закрой свои глаза, скоро все закончится

…

я на самом деле очень хочу спать

но я не могу

спокойной ночи

bo en - my time

В комнате холодно. Санс думает, что он забыл закрыть окно на ночь, и все помещение промерзло. Надо подняться с матраса и исправить это, но выбираться из-под теплого одеяла в ледяной воздух не хочется, поэтому он прижимает колени к груди и сворачивается калачиком, дышит на ладони, пытаясь согреться от своего же тела. Не получается. Холод пробирается сквозь тонкие щели между одеялом и матрасом, забирается ему под кожу, заставляя табунами бегать мурашки.

Санс зажмуривает глаза и пытается игнорировать это. Где-то он слышал, что мороз помогает заснуть.

Не получается.

Он переворачивается на спину и сдается перед холодом, позволяя его окутать себя окончательно. Над головой висит потухнувшая лампочка. Она уже давно перегорела. Санс не зажигает свет в своей комнате, да и в целом почти не появляется здесь, возвращаясь сюда только на ночь, чтобы упасть на пол и забыться сном. Сейчас, лежа на спине, он рассматривает очертания этой лампочки над своей головой.

Пора бы вывинтить ее и сдать на переработку Альфис. Больше пользы принесет, чем просто вися тут без дела.

Наконец Санс замерзает настолько, что его начинает клонить сон. Перед глазами начинает появляться туманная дымка, он блаженно улыбается, проваливаясь в дрему…

- Санс!

Он подскакивает на кровати, сжимая одеяло в ладонях и судорожно оглядываясь по сторонам.

Никого.

Да и кто в такое время может его звать? Альфис и Гастер бы позвонили на телефон, Папайрус блаженно храпит за стеной… Такие шутки разума ему никогда не нравились.

Он кладет было голову обратно на подушку, готовый снова погрузиться в блаженную дрему, но вот снова…

- Санс!

Голос подозрительно знакомый, но это явно не Папайрус. Он не может быть отцовским, и не принадлежит никому из лаборатории. Санс начинает беспокойно ворочаться под одеялом.

- Иди сюда!

Санс не хочет слушаться. Голос звучит как-то нехорошо. Неправильно.

Но его тело противоречит его же желанием, и он медленно поднимается с кровати, откидывая одеяло и засовывая ноги в розовые тапочки. Куртку он стягивает с вешалки, набрасывая на плечи, и приоткрывает скрипучую дверь, выходя в коридор. Что-то неудержимо тянет его вперед, и ему хочется следовать на зов также сильно, как хочется остаться дома и заткнуть уши пальцами, чтобы его не слышать.

Короткий путь прокладывается сам собой. Первая ступенька превращается в пятую, а шестая – в шуршащую под ногами траву Ватерфолла. Тишина дома преобразуется в журчание воды и шепот эхо-цветов вокруг. Санс растерянно моргает, оглядываясь вокруг.

Он стоит в камышовом поле, почему-то босой и без куртки – по дороге он каким-то образом растерял половину одежды. Свежесть влажного воздуха каплями оседает на его одежде, и ноги холодит сырая почва.

- Санс! – голос не унимается.

Если пойти прямо по дороге, а затем повернуть налево, можно дойти до дома Чары. Сансу не хочется следовать по этому пути, но он почему-то все равно идет.

Обычно успокаивающая атмосфера Ватерфолла сейчас кажется странно тревожной, и эхо-цветы, качающиеся то там, то тут, навевают какую-то жуть. Санс останавливается пару раз, пытаясь разобрать, что они шепчут, но он слышит лишь непонятное бормотание, которое никак не складывается в отдельные слова.

Голос продолжает его звать, становясь то громче, то тише, и Сансу хочется достать откуда-нибудь какой-нибудь пульт и выключить звук, или проткнуть себе барабанные перепонки, чтобы не слышать его, и чем ближе он к дому Чары, тем сильнее это желание. В какой-то момент Санс резко останавливается, безумно вертя головой в поисках палки поострее, но что-то будто хватает его за шиворот и заставляет идти дальше. Он доходит до конца камышового поля, ненароком наступает лужу и выходит на широкую дорогу, оставляя мокрые следы на земле. Они загадочно блестят в свете пещеры.

Санс думает, что происходящее слишком похоже на сон. Он поеживается от холода, хочет очутиться у себя дома в теплой кровати, а лучше – забраться к Папайрусу под одеяло, чтобы прижаться к нему и согреться, и неважно, что брат удивится такой внезапной нежности, но сейчас он может только брести вперед, к показывающемуся за поворотом чариному дому. Он продолжает идти, несмотря на то, что вся его сущность буквально вопит о том, что нужно повернуться и идти, и сердце заходится в бешеной тревоге.

Но голос его зовет, и он не может ослушаться.

Чара его зовет.

В каком-то сюрреалистичном состоянии он доходит до калитки и кладет онемевшие пальцы на забор. Делает небольшое усилие, толкая вперед – калитка со скрипом открывается.

Голос в его голове доходит до пика своей громкости и внезапно прерывается, также резко, как и появился, уступая место тишине.

Тишина не абсолютная, прерываемая все тем же шелестом травы и шепотом эхо-цветов, но Сансу хочется, чтобы сейчас они замолчали. Какое-то древнее, естественное чутье кричит в нем о том, что надо разворачиваться и бежать домой, не оглядываясь и никогда не возвращаясь, и сейчас, когда голос утих, он даже, кажется, в состоянии это сделать, но почему-то Санс продолжает идти.

В прудике около дома одиноко покачивается на крохотных волнах, создаваемых сквозняком, резиновая уточка. На скамейке валяется нож и разрезанное им напополам крабовое яблоко. Картина достаточно безмятежная… если бы не приоткрытая дверь в дом.

Сансу кажется, что его ноги стала покрывать какая-то вязкая субстанция, которая замедляет его несколько в раз. Похоже на ощущение, когда пытаешься бегать во сне; дорога до двери в чарин дом заняла, кажется, целую вечность. Но когда Сансу наконец удается преодолеть расстояние и, задержав дыхание, заглянуть внутрь, он никого там не находит. Пустая, разобранная кровать, раскинутые по полу вещи, зачирканные карандашом страницы из скетчбука на столе. Чары нет, и, судя по всему, нет уже несколько часов - дом сильно промерз, значит, дверь открыта уже несколько часов как.

Сансу нужно обойти дом.

Он не хочет туда идти.

Он не знает, почему, но у него есть отчетливое ощущение, что весь мир развалится на кусочки, если он заглянет на задний двор.

Он идет

С каждым шагом Санс передвигается все медленнее и медленнее, и трава шелестит все тише, а цветы говорят все разборчивее, пока наконец до поворота не остается совсем чуть-чуть, и он наконец отчетливо слышит:

- Это твоя вина.

Санс делает последний шаг, и мир перестает иметь какой-либо смысл в этот момент.

Ему хочется упасть на колени, заткнуть себе уши, закрыть глаза и закричать, разрывая голосовые связки, а потом расцарапать себе грудь и кататься по земле, оставляя себе синяки, лишь бы перекрыть болью то, что сейчас он испытывает, видя, как Чара качается над землей.

Пальцы голых ног слегка касаются высокой травы. Ногти неаккуратно подстрижены, местами следы явного переусердствования – рядом с ногтем видны царапины от ножниц. От бедер до щиколоток натянуты все те же привычные коричневые брюки, которым явно требовалась стирка и штопка – то тут, то там виднелись потертости. Свитер, напротив, на удивление чистый. Нерасчесанные, спутанные волосы неаккуратно спускаются на бледное лицо, не давая увидеть выражение, навечно отпечатавшееся на нем. Сквозь пряди лишь виднеется один закатившийся глаз.

К горлу подступает тошнота, и Санс истерично всхлипывает, не в силах отвести взгляд. В его голове снова и снова проносятся картинки, как это могло быть – как Чара поднимается на один из самых твердых суков возвышающегося над ее домом дуба, затягивает покрепче веревку на ветке, проворачивает ее же вокруг своей шеи…

Санса обильно рвет в ближайший куст. Он дрожащими пальцами впивается в землю, выплевывая все, что было в его желудке.

- Почему…

Все плывет перед глазами, когда Санс с трудом оборачивается.

Азриэль стоит в нескольких шагах от него, в ужасе вперившись взглядом в качающийся на пещерном ветру труп Чары. Его уголки губ мелко подрагивают. Затем он смотрит на Санса, и тот читает дикую смесь отчаяния и ненависти в его глазах.

- Почему ты так поступил с ней?

К горлу подступает еще один приступ тошноты, и Санс зажмуривается, сглатывая. Он хочет открыть глаза и оказаться дома, но снова видит перед собой Азриэля. Мир качается перед глазами, и он не может сопоставить два и два - почему он видит перед собой давно погибшего монстра.

- я ничего с ней не делал, - сжав зубы, дрожа, отвечает Санс.

«я схожу с ума».

- Нет, - Азриэля начинает бить крупная дрожь. – Это ты. Это ты заставил ее совершить такое. Почему… Почему, Санс?

Он начинает плакать навзрыд, и от этого становится хуже, чем от непрекращающейся рвоты. Слезы текут ручьем по пушистой мордочке, в какой-то момент окрашиваясь в багровый.

- Почему ты ее убил? П о ч е м у?

Рот Азриэля, раскрываясь до необъятного, превращается в безобразное кровавое месиво, и он начинает кричать. Уши Санса разрываются от боли, он снова падает на землю, затыкая их ладонями, мир начинает заваливаться на бок, краем глаза он снова видит Чару, но теперь - ее лицо: закатившиеся глаза, посиневшие губы, веревка, затянувшаяся вокруг шеи...

И просыпается в холодном поту у себя дома.

Его трясет так сильно, что он не может толком вытереть выступившие капли со лба, а к горлу вновь подступает тошнота, и он мелко-мелко сглатывает, борясь с желанием заблевать пол. Он благодарит самого себя за то, что так и не закрыл окно на ночь, потому что его бы точно вывернуло, если бы в комнате было душно.

Такое состояние последний раз он испытывал… во время последнего перезапуска. Это похоже на выныривание из воды, когда кажется, что спасения нет, и ты вот-вот задохнешься, но высшие силы милуются над тобой, и ты остаешься живым. Все, что ты испытываешь до этого, теперь кажется безумно похожим на реальность, но все-таки сном. В какой-то момент Сансу приходит в голову сумасшедшая мысль, и он подскакивает, чуть ли не впечатываясь в стену, а затем с облегчением переводит дух - пятно от кетчупа все еще там. Не перезапуск. Да и не могло это быть реальностью, осознает он уже чуть позже.

Ведь Азриэль мертв, и Фриск не сумела его воскресить. Сансу всегда казалось, что это какая-то мерзкая ирония. Ребенок, который больше всего заслуживал спасения, так и не получил его.

Чара наверняка думает также.

Чара…

Перед глазами вновь встает до боли реалистичное болтающееся на ветру тело. Одежда, надетая на Чаре, была ее повседневной, и от этого эта картина выглядела еще более жуткой. Удивительно, как сознанию удалось с такой удивительной точностью изобразить это?

И Санса пронзает болезненная догадка.

Он колеблется какое-то время, а затем срывается с места к двери. Рука тянется к месту, где всегда висит его куртка, но хватает только воздух, и Санс запоздало понимает, что она все еще у Чары.

Что ж, это его оправдание, если она спросит, зачем он пришел.

Если еще будет, кому спрашивать.

Стараясь не думать о худшем, Санс сбегает по лестнице, не беспокоясь о том, что топотом разбудит Папайруса, и выбегает на улицу. Его тут же обдает освежающим морозом. Коротким путем он воспользуется чуть позже: сейчас ему нужно пройтись, охладить свою голову.

***

До дома Чары остается совсем немного, когда тревога усиливается, и Санс чувствует, как болезненно скручивает от нее живот.

У него никогда не было проблем с нервами. Скорее, склонность к депрессии и апатии, скрываемая за миллионами слоев иронии; частые кошмары, в которых чаще всего на его глазах убивают всех его родных или отец падает в пропасть; но, сколько Санс себя помнит, он никогда не переживал на пустом месте. Если он просыпается после плохого сна, он тут же себя успокаивает, что это все было не по-настоящему.

И также – с перезапусками. Ведь никто, кроме него, Чары, Фриск и отца не помнит о предыдущих таймлайнах. Значит, по сути, для большинства они нереальны?

Нет никаких оснований думать, что сейчас он найдет Чару качающейся на дереве, но какая-то странная уверенность в этом засела в его нутре, заставляя волны тревоги подниматься все выше и выше.

И страннее всего было вот что: почему его это вообще беспокоит?

Санс знает, почему.

(потому что ужаснее всего на свете сейчас было вновь обнаружить ее мертвой и осознать свое бессилие, что он не смог ее спасти в очередной раз, и что на этот раз уже точно ничего нельзя вернуть)

Но он старается об этом не думать.

Калитка закрыта на щеколду, и в этом нет никакого смысла, потому что высота забора достигает максимум середины груди. Санс, оперевшись на деревяшку, легко перепрыгивает, опускаясь на примятую траву двора. Здесь по-прежнему пахнет спокойствием и безмятежностью, эхо-цветы молчат, дверь в дом закрыта, а на скамейке нет ни яблока, ни ножа. Единственным совпадением со сном является игрушка утки, застывшая посередине прудика, но этого хватает, чтобы тревога накинулась на Санса с новой силой.

Он не пытается зайти в дом и идет сразу за него, во внутренний двор, чтобы не оттягивать страшный момент – в этот момент уверенность найти Чару мертвой достигает своего пика. Дыхание учащается, к горлу снова подступает комок рвоты, и Санс уже практически бежит, спотыкаясь и сминая цветы под собой, он заворачивает за угол…

На мгновение перед глазами что-то вспыхивает, и он на самом деле видит картину, повторяющую его сон – мертвая тишина, мрачные отблески пещеры, трава, обвивающая свисающие ноги…

Санс моргает.

Ничего нет.

Перед его глазами – двор, который явно давно никто не посещал: весь поросший травой, с облезшей краской на заборе и покрытой мхом скамейкой. Высокий дуб оказывается не таким уж и высоким. И никого висящего на нем нет.

Тревога, комом скопившаяся в груди, наконец находит выход, и Санса уже по-настоящему рвет, и одновременно со спазмами желудка он чувствует небывалое облегчение.

«все-таки сон».

Когда он поднимается, вытирая грязные губы тыльной стороной ладони, перед его глазами снова появляется этот дуб. Санс думает, что он даже сейчас все равно выглядит как-то тревожно, и свисающие ветви действительно напоминают… что-то плохое.

Он злится.

На себя, что вскочил ни свет ни заря и понесся на край света из-за какого-то сновидения, на собственное подсознание, что подсовывает ему такие шутки, на Чару, которая заставляет его чувствовать себя таким образом, но больше всего – на это проклятое дерево, которое стоит здесь, все такое из себя раскидистое и жуткое, провоцируя на… на что-то плохое…

Санс не успевает больше ничего подумать. Его пальцы будто щелкают сами собой.

Он медленно подходит к месту, где только что возвышался дуб, которому, вероятно, стукнуло пару сотен лет. Вместо него остались лишь торчащие из земли корни да горстка пепла, оставшегося после воздействия гастер-бластеров.

Санс думает, что у него, вероятно, проблемы с гневом.

Он медленно бредет обратно по траве, примятой им же, когда он в панике бежал. Сейчас это все кажется таким глупым. Сансу даже не хочется думать о причинах своего поведения. Ответы ему не понравятся.

Истерика высосала из него все силы, и у него нет энергии, чтобы воспользоваться коротким путем. Решение приходит к нему в голову само собой – возможно, не самое лучшее, но ни на что другое у Санса нет сил. Он заворачивает за угол дома, поднимается по ступенькам, еле передвигая ноги, и толкает плечом дверь. Та со скрипом открывается.

Свет озаряет комнату, до этого окутанную полумраком. Окна плотно зашторены, чтобы не мешать спать; кухонный стол выглядит так, будто им не пользовались уже достаточно давно; часы показывают три ночи.

Из-под сансовой куртки, лежащей на письменном столе, выглядывают скетчбук, горстка карандашей, кластер каких-то таблеток и плитка шоколада со следами укусов. Рядом – кровать. Санс прикрывает за собой дверь и подходит ближе.

Во сне Чара выглядит безмятежно. Волосы падают ей на лицо, едва не попадая в приоткрытый рот, из носа доносится забавное сопение. Краешек губы испачкан в шоколаде. Санс застывает с поднятой рукой, понимая, что только что хотел его вытереть.

Это последняя четкая мысль, которую он успел подумать, прежде чем опуститься на пол, подложить под себя свою куртку и отрубиться прямо на деревянных досках.

Ему снится мать.

Это странно, потому что в последний раз он думал о ней очень, очень давно. Мать он почти не помнил: она умерла, когда ему было пять лет, а Папайрусу и того меньше.

Очертания ее лица со временем забылись, стерлись в памяти. С ним остаются только отголоски прикосновений ее нежных рук, поцелуев в лоб и звуков ее смеха. А еще то, как она ласково его называла «Санси».

Где-то на чердаке их дома лежит портрет в рамке их якобы образцовой семьи: хмурый, как всегда, отец, мать, держащая на руках недавно родившегося Папайруса, и Санс, несмело улыбающийся в камеру. После маминой смерти Гастер эту фотографию, как и все остальные с ней, убрал, будто хотел забыть, что она вообще существовала.

Будто хотел справиться с болью утраты.

И еще, наверное, с чувством вины.

Во сне мама улыбается, и сквозь туманную дымку забвения проступают черты ее лица: какие-то угловатые, острые, тем не менее складывающиеся в какую-то единую гармоничную картину. Ее руки гладят Санса по лицу, а губы смыкаются и размыкаются, будто она что-то говорит, но, как Санс ни старался – ничего не слышал. Наверное, ее голос он окончательно забыл.

Санс думает, что она на него похожа.

В такой мере, в которой человек может походить на монстра.

Когда он просыпается, то видит, что шторы раздвинуты, позