Мишке четыре. Он крепко держит мать за руку и семенит рядом с ней на своих тощих ножках с вывернутыми наружу коленками. Мишка задирает повыше содранный подбородок и хочет поскорее разглядеть, что же происходит там, вдалеке, у почти разрушенного городского вокзала, что туда разом, точно сговорившись, бросились все соседи и увлекли за собой Мишкину мать.
Люди выбегают на улицы, что-то кричат, всплескивают руками, догоняют и обгоняют Мишку — и вот уже целая река впереди несётся к вокзалу. Мишка хохочет почти беззубым ртом: раз все вокруг смеются и радуются, то и он тоже.
Мишка издали слышит протяжный гудок паровоза, и мать подхватывает его на руки и бежит в самую толпу. Мишка любит поезда и взволновано крутит головой, цепляется за сбившийся платок на шее матери.
"Ага, — думает Мишка, — это поезд новый пришёл, с завода, вот все и кинулись смотреть. В наше-то время когда ещё новый поезд увидишь?" Он никогда не видел заводов, но знал от старших ребят, что там строят поезда и пулемёты. Надо уговорить машиниста, чтобы разрешил погудеть. Мишка довольно жмурится и представляет, как тянет за ручку и как паровоз послушно гудит во всю мощь.
На перроне людей ещё больше, чем на улицах. Они мельтешат, толкаются, топчут ноги и бросают шапки, а кто-то оглушительно кричит "Ура-а!". Мишка больно утыкается носом в чей-то локоть и разевает рот, чтобы зареветь, но вдруг забывает об обиде и с восхищением смотрит на красную звезду на огромном чёрном паровозе.
— Тима! — мать кричит очень тонко и будто чужим голосом, и кто-то огромный тут же сгребает её и Мишку в охапку. — Тимофе-е-ей! — мать гладит ладонью грубую гимнастёрку и плачет. Мишка на всякий случай ревёт тоже.
Тот, огромный, целует лицо Мишкиной матери, а потом и самого Мишку.
— Не признал брата? — с улыбкой басит он, и Мишка, мотнув головой, прячется на плече матери, косит оттуда на этого большого чужого человека в гимнастёрке с блестящими звёздами на погонах и с подвешенной рукой в бинтах. — Ничего, Мишка-мишутка, будем знакомы!
Он протягивает Мишке здоровую руку совсем как взрослому, и мать щекотно шепчет на ухо. Мишка смеётся и пожимает шершавую ладонь, и соглашается, что Тимофей — брат.
— Что батя, мам?
Мишка чувствует, как дрожат плечи матери, а брат вдруг сереет лицом и до скрипа стискивает зубы.
Перрон пустеет к вечеру.
Мишка держится за руки матери и брата и скачет по дороге через каждый камушек. Городу весело, и никто не идёт домой, и по вечерним улицам плывёт запах черёмухи и табака.
Откуда-то с окраины города вдруг слышится протяжный свист. Он очень знакомый, он проносится над городом и разрывается высоко над Мишкиной головой сотнями ярких искр. Мишка кричит и испуганно жмётся к матери, и тянет её за подол юбки.
— Это салют, сынок, не бойся. Посмотри, как красиво.
Мать смеётся сквозь слёзы и ласково гладит Мишку по светлым волосам, но тот упрямо мотает головой и ревёт во весь голос. Он не знает, что такое салют, но хорошо знает, что если небо грохочет залпами, то нужно сразу бежать и прятаться в погребе, и слушать оттуда, как гудят вдали самолёты, и воют снаряды, и глухо содрогается под ногами земля.
Мишка ненавидит самолёты и не понимает, почему теперь все люди смеются, глядя в небо.
Салют пахнет порохом и войной.