Клинт мысленно обещает прибить Ванду, если она не откроет эту чертову дверь прямо сейчас. Он до хруста вдавливает кнопку звонка и со злости дёргает ручку. Дверь, конечно же, тут же поддаётся — всё, как в классических триллерах.
Бартон хмурится и пару раз нервно сжимает руку в кулак. Он заходит в квартиру как можно тише и сразу же вспоминает юные годы, когда после цирковых представлений половину выручки артисты спускали на дешевое пойло, а на утро в тесных палатках амбре стояло такое же, как сейчас в квартире Ванды. И пустых бутылок из-под пива на её кухонном столе ничуть не меньше. Ванда спит на полу возле дивана, с головой укрывшись простыней — будто не дошла пару шагов и уснула, где упала.
Клинт сдёргивает простынь и тут же, коротко, но ёмко ругнувшись, набрасывает обратно: ну конечно, зачем люди вообще изобретали одежду?! Пижаму там хоть какую-нибудь, нижнее бельё? На всякий случай он прижимает два пальца к шее Ванды, прислушивается, потом приподнимает её за плечи и встряхивает.
— Эй, Белоснежка, просыпайся!
Ванда несвязно мычит, и её голова болтается из стороны в сторону.
— Твою ж мать!
Бартон бросает свою куртку на стул, решительно заматывает Ванду в простынь, словно в кокон, тащит в ванную и до упора отворачивает вентиль холодной воды. Ванда мгновенно просыпается и визжит, как полицейская сирена, брыкается, ещё сильнее запутывается в мокрой простыни и стремительно трезвеет.
— Всё! Всё! Х-хватит! — скулит она и забивается в дальний угол ванны, подальше от ледяной воды.
— Старый дедовский метод одинаково хорош как при похмелье, так и при пытках, — усмехается Клинт.
— Ты с-совсем с-спятил, да? — даже сквозь шум воды слышно, как стучат её зубы.
— То есть в недельном запое у нас ты, а спятил при этом — я? — он усмехается и скрещивает руки. — Любопытно.
— Я не в-в запое! Я п-просто… Ты что тут д-делаешь? — Ванда освобождает одну руку, стирает воду с лица и пытается дотянуться до вентиля.
— Осторожнее, ты слегка не одета.
Ойкнув, она краснеет и ловит сползающую ткань.
— Мы же вчера с тобой договаривались! Помнишь?
Ванда мотает головой, болезненно сжимает зубы и трёт пальцами висок.
— Чудно, — Клинт хмурится и смотрит на часы. — Десять минут тебе, чтоб привести себя в порядок.
— О, Боже, нет… Почему бы тебе не оставить меня в покое? — хнычет она и съезжает спиной по бортику на дно ванны.
— Не зли меня, Ванда! — предупреждает Клинт, надеясь, что льда в голосе было достаточно, чтобы остудить воду в душе ещё на пару градусов. — Десять минут!
Конечно, она не укладывается в это время. Клинт успевает сварить кофе, сообразить антипохмельный завтрак и сгрести в мешок пустые бутылки, прежде чем слышит шлепанье босых ног. Ванда выходит в длинном пушистом халате, её лицо с посиневшими губами отдаёт нездоровой зеленцой, а влажные волосы прилипают к щекам и шее. Её ещё немного пошатывает, она цепляется за стену, за край стола и не сразу попадает на стул.
— Прости, пожалуйста… Мне ужасно стыдно, что ты видишь меня в таком состоянии, это больше не повторится… — хрипло шепчет она и тянется дрожащей рукой за чашкой кофе. — Чувствую себя паршиво…
— Эй! Это мой кофе! — Клинт отбирает чашку и тактично умалчивает, что после кофе её будет тошнить сильнее, чем тошнило десять минут назад.
Ванда с протяжным стоном распластывается по столу, бессильно роняя голову на руки, и Клинт, сжалившись, ставит перед ней большой стакан горячего чая с лимоном, бутылку минералки и миску овсянки:
— Жуй.
— Овсянку?
— Первое средство при похмелье, поверь моему опыту. Давай-давай.
