Однажды в воскресенье, перед самым обедом, когда Мелинда только собиралась разрезать недавно остывший яблочный пирог, по дому разнеслась трель дверного звонка.

Бросив короткий взгляд на заливаемую дождем улицу, девушка отложила кухонный нож, а затем вышла в коридор и заглянула в глазок, увидев пожилого соседа из дома напротив.

— И что кому-то могло понадобиться в такую погоду? — раздался за спиной недовольный голос матери, поправляющей прическу, — Винсент, это опять к тебе?

Мужчина, не прекращая корпеть над поломанным радиоприемником в окружении выцветших газет и инструментов, лишь пожал плечами:

— Возможно, — он поправил съехавшие с носа очки, — Ты же знаешь, Юджиния, каждый день с людьми что-то случается.

Та раздосадовано сжала губы, вполголоса процедив:

— Открой скорее, дочь. Если скажет потом, что семья лекаря Латур решила уморить его на холоде — вовек от позора не отмоемся.

Мистер Фурнье влетел в распахнутую дверь, точно ураган, лишь каким-то чудом никого не снеся с ног и, даже не замечая, что пачкает порог, бессвязно кричал о каких-то поработителях.

Женщина предусмотрительно подала Амори стакан воды, а Мелинда, понимая, что ситуация вопиющая, в это время неотрывно смотрела на прожжённый утюгом галстук старика, который тот берег больше всего на свете.

Монотонный голос диктора, донесшийся из динамика, вывел ее из оцепенения, смешавшись с ликующим восклицанием отца, и подтвердил самые страшные опасения: соседняя страна, Аргентум, без предупреждения развязала войну, и уже поработила Вилгус, известный своими искусными мастерами-красильщиками.

Почему-то вспомнилась Зои — подруга детства, много лет назад переехавшая туда.

Хотелось верить, что она смогла вовремя эвакуироваться в безопасное место. Но следующее сообщение о том, что правительство Кордиса объявило частичную мобилизацию, повергло в ужас еще больше.

Юджиния, побледнев, медленно опустилась на пол, а растерянный Винсент начал обмахивать супругу свежей газетой, словно веером, чтобы привести в чувства, и искренне старался не глядеть на множество кричащих заголовков на бумаге.

Мелинда, выпроводив соседа, ушла в свою комнату, где всегда пряталась от суеты, и устроилась на кресле с любимым романом в руках, но совершенно не могла сконцентрироваться на том, что читает.

Спустя пару тщетных попыток она, глубоко вздыхая, захлопнула книгу и схватила лежащую на полу сумку — война войной, а дела в парфюмерной лавке, насквозь пропахшей разными маслами для духов, никто не отменял.

Неутоленная тяга к независимости и бурной жизни, чувство неполноценности из-за подавляемых годами желаний вполне предсказуемо смешались со страхом за отца, который тоже мог быть задействован во всей этой суматохе.

В очередную бессонную ночь, она зашла на кухню, чтобы попить, и к собственному удивлению увидела родителей, непривычно серьезно сидящих за столом с каким-то письмом в руках и с раскрытыми на полу чемоданами.

Мистер Латур, заприметив дочь, оживился, но под грозным взглядом жены неловко кашлянул, начав с серьезным видом протирать стекла очков:

— Милая, — проворковала мать, — мы с твоим отцом единогласно решили, что оставаться в городе и дальше для тебя будет опасно, поэтому, пока все не уладится, поживешь у моих родственников в провинции, благо, они великодушно согласились принять тебя у себя.

— Но… — Мелинда хотела сказать что-то в свою защиту, но была перебита.

— Это не обсуждается, — безапелляционно отрезала Юджиния, выходя из-за стола, — завтра утром нужно выезжать, поэтому настоятельно рекомендую тебе лечь спать.

Девушка возмущенно сжала ладони, до боли впиваясь ногтями в кожу, чтобы успокоиться, и, не говоря больше ни слова, вышла из комнаты, возмущенная тем, что ее воспринимают только, как вещь, которой можно распоряжаться направо и налево, забывая, что она тоже имеет право на выражение своего мнения.

А что, если эта поездка поможет, наконец, доказать, что она совершенно не такая беспомощная, как всем кажется, и избавиться от вечной опеки?

Несмотря на мимолетное воодушевление, ощущение, что родителей ждет верная погибель, никак не хотело исчезать, поэтому забытье пришло лишь на рассвете.

Прощание на станции далось тяжелее, чем Мелинда предполагала: Юджиния выглядела очень напряженной и постоянно оглядывалась по сторонам, поэтому объятия вышли не такими чувственными, какими могли бы быть, а вот Винсент, расчувствовавшись, ненароком утер уголок глаза, и, горячо прижал дочь к себе, подбадривающе похлопав по спине:

— Ничего, свидимся еще обязательно.

Сопротивляясь подступающему к горлу комку, девушка попыталась выдавить из себя жалкое подобие улыбки и поспешила запрыгнуть на ступеньки отходящего трамвая, размахивая платком до того, пока фигуры родителей не скрылись вдалеке окончательно.