Рождество… Питер неделю назад и не думал, что все сложится так и его новогоднее настроение, воодушевленное ожидание и настрой развалятся, как карточный домик.

      Осматривая новую квартиру, он на автомате присматривался к пустым углам и стенам, куда можно было бы поставить большую ель и повесить везде украшения. А спустя мгновение вспоминал, что здесь он будет жить один и никто не увидит красивого и яркого убранства. Ему самому это было нужно в самую последнюю очередь. Но, до последнего стараясь игнорировать свое положение, Паркер все же приобрел маленькую декоративную елочку и поставил на стол, а небольшую гирлянду, что у него затерялась в коробках с вещами, — видимо, оставленная с прошлого года, — повесил немного небрежно на пустую стену.

      Удовлетворившись имитацией праздничного настроения, — неясно только, для кого он старался его показать, — паучок влился в привычную рутину: патрули, поиск подработки, патрули, спасение честных граждан, пара часов сна, снова патрули.

      Накопленных сбережений ему хватило бы еще надолго, но парень был всегда ответственным и понимал, что лучше бы позаботиться о будущем заранее. А еще любыми своими действиями он избегал мыслей о том, что случилось.

      Не просто свыкнуться с мыслью, что у тебя больше никого нет. И, казалось бы, почти все дорогие тебе люди живы, ходят по улицам и ты часто видишь в толпе их довольные ожидающие праздник лица, но понимаешь, что оказаться рядом и спросить банальное «как дела?» просто не можешь. Ведь они даже не знают, кто ты такой. Не помнят.

      Хотел бы и сам Питер забыть.

      Себя и все, что натворил, в чем был замешан и что по его вине случилось. Хотелось забыть все, как страшный сон. Все жертвы и потери, всю боль, но приходилось раз за разом подниматься, чтобы продолжать свое дело. Он не мог просто взять и сдаться. Не после всего. Права не имел, хоть и очень хотелось временами.

      В редкие вечера на своей любимой крыше он задумывался об этом, глядя на звезды, снегопад и частых прохожих, суетящихся по поводу подарков. Он позволял себе на пару минут окунуться в этот бурлящий чан боли и ненависти к себе, измазаться в дерьме, что съедало изо дня в день, и иногда — всего раз или два — даже не ругал себя за слабость и желание все прекратить. Он знал, что никогда до этого не дойдет, это было табу, что бы ни случилось, ведь он для кого-то герой и слишком многим пообещал им оставаться. Не напрямую, нет, но мысленно после каждой потери или даже любого локального случая он обещал, — не только самым близким и важным людям, но и каждому человеку, что проходил бы мимо, — что он будет оставаться их дружелюбным соседом, который приглядывает и старается помочь всем-всем. Он не мог просто так взять и из-за личных терзаний отбросить свои клятвы. Даже когда очень хотелось. Даже когда чаша боли перевешивала всю рациональность и долг. Но он вспоминал слова тети, вспоминал поступки каждого из великих героев и находил в себе силы продолжать двигаться дальше. Сцепив зубы, он не позволял себе отступать, понимая, что именно ему досталась огромная сила, способная работать на благо простых людей. И он не мог их подвести. Особенно их.

      И все же прошло слишком мало времени, он не успел даже в полной мере осознать всего, но и не пытался, чтобы не портить себе настроение еще больше. Это плохо сказывалось на паучьей стороне его жизни и зачастую мешало сосредоточиться. Поэтому Питер, хоть праздновать, как подобало, и не собирался, но хотел хоть немного заполнить пустоту в доме и прибавить атмосферы.

      Вечером очередного дня он принес в квартирку целый пакет мандаринов и рассыпал их по столу, а так же нашел пару еловых веток и долго примерялся, куда бы их получше воткнуть, но в итоге просто сделал что-то наподобие хвойного букетика в углу стола, надеясь, что запах и вид придадут этой пустой и еще не обжитой квартире хоть немного уюта и нужного вайба — как мыслил сам Питер.

      Рождество парень игнорировал, как таковое, стараясь не обращать внимание, как об этом говорили все вокруг. Это семейный праздник, а значит больше не для его грешной души суета. Думая так, он невесело усмехался, стоя в цветочном магазине и задумчиво рассматривая разнообразный выбор.

***

      Дни сливались в один и Паркер точно не знал — прошло ли несколько суток или всего ночь, но уже стоял на входе в кладбище за час до самого Рождества. Он с самого начала думал прийти сюда в этот день.

      Мягко ступая по хрустящему под ногами снегу, он продвигался все глубже, пока не добрался до нужного места. Воспоминаниями прострелило так, что Питер не сдержал судорожного вздоха и даже отвел глаза на мгновение. Но совладав с эмоциями и криво улыбнувшись, опустился на корточки, покручивая в пальцах несколько цветков. Тех, что больше всего любила тетя Мэй.

      — Привет, я… — начинает он почти буднично, но осекается, поднимая взгляд на плиту с родным именем. — Нет, не так…

      Кусая губу и хмуря брови, несколько секунд он бегает глазами вокруг, стараясь то ли спрятаться от реальности, то ли найти подходящие слова.

      — Слушай, я-я… Это ведь семейный праздник!.. Вот я и… подумал…

      Но слова совсем не находятся и в голове ужасно пусто. Только горькое отчаяние, отчего голос становится глухим и почти переходит в болезненный шепот:

      — Знаешь, я бы не смог один… вот я и решил побыть здесь. Надеюсь, ты не против…

      Питер не думает ни о чем, когда просто садится на снег, стараясь не задеть ничего рядом с могилой, и складывает по-турецки ноги, поджимая под себя поближе, ощущая, как слабо пробирает холодком. Но, кажется, совсем не из-за зимы.

      Он всматривается в аккуратные буквы на плите, в фотографию и памятные предметы и цветы, застывшие от мороза, вокруг. Догадывается о некоторых людях, что могли бы их принести, и улыбается краем рта. Из горла больше не получалось вырвать ни звука, словно все, что он мог сказать, было неподходящим для этого места, поэтому Питер дает себе возможность побыть в тишине.

      Мысли, что удивительно, не заполняются чем-то ужасным. На душе тоскливо и что-то болезненно скребется в желудке, но он тихо пытается смириться. Знает, что потом, уже в доме, его ударит по голове и это будет невыносимо, но сейчас, сидя здесь рядом с единственным самым близким человеком, которого больше нет, он ощущал странное умиротворение и легкость. Как всегда было рядом с ней.

      Улыбаясь уже чуть шире от этих мыслей, Питер разжимает хватку на цветах в руке и выдыхает большое облачко пара. Он тихо, чуть ли ни себе под нос, рассказывает о том, что произошло после… того, как она ушла. Он даже пытается смеяться, говоря, что со всем справится и знает, что она в него верит, но следом тихий шепот все же срывается.

      Питер признаётся, что ему страшно, и он не знает, что с этим делать. Ему бы хотелось, чтобы она была рядом и вновь подсказала верный путь, но тут же с печальным смешком добавляет: ради нее — и всех остальных — он и сам его найдет, но это будет немного дольше и он успеет собрать все острые углы по пути. Но он вновь обещает, — тихо, твердо и уверенно, — что всех защитит. Что он будет стараться, что научится. И больше никто не пострадает.

      Кинув взгляд на часы, осознает, что пробыл здесь дольше, чем ему показалось, и полночь давно перевалила, а значит и рождество уже наступило. Мягко улыбаясь, глядя на цветы в руках, он осторожно протягивает руку и кладет их к остальным, тихонько шепнув поздравление и шмыгнув носом.

      Сидит еще несколько минут в тишине, ощущая, как тают на лице снежинки, небольшой ветерок заползает под куртку, а конечности затекли и замерзли.

      Усмехнувшись он медленно поднимается с места и прощается с Мэй, обещая навещать ее почаще и обо всем чинно докладывать, мысленно добавляя, что только с ней он теперь и может поговорить. Это неожиданно успокаивает и сердце на какое-то время перестает так болезненно сжиматься на каждом вдохе.

      Теперь он все же раздумывает над тем, чтобы по настоящему привнести в свою новую квартиру частичку праздника перед новым годом, чтобы этот заканчивался не так горько.

***

      Спустя несколько дней, убедившись таки в своем желании, Питер все же отправился на прогулку за покупками, надеясь, что все его старые знакомые занялись этим еще до рождества и ему не придется ни с кем столкнуться. Бередить свое шаткое душевное равновесие очень не хотелось. Хотя бы в эти дни. И, казалось, что на этот раз судьба была к нему благосклонна, но вряд ли в его жизни мог хоть один день обойтись без приключений…

      Путешествие вышло неудачным, впрочем Питеру не привыкать и чего-то подобного он ожидал. Но он и подумать не мог, что простое ограбление, которое он попытается остановить, обернется полным провалом, и, упустив типичную банду воров, он сам будет медленно истекать кровью, привалившись к стене на очередной крыше.

      Казалось все будет привычно и донельзя просто, поэтому Питер на свою беду был не так сосредоточен и собирался покончить с этим за пару минут, от чего и пропустил удар ножом. Точнее, его-то он отбил, но кинжал, — а это безусловно был он, если присмотреться, да еще и странной формы с неизвестными символами, — будучи длинным и невообразимо острым, все же задел его бок. И этого хватило, чтобы яд с острия проник в организм.

      Паучья регенерация выводит все токсины, а царапина была совсем неглубокой, все должно было затянуться за пару минут, но ожидаемого не происходило, а от частых рывков яд казалось только быстрее распространялся и уже через полминуты паучок начал сдавать позиции и теряться в пространстве, а чутье работало совсем не ему на руку. Повезло, что парни, слишком испугавшись, просто сбежали и даже забыли тот самый кинжал, теперь уже понятно, что явно такой же краденый. У таких придурков не могло быть специальной заготовки для паука.

      Это не утешало, но, сидя у стенки, пытаясь заставить мир вокруг перестать вращаться, Питер с флегматичным унынием осознавал, что его способности не справляются от слова совсем. Он приходил к выводу, что яд либо усовершенствован кем-то и направлен на таких мутантов, как он, либо, — что было более вероятно даже просто глядя на орудие поражения членистоногих (конкретно одного), — это был какой-то магический артефакт, как те, что хранятся у Стрэнджа.

      Точно!

      Доктор Стрэндж!

      Криво усмехнувшись, Паркер тут же слабо качает головой, напоминая себе, что мужчина не помнит его. Вряд ли он даже стал бы говорить с незнакомцем… Но бок простреливает болью, напоминая, что время все идет и идет, и размышлять ему просто некогда. Питер осознает, что не справится, что это просто вне его компетенции и что, судя по всему, он сейчас медленно умирает по своей глупости — в очередной раз — на чертовой крыше прямо перед праздником, слыша даже отсюда гул людей внизу, что, беззаботно прогуливаясь, обсуждали свои планы.

      Поднимая взгляд в темнеющее вечернее небо, наблюдая за редкими снежинками, Питер вновь пропускает через себя мысль сдаться. Это было бы так просто сейчас. И менее позорно, чем если бы он совершил самоубийство из-за своего эгоизма и придавившей тяжести последствий его решений и череды трагедий. Очень удобно оправдаться, даже если больше было не перед кем. Но Питер знал, что даже в зародыше эта мысль лишь досадное проявление его слабохарактерности и жалости к себе.

      От недовольства на самого себя в груди вспыхивает злость, что одновременно и придает сил, и, разгоняя кровь по венам, заставляет яд вскипать в жилах, что болезненными спазмами отдавалось по всему телу.

      Тяжело выдыхая и постанывая от боли, держась за правый бок, Паркер лишь приподнимает маску до носа, чтобы сделать жадный вдох, и охлажденный морозный воздух немного приводит его в чувства.

      Этого хватает, чтобы заставить себя пошевелиться.

      Ему казалось, что он горит, а в голове все плотным туманом давило на мозг, но при этом Питер все еще умудрялся мысленно ругать себя за то, что подставился и теперь нуждается в помощи.

      Снова.

      В очередной раз не справился. Опять нуждается в помощи. И это ведь даже месяца не прошло… с его прошлой ошибки.

      Бесполезный. Ничтожество. Не можешь справиться даже с таким пустяком.

      По крайней мере, теперь умираешь ты, а не они.

      Голова кипит от роя мыслей и с каждой секундой они становятся все темнее, а яростное стремление выжить и доказать — кому, себе? и что именно? — соперничают с отчаянием и усталостью. И банальным физическим истощением. Чем больше он тратил времени, тем хуже становилось.

      Умирать не хотелось, как бы больно ни было жить, как бы сильно не давило на грудь прошлое, перекрывая кислород по ночам кошмарами, и как бы не съедали изнутри мысли о будущем. Он должен сдержать обещание. Да и как теперь без него, когда Мстителей нет? Он не может вот так легко сдаться.

      Обретя потерянную и очень хрупкую в последнее время уверенность, Питер понимает, что у него не остается иного выбора, кроме как пойти к колдуну, чтобы попытаться исправить положение.

      «Ну, он ведь тоже своего рода супергерой… Не оставит же он… коллегу? умирать на улице… Хотя… Ну, ребенка точно не оставит! Надеюсь…»

      Тяжело поднимаясь по стенке на ноги, хватая ртом воздух, медленно плетется к краю крыши, продолжая внутренний монолог, лишь бы не позволить себе потерять сознание в полете.

      «Кажется, мы ему в прошлый раз не понравились… Но это очевидно. И справедливо. Недовольство мной так точно…»

      Цепляясь паутиной за дальнее здание, с болезненным стоном он пролетает над чужими головами, крепко удерживаясь одной рукой и перемахивая с одной улицы на другую.

      «Он ведь был совсем не в восторге от этого общения… Точнее стал. Ну, конечно, я ведь натворил делов. Он говорил, что не любит детей? Кажется, я что-то такое слышал…»

      Нечеткие образы старых друзей и печальные мысли бродили в голове и он не мог уцепиться ни за одну сосредоточенный на маршруте к… храму? дому? Питер не имел представления, как назвать это место, которое к тому же внутри было намного больше, чем снаружи. Магия была поистине удивительна и, кроме всего прочего, ни на миг не переставала интересовать Питера. Даже сейчас, когда он на волосок от гибели и это грозит ему еще одним испорченным праздником, он хотел бы выспросить у Стрэнджа всё-всё об этом. Но яд в крови и возможное чужое неодобрение были серьезными препятствиями.

      Каким-то чудом ему удается не запутаться и, благодаря в основном мышечной памяти, добраться до нужного здания за пару минут, тяжелым грузом свалившись на порог.

      Людей здесь было на удивление мало, а те, кто его видел, лишь перешептывались и недоумевающе ахали. Питер этого не замечал, но он в таком состоянии и не такое пропустил бы.

      С трудом стараясь выпрямиться и делая шаги ближе к двери, он уже заносит руку, мысленно откровенно надеясь, что все будет как в прошлый раз и та отворится сама собой перед его лицом, а он упадет в руки своего спасителя и даже излечится от всех недугов.

      В действительности же ему приходится постучаться и ждать, пока откроют, чего не происходит целую долгую минуту, пока Паркер, прислонившись устало лбом к двери, дыша через раз, стараясь не скатываться вниз на землю, постукивает слабо, будто зацикленный. Лишь когда он чувствует, что холод пробирает до костей, — удивительно в случае с его стойкостью, — а голова идет кругом, да так что весь мир искажается и вращается, словно у него припадок, он отчаянно бьет ладонью по гладкой поверхности с тихим почти неслышным всхлипом и едва разборчивым: «Ну пожалуйста…».

      Именно в эту секунду с гулким звуком дверь открывается, но по ту сторону слышен скрип, будто это дело рук не магии, а простого человеческого усилия.

      Удивительно, что с приобретением магических способностей, Стрэндж все еще умеет делать что-то своими руками, — «хотя технически и магия происходит с помощью рук» — заметил бы Паркер, если бы был в состоянии об этом думать. И думать вообще.

      Стефан со слегка недовольным ворчанием под нос открывает дверь шире, сетуя на то, что его отвлекают какие-то местные супергерои в трико от чтения очень важного древнего фолианта, как наконец обращает по-настоящему внимание на буквально ввалившегося внутрь паренька, который на ногах стоял с явным трудом.

      Питер поднимает взгляд выше, хоть перед глазами все и плывет, делает шаг вперед, словно, оказавшись к магу ближе, растворится эта боль, что стала практически невыносимой и жгла его всего изнутри, и будто сдавливала все мышцы. У него почти получается, но тело больше не слушается и он просто заваливается вперед, уже предполагая яркое знакомство его лица с твердым полом, но ощущает лишь мягкую ткань открытой частью лица и руки, подхватившие его под локтями.

      Он не слышит, как Стрэндж пытается что-то у него спросить и бубнит уже более обеспокоенно, от чего у мальчишки в голове вспыхивает мимолетное осознание — кажется, маг все же не так недоволен его появлением. Он не слышит и того, как дверь сама по себе закрывается позади, больше не впуская холодный воздух, что облизывал ему спину. Он лишь слабо цепляется пальцами за что-то мягкое — видимо, одежду — и разбито шепчет, почти хрипит, ощущая, как внутри скручивает от боли:

      — П-пож-… жалуйста… я н-не… хочу…— в голове шум, по черепной коробке бьет пульс, — прошу… сэр… Стрэн-… я не х-хочу уходить… — странное дежавю болезненно сводит внутренности и вонзается в сердце иглами, а во рту будто песок и воздух спертый и плотный саднит носоглотку.

      Стефан бы и не услышал, если бы был обычным человеком. В груди у него сдавливает какое-то странное необычайное волнение за этого пацана, которого он видит воочию впервые. Это сбивает с толку, но задуматься об этом у него не получается.

      — Здорово. Держись, парень, сейчас мы все исправим, — мысленно уверенное и почти ласковое «мы» сменяя чуть раздосадовано твердым «я», он подхватывает уже практически бессознательное тело парнишки на руки, продолжая уже себе под нос. — Я надеялся, что работы в праздники не предвидится… Ох, всегда вот так!

      Стрэндж не был особенно сердобольным ни в прошлой жизни, ни даже сейчас, когда пыл поутих, тщеславие немного улеглось и даже его раздутое эго приспустило. Не настолько, чтобы он перестал быть горделивым и заносчивым, но достаточно, чтобы снизойти до простых смертных и впустить в свою жизнь каплю искренности. А так же он все еще помнил, как был доктором и что чужая жизнь никогда не была для него пустым звуком, каким бы черствым и грубым он ни был.

      Поэтому, хоть и ворча, и закатывая глаза на из ниоткуда прилетевшую к нему мантию, что теперь вертится суетливо вокруг, мгновенно заинтересовавшись неожиданной ношей своего хозяина, осторожно, но спешно несет раненого паучка в другой зал, проходя через портал.