эсмеральда.

      — Пожалуй, только туда, где тебя никогда в жизни не догадаются искать: в мой дом.

      — Что? Но как же это? Нет, Феб, нельзя... Я не могу!

      — Ага, кричи ещё громче, а то мы в пустыне находимся, и никто нас услышать не может, — проворчал Шатопер, и цыганка притихла. — Если у тебя есть иные предложения, выкладывай! Если нет, молчи и топай, иначе отвезу тебя на Двор Чудес, а там сама думай о своей жизни!

      Эсмеральда понурила голову и кивнула, соглашаясь с Фебом. Тот посадил её на своего коня и сел позади неё. Легко ударив бока Красавчика каблуками, Феб направил его в сторону своего дома.

      — Если меня будут искать, значит, я никогда не смогу покинуть твой дом? — спросила цыганка, ожидая Феба у крыльца и проводя пальцем по рисунку камня.

      — Сможешь, если у меня получится доказать суду твою невиновность.

      — Но как?

      Феб задумался.

      — Что-нибудь придумаю, — ответил он, наконец, и открыл перед девушкой дверь.

      Для того, чтобы устроить Эсмеральду в гостевой спальне, Феб не стал будить никого из слуг, а сам нашёл для неё и простыни, и подушки, и лёгкое покрывало, чтобы укрыться.

      — Сегодня поспишь здесь, — сказал он.

      — Спасибо тебе! Ты снова меня спас, — улыбнулась Эсмеральда.

      Феб не ответил и направился к дверям.

      — Феб! — окликнула девушка, и он обернулся. — Значит, ты поверил, что я — твоя сестра?

      — Да. Спи.

      Он закрыл дверь, и Эсмеральда легла, уткнувшись носом в подушку, и заплакала, но это были слёзы счастья.

      Следующим утром Феба, уснувшего в своих покоях, разбудила жена.

      — Где вы были всю ночь, месье? — спросила она, едва не плача.

      — Большую часть ночи, мадам, я был здесь, в своей кровати, — ответил он, зевая. — Не хотел вас будить, простите.

      — А меньшую часть?

      — А меньшую... Ладно, пойдёмте, мадам, сейчас сами всё увидите, — решился Феб: раз уж он привёл Эсмеральду в свой дом, Флёр-де-Лис об этом очень скоро узнает, и будет лучше, если он сам расскажет ей.

      Одевшись, он взял супругу за руку и повёл в крайнюю гостевую спальню. Немного приоткрыв дверь и убедившись, что цыганочка мирно спит, он кивнул жене, мол, смотрите. Та, взглянув, переменилась в лице и пошатнулась.

      — Так, спокойно! Дышите, мадам! — закрыв дверь, Феб поддержал супругу обеими руками.

      — Спокойно? Вы говорите мне: спокойно? Привели её сюда! Месье, вы перешли все границы! Или я и наш ребёнок, или ваша любовница!

      — Выбор сложный, — задумался Феб и ойкнул, получив от жены локтем в бок, слава богу, здоровый. — Я о том, что эта девушка в прошлом не стала моей любовницей. Не является таковой она и в настоящем и не станет ею в будущем.

      — Вы в этом так уверены, месье? — ехидно спросила Флёр-де-Лис.

      — О да, мадам. Она — моя сестра!

      Если бы солнце померкло, или небо обрушилось, или сам Христос со своим воинством явился бы на землю, молодая женщина удивилась бы меньше.

      — И вы хотите, чтобы я поверила в этот бред? — воскликнула она.

      — Кричать не надо. Спит же человек, ну... — Феб ласково коснулся щеки жены. — Я сам это только вчера узнал. И, как и вы, не поверил, но мне предоставили несколько свидетельств о моем отце, подтверждающих истину её слов. Я сейчас не буду всего рассказывать, мне нужно отправляться в гарнизон. Но я очень вас прошу, мадам, не злитесь на девчонку за прошлое. В нём нет её вины, а только моя. Поговорите с ней, пусть Жанна покормит и выдаст одежду нормальную... — склонившись, он подкрепил свою просьбу поцелуем.

      — Что же вы будете делать, месье? — спросила Флёр-де-Лис, на которую в последнее время поцелуи супруга действовали крайне умиротворяюще, и тот, пройдоха, об этом прекрасно знал.

      — Для начала: отдам приказ о розыске беглянки. И не смотрите удивлённо, мне придётся это сделать, чтобы не заподозрили в причастности к её исчезновению, которое уже наверняка обнаружено. А потом каким-то образом нужно доказать, что она невиновна, чтобы гонения эти прекратились раз и навсегда. Это мой долг если не перед сестрой, то перед отцом, который, я уверен, признал бы дочь, если бы знал о её существовании.

      — А потом? Она останется здесь?

      — Этот вопрос мы обсудим позже и все вместе. Может, она и не захочет оставаться. Но, мадам, всё-таки выполните мою просьбу: не выказывайте своей неприязни к ней.

      — Хорошо, месье, — со вздохом согласилась Флёр-де-Лис.

***

      Фебу удалось достичь желаемого: сбежавшую цыганку искали чуть меньше недели и не очень-то охотно — уж сколько раз она избегала смерти, наверняка ей помогают тёмные силы, связываться с которыми не хотелось никому. Она же всё это время провела в доме Феба и успела подружиться и с Жанной, и с остальной прислугой, да и с Флёр-де-Лис они быстро нашли общий язык, хотя первое время Эсмеральда ужасно смущалась её присутствия.

      Когда рвение солдат поутихло, Феб обратился к судье Шармолю, который вёл это дело с самого начала, и сообщил, что обвинять девушку в убийстве капитана королевских стрелков Феба де Шатопера нелогично и бессмысленно, ибо вот он сам, капитан де Шатопер, живой и здоровый, стало быть, никакого убийства не было. Подтвердить же причастность её к колдовству ни тогда, ни сейчас никто толком не смог, и главный аргумент обвинения был в наличии умной козочки, которая слушалась команд своей хозяйки.

      — Но вот Красавчик, к примеру, или Вэнар — они тоже очень умные и слушают мои команды, — сказал Феб, вкладывая в карман судьи мешочек с золотыми монетами.

      — Что вы хотите от меня, капитан? — пробормотал Шармолю, застёгивая карман на пуговицу.

      — Всего лишь, чтобы дело цыганки Эсмеральды было завершено, — ответил капитан.

      — Вы навлечёте на меня беду, капитан! — Шармолю протёр платком лысину. — Вы же знаете, что указ был от самого короля!

      — А как же, — кивнул Феб. — Его Величеству определённо есть дело до всех цыган и ведьм Франции! Ставлю ещё один такой же мешок, что Луи уже давно забыл про Эсмеральду. Особенно если вы по-тихому замнёте это дело, мэтр. Или казните кого-нибудь вместо неё.

      Жак Шармолю поднял взгляд на Феба, и в его ладонь опустился второй мешочек с золотом. Вскоре её дело было пересмотрено без участия подсудимой, и приговор, ввиду выжившего де Шатопера, изменён с повешения на сожжение, как полагается для ведьм, и через несколько дней после публичного его оглашения казнь состоялась. Так, волей случая и благодаря сребролюбию судьи, цыганка Эсмеральда была спасена от смерти, а имя утопленницы, выловленной накануне в Сене и отправленной на костёр вместо Эсмеральды, так и осталось никому не известным.