Этого не может быть.
Взгляд оторопело скользит по экрану телевизора, цепляет обрывки бегущей строки из срочного выпуска новостей. Где-то под солнечным сплетением быстро нарастает и сжимается тугой пружиной тревога.
Не выдержав, Ванда щёлкает пультом. Голос диктора обрывается одновременно с погасшим экраном, и тишина бьёт по ушам металлическим звоном, давит на барабанные перепонки и взрывается в глубине сознания колокольным набатом.
Ванда вскакивает.
Этого просто не может быть!
Да, Клинт говорил, что они всей семьёй собираются уехать на неделю в Вайоминг — отдохнуть и покататься на лыжах, — и звал её тоже, но Ванда тактично отказалась, сославшись на невесть какую занятость. Боялась показаться навязчивой, помешать, надоесть, и они уехали без неё.
Смех, больше похожий на клокочущий крик хищной птицы, вырывается из груди, и Ванда хватает телефон: один звонок лишний раз докажет, что в новостях всегда врут. Что всё не так страшно.
Она набирает номер Клинта, но вместо его голоса в трубке слышится механический голос оператора, и внутри всё будто обрывается. Будто под солнечным сплетением лопается от напряжения тугая пружина, взвинченная до предела.
Вдоль позвоночника ползут холодные, липкие мурашки. В глазах темнеет. Очертания комнаты вдруг мутнеют, расплываются, сужаются до крохотного пространства вокруг неё, лишая воздуха.
Ванда зажмуривается и считает до тридцати. Облизывает пересохшие губы и звонит Клинту и Лоре снова и снова, и в сердцах проклинает всю мобильную связь. Она мечется между окном и диваном, не в силах сидеть на одном месте, нервно прижимает ладонь ко лбу и продолжает звонить, пока в разогревшемся телефоне не садится батарейка. С минуту она сражается с зарядкой, пытаясь попасть в разъём, и старается мыслить трезво.
Конечно, они ведь в горах, там наверняка плохая связь. Как только они вернутся, то увидят количество звонков и…
Это, должно быть, просто сон, один из её кошмаров. И он скоро закончится — сейчас сработают медвежьи датчики, Клинт поймёт, что ей нужна помощь, обязательно позвонит и разбудит. Она буравит взглядом то плюшевого медведя, то свой телефон и обкусывает ногти. Давай же… Давай!
Пожалуйста, разбуди меня!
Осознание набрасывается на неё мгновенно, как притаившийся в высокой траве дикий зверь. Оглушает. Сбивает с ног. Вгрызается в горло и рвёт острыми, словно наточенные кинжалы, когтями — хладнокровно и безжалостно, не давая опомниться.
Это не сон.
Ванда медленно обходит комнату по кругу и замирает возле обеденного стола. Боже, Клинт ведь был здесь совсем недавно, они пили чай за этим самым столом и делились планами на будущее. Пальцы тянутся к спинке стула, будто надеясь вот-вот коснуться спины Клинта, но натыкаются лишь на гладкое холодное дерево. Ванда одёргивает руку.
Это не сон, но поверить в то, что по воле случая лавина сошла именно в том месте, где катались на лыжах Клинт и его семья, поверить в то, что они пропали без вести до тех пор, пока их тела не найдут — невозможно. Невозможно!
Ванда решительно задёргивает занавески — слишком уж радостно светит сентябрьское солнце, — выдыхает и запрещает себе реветь. В конце концов, их ещё не нашли, а значит, есть шанс, что они живы. Это же, господи боже, Бартон! Вечно поломанный, встрёпанный, но неубиваемый Бартон! Человек, побывавший в «горячих точках», сражавшийся с Альтроном и Таносом, способный выбраться из любой передряги — он не может погибнуть под глупой лавиной! Он наверняка успел спастись и, конечно, спас свою семью.
Уверенная в своей правоте, она находит номер, по которому обещала себе никогда не звонить, но который так и не удалила из телефонной книжки.
Фьюри подтверждает то, что Ванда узнала из новостей, и рассказывает, что уже успел пробить по своим каналам: Клинта и его семью видели у подножия Ветреной Реки позавчера утром, как раз в день схода лавины, а его мобильный телефон разрядился через несколько часов после катастрофы. И, конечно, все данные, способные хоть как-то ускорить поиски, он уже передал спасателям.
— Я хочу поехать туда, — тут же говорит Ванда. — Я уверена, что смогу помочь, мой дар будет полезен.
Фьюри колеблется ровно секунду, и первым же рейсом Ванда вылетает в Вайоминг.
***
Напрочь забыв наставления старшего группы, Ванда хватает ртом воздух и цепляется за край скалы — чёрной и колючей, особенно в сравнении с белым, будто зефирным снегом. От переизбытка разреженного ледяного воздуха кружится голова и сверлит болью висок, и Ванда стискивает зубы и, то и дело проваливаясь в глубокий снег, спешит вниз по склону горы — туда, где только что нашли обрывки брезента, некогда бывшие палаткой.
Не дойдя пару шагов, Ванда замечает что-то в снегу и наклоняется. Яркое пятнышко, привлекшее её внимание, оказывается краем перчатки. Ванда быстро разгребает снег, особо ни на что не надеясь, но почти сразу находит вторую. Она бережно отряхивает их, выбирает последние снежинки из ворса, разглаживает на ладони, обводит пальцем крупные ромбы на запястье и изо всех сил старается не реветь на морозе.
— Знакомые? — Дик, старший их группы, подходит ближе и заглядывает ей через плечо.
Ванда низко опускает голову. Вряд ли у кого-то ещё найдётся пара старых зимних и много раз заштопанных перчаток с оленями, на подкладке которых старательно вышиты слова «Любимому папочке» — Клинта распирало от гордости, когда он рассказывал ей, как пятилетняя малышка Лайла сама вышивала слова и так торопилась, чтобы успеть с подарком на Рождество, что исколола все пальцы, но мужественно не просила помощи у мамы. Теперь же…
— Ясно. Вещи найдены, — сухо констатирует Дик. Таким голосом обычно врачи фиксируют время смерти.
— Значит, они остановились здесь на привал? — тихо спрашивает Ванда, не сводя глаз с перчаток.
Пожалуйста, будь живым.
— Нет, вряд ли. Скорее всего, лагерь был там, — он энергично машет рукой вверх по склону, — а сюда вещи притащило лавиной, скала затормозила. Видишь, палатку даже на части разорвало, вещи разметало. Если во время схода лавины люди тоже были в палатке, то скоро найдём тела…
Ванда резко оборачивается, взглядом заставляя Дика заткнуться, а после криво усмехается: с такой работой, как у него, кто угодно очерствеет.
— Могу я хоть что-то сделать, а? — спрашивает Ванда и прячет перчатки Клинта в свой рюкзак. — Невыносимо быть здесь и даже не попытаться…
Дик хмурится, и Ванда заранее знает, что он скажет.
— Это опасно.
Ванда усмехается: она так и думала!
— Слушай, я знаю, что тебе были дороги эти люди, но я не стану жертвовать своей командой, — продолжает он.
Дик так легко говорит о Бартонах в прошедшем времени, будто уже знает всё наверняка, будто ему достаточно найденных палатки и нескольких вещей, чтобы не дать Клинту и его семье даже малейшего шанса…
— Всё будет в порядке, — перебивает его Ванда. — Я справлюсь.
— Да ну? — скептично выгибает бровь он. — А если что-то вдруг пойдёт не так и твоя магия забуксует? Ты уверена, что деревни в долине не пострадают, когда ты потревожишь тонны снега?
Она решительно кивает и собирается убеждать его до победного, но… Воспоминания, в которых она не справляется, в которых магия выходит из-под контроля, проносятся перед глазами быстрее, чем она успевает открыть рот.
Дик разводит руками, видя её нерешительность, ободряюще кивает и возвращается к группе. Ванда стискивает кулаки, злясь на саму себя. Риск обрушить стихию на долину слишком велик, иначе она бы разобрала эти горы по камушкам, чтобы найти своих близких!
Но она всё равно не станет сидеть сложа руки. Ванда закрывает глаза и, отрешившись от посторонних звуков, собирает всю магию внутри себя, пропускает её через воссозданные в памяти образы Клинта, Лоры, Купера, Лайлы и Нейта и вслушивается.
И все дни, пока идут поиски, пока Дик с ребятами щупами и приборами осторожно обследуют снег, каждый час, каждую минуту, проведённую в горах Вайоминга, Ванда слушает. Мысленным зовом проникает под метровые снежные завалы в надежде услышать в ответ обрывки знакомых голосов, малейшие проблески сознания, искру жизни.
И не слышит ничего, кроме мёртвой тишины гор.
К концу седьмого дня Дик собирает всю группу и объявляет о завершении поисково-спасательных работ.
— Их же не нашли! — в отчаянном гневе набрасывается на него Ванда. — Почему поиски прекращаются?!
— Потому что уже нет смысла, — терпеливо объясняет Дик. — Пойми, когда имеешь дело с лавиной, счёт порой идёт на часы, и с каждым новым часом шансы стремительно сокращаются. А тут неделя прошла. Если они не нашлись за это время, то… Всё, понимаешь?
Ванда смаргивает слёзы.
— Ты просто не знаешь Клинта, — отвечает она, тщетно пытаясь унять мелкую дрожь, завладевшую её пальцами. — Не знаешь.
Дик успокаивающе кладёт ладони на её плечи, но Ванда упрямо твердит своё: Клинт выживет и спасёт семью, даже если у него при себе будет всего одна зубочистка — в этом она уверена. Жаль, что ничего, кроме этой веры, у неё нет.
— Нельзя тратить время и ресурсы на бессмысленные поиски, их может не хватить на тех, кого ещё можно спасти, — с грустью говорит он и добавляет: — Мне жаль.
Спасатели покидают Ветреную Реку ранним утром восьмого дня. Ванда стоит у подножия гор, сжимает в руках перчатки с оленями и до боли в глазах вглядывается в эту спокойную, сонную, холодную белизну. Она могла бы быть здесь в тот злополучный день. И могла бы спасти Клинта и его семью или погибнуть вместе с ними. И чем дольше она смотрит, тем сильнее ненавидит это место, в одно мгновение лишившее её лучшего друга, и тем сильнее ей хочется оказаться погребённой рядом под той же толщей снега.
Она вглядывается в эти проклятые горы, до последнего надеясь, что среди чёрных, облизанных ветром скал вот-вот покажется знакомая фигура.
Я не сдаюсь, Клинт. Пусть я не знаю, где ты и что с тобой, но я никогда не перестану верить, что ты жив. Что вы все живы.
***
Ванда кладёт небольшой букет из осенних листьев и цветов на верхнюю ступеньку крыльца. Она никак не может вспомнить, как они называются, эти небольшие ярко-оранжевые цветы, но с такими они с Пьетро пошли в школу в свой первый день.
Она оставляет цветы и отступает чуть назад, чтобы в последний раз взглянуть на этот дом и запомнить его. Он пустует уже полтора месяца, но всё вокруг выглядит так, будто хозяева отвлеклись всего на минутку и вот-вот вернутся к своим делам: Клинт вот-вот возьмёт прислоненную к заборчику лопату, и они с Купером пойдут выкорчёвывать старые пни в саду, чтобы весной посадить яблони, вот-вот на своём новеньком велосипеде вырулит из-за угла Нейт, вот-вот звякнет ведёрком Лайла и побежит в сарай, чтобы покормить индюшат, вот-вот отодвинет занавеску Лора и позовёт своих обедать.
Вот-вот…
Ванда смаргивает, и наваждение растворяется в вечерних сумерках вместе с надеждой на чудо.
Полтора месяца. Всё это время она вздрагивала от каждого телефонного звонка, хватала мобильный в слепой надежде услышать знакомый голос и злилась на всех этих людей, будто нарочно сговорившихся звонить ей, когда она ждёт совсем не их звонка.
Полтора месяца… Порыв ветра взметает палую листву с дорожки, ведущей к дому, и Ванда вспоминает, что и земля возле могильной плиты тоже была усыпана листвой.
Она мало что помнит с этой церемонии, на которой люди две недели назад прощались с Мстителем, героем, лучшим лучником Земли, чтили его память и память его семьи. Там, на старом Бруклинском кладбище, весь мир вдруг сузился до имён на могильной плите, все звуки — до стука собственного пульса в висках, все чувства — до разрастающейся внутри пустоты.
И даже когда прощание закончилось и кладбище опустело, она никак не могла заставить себя сдвинуться с места, словно врастала в землю рядом с гранитной плитой, пока имя Клинта Бартона буква за буквой высекалось на сердце.
Голос вины, умолкший в ней однажды, заговорил опять. Казалось, будто вокруг бушует шторм, сметающий всех, кто ей дорог, и она — его эпицентр.
Это я виновата, это всё я, это всё из-за меня. Родители, Пьетро. Соковия, Лагос — люди гибнут из-за меня. Вижен и Клинт погибли из-за меня.
Она смотрела на проскальзывающие между пальцами алые искры, и её улыбка была такой безмятежной, что любой, кто увидел бы её чуть подрагивающие губы в тот момент, решил бы, что так улыбается человек, который готов пойти на всё, потому что ему больше нечего терять.
Искры разгорались в пламя, пламя сгребало с кладбищенской земли опавшие листья и обращало их в ничто прежде, чем успевало коснуться. Земля дрогнула один раз, потом другой, сильнее прежнего, осенние тучи прорезала вспышка молнии, по небу до самого горизонта прокатился раскат грома — и вдруг всё стихло.
Она провела ладонью по чуть накренившейся от внезапного землетрясения гранитной плите над пустой могилой и поправила стрелы с чёрным оперением, оставленные вместо цветов у подножия.
Нет. Тебе бы это не понравилось.
Это то, что она помнит. И думает, что ещё год назад наверняка перешла бы черту, сдалась накрывающему отчаянию, сломалась и натворила бед, но поступить так сейчас значит подвести Клинта, предать память о нём, уничтожить всё, что он сделал для неё. Она стала сильнее благодаря ему.
— Я стала сильнее благодаря тебе, — вслух повторяет она и, кажется, впервые за полтора месяца осознаёт, что прощается навсегда. — И, знаешь, не бойся, я не натворю глупостей. У меня всё будет хорошо.
Она подхватывает чемодан за ручку и направляется к выходу, но возле самой калитки напоследок оборачивается. Повинуясь короткому взмаху руки, магия сметает всю опавшую листву с дорожки и газонов в компостную яму.
Клинта страшно бесит заваленный листвой двор.