— Ты обещал, что пойдешь, — протянула я, утягивая парня за собой. Внутри уже вовсю толпились люди, танцующие под ремиксы рождественских песен и попивающие коктейли у бара.

— Я иду, — с неохотой отозвался Дилюк. Он лениво переставлял ноги вслед за мной, будто до последнего надеялся, что я откажусь от этой затеи.

— Ты идешь без энтузиазма, — притворно надулась я: разозлись я по-настоящему, я бы запросто затащила его в клуб силой, невзирая на внушительные внешние данные своего спутника. 

Но и он сопротивлялся не то чтобы в полную силу.

— Я не обещал, что пойду с энтузиазмом, — хмыкнул он, а я лишь пожала в ответ плечами: справедливо. 

Прошло уже достаточно много времени с тех пор, как я сама бывала в подобных местах, и я успела порядком соскучиться. Жизнь продолжалась как ни в чем не бывало: молодые и уже не очень ребята в праздничные выходные брали от жизни максимум. Их всех вскоре ждут новые дела и заботы — и так до последнего вздоха, который настигнет так стремительно, что они и сами не успеют заметить, куда делось все остальное. А я до сих пор не могла свыкнуться с мыслью, что меня все это больше не ждет — забот в последний год, конечно, поприбавилось, однако мне больше не придется размышлять о том, как бы заработать побольше, чтобы после оплаты счетов получилось отложить на путешествие в Фонтейн или Сумеру, и как при этом всем не пропустить очередную вечеринку с подругами, чтобы совсем не потерять себя в потоке взрослых дел. Все равно теперь у меня куча времени.

Вопреки заверениям Дилюка, меня это не вгоняло в тоску, напротив: я видела в происходящем так много преимуществ и возможностей, что его это искренне удивляло. 

Он говорил, что ему превращение далось гораздо тяжелее; более того — он до сих пор сожалеет о том, что произошло с ним уже несколько веков назад.

— Я… слишком стар для такого. Я привык к совершенно другой жизни.

Дилюк оглядывал окружающих исподлобья, и от некоторых из них привлекал ответное внимание. Впрочем, вряд ли кто-то его осуждал за не особо соответствующий случаю костюм, напоминающий скорее хэллоуинский; просто по сравнению с другими парнями здесь он был необыкновенно красив. Уверена, он был красив в своем человеческом обличье, но теперь тягаться с ним и вовсе было невозможно.

— Я знаю, — понимающе кивнула я, направившись для начала к бару. — Ты привык к той жизни, которая у тебя была, пока ты еще… хм… старел.

— И правда, — буркнул он в ответ. — Мне было двадцать шесть, когда меня обратили. Тогда я считался уже почти стариком.

— А мы в двадцать пять привыкли считать, что жизнь еще только начинается.

Наши взгляды встретились, и в них за мгновения пронеслось столько мыслей, сколько мы оба не смогли бы выразить за целую вечность.

— Твоя жизнь и правда только началась, — с некоторой долей горечи отозвался он.

Я ткнула его в плечо.

— Прекрати нагнетать, — закатив глаза, я ухватилась за бокал, принесенный барменом. — Моя жизнь началась и продолжается. Как и у тебя.

В конце концов, если бы не Дилюк, меня бы здесь не было. Вообще, ни в каком виде. Я обязана ему той вечностью, которую он мне подарил вместо моих прежних «едва за двадцать».

Вино больше не пьянило, но и его кислый вкус теперь ощущался гораздо мягче и приятнее, чем это было раньше. Я никогда не понимала прелести сухого вина и обычно не гнушалась более крепкими напитками; теперь же я начала ценить вкус, а не ощущения, которые нес за собой алкоголь.

Такой же бокал приземлился перед Дилюком.

— Но я ведь не заказывал? — парень приподнял бровь, наблюдая, как я потягиваю напиток, растягивая удовольствие. 

— Это комплемент от заведения. Сегодня же Рождество, — усмехнулась я.

Он скептически оглядел столпившийся у бара народ и, неуверенно протянув руку к стойке, нахмурился.

— В мое время люди проводили сочельник и Рождество в церкви на службе. Ты, наверное, можешь догадаться, что таких, как я, туда особо не приглашали.

Он осушил бокал одним залпом и скривился, чем вызвал неодобрительный взгляд со стороны бартендерши. 

— Это было слишком давно, — выражение лица Дилюка меня вдруг раззадорило. — Теперь Рождество — для всех. Даже для безбожников вроде меня.

— Безбожников вроде тебя когда-то сжигали на кострах, — в глазах парня заплясали непривычно веселые огоньки.

— Пусть попробуют сейчас. 

Кажется, напряжение Дилюка понемногу рассеивалось: то ли он начал привыкать к обстановке, то ли к тому располагало мое присутствие рядом. Я надеялась на второе: за прошедший год мы с Дилюком провели очень много времени бок о бок. Он не просто обратил меня, чтобы спасти от медленной и мучительной смерти, он приютил меня в своем доме, потому что как только я стала вампиром, было очевидно: назад в общество людей нельзя. По крайней мере, пока моим рассудком правили инстинкты и неутолимая жажда крови. 

— Позволишь пригласить тебя на танец? — он протянул руку, и я не сумела сдержать смешок.

— Так не говорят уже лет сто.

Пришла его очередь закатывать глаза.

— Ладно, а как говорят?

— «Потанцуем?»

Он скривился в очередной раз, словно вновь глотнул кислого вина.

— Люди утратили манеры даже в таких мелочах.

Я засмеялась во весь голос.

— Хорошо, что ты их еще не успел утратить.

Я опустила руки ему на плечи, и он встал на незначительном расстоянии, придерживая меня за талию. Это было похоже не на танец, а скорее на попытку удержать меня на ногах, как если бы я была чересчур пьяна и едва стояла. Он почти разочарованно оглядывался вокруг, цепляясь взглядом за плотно прижатых друг к другу, целующихся и трогающих друг друга за все выпирающие части тела парочек. 

— Только не ворчи, — усмехнулась я, догадываясь, о чем он думает прямо сейчас.

— Современные танцы мне тоже не нравятся. И музыка. Я слишком… старомоден, — пробормотал он в сантиметрах от моего уха. 

— Это вовсе неудивительно.

— Это почему?

— Потому что ты старый.

Он чуть отстранился, и его брови взметнулись вверх. 

— Тебя это тоже ждет, мадам, — уголки губ у него слегка дрогнули. — Лет через сто.

Время от времени я возвращалась мыслями к одному из наших первых откровенных разговоров. Когда первые страсти поутихли и я вновь обрела какую-никакую способность адекватно мыслить, а не бросаться на каждого первого встречного с попыткой проглотить, Дилюк признался — признался, почему.

«Я так много лет пробыл в одиночестве. Я планировал провести в затворничестве всю оставшуюся жизнь — сколько бы мне ни выпало. Но я не думал, что с годами, с десятками лет это будет становиться все тяжелее. Я искренне считал, что смерть гораздо лучше бессмертия — потому что именно это я бы выбрал для себя, — и когда я тебя спас, мной руководил подлинный эгоизм. Я больше не хотел оставаться один. Мне нужен был… человек».

И какое же облегчение он испытал, когда получил в ответ признание от меня — признание в том, как я благодарна ему за шанс прожить жизнь даже лучше, чем мне бы удалось в человеческой шкуре.

— Если уж говорить о манерах, — Дилюк вновь подал голос, вырвав меня из воспоминаний, — то я бы пригласил тебя на вальс.

Он отошел чуть назад, вытянув мою левую руку в сторону. Я замялась, и он тут же заметил это. 

— Встань носками на мои ноги. Я буду вести.

Танцевать вальс под ремикс рождественской поп-песни, размером в четыре четверти вместо трех, еще и посреди ночного клуба, выглядело по меньшей мере странно. Однако я покорилась, ступив на тяжелые ботинки парня — он даже не моргнул, когда я перенесла на них весь свой вес. 

— Я бы держался от тебя на почтительном расстоянии и ни в коем случае не целовал при всех. И никогда — без разрешения.

Мы потихоньку кружились, то и дело ударяясь спинами о спины других танцующих. Я улыбалась, наблюдая, как заискрились алые глаза напротив.

— И я бы попросил тебя пообещать мне еще хотя бы один танец. Но не больше двух, иначе твои родители могли решить, что я планирую попросить у них твоей руки.

Я вновь рассмеялась — так же искренне, как и до этого.

— А ты бы ее не попросил?

Он помотал головой. За осыпавшимися на лицо красными прядями я заметила, как он прячет усмешку.

— Сначала я должен был убедиться, что наши желания в этом совпадут.

— Как по-джентльменски, — отшутилась я, хотя в груди что-то вдруг затрепетало — впервые за долгое время. А я уже начинала думать, что вампирам такие чувства неподвластны.

— Да нет, просто быть отвергнутым дамой — удар по самолюбию любого юноши. 

Я впилась пальцами в его плечо, вырвав тем самым ответный смешок.

— И как бы ты отмечал Рождество?

Он остановился, все еще держа меня за талию.

— Рождество — это для людей. Оно для них символизирует окончание года и начало нового периода в жизни. Для меня время давно стало линейным. Я даже не помню, сколько мне точно лет.

Мы долго глядели друг на друга: Дилюк — с абсолютно каменной физиономией, я — с выражением легкого раздражения и недовольства. 

Наконец, я заговорила:

— У нас обоих человеческое начало, и я уверена, что человеческое тебе не настолько чуждо, насколько ты убеждаешь в этом всех вокруг. 

Дилюк пожал плечами.

— В тебе пока еще больше человеческого, чем во мне.

— Пока еще?

Он помедлил с ответом, будто тщательно продумывая, пробуя на вкус слова, которые помогут выразить то, что он на самом деле ощущает. 

— Я думаю, все мы с годами черствеем все больше, — наконец, заключил он.

Я устало вздохнула. Собственная ладонь невесомо пробежалась по грубой ткани на груди Дилюка и замерла где-то в той области, где должно было биться сердце.

— И что, под этим плащом все совсем зачерствело? И не найдется ни одного мягкого места, чтобы провести Рождество со мной?

Он сжал мои ледяные, твердые как камень пальцы своими — и чуть-чуть, совсем немного просиял.

— Сейчас я бы ушел отсюда, прогулялся по ярмарке и выпил немного глинтвейна.

Игнорируя все правила, предписанные «хорошими манерами», я прижалась к нему ближе и опустила подбородок на плечо.

— Спасибо, — неопределенно проговорила я, не уверенная до конца, за что именно благодарю в очередной раз.

Дилюк, неуклюже похлопав меня по лопаткам, ничего не ответил. 

Мне тоже пришлось отказаться от общения с друзьями и семьей — поначалу вынужденно, а потом… потом меня просто перестало к ним тянуть. Я не чувствовала себя одинокой: с момента обращения Дилюк всегда был рядом и заботился абсолютно обо всем. Может быть, я все-таки умерла тогда, после нападения голодного вампира, который бросил меня, обескровленную, погибать посреди пустой улицы. Может быть, однако теперь, спустя год, танцуя на рождественской вечеринке, я чувствовала себя живой как никогда.

Интимный момент продлился всего с полминуты, после чего я вдруг отпрянула и, потянув его в сторону выхода, затараторила:

— Сначала жареные каштаны и марципан, и только потом глинтвейн! И обязательно попробовать у всех торговцев по чуть-чуть, чтобы найти самые вкусные и наесться ими до отвала. 

Зима в это Рождество одарила тонкой насыпью снега — невиданная щедрость для местных широт. Шаги Дилюка за моей спиной хрустели, вторя моим собственным. Ярмарка звенела праздничными колокольчиками и веселыми голосами где-то впереди.