Ванда елозит ложкой по вязкой каше, но всё-таки ест и выпивает чай, и понемногу оживает.
— Полегчало?
— Да. Ты лучший человек на свете, Клинт, — слабо улыбается она, напоследок прикладываясь к минералке. — Спасибо.
Клинт пьёт кофе и хмуро наблюдает за ней. Руки чешутся всыпать глупой девчонке по первое число и отправить в угол думать над своим поведением, но приходится напомнить себе, что Ванда, во-первых, не его ребенок, во-вторых, уже слишком взрослая для воспитательных мер, а в-третьих, бить детей непедагогично. Однако моральное право высказать ей всё, что он об этом думает, у него всё-таки есть.
— Итак… Что за дела такие, м?
Она вжимает голову в плечи и косится на большой мусорный мешок:
— Спасибо, что убрал здесь… опять. Ты не должен был…
— Я уже почти привык. Ты тему-то не меняй.
Ванда отводит взгляд и вытягивает рукава халата, неуютно пряча в них ладони:
— Я… Ты знаешь… Не так давно поняла, что алкоголь помогает… не видеть сны. После пары бутылок я просто вырубаюсь до утра. Правда, пары бутылок быстро перестало хватать.
Клинт шумно выдыхает и опирается на стол обеими руками.
— Опять кошмары вернулись? Почему не позвонила? Я же говорил тебе!
Ванда закрывает лицо руками.
— Слушай, ты и так тратишь на меня время, которое должен проводить с семьей. Если еще и по ночам звонить начну… Мне и без того ужасно неудобно и перед тобой, и перед Лорой!
— Ага. Позвонить тебе неудобно, а вот стать алкоголиком — удобно. Отличный выбор, молодец! — язвит Клинт.
Ванда понуро вздыхает, а он бегло оглядывает комнату, и мысль, возникшая, когда она впервые рассказала о своих кошмарах, уже не кажется столь идиотской: если потребуется, он забьёт эту квартиру жучками по самую люстру.
— Как же тебе объяснить-то… — он устало потирает уголки глаз. — Повторю: ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь. Всегда, понимаешь? Днем или ночью, без разницы. Нуждаться в помощи и просить её — это нормально. Ненормально — думать, что алкоголь решит проблемы вместо тебя. Так не будет, Ванда. Ты не маленькая девочка, чтобы этого не понимать.
— Я понимаю. Знаешь, я ведь обращалась к тому психотерапевту, ну, которого Мстители с подачи Роуди в штат приняли, — вдруг признаётся она. — Ходила на сеансы, пила таблетки. Толку, правда, не было никакого.
Клинт моет свою пустую чашку и закрывает воду. Он тоже был на подобных сеансах, и терапевт утверждал, что все проблемы кроются в чувстве вины (это и так было понятно), и нужно простить себя, чтобы ночами спать спокойно. Проблема была в том, что Клинт не мог этого сделать, потому что простить себя за смерть Наташи значило бы самому себе солгать. И чем чаще он повторял, что это был её выбор, тем острее чувствовал свою вину.
Погружённый в свои мысли, он не сразу обращает внимание на подозрительную тишину за своей спиной. Обернувшись, он закатывает глаза:
— Спит! Да как так-то?!
Ванда действительно тихо сопит, подперев щёку кулаком, и Бартон хоть и ворчит, что он тут в грузчики не нанимался, всё же относит её на диван и укрывает ноги пледом.
Ванда просыпается ближе к вечеру лишь потому, что её будит Клинт.
— Я долго спала, да? — голос спросонья звучит хрипло. — Ты все это время был здесь?
— Я успел съездить по своим делам, заскочить на базу Мстителей и вернуться. А ты всё дрыхнешь! Ну-ка, вставай и одевайся.
— Что? Куда? Зачем?!
— Затем, что вчера мы с тобой договорились устроить небольшую тренировку. Ты сама просила, кстати! А так как ты утром была слегка не в форме, то я перенёс тренировку на вечер. Давай-давай, шевелись!
Её вопль отчаяния сравним разве что с криком раненого тюленя, но Клинт ловит её за ногу и безжалостно стягивает с дивана.
— Там же холодно! — Ванде кажется, что это весьма весомый аргумент не выходить из дома вообще никогда, но Клинт и бровью не ведёт:
— На пробежке и согреешься.
— На моём надгробии напишут: в её смерти виноват Клинт Бартон, который заставил беднягу бегать с похмелья! — бурчит Ванда, переодеваясь за дверцей шкафа в спортивный костюм и тёплую толстовку.
— На твоём надгробии напишут: её сгубили тридцать бутылок пива, — парирует Клинт. — Я сам это напишу, своей рукой, клянусь тебе.
Ванда недовольно фыркает и зашнуровывает кроссовки. В холле она тянется к кнопке лифта, но Клинт решительно подталкивает её к лестничному пролёту.
— Лестницы! Ненавижу лестницы! — ворчит она, сбегая по ступенькам следом за ним.
— М-м, гляди-ка, у вас с Халком есть общая тема для разговора! — усмехается Клинт.
В парке Ванда поначалу пытается не отставать от бегущего бодрой трусцой Бартона, но сдувается к началу третьего круга. Она почти не чувствует ног, и холодный воздух при каждом вздохе вызывает спазм в лёгких, которым почему-то становится жутко тесно в родных рёбрах. Желудок скручивается узлом, а сердце прыгает сразу по всему телу, ударяясь бешеным пульсом то в виски, то в живот, то в горло.
Пока Ванда, упав на лавочку, пытается прийти в себя, Клинт успевает убежать далеко — так просто его не догнать, — и она решает схитрить. В конце концов, летать куда веселее, чем бежать.
— Эй, морковка! — кричит Клинт, заметив её в воздухе. — Давай-ка на равных, без магии!
— Ничего себе, «на равных»! — возмущается Ванда, зависнув над его головой. — Ты на тренировках, наверное, с рождения, а я пытаюсь бежать на вчерашнем пиве и овсянке! На равных будет как раз с магией.
— Быстро на землю, — велит Клинт, и она спускается.
— А почему морковка-то? — запоздало спрашивает Ванда и соображает: у её рыжей толстовки зелёный капюшон и карманы.
От сурового взгляда Бартона по спине бегут мурашки. Как у него вообще получается смотреть так, что у неё отнимается дар речи и напрочь исчезает желание перечить? Не иначе, тренировался на детях: Ванда уверена на все сто процентов, что для нашкодивших Купера, Лайлы и Нейта такой взгляд означает замаячивший на горизонте отцовский ремень.
— Ванда, — его чересчур спокойный голос вызывает новую порцию мурашек и ком в горле, — я не заставляю тебя бегать со мной. Ты можешь сейчас использовать магию и взлететь — так, конечно, проще, быстрее, легче. Не больно. Но если ты не будешь бежать сама, через «не хочу», «не могу» и «устала», то никто не будет делать это за тебя.
— Ты же сейчас не только о беге говоришь, да? — тихо спрашивает она.
Клинт пожимает плечами:
— Ты думаешь, что алкоголь поможет спать спокойнее, облегчит боль. Никто не может запретить тебе пить, кроме тебя самой, но и жить за тебя тоже никто не будет.
— Через всё те же «не хочу», «не могу» и «устала»?
— Да. Если ты перестанешь шевелить ногами и двигаться вперёд, то однажды поймёшь, что твоего «вперёд» больше нет. Выбирать тебе.
— Почему ты вообще со мной возишься, а? — вздыхает она.
— Потому что никто не сделает за меня мою работу, так ведь? — усмехается он и добавляет уже серьёзнее: — Ты была в моей памяти, видела, что я творил, когда потерял семью. Не хочу, чтобы с тобой произошло что-то подобное.
— Но почему?
— Я всё ещё ваш должник, Ванда. Твой и Пьетро. Может, пришло время платить по счетам?
Ванда смотрит в глаза Клинта, на короткий миг снова ныряет в его память, в недавнее прошлое, обагренное чужой кровью и переполненное жаждой мести, а после доверчиво вкладывает ладонь в его протянутую руку.