Слухи разносятся быстрее новостных газет и объявлений на радио, и то, что вчера казалось невозможным, сегодня становится правдой: немцы в сотне километров от города. Люди всё чаще с опаской смотрят в небо — нет ли на горизонте немецких фоккеров? Улицы пустеют.
Город учится жить в темноте. Уличные фонари не зажигают, свет в домах — тоже. Совсем недавно репродукторы на городской площади передавали музыку, а теперь всё чаще молчат или скрипуче повторяют инструкции на случай воздушной тревоги.
Впервые это случается глубокой ночью. Пронзительный вой разносится по всему городу, до самой дальней улочки, до последнего дома на окраине. Звуки сирены — самые жуткие из всех, что кому-либо доводилось слышать. Страх сметает весь сон, холодком пробегает по спинам, сжимает внутренности ледяными когтями и гонит прочь из домов и квартир.
Мама прижимает к себе плачущего Мишку и спускается в погреб вслед за свекровью и старшим сыном. Тимоха тянет за чугунное кольцо, захлопывает дверцу, кулаком вбивает деревянную чурку в железные скобы. В погребе холодно и сыро, и слышно, как колотится сердце.
— Это учения, да, мам? Учения? — Тимофей никак не может сидеть спокойно и то и дело ударяется макушкой о земляной потолок.
— Цыц, заполошный¹! — ругается бабушка и тянет его вниз за руку.
Вой сирены сменяется едва различимым воем моторов в небе, который с каждой секундой приближается, усиливается, перемежается со свистом — нарастающим, протяжным, жутким и не знающим пощады.
Бабушка испуганно крестится и беззвучно шевелит губами. Мишка плачет, а мама впервые не может его успокоить. Вчетвером они жмутся друг к другу, не зная, наступит ли новое утро. Земля вздрагивает под ногами, с потолка сыплется Тимохе за шиворот. Взрывы раздаются то вдалеке, то совсем рядом — один, другой, третий... После двадцатого Тимоха зажимает уши и перестаёт считать.
Вскоре становится тихо. На рассвете горожане с опаской выходят на улицы, в гробовой тишине глядя на оставшиеся три стены хлебзавода, на разрушенный вокзал и искорёженные рельсы, на остатки моста через реку, на бедолаг, в неурочный час не успевших найти укрытие.
Замерев, люди смотрят в небо. Полгода назад так они ждали журавлей.