До Рождества всего ничего, а у неё в доме — ни ёлки, ни рождественского настроения. И Ванда часами бродит по Манхэттену, смотрит на увитые гирляндами витрины и пушистые ели, на людей, спешащих домой с подарочными пакетами, на весёлых и суетящихся туристов, щёлкающих камерами, на Санта-Клаусов, развлекающих детей в торговых центрах. Смотрит, пытается отыскать в себе хотя бы крошечную искорку праздника — и не находит.
На огромных билбордах вместо обычной рекламы крутят фрагменты рождественских фильмов, и Ванда чувствует себя тем самым ребёнком, забытым в Рождество в большом пустом доме. Вот только, Кевин, её семья не вернётся, даже если загадать сто тысяч желаний возле рождественской ели. Бедный, глупый, наивный мальчишка, радуйся, что тебе достаточно всего одного…
Ванда натягивает капюшон поглубже, укрываясь от начавшегося снегопада, и идёт куда глаза глядят, несколько раз сворачивает на перекрёстках не задумываясь и вдруг обнаруживает себя возле Рокфеллеровского центра. Она неуверенно оглядывается, будто прохожие вот-вот поднимут её на смех, нерешительно топчется на месте и всё же подходит ближе, к огромной, переливающейся огнями ели.
И усмехается: вот же дурость-то!
И поднимает взгляд — туда, где на самой вершине сияет величественная звезда.
Может быть, пожалуйста, всего на одно Рождество?..
В кармане глухо звонит телефон.
— Привет! — в наушнике раздаётся голос Клинта. — Есть планы на праздники?
— Привет. Кажется, нет, никаких.
— Тогда приглашаю тебя в гости. Что скажешь?
Предложение Бартона слишком неожиданно, и она, волнуясь, принимается грызть ногти. Больше всего на свете ей хочется поехать и больше всего на свете не хочется становиться обузой для семьи Клинта.
— Не знаю… Как я могу? А что твои об этом думают?
— Мои начали строить ледяную горку и планируют втянуть тебя в эту авантюру. Так что, согласна?
— Клинт, я… — она всё ещё мнётся, и отказ уже вертится на кончике языка, но в последний момент неожиданно для самой себя говорит: — Горка — это отличная идея!
— Значит, решено. Заберу тебя часа через полтора, успеешь собраться?
— Да! — Ванда быстро кивает, забыв, что Клинт не видит, и тут же хлопает себя ладонью по лбу: — Ой, нет! За час успею только вернуться домой.
— А где ты сейчас?
— Возле Рокфеллеровского центра.
— Так даже лучше! Там и оставайся, я буду возле тебя через пятнадцать минут.
— А что насчёт «собраться»?
— Не переживай, выделим тебе зубную щётку и пижаму, — смеётся Клинт. — До встречи.
— До встречи!
Наушник умолкает. Ванда смотрит на рождественскую звезду, на безмятежно мерцающие огни ели, на танцующие в их свете разноцветные хлопья снега. Ванда стирает со щёк растаявшие снежинки, улыбается и недоверчиво качает головой.
Может быть, хотя бы на одно Рождество?..
***
Через пятнадцать минут она садится в такси рядом с Клинтом, а ещё через десять машина останавливается на Двенадцатой авеню.
— Приехали, — сообщает Клинт и расплачивается с водителем.
— Как «приехали»? Куда? — Ванда выбирается из машины и вертит головой. — Ты же живёшь на ферме, а не на Манхэттене? И туда нужно ехать на машине, да?
— На машине? — Клинт скептично выгибает бровь. — Где ж, по-твоему, мой дом? На окраине Нью-Йорка?
Ванда разводит руками. Она и впрямь никогда не задумывалась об этом и не спрашивала у Клинта.
— Он в Миссури. На машине сутки ехать.
— Ого, — она смотрит себе под ноги и следом за Клинтом спускается по ступенькам к набережной. — Погоди, а как ты так быстро добираешься до Нью-Йорка?
Клинт молча указывает на стоящий на взлётной площадке небольшой вертолёт.
— У тебя есть вертолёт? — изумляется Ванда. — Откуда у тебя вертолёт?!
— Достался в наследство от Щ.И.Т.а, — хитро прищуривается Клинт.
— А нефтяной скважины у тебя на ферме нет, случайно? — бормочет Ванда, всё ещё немного ошарашенная. — Это же сколько топлива нужно…
Клинт усмехается и подсаживает её в кабину.
Через полтора часа вертолёт приземляется на расчищенном пятачке между внушительных сугробов.
— Иди в дом, — говорит Клинт, махнув рукой в сторону. — Вон там дорожка.
— А ты? Может, я лучше тебя подожду? А вдруг твои уже спят?
— В восемь часов? Это вряд ли. Так что иди, чтобы не замёрзнуть, а я пока технику в ангар поставлю.
Ванда кивает и идёт по слегка запорошенной снегом дорожке к большому дому — нарочито медленно, будто желая рассмотреть его получше (хотя уже слишком темно, чтобы увидеть хоть что-то, не освещённое уличными фонарями), но на самом деле — надеясь, что Клинт догонит и ей не придётся стучать в дверь одной. Она понятия не имеет, как примет её Лора, и это, признаться, пугает до чёртиков.
В окнах на первом этаже горит свет, а возле крыльца стоит большой снеговик с настоящей морковкой вместо носа, ведром на голове и повязанным вокруг шеи полосатым шарфом. Ванда тихо фыркает и пожимает снеговиковую руку-веточку, а после поднимается по ступенькам.
Клинт так и не приходит (она даже оборачивается возле самой двери, думая увидеть его приближающийся силуэт), и она, решительно выдохнув, нажимает на звонок. Дверь открывается почти сразу, будто по ту сторону только и ждали, когда она наконец наберётся смелости.
— Здравствуйте, я…
— Ванда! Наконец-то прилетели!
Она не успевает опомниться, как оказывается в объятиях невысокой темноволосой женщины, в которой угадывает Лору.
— Ох, мы же с тобой так и не познакомились, — спохватывается та, приветливо улыбаясь: — Я Лора. Давай, заходи скорее в дом, не стой на пороге! А Клинт где?
— О, — оторопело моргает Ванда. — Он вертолёт в ангар ставит.
То, что Лора встретила её, как доброго друга, которого знала всю жизнь и так долго ждала встречи, трогает до глубины души, и по телу, до самых кончиков пальцев, растекается тепло — то самое тепло, которое бывает, когда после долгой разлуки возвращаешься домой.
— Значит, скоро придёт, — кивает Лора.
Ванда проходит следом за ней в гостиную — просторную, светлую, с большими окнами, лёгкими занавесками и цветами в горшках на подоконниках, с детскими рисунками на стенах и уютными ковриками возле дивана. В гостиную, где в шкафу за стеклом висит чёрно-белая фотография Наташи, а чуть ниже — та, где они все вместе. «Одной семьёй», — добавляет мысленно Ванда и думает, что Нат действительно была частью семьи Бартонов.
— Когда придёт Клинт, сядем ужинать, — говорит Лора.
В гостиной сумасшедше пахнет ванильными булочками и вишнёвым пирогом.
Ванда тут же вызывается ей помочь.
***
Она расставляет на столе красивые тарелки и приборы, когда в гостиную вбегают дети Клинта.
— Мам! Папа вернулся? — громко спрашивает девочка и ойкает, обнаружив вместо матери Ванду. — Здравствуйте…
— Привет, — улыбается Ванда, про себя отмечая, что если она очень сильно похожа на Лору, то вот мальчишки — просто маленькие копии Клинта. — Ваш папа на улице, он скоро придёт.
— А вы?.. Ой, вы же мисс Максимофф!
— Да, но можете называть меня просто по имени, Вандой.
— Очень приятно, Ванда, а меня зовут Лайла, — вежливо и совсем по-взрослому говорит та. — Это Купер, — она кивает на старшего брата и берёт за ручку младшего: — и Нейт.
Ванда оставляет тарелки, обходит стол и опускается на корточки перед малышом.
— Ну здравствуй, Натаниэль Пьетро Бартон, — она протягивает ему руку, чувствуя, как щиплет в глазах от имени брата, произнесённого вслух, но мальчишка смущённо прячется за ногу сестры.
— Он у нас немного стеснительный, — смеётся Лайла и треплет его по светлой, как у отца, макушке. — А ты ведь будешь встречать с нами Рождество? Мама с папой говорили нам про тебя.
— Точно. Надеюсь, не помешаю?
— Да что ты, наоборот! — воодушевлённо взмахивает руками Купер. — Мы так тебя ждали! А правда, что ты владеешь магией?
Ванда кивает, и оставшиеся тарелки сами расставляются на столе, а салфетки складываются в красивых журавлей и летают клином по комнате.
— Офигеть! — подпрыгивают в восторге Лайла и Купер, а Нейт радостно смеётся, когда один бумажный журавлик опускается на его плечо. — Круто!
— А поможешь нам горку построить? — Лайла складывает ладошки в молящем жесте и сводит брови домиком. — Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста!
— Она у нас всё время тает! — подхватывает Купер. — И разваливается!
— Водой заливать не пробовали? — улыбается Ванда, вспоминая, как в детстве вместе с Пьетро катались с горок на картонках и пакетах.
— Пробовали! — снова хором отвечают они.
— Не замерзает, потому что морозов ещё не было, — недовольно дёргает кончиком носа Купер.
— Только грязь во дворе развели, — добавляет Лайла. — Три дня хлюпало, пока снова снегом не занесло… А что за Рождество без горки?
— В таком случае, я в деле! — подмигивает им Ванда. — Завтра же и начнём.
— Круто! — брат и сестра радостно хлопают друг друга по ладоням.
— А мы шлепили шнеговика! — вдруг подаёт голос Нейт, смешно шепелявя, и выглядывает из-за сестры.
Ванда улыбается ему. Интересно, это пример старших придал мальчику храбрости, или, может, её журавлики растопили его сердечко?
— Да, малыш, я видела. Это самый чудесный снеговик на свете! — совершенно искренне отвечает она, и Нейт, отпустив руку сестры, подбегает к ней:
— А хочешь уклашать вместе с нами дом?
— С удовольствием! — Ванда смеётся, когда он трогательно обнимает её шею, и думает, что, кажется, любовь к объятиям у Бартонов семейная.
— А я как раз принёс ёлку.
Клинт, довольно улыбаясь, опирается плечом о косяк в дверном проёме и, кажется, наблюдает за ними вот уж добрые несколько минут. Как она только его не заметила?
— Пап! — волшебное слово «ёлка» тотчас сдувает детей с места. — Правда, принёс? А где, где она?
— Возле двери. После ужина поставим, а завтра она оттает, тогда и будем наряжать.
Дети тут же бегут в прихожую, а Клинт поднимает удивлённый взгляд на летающих под потолком журавликов.
— Ой! Прости, я сейчас уберу их, — торопливо говорит Ванда.
— Не надо, пусть будут. Здорово ведь получилось, — улыбается он и оборачивается на детей, которые обступили ёлку и спорили, на каких ветках будут висеть их любимые игрушки. — А ты молодец, быстро нашла с детьми общий язык.
— Скорее, они со мной, — усмехается Ванда.
— В них я и не сомневался, — кивает Клинт. — Представляешь, это ведь они запретили нам с Лорой ставить ёлку, «пока Ванда не приедет», — смеётся он над её расплывшимся в умиленной улыбке лицом и спешит перехватить из рук вышедшей в гостиную Лоры тяжёлую супницу.
Ванда окончательно влюбляется в семью Клинта, когда за ужином Нейт сам садится рядом с ней и тихо просит, чтобы бумажные птички навсегда остались жить с ними.