Это первое Рождество Ванды без Пьетро, вдали от родного дома, родной страны, в окружении совершенно чужих людей. Да, Мстители приняли её в команду после гибели брата, да, они участливо и приветливо улыбаются ей, изо всех сил стараясь выказать своё дружелюбие, но всё же Ванда чувствует себя чужой среди них и часто бродит по базе пугливым призраком, стараясь не попадаться никому на глаза.
Да и на какую «свою» можно надеяться, если речь идёт о Мстителях? Кому из них она может стать «своей»? Стиву, который после битвы с Альтроном пропадает в тренажёрном зале, разрывая боксёрские груши быстрее, чем на базу доставляют новую партию? Он, конечно, прекрасный наставник и хорошо тренирует новую команду, но Ванда была бы более признательна, если бы он перестал её жалеть.
Или она может стать «своей» Тору, который наведывается на Землю раз в месяц, чтобы убедиться, что сюда не вторглись очередные инопланетные полчища? Да на Одинсона смотреть-то страшно, не то что непринуждённо болтать с ним.
Про Старка и говорить нечего — он последний на целой планете, с кем Ванде хочется подружиться, и, на её счастье, на базе Тони либо почти всё время проводит в мастерской, либо устраивает с Роуди и Сэмом большую тусовку. А на тусовках Ванда появляется редко.
Наташа больше спрашивает и слушает, чем говорит о себе — это напоминает Ванде умелое шпионское расследование, допрос в стиле Чёрной Вдовы, раскинутые паучьи сети, чем хоть какое-то подобие дружбы. Даже в её вопросах всегда есть двойное, а то и тройное дно, и от неё почти невозможно хоть что-то утаить. Нат высоко ценит личные границы, зато с виртуозной лёгкостью пробирается в границы других.
Брюс нравится Ванде. Он спокойный и рассудительный, знает столько интересных вещей и почти никогда не повышает голос. Но их и без того редкие разговоры всякий раз заканчиваются одинаково: он смотрит виновато, тихо извиняется и прячется в своей лаборатории, прихватив из кухни сэндвич или кусок пиццы.
А ещё Ванде нравится Вижен, и она чувствует, что тоже нравится ему. На тренировках он всегда поблизости и подхватывает её, если вдруг она не справляется с магией хаоса в полёте. Вечерами они иногда гуляют вместе по большому парку, и Вижен рассказывает о камнях бесконечности или о других мирах и Вселенных. Он порой составляет компанию за завтраком, но сам никогда не притрагивается к еде.
Вижен славный, но всё же не тот, с кем Ванде хочется встретить Рождество. Она не может объяснить свои чувства, но от одной мысли о Рождестве с ним внутри всё переворачивается: слишком рано, только не сейчас! Лучше уж остаться в Сочельник совсем одной!
Ещё есть Клинт. Наверное, единственный, кто говорит с ней без приторной жалости в голосе и не отводит взгляда, когда разговор случайно касается Соковии или Альтрона. Наверное, единственный, кто действительно не винит Ванду в случившемся.
Она порой вспоминает, как сильно ненавидела Клинта из-за жертвы брата и была готова убить и развеять его прах по ветру. Она, наверное, так бы и сделала, но вечером, сразу после похорон Пьетро, Клинт пришёл в её комнату и обнял. Без лишних слов, без высокопарных рассуждений о героизме Пьетро, без этого идиотского «О, мне так жаль…» и сочувствующего заглядывания в глаза. Сказал «Спасибо» и обнял так крепко, что вся ненависть Ванды тут же обратилась в дым и развеялась. И обнимал всё время, пока она глухо выла у него на груди.
Клинт, наверное, единственный, кто мог бы стать её другом, если бы почти сразу не принял решение уйти на пенсию и покинуть ряды Мстителей.
Декабрь отщёлкивает дни один за другим, и на базе появляется рождественский дух: Роуди и Наташа развешивают гирлянды из пушистых ёлочных лап, украшают общую гостиную свечками и мерцающими огоньками, Стив устанавливает ёлку и водружает на её макушку ангела. Вечерами всё чаще пахнет хвоей, имбирным печеньем и какао с маршмеллоу.
А за две недели до Рождества желание Ванды остаться одной исполняется не совсем обычно: база неожиданно пустеет. Тони проводит время с Пеппер в своей башне, Тор в Асгарде, Роуди почти не появляется и уж точно никому не докладывает, где пропадает, а все остальные, включая Вижена и Брюса, отправляются на сверхсекретное задание.
Ванду в подробности не посвящают, но она и не стремится их выяснить, да и не очень-то и жалеет, что осталась на базе одна: больше не нужно искать пятый угол. Днём она читает, гуляет в парке и слушает музыку, а вечерами выходит в гостиную и наслаждается тишиной, запахом смолы, треском поленьев в камине и ореховым латте.
Так проходят два вечера подряд, а на третий Ванда вдруг слышит гитару — далёкую, едва различимую, похожую на мираж. Ванда поначалу и списывает всё на галлюцинации — на базе никого, кроме неё, просто некому играть, — но вдумчивые и тихие гитарные переборы не смолкают.
Музыку на базе слушают разве что Тони и Брюс, но если первый врубает на полную громкость AC/DC, то второй предпочитает классику в своей лаборатории. Остальные, наверное, ограничиваются наушниками, и уж точно никогда и ни в чьих руках Ванда не видела гитару.
Она прислушивается, а потом идёт на звук, на всякий случай готовясь к битве. Хотя было бы странно, если бы человек (или не человек) вторгся на базу и выдал себя с потрохами, не удержавшись от желания побренчать на гитаре.
Звук с каждым её шагом становится всё отчётливее; он ведёт Ванду по коридору, заставляет подняться на этаж, а оттуда — ещё выше, через открытый проём в стене, вверх по винтовой лестнице. Ванда никогда прежде не была здесь и даже понятия не имела о существовании этого тайного прохода. Она настороженно поднимается по ступенькам, и вокруг пальцев струится алое пламя.
Ванда замирает возле открытой двери, осторожно заглядывает и едва сдерживает удивлённый вскрик: Клинт сидит с гитарой в руках прямо на полу, скрестив ноги, перебирает струны и тихо напевает себе под нос.
Хоукай. Играет. На гитаре. И поёт.
По-мо-ги-те.
Ванда решает, что окончательно спятила и у неё начались настоящие галлюцинации. Она зажмуривается и хорошенько трясёт головой, но даже после этих нехитрых действий картинка не меняется. Только гитара умолкает.
— Ты знаешь, насколько неправильно так бесшумно подкрадываться к людям? — Клинт даже не поворачивается к ней. — Они ведь могут подумать, что ты собираешься напасть, и тогда нападут первыми.
Ванда вздрагивает от неожиданности.
— И разобьют гитару о голову? — нервно усмехается она и подходит ближе. — Как ты узнал, что это я?
Клинт задумчиво прокручивает медиатор между пальцами, и Ванда вдруг соображает, что в его руках даже этот тонкий кусок пластмассы может стать грозным оружием.
— Так больше некому, — он наконец смотрит на Ванду и убирает гитару с колен.
— У меня к тебе куча вопросов, — говорит она.
— Тогда садись, — Клинт кивает на пуфик в углу. — С какого начнём?
— Ты играешь только на гитаре? Или ещё на чём-то? — Ванда утопает в мягком поролоновом пуфике и думает, что со стороны она, наверное, похожа на перевёрнутую на спину черепашку.
— Здесь — только на гитаре, — уклончиво отвечает Бартон. — Играю, когда Нат отправляется на задание без меня. Это успокаивает.
— Переживаешь за неё, — понимающе кивает Ванда.
— Как и она за меня, — пожимает плечами он. — А как иначе?
Ванда улыбается.
— Я даже вообразить себе не могла, что однажды увижу тебя с гитарой. Не знала, что ты умеешь…
— Никто не знал, — усмехается Клинт. — Не стоит давать Старку лишний повод для подколов, да?
— Даже Нат? — не верит Ванда.
— Кроме Нат, — улыбается он. — И вот теперь тебя. О чём ещё хотела спросить?
Ванда на мгновение задумывается.
— Что ты тут делаешь? Помимо того, что играешь, конечно.
Клинт бросает на неё быстрый взгляд.
— А, тебя вызвали меня караулить, — соображает Ванда, и эта догадка неприятно царапает где-то в глубине души.
— Не караулить, — качает головой Клинт. — Защитить.
— От самой себя? — она улыбается уголками губ, но Бартон, видимо, не разделяет её улыбку:
— Никто не сомневается в твоей силе и способностях, Ванда. Но у тебя мало опыта реального боя, и тебя могут убить раньше, чем ты поймёшь, что к чему. Я здесь для подстраховки.
Ванда поджимает губы, признавая логичность его слов. Опыта у неё и впрямь немного, да и тот, что есть, почти весь основан на тренировках. Она сама себе не может гарантировать, что не запаникует от реальной угрозы и не сотрёт половину Нью-Йорка с лица земли.
— И давно ты приехал?
— Три дня назад.
— И даже не поздоровался, — обижается Ванда.
— Привет, — Клинт чуть прищуривается и забавно морщит нос, и Ванда впервые за всё время, что они знакомы, замечает, как от улыбки его светлые глаза, похожие на глубоко промёрзшее озеро, теплеют, словно лёд освещают лучи полуденного солнца.
На него просто невозможно долго дуться.
— Но почему ты сидишь здесь? — она обводит взглядом небольшую комнату с большими окнами, в которой ничего и нет, кроме диванчика, ноутбука и пуфика. — Ты вообще спускался?
— Спускался, конечно, и не раз. База большая, мы с тобой просто разминулись. А отсюда я просто лучше вижу.
— Кого?
— Всех, — Клинт едва пожимает плечами: — И даже тебя. Вопросы ещё остались?
— Ага, последний. Поиграй ещё, пожалуйста?
Клинт кивает и снова берёт гитару.
— А можешь ту, которую играл, когда я пришла? — просит Ванда. — Мне мелодия понравилась, но слов я не разобрала.
— То есть ещё и спеть? — Клинт смеётся и касается струн. — Знай, это тебе обойдётся в целый завтрак!
— Не вопрос, — кивает Ванда. — Хоть во все завтраки до возвращения команды с задания.
— Заметь, ты сама это сказала, — подмигивает он.
Ванда обнимает колени, смотрит, как пальцы Клинта плавно перебирают струны, и слушает его голос — неожиданно высокий, но с приятным хрипловатым тембром баритон, с едва различимыми щербинками и трещинками. Если, конечно, так можно сказать про голос.
— Remember when we were one thought nothing could change like evergreens on those december days.
Это попадает в самую больную точку. Ванда вслушивается в слова и давит подступающий к горлу ком. Да, давным-давно она тоже думала, что её жизнь никогда не изменится. Что в ней всегда будут дом и рождественская ель в большой комнате, будут мама и папа. Будет брат.
— We keep holding on to december days, it'd take a miracle, a miracle… to stay.
Жизнь несётся вперёд, прокручивает её в гигантской мясорубке, вырывает из души самое дорогое, оставляя лишь пустоту, которую невозможно заполнить ни магией, ни чем иным, а она, Ванда, искажает рот в безмолвном крике, размазывает слёзы по щекам и отчаянно продолжает держаться за прошлое.
Музыка смолкает, последний аккорд ещё пару мгновений тает в воздухе. Ванда медленно выдыхает и ловит на себе внимательный взгляд Клинта.
— Нат поедет со мной на ферму, когда вернётся с миссии, они как раз собирались успеть до Рождества, — говорит он. — Если хочешь, поедем тоже. Гарантирую радушный приём моей семьи, дурацкие свитеры, пряничные домики и киномарафон рождественских фильмов.
Предложение Клинта отзывается в ней надеждой на что-то очень светлое и уютное, на возможность разделить радость праздника с близкими, на то, чего ей так не хватало. Надеждой на семью.
Она улыбается и почти соглашается, но в последний момент качает головой. Песня если не расставляет по полочкам все мысли, то точно на многое открывает глаза и заставляет посмотреть иначе на жизнь, которая есть у неё теперь.
Может, пора сделать шаг Вижену навстречу?