Ванда почти беззвучно всхлипывает и вытирает мокрое лицо плюшевыми, уже насквозь прорёванными медвежьими ушами. Она пытается успокоиться и глубоко дышать, но через пару-тройку вздохов новый спазм скручивается в груди, усиливая поток слёз.
На тумбочке визгливо вибрирует поставленный на беззвучку телефон, и Ванде приходится хорошенько проморгаться, чтобы различить имя на экране. Всхлипывая и подвывая, она смахивает вверх: если долго игнорировать звонки Клинта, в её квартиру в ближайшие два часа вломится отряд спецназа или сам Бартон, что, в конечном счёте, пострашнее любого спецназа. Ей как-то хватило одного раза, чтобы больше не сомневаться, что Клинт в режиме хорька-паникёра даже из другого штата способен поднять на уши половину Нью-Йорка.
Он спрашивает, в порядке ли она, а Ванда не может ответить ничего, кроме какого-то нелепого «ы-ы-ы»: рыдания душат, накатывая волнами, и телефон то и дело выскальзывает из рук.
— Так, давай по порядку, — медленно и чётко говорит Клинт. — Я буду спрашивать, а ты отвечай «да» или «нет». Ты здорова и невредима?
— Да-а-а, — выдавливает из себя Ванда. Его голос будто передаёт часть своего спокойствия ей, и руки перестают трястись.
— Уже хорошо. Кошмар приснился?
— Не-е-ет… — сипит она.
— Паника?
— Не-ет…
— Ладно. Слушай, а откуда ты так хорошо знаешь английский? — неожиданно спрашивает он, и Ванда от удивления на пару секунд затихает.
— Чего?
— Английский, — повторяет Клинт. — Это же не твой родной язык, так? Но ты говоришь очень хорошо, тебя выдает только небольшой акцент. Расскажи, где учила?
— Когда мы с Пьетро были маленькими, — вспоминает Ванда, — мы всей семьёй устраивали вечера фильмов, — она судорожно всхлипывает, но продолжает говорить: — Папа приносил кассеты с американскими ситкомами, и мы все вместе смотрели их и потом обсуждали сюжет и героев — тоже на английском.
— Какой был твоим любимым, помнишь?
— Да. Я обожала шоу Дика ван Дайка.
— Правда? А я не видел. О чём оно? — с неподдельным интересом спрашивает Клинт.
Ей приходится напрячься, чтобы вспомнить сюжет старого ситкома, но, к удивлению, это приводит её расплющенный истерикой мозг в порядок. Она рассказывает Клинту о героях и их смешных передрягах и физически ощущает, как разум восстанавливается по кусочкам, как хаотичные мысли раскладываются по полочкам, как тугой ком в горле, ещё пять минут назад перекрывающий кислород, растворяется, растекается по жилам и выходит через кончики пальцев.
Она рассказывает и вдруг осознаёт, как ловко он её подловил и мастерски перевёл внимание на стороннюю тему. Успокоил, не успокаивая.
— Ну ты и жук, Бартон, — говорит она и выдыхает, бредёт к зеркалу на дверце шкафа и стирает салфеткой потёкшую тушь.
— Ага, — хмыкает он. — Если я сейчас спрошу, что случилось, ты опять начнёшь реветь?
— Да, — шмыгает носом она и сразу же сомневается: — Или нет. Не знаю. Может быть.
— Попробуем?
— Да просто… — Ванда морщится. — Как-то всё… в кучу. Сегодня ходила на биржу труда, получила перечень вакансий. Целых два листа. И знаешь, где, по их мнению, мне самое место?
Клинт вопросительно мычит: похоже, десять вечера для него — недостаточно веский повод не пить кофе.
— В цирке! — вспыхивает она, и во всём доме на пару секунд вырубает электричество. — Я что, похожа на клоуна?
— А я? — внезапно хмыкает он.
— Нет, но при чём тут ты?
— Я работал в цирке, Ванда, — его голос звучит слишком серьёзно, чтобы принять эти слова за шутку, но Ванда всё равно не может поверить.
— Да ты разыгрываешь меня! — от удивления весь её гнев тут же испаряется.
— Нет. Прибился к бродячему цирку почти сразу после детского дома.
Ванда охает и медленно опускается в кресло. Она не знала про цирк, да и про детский дом не знала тоже. Оказывается, в этом их жизни схожи.
— Артисты просто пожалели голодранца, вот и взяли к себе, — добавляет Клинт.
— И что ты там делал? То есть… прости, но ты совсем не похож на циркача.
— Сначала просто помогал ставить шатры, убирать в клетках животных, чинить и мастерить инвентарь — всякое по мелочи. А потом меня взял в помощники фехтовальщик и обучил обращаться с… да почти с любым холодным оружием.
— И луком? — легко улыбается Ванда.
— Нет, этому я учился у другого мастера, он выступал под псевдонимом Трикшот.
— А потом тебя заметил Фьюри?
— Не сразу, конечно. Но это долгая история, — уклончиво отвечает он.
Ванда и не настаивает, но не потому, что не хочет знать, а потому, что Клинт расскажет сам, если посчитает нужным. Если посчитает, что она должна знать об этом.
— Я лишь хотел сказать, что в любой работе можно быть полезным, если хотеть таковым быть. И везде можно научиться чему-то новому, хоть в цирке, хоть в четырёх офисных стенах.
— Да, да, — вздыхает она и нервно щиплет обивку кресла. — Фьюри вот тоже убеждал меня принести миру пользу.
— Фьюри? Он звонил тебе? Когда?
Ванда по голосу слышит, как напрягся Бартон.
— Да. Чуть больше часа назад. И он был очень настойчив.
— И что ты ответила?
— Что не хочу этого. Мне не нужны ни супергеройство, ни магия. Если бы я могла, то отказалась бы от неё, — она говорит тихо и быстро стирает вновь побежавшую по щеке слезу. И горько усмехается: — Но он умеет убеждать, правда ведь?
Клинт молчит, и Ванда лишь убеждается в своей правоте. Она прикрывает глаза, пытась справиться со срывающимся дыханием.
— Я боюсь, что однажды не смогу отказаться. Что он убедит…
— Ты не обязана возвращаться, — вдруг говорит Клинт, и Ванда выдыхает, как выдыхает человек, с плеч которого упала тяжёлая ноша. — После всего, что ты пережила, после того, что сделала, чтобы спасти человечество, после того, чем тебе пришлось пожертвовать… Ты имеешь право на спокойную жизнь.
— Но есть ли в этой спокойной жизни место для меня?
Она озвучивает вслух то, что мучило её с самого начала поисков работы, и проблема становится реальной. Осязаемой, настоящей — и с этой минуты её больше невозможно игнорировать.
— Конечно, — спокойно отвечает Клинт. — То, что ты пока не нашла работу, не значит, что совсем нет работы, подходящей для тебя. Может, просто стоит сменить направление поисков, подумать, что у тебя получается лучше всего.
«Кажется, сидеть и ныть», — мысленно усмехается Ванда, но вслух говорит:
— Ты прав. В конечном счёте, если опустить руки, то вообще ничего не найдешь.
— Молодец, — она слышит в его голосе улыбку. — И, знаешь, в нашем доме для тебя всегда будет место.
— Спасибо, Клинт.
Она хочет добавить, как много его слова значат для неё, как сильно она благодарна ему и его семье за заботу и тепло, которое они подарили ей, но слышит в трубке голос Лайлы: она зовёт отца, и Клинт торопится попрощаться.
— Завтра буду в Нью-Йорке, загляну к тебе, — говорит он напоследок и, кажется, добавляет ещё что-то, но Ванда уже кладёт трубку.
***
Оглушительный звук врывается в сон Ванды, и она, перепуганная до полусмерти, с выпрыгивающим из груди сердцем, хватает телефон и пару раз бестолково смахивает экран трясущимися пальцами. Добрая половина минуты уходит, чтобы сообразить, что звонят в дверь — беспрерывно и настойчиво, и совершенно игнорируя ранний час.
На ходу пытаясь попасть в тапочки и путаясь в рукавах халата, Ванда бежит в коридор и распахивает дверь, успев перебрать в уме все возможные катастрофы — от прорванной трубы до седьмой казни египетской.
— Утро доброе, — Клинт решительно шагает в квартиру.
— Ч-что-то случилось? — Ванда надеется, что Бартон не слышит, как стучат её зубы. — Ты на часы-то смотрел?!
— Смотрел, — кивает он и бросает сомнительный взгляд на её халат. — А ты, видимо, нет?
— А я-то тут при чём? — искренне возмущается она. — Ты не говорил, что приедешь в половине шестого утра!
— Я говорил, — он задумчиво потирает подбородок. — И совершенно точно сказал, что мы побегаем с тобой в парке.
— Ой, — выдыхает Ванда, — я не слышала.
— И сообщение моё тоже не видела? — с усмешкой прищуривается Клинт.
Ванда вспоминает, как почти сразу после разговора с ним бросила телефон экраном вниз, чтобы не видеть уведомлений и делать вид, что не слышит их, и категорично мотает головой.
— Собирайся, — устало командует Клинт и бросает спортивную сумку на пол. — От тренировки тебе всё равно не отвертеться.
Ванда понуро плетётся в душ, даже не пытаясь спорить: если Бартон задумал выгнать её в парк в шесть утра, то против его упёртости не поможет даже магия.
— Сатрап и деспот! — ворчит она, выдавливая пасту на зубную щётку.
— Я всё слышу, — невозмутимо откликается Клинт из коридора, и Ванда закатывает глаза, думая, что эти слова будут стоить ей пары лишних кругов по парку.
Она выходит из душа и застаёт Клинта в комнате: он отвёрткой ковыряется в медвежьих внутренностях.
— А я и думаю: с чего вдруг датчики взбесились и начали слать полную ерунду? Оказывается, вода попала на несколько микросхем, — сообщает он, не поднимая головы. — Не знаешь, как?
Ванда смущённо потирает нос. Не её вина, что реветь в плюшевого медведя куда удобнее, чем в обычную подушку!
— Теперь не будет работать?
Клинт пожимает плечами:
— Будет. Если нужен.
Нужен. Конечно, нужен. Она легко улыбается и думает почему-то совсем не о медведе.
***
Ванда неуклюже отпускает натянутую тетиву, но стрела, вопреки здравому смыслу, не летит, красиво рассекая воздух, а остаётся у неё в руке. Ванда недоумённо моргает.
— Ничего, попробуй ещё, — подбадривает Клинт. Он ровняет её локоть и в который раз напоминает не жмуриться.
То, что на этой тренировке обойдётся без занудного бега кругами, Ванда поняла, когда они добрались до дальней полянки, скрытой за деревьями в глубине парка, и Клинт достал из сумки амуницию и разобранный лук.
Клинт показал правильную стойку и хват лука для стрельбы и объяснил, почему натянутая тетива не должна касаться щеки, и отдал ей лук, предложив познакомиться с оружием, почувствовать его, понять для себя разницу в ощущениях, когда тетива натянута и когда – спущена.
Вслед новой выпущенной стреле летит сгусток алой магии и впечатывается в центр мишени. Стрела же уныло втыкается в землю возле ног Ванды.
— Ой-ёй! — она спешно творит магию, возвращая поджаренной мишени первозданный облик, и виновато потирает кончик носа: — С магией мне привычнее, чем с луком.
— Ясное дело, — кивает Клинт. — Возьмись я сейчас колдовать, получится первосортная чушь!
Ванда смеётся и берёт новую стрелу, отводит руку и плечом чувствует сопротивление лука. Она переводит взгляд на мишень и вдруг чётко видит в её очертаниях фиолетовую физиономию Таноса, и ярость рождается где-то в глубине сознания, бурлит, закипая, и растекается, заполняя каждую клетку её тела.
Стрела, взвизгнув, мчится к цели.
— Ого! Молодец! — Клинт одобрительно хлопает и выдёргивает стрелу из третьего круга. – Делаешь успехи!
— Я представила Таноса на месте этой мишени, — сознаётся Ванда.
Клинт понимающе хмыкает.
— Тогда целься в глаз, — советует он, — чтобы шкуру не портить.
Ванда хищно улыбается и натягивает тетиву.