Утреннее ласковое солнышко просеивалось сквозь раннюю листву, и тонкие, стройные, будто юные девушки в самую свою невестину пору, берёзки трепыхались и шелестели от малейшего ветерка — сплетничали они, шушукались.
В зелёных вершинах играли и распевали на разные голоса зарянки, вьюрки и пеночки — одна запоёт, а другая-третья на зов откликается, и вот уже хором славят новое утро и кланяются солнышку, — благостно и привольно им здесь, под сенью берёзовой рощи!
В версте от рощи оставил князь верную свою дружину. Старшой витязь воспротивился было: негоже, мол, князю без дружины, — но что он против слова княжеского? Чутье подсказывало, что в рощу войти можно лишь ему одному, вот и отправился князь без дружины, лишь верного коня Бурку с собою взял.
Мягкие сафьяновые сапоги ступали неслышно по едва заметной тропе — заповедный это лес, безлюдный, нехоженый. В простом-то лесу как бывает? Поедет крестьянин на своей телеге, примнёт траву, обогнёт деревья, а за ним сосед на своей лошадёнке прокатит, да скоморохи бродячие пройдут разом, а то и пастух из соседнего села коров погонит — глядь, и новая дорога сквозь лесок побежала.
А разобьют по осени да по весне ту дорогу дожди проливные, расквасится она так, что ни пешему, ни конному не пройти — так вот уже рядышком, через леса и поля, новая тропа намечена, а прежней только и остаётся, что бурьяном зарастать. А в заветном лесу некому дорогу прокладывать — лишь по едва заметным приметам угадывал князь незримую тропу, где до него человек ступал.
Шёл князь вперёд да по сторонам поглядывал — не виднеется ли за невестами-берёзками то, ради чего он в рощу пришёл? Ветка над головою прогнулась легонько, и узнал он по рыжей грудке малиновку, птаху малую. Она же склонила головку, глянула в ответ чёрным глазком, клюнула берёзовую серёжку, чвиркнула разок, будто приветствуя гостя, да упорхнула прочь.
Уже и солнце ввысь поднялось, и птицы смолкли да попрятались, — а князь всё бродил по заветному лесу. Скинул он на седло и подбитый стриженым мехом ко́рзень¹, и узорный кафтан — шибко пригревало разудалое весеннее солнышко.
— Как бы нам не заплутать тут, Бурушка, — похлопал он верного коня по загривку да огляделся.
Вдруг нежданно-негаданно берёзы расступились, и открылась взору княжьему поляна, залитая ярким солнцем, а на ней — добротная изба с резным крылечком да петушком на крыше. От избы прямиком к князю шёл, едва опираясь на посох, человек в светлом кафтане.
— Припозднился ты, Владимир, — молвил он, и голос его был мягок, словно шёлков, — я тебя на самой заре поджидал.
— Как узнал меня? — поразился князь, но вдруг углядел на его плече недавнюю свою знакомицу — малиновку — и догадался: — Ты и есть Пересвет?
Тот склонил голову, а Владимир не сдержал улыбки. Вот он каков, отшельник из берёзовой рощи, вестник добрых сил! Уж сколь в народе о нём песен и былей сложено, а ни в одной правды нет: не так высок, как о нём сказывали, но худощав, оттого и казался выше. И вовсе не сед он, и отнюдь не лыс: тёмные волосы, берестовым наголовнем² подхваченные, не касались плеч. В одном люд русский прав был: таилась в очах отшельника непознанная простым человеком сила, словно ведал он великую тайну и крепко её хранил.
— Что, княже, не таким я тебе представлялся? — Пересвет оперся на посох и улыбнулся весело.
— Не таким, — не покривил душой Владимир. — Старцем тебя величают, а ты вовсе не стар.
— Что ж, — склонил голову тот, — всему свой черёд.
Пересвет пошёл к дому, и подивился Владимир лёгкому его шагу — ни травинки не примял, ни цветка не потревожил, будто не шёл он, а плыл над землёй! Оглянулся отшельник и махнул князю.
— Садись, князюшко, в ногах правды нет, — он сел на прогретую солнцем завалинку и князю показал рядом садиться. — Что же, с худом али с добром ко мне? Не говори, сам вижу: редкий гость ко мне с добром пожалует, разве что звери да птицы лесные.
— В народе сказывают, будто ты хвори исцеляешь, судьбы ведаешь, — рек³ князь, — что к тебе за советом и мудростью идут, что открыто тебе то, что никому из простого люда знать не дано. Стало быть, и про несметные полчища, что с востока на Русь идут, тебе тоже ведомо?
Пересвет взглянул повнимательнее, но лишь ласково погладил льнувшего к ногам рыжего котейку. Кот сощурился, распушил полосатый хвост и громко заурчал: гладь, мол, хозяин, получше.
— Говорят, есть у тебя заветная сила и против недруга. Али врёт люд честной?
Нахмурился Пересвет, и взор его, прежде ласковый, стал меча острее, ночи темнее.
— Какую по́мочь ждёшь ты от меня, княже? Хочешь ли чудесные кольчуги, что от мечей и копий сберегут, да заговоренные стрелы, что сами в супостата полетят? Али думаешь, я средь ворогов страх посею да вспять их обращу? Что же, князь, мне ли за тебя да за витязей твоих в битву идти?
Разгневался Владимир, в миг вскочил на ноги, спугнул малиновку: пискнула птаха, слетела с плеча Пересветова, юркнула под крышу дома да затаилась.
— В чём винишь нас? — возвысил голос князь. — Думаешь, боязно нам с ворогом биться? Не таковы витязи русские! За Русь сердца наши пылают, за неё и головы свои сложить готовы!
Взор отшельника вновь стал светел.
— Горяча кровь твоя, княже. А коли ошибся я, отчего же ты, князь русский, со дружиной своей не на поле бранном? Что ты хочешь взять от меня? Всё уже есть у тебя: добрый конь, верные витязи, храброе сердце да острый меч.
Вздохнул Пересвет тяжело да молвил:
— Что ж… будет вам заветное слово. Ежели мечи и копья вдруг станут вам тяжелы, ежели взор затмится, ежели пот кровавый выступит, возвращайся, Владимир, за словом заветным в мою рощу со дружиною. Но коли прежде говоренного отвернёте от ворога, коли от битвы лыта́ть⁴ станете — все, как один, сгинете. Поезжай, княже, поезжай.
Спорхнула вдруг малиновка на резное крылечко, склонила головку набок, чёрным глазком на Владимира глянула да чвиркнула на прощание: поезжай, мол, княже.
Кликнул князь Бурку и взлетел в седло. Тронул он пятками бока Буркины и покинул поляну в берёзовой роще, а Пересвет ещё долго ему вослед смотрел и головой качал.
— Лети-ка следом и углядывай за нашим князем да за дружиной его, — велел он малиновке, и птаха, понятливо чвиркнув, тотчас упорхнула в синее небо.