Ванда почти беззвучно всхлипывает и вытирает мокрое лицо плюшевыми, уже насквозь прорёванными медвежьими ушами. Она пытается успокоиться и глубоко дышать, но через пару-тройку вздохов новый спазм скручивается в груди, усиливая поток слёз.

      На тумбочке визгливо вибрирует поставленный на беззвучку телефон, и Ванде приходится хорошенько проморгаться, чтобы различить имя на экране. Всхлипывая и подвывая, она смахивает вверх: если долго игнорировать звонки Клинта, в её квартиру в ближайшие два часа вломится отряд спецназа или сам Бартон, что, в конечном счёте, пострашнее любого спецназа. Ей как-то хватило одного раза, чтобы больше не сомневаться, что Клинт в режиме хорька-паникёра даже из другого штата способен поднять на уши половину Нью-Йорка.

      Он спрашивает, в порядке ли она, а Ванда не может ответить ничего, кроме какого-то нелепого «ы-ы-ы»: рыдания душат, накатывая волнами, и телефон то и дело выскальзывает из рук.

      — Так, давай по порядку, — медленно и чётко говорит Клинт. — Я буду спрашивать, а ты отвечай «да» или «нет». Ты здорова и невредима?

      — Да-а-а, — выдавливает из себя Ванда. Его голос будто передаёт часть своего спокойствия ей, и руки перестают трястись.

      — Уже хорошо. Кошмар приснился?

      — Не-е-ет… — сипит она.

      — Паника?

      — Не-ет…

      — Ладно. Слушай, а откуда ты так хорошо знаешь английский? — неожиданно спрашивает он, и Ванда от удивления на пару секунд затихает.

      — Чего?

      — Английский, — повторяет Клинт. — Это же не твой родной язык, так? Но ты говоришь очень хорошо, тебя выдает только небольшой акцент. Расскажи, где учила?

      — Когда мы с Пьетро были маленькими, — вспоминает Ванда, — мы всей семьёй устраивали вечера фильмов, — она судорожно всхлипывает, но продолжает говорить: — Папа приносил кассеты с американскими ситкомами, и мы все вместе смотрели их и потом обсуждали сюжет и героев — тоже на английском.

      — Какой был твоим любимым, помнишь?

      — Да. Я обожала шоу Дика ван Дайка.

      — Правда? А я не видел. О чём оно? — с неподдельным интересом спрашивает Клинт.

      Ей приходится напрячься, чтобы вспомнить сюжет старого ситкома, но, к удивлению, это приводит её расплющенный истерикой мозг в порядок. Она рассказывает Клинту о героях и их смешных передрягах и физически ощущает, как разум восстанавливается по кусочкам, как хаотичные мысли раскладываются по полочкам, как тугой ком в горле, ещё пять минут назад перекрывающий кислород, растворяется, растекается по жилам и выходит через кончики пальцев.

      Она рассказывает и вдруг осознаёт, как ловко он её подловил и мастерски перевёл внимание на стороннюю тему. Успокоил, не успокаивая.

      — Ну ты и жук, Бартон, — говорит она и выдыхает, бредёт к зеркалу на дверце шкафа и стирает салфеткой потёкшую тушь.

      — Ага, — хмыкает он. — Если я сейчас спрошу, что случилось, ты опять начнёшь реветь?

      — Да, — шмыгает носом она и сразу же сомневается: — Или нет. Не знаю. Может быть.

      — Попробуем?

      — Да просто… — Ванда морщится. — Как-то всё… в кучу. Сегодня ходила на биржу труда, получила перечень вакансий. Целых два листа. И знаешь, где, по их мнению, мне самое место?

      Клинт вопросительно мычит: похоже, десять вечера для него — недостаточно веский повод не пить кофе.

      — В цирке! — вспыхивает она, и во всём доме на пару секунд вырубает электричество. — Я что, похожа на клоуна?

      — А я? — внезапно хмыкает он.

      — Нет, но при чём тут ты?

      — Я работал в цирке, Ванда, — его голос звучит слишком серьёзно, чтобы принять эти слова за шутку, но Ванда всё равно не может поверить.

      — Да ты разыгрываешь меня! — от удивления весь её гнев тут же испаряется.

      — Нет. Прибился к бродячему цирку почти сразу после детского дома.

      Ванда охает и медленно опускается в кресло. Она не знала про цирк, да и про детский дом не знала тоже. Оказывается, в этом их жизни схожи.

      — Артисты просто пожалели голодранца, вот и взяли к себе, — добавляет Клинт.

      — И что ты там делал? То есть… прости, но ты совсем не похож на циркача.

      — Сначала просто помогал ставить шатры, убирать в клетках животных, чинить и мастерить инвентарь — всякое по мелочи. А потом меня взял в помощники фехтовальщик и обучил обращаться с… да почти с любым холодным оружием.

      — И луком? — легко улыбается Ванда.

      — Нет, этому я учился у другого мастера, он выступал под псевдонимом Трикшот.

      — А потом тебя заметил Фьюри?

      — Не сразу, конечно. Но это долгая история, — уклончиво отвечает он.

      Ванда и не настаивает, но не потому, что не хочет знать, а потому, что Клинт расскажет сам, если посчитает нужным. Если посчитает, что она должна знать об этом.

      — Я лишь хотел сказать, что в любой работе можно быть полезным, если хотеть таковым быть. И везде можно научиться чему-то новому, хоть в цирке, хоть в четырёх офисных стенах.

      — Да, да, — вздыхает она и нервно щиплет обивку кресла. — Фьюри вот тоже убеждал меня принести миру пользу.

      — Фьюри? Он звонил тебе? Когда?

      Ванда по голосу слышит, как напрягся Бартон.

      — Да. Чуть больше часа назад. И он был очень настойчив.

      — И что ты ответила?

      — Что не хочу этого. Мне не нужны ни супергеройство, ни магия. Если бы я могла, то отказалась бы от неё, — она говорит тихо и быстро стирает вновь побежавшую по щеке слезу. И горько усмехается: — Но он умеет убеждать, правда ведь?

      Клинт молчит, и Ванда лишь убеждается в своей правоте. Она прикрывает глаза, пытась справиться со срывающимся дыханием.

      — Я боюсь, что однажды не смогу отказаться. Что он убедит…

      — Ты не обязана возвращаться, — вдруг говорит Клинт, и Ванда выдыхает, как выдыхает человек, с плеч которого упала тяжёлая ноша. — После всего, что ты пережила, после того, что сделала, чтобы спасти человечество, после того, чем тебе пришлось пожертвовать… Ты имеешь право на спокойную жизнь.

      — Но есть ли в этой спокойной жизни место для меня?

      Она озвучивает вслух то, что мучило её с самого начала поисков работы, и проблема становится реальной. Осязаемой, настоящей — и с этой минуты её больше невозможно игнорировать.

      — Конечно, — спокойно отвечает Клинт. — То, что ты пока не нашла работу, не значит, что совсем нет работы, подходящей для тебя. Может, просто стоит сменить направление поисков, подумать, что у тебя получается лучше всего.

      «Кажется, сидеть и ныть», — мысленно усмехается Ванда, но вслух говорит:

      — Ты прав. В конечном счёте, если опустить руки, то вообще ничего не найдешь.

      — Молодец, — она слышит в его голосе улыбку. — И, знаешь, в нашем доме для тебя всегда будет место.

      — Спасибо, Клинт.

      Она хочет добавить, как много его слова значат для неё, как сильно она благодарна ему и его семье за заботу и тепло, которое они подарили ей, но слышит в трубке голос Лайлы: она зовёт отца, и Клинт торопится попрощаться.

      — Завтра буду в Нью-Йорке, загляну к тебе, — говорит он напоследок и, кажется, добавляет ещё что-то, но Ванда уже кладёт трубку.

***

      Оглушительный звук врывается в сон Ванды, и она, перепуганная до полусмерти, с выпрыгивающим из груди сердцем, хватает телефон и пару раз бестолково смахивает экран трясущимися пальцами. Добрая половина минуты уходит, чтобы сообразить, что звонят в дверь — беспрерывно и настойчиво, и совершенно игнорируя ранний час.

      На ходу пытаясь попасть в тапочки и путаясь в рукавах халата, Ванда бежит в коридор и распахивает дверь, успев перебрать в уме все возможные катастрофы — от прорванной трубы до седьмой казни египетской.

      — Утро доброе, — Клинт решительно шагает в квартиру.

      — Ч-что-то случилось? — Ванда надеется, что Бартон не слышит, как стучат её зубы. — Ты на часы-то смотрел?!

      — Смотрел, — кивает он и бросает сомнительный взгляд на её халат. — А ты, видимо, нет?

      — А я-то тут при чём? — искренне возмущается она. — Ты не говорил, что приедешь в половине шестого утра!

      — Я говорил, — он задумчиво потирает подбородок. — И совершенно точно сказал, что мы побегаем с тобой в парке.

      — Ой, — выдыхает Ванда, — я не слышала.

      — И сообщение моё тоже не видела? — с усмешкой прищуривается Клинт.

      Ванда вспоминает, как почти сразу после разговора с ним бросила телефон экраном вниз, чтобы не видеть уведомлений и делать вид, что не слышит их, и категорично мотает головой.

      — Собирайся, — устало командует Клинт и бросает спортивную сумку на пол. — От тренировки тебе всё равно не отвертеться.

      Ванда понуро плетётся в душ, даже не пытаясь спорить: если Бартон задумал выгнать её в парк в шесть утра, то против его упёртости не поможет даже магия.

      — Сатрап и деспот! — ворчит она, выдавливая пасту на зубную щётку.

      — Я всё слышу, — невозмутимо откликается Клинт из коридора, и Ванда закатывает глаза, думая, что эти слова будут стоить ей пары лишних кругов по парку.

      Она выходит из душа и застаёт Клинта в комнате: он отвёрткой ковыряется в медвежьих внутренностях.

      — А я и думаю: с чего вдруг датчики взбесились и начали слать полную ерунду? Оказывается, вода попала на несколько микросхем, — сообщает он, не поднимая головы. — Не знаешь, как?

      Ванда смущённо потирает нос. Не её вина, что реветь в плюшевого медведя куда удобнее, чем в обычную подушку!

      — Теперь не будет работать?

      Клинт пожимает плечами:

      — Будет. Если нужен.

      Нужен. Конечно, нужен. Она легко улыбается и думает почему-то совсем не о медведе.

***

      Ванда неуклюже отпускает натянутую тетиву, но стрела, вопреки здравому смыслу, не летит, красиво рассекая воздух, а остаётся у неё в руке. Ванда недоумённо моргает.

      — Ничего, попробуй ещё, — подбадривает Клинт. Он ровняет её локоть и в который раз напоминает не жмуриться.

      То, что на этой тренировке обойдётся без занудного бега кругами, Ванда поняла, когда они добрались до дальней полянки, скрытой за деревьями в глубине парка, и Клинт достал из сумки амуницию и разобранный лук.

      Клинт показал правильную стойку и хват лука для стрельбы и объяснил, почему натянутая тетива не должна касаться щеки, и отдал ей лук, предложив познакомиться с оружием, почувствовать его, понять для себя разницу в ощущениях, когда тетива натянута и когда – спущена.

      Вслед новой выпущенной стреле летит сгусток алой магии и впечатывается в центр мишени. Стрела же уныло втыкается в землю возле ног Ванды.

      — Ой-ёй! — она спешно творит магию, возвращая поджаренной мишени первозданный облик, и виновато потирает кончик носа: — С магией мне привычнее, чем с луком.

      — Ясное дело, — кивает Клинт. — Возьмись я сейчас колдовать, получится первосортная чушь!

      Ванда смеётся и берёт новую стрелу, отводит руку и плечом чувствует сопротивление лука. Она переводит взгляд на мишень и вдруг чётко видит в её очертаниях фиолетовую физиономию Таноса, и ярость рождается где-то в глубине сознания, бурлит, закипая, и растекается, заполняя каждую клетку её тела.

      Стрела, взвизгнув, мчится к цели.

      — Ого! Молодец! — Клинт одобрительно хлопает и выдёргивает стрелу из третьего круга. – Делаешь успехи!

      — Я представила Таноса на месте этой мишени, — сознаётся Ванда.

      Клинт понимающе хмыкает.

      — Тогда целься в глаз, — советует он, — чтобы шкуру не портить.

      Ванда хищно улыбается и натягивает тетиву.