Шаг первый – говорят, самый сложный, но, на деле, простой: принять, что в этом мире сына уже нет.

Шаг второй – уже вправду сложный, невыполнимый почти: принять решение найти его во что бы то ни стало.

Шаг третий – найти в себе ниточку к нему.

Шаг четвёртый – самый неподъёмный: искренне поверить так, чтобы наверняка знать – поверить, что на том конце ниточки и вправду он. Поверить, что чувства ответны...

Граф колеблется перед пятым шагом, не решаясь сделать четвёртый. Он повторяет заученную мантру: таких как он нельзя любить таким, как он. Лёгкие и светлые не должны пачкаться об грязь и убогость. Добрые и заботливые не должны протягивать руку тем, кто утягивает других на дно. Ди нельзя любить Ди.

И всё-таки забыть нежность аметистовых глаз невозможно. Невозможно забыть ни вздорных насмешек, ни распахнутых для объятий рук, ни робкой заботы...

«Если это не любовь, я не граф», – делая шаг из какого-то упрямства, решает Ди. Дальше идти легче.

Шаг пятый – пойти прямо по ниточке всё глубже и глубже. Глубже, чем в себя, глубже, чем в чужие мысли, глубже, чем в самый искренний жреческий транс. Глубже, глубже, глубже...

Обеспокоенные васильково-фиалковые глаза младшего внука – тому, увы, никогда не понять их магию, – медленно расплываются, сменяясь картинами перед внутренним взором. Ди задумчиво созерцает пустынную равнину, продолжая идти вперёд – здесь сыну нечего было бы делать.

Сознание подкидывает сменяющиеся образы, но граф идёт мимо. Он знает, и этого достаточно. Где-то над ним негромко тикает часовой механизм, напоминая, что он не один.

Серая равнина сменяется зелёной лужайкой с присыпанной песочком тропинкой. В нём такого быть не должно, он в этом уверен. Ди идёт по тропинке, не позволяя лужайке раствориться в сером пейзаже.

Впрочем, образ становится только стабильнее и осязаемее. Ди уже не помнит, сидит он или стоит – комната в маленьком зоомагазинчике перестала существовать, как полузабытый сон. Трава вокруг задевает края одежды, будто торопя его, и он охотно ускоряет шаг, пока тропинка не упирается в дверь.

Дверь просто стоит, а по обе стороны от неё высится забор, оплетённый колючей проволокой. Чужаков тут явно не ждут.

Ди задумчиво смотрит на дверь, решая для себя, чужак он или нет. Трава что-то шепчет ему, но её слова не долетают до него. Сомнения копятся, сгущаясь тяжёлыми тучами в сером небе, но красная ниточка, повязанная на мизинец, недвусмысленно тянется к щёлочке под дверью.

Шаг шестой – открыть дверь.

Ди повторяет про себя нужный шаг, пока его плащ, повинуясь ощущениям, покрывается инеем. Руки холодеют от волнения, но он всё-таки подходит и, без стука, поворачивает ручку.

По ту сторону двери тепло. Маленький садик, освещённый вечность заходящим солнцем, полон прекрасных цветов. Сладкий запах почти кружит голову, и Ди оглядывается по сторонам в поисках того, за кем пришёл.

Сын находится почти сразу – лёжа под тисом, он нежно гладит ландыши и позвякивающие на легчайшем ветерке колокольчики. Граф подходит к нему.

– Я пришёл, – негромко говорит он и, помедлив, добавляет: – mitsuketa, watashi no ai. 

Сын поднимает голову, круглёхонькими глазами глядя на него. Потом бережно зажимает в ладошку цветок ландыша и молча моргает.

– Я за тобой... – Ди старается не ронять иней на лужайку, но тот всё равно быстро тает под тёплым солнцем. – Красиво у тебя тут...

Мужчина довольно жмурится и улыбается, а потом проворно хватает его за ногу и тянет вниз – садись, мол. Ди неловко улыбается, но садится. На траве он, кажется, вечность не сидел.

– Дэдэ, сын, Ди... Я люблю тебя. По-дурацки немного... Но за столько веков мои чувства формы не изменили...

Ди смотрит на ландыши под тисом. Откуда-то слышится запах дурмана, а огоньки физалиса вспыхивают то тут, то там... Маленький садик ядовитых цветочков.

– Тут половина – твои, – подтверждая робкую догадку, кивает сын. – Недавно ещё и его появились. Не знаю, что с ними делать, они вместе не смотрятся. Перебивают друг друга. Настроение разное слишком.

Граф задумчиво смотрит на синие-синие колокольчики и грустный подснежник. В природе им бы не расти так мирно под тисом, да ещё в такое неподходящее время года – осень в садике. Или, может, зима без снега – тут не понять.

– Пусть растут, они славные, – неожиданно даже для самого себя произносит он. – Это же твой сад.

– Славные, конечно. И расти будут, разумеется. Только жить-то мне с которыми? Они друг другу противоречат.

 Цветы Ди Первого пропитывают почву ядом. Цветы Вески безобидны... Граф мучительно думает, кроша тающий иней на траву. Возвращать сына в ад, из которого тот сбежал, ему совершенно не хочется.

Белый клевер мягко качает пушистой головкой. Это мог бы быть Вескин цветок, но Ди почему-то уверен, что это его. Аккуратно сорвав один, он протягивает его сыну.

– Вот с этими, – улыбается он. – Живи с этими!

– Ну ладно, пусть этот всегда будет со мной, – соглашается мужчина и суёт цветок в рот. – Ты же знаешь, что их едят?

– Да, кролики, – умилённо глядя на безумца, соглашается Ди. – Oishi?

– Попробуй, – пожимает плечами сын, срывая другой клевер и протягивая тот отцу. – Вообще-то, его едят западнокавказские туры, алтайские маралы, северные олени и прочий домашний скот. И люди. Люди тоже его иногда едят. Особенно четырёхлистный.

Граф задумчиво жуёт сладковатый и немного горчащий цветок.

– А ты у меня марал или домашний скот? – усмехается он.

– Я? Я голодающий сегмент населения. У меня тут ничего больше съедобного не растёт.

– Тебе же не надо тут есть?..

– Мне хочется.

Граф улыбается. Слёзы сами наворачиваются на глаза и он, сгребя сына в охапку, прячет того под плащ. Ди довольно прижимается к отцу, жмурясь, и трётся щекой о его грудь и руки. Отец гладит его по волосам, а затем, мягко приподняв за подбородок, целует в губы.

– Люблю, – почти строго сообщает он.

– Нет, это я тебя люблю, – жмурит аметистовые глаза мужчина. Его сын, его отец, его Бог... Его.

– Тогда пойдём домой? Я давно тебя на ручки не брал, – Ди прижимает к груди своего Ди. Тот пропах чужими цветами, замёрз и разучился дышать, но граф не собирается отступать от своего обещания. – Я буду с тобой.

Отец, сын, Бог поднимает взлохмаченную голову и смотрит, смотрит, смотрит...

– Больше не будешь говорить гадостей? – требовательно, как ребёнок, спрашивает он. Граф улыбается, сухо всхлипнув.

– Не буду, любимый. Честно-честно.

– Как дела у Ди?

– Пойдём, сам узнаешь?

– Как дела у младшего Ди?

– Сам узнаешь.

Ди чётко помнит седьмой шаг – не позволять остаться. Взять за руку и увести.

– Пойдём, – соглашается сын. – Ты купишь мне сырных чипсов?

– Ты ещё любишь этот солёный кошмар?!

– Я люблю сырные чипсы.

– Куплю...

***

Мир медленно фокусируется перед глазами графа. В руках – тёплое, дышащее и заходящееся в кашле счастье. Под носом – стакан воды и острое бледное личико младшего внука.

– Ебанутые... – с уважением выдыхает он. – Привет, пап. Рад наконец-то тебя увидеть.

Ди Второй прекращает выкашливать лёгкие и тепло улыбается сыну.

– Тоже рад тебя увидеть. Ты похож на папу.

– За ним не полезу, – предупреждает граф, поднимаясь с пола.

– За его папой я сам схожу, – щурит глаза сын. – Вы не знакомы.

Ди Четвёртый тянет деда за рукав. Тот кивает.

– Okaerinasai, – хором произносят они.

– Ta… tadaima! – мгновенно теряя самообладание и заливаясь слезами, восклицает Ди.

Mitsuketa.