У него были глаза... в которые я не мог не влюбиться.
***
Мотылёк мечется в паутине, всё сильнее путаясь в липкой сети. Он застрял слишком крепко, чтобы порвать её, но отчаянно машет крылышками, роняя цветные чешуйки, продолжая бороться за свободу. Мотылёк не знает, что такое смерть, он умеет только жить.
Граф Ди Первый заинтересованно смотрит на мотылька, к которому потихоньку подбирается паук, ожидая закономерной развязки. Он никогда ни во что не вмешивается, зная, что время сохранит всё и вся в золотистом янтаре Вечности. Граф Ди давно перестал понимать, что такое жизнь, он думает только о...
...широко распахнутые аметистовые глаза, горькая улыбка, последние слова, сказанные в безумном бреду и доверчивые руки, тянущиеся хоть к какому-то теплу...
Его Бог вышел из цикла смертей и перерождений. Его отец окончательно отпустил своего непутёвого сына искать счастья по свету. Его сын доверился человеку и умер, оставив Ди последнего сына.
Маленькое благословение и утешение так непохоже ни на Ди Второго, ни на Ди Третьего – мальчик любит мир своей собственной любовью, отстраняясь от животных с каждым днём всё больше, и тянется, тянется, тянется к людям, уже почти не боясь огорчить своего дедушку. Ди Первый ладит с Ди Четвёртым лучше, чем мог бы, с удивлением обнаруживая, что не только внук на его стороне, но и он, в кои-то веки на чьей-то ещё стороне, кроме своей.
И всё-таки васильково-фиалковые глаза не похожи на те, что он звал «глазами Бога».
***
«Всё у нас с тобой так запуталось... – изредка думает граф, гладя мягкие лепестки барвинка. – Так запуталось...».
Он провёл с людьми больше веков, чем кто бы то ни было в их семье. Общался, дружил, любил, использовал, убивал... Но так и не смог понять и принять их мораль.
«В чём я был не прав?!».
Десятилетка, жмущийся к отцу, готовый отдать ему всё, включая себя... Если бы люди не говорили «нельзя», принял бы отец его? Понял бы по молящим золотистым глазам, что ему «можно»?..
Шестнадцатилетка, разрывающий в клочья любовника на глазах отца, лишь бы доказать свою преданность... Если бы люди не говорили «грех», принял бы отец его? Понял бы по заплаканному лицу, что он «хочет»?..
Мужчина, боящийся лишний раз погладить сына, но всё равно с жаром обнимающий хрупкое тельце... Если бы люди не говорили «болезнь», принял бы он сам свои чувства? Понял бы сам Ди, что влечение к своему виду «естественно»?..
Отец, прячущий глаза от выросшего юноши, беспокойный, ревнивый и ищущий в себе и сыне изъяны... Если бы люди не говорили «инцест», шагнул бы сын к нему навстречу? Понял бы, что это искажённое чувство зовётся не «ненависть»?..
«Он мог бы быть нашим с тобой сыном», – глядя на разноглазого мальчика со свирепым характером и добрым сердцем, думал Ди. Думал, а потом отмахивался от дурацких фантазий.
Его возлюбленный сын в фантазиях не жил. Он жил в реальности, и единственный способ быть к нему ближе, заключался в том, чтобы жить в ней же. Но на это графу смелости никогда не хватало.
***
Мотылёк, попавший в паутину, в конце концов всегда перестаёт метаться, так и не осознав собственной кончины. Ди с годами тоже перестаёт бегать от человека к человеку, сбегая, убегая и никуда не прибегая. Единственное, что он способен осознать – что сам он не осознаёт, что с ним теперь делается.
Но барвинок продолжает жить даже погребённым под снегом. Быть может он лучше других понимает, что такое смерть – потому и снисходительно улыбается, когда Ди, забывшись, обрывает голубые лепестки. Те упадут в землю, увянув и став кормом корням – не больше ни меньше. Цветы смотрят на смерть честно и прагматично, не обманываясь солнечными днями и впитывая в себя дождь до последней капельки.
Граф смотрит на неприхотливый цветок и обещает больше не лгать себе.
Он нашёл название чувству гложущей и невыразимой тоски. Осталось найти того, кому он задолжал его.
Ди Первый рвёт ногтем паутину, высвобождая глупого мотылька, растерянно хлопающего большими ресницами и бормочущего невнятную благодарность. Если адресат не находит его, он найдёт его сам.
Найдёт, чтобы сказать:
«Mitsuketa, watashi no ai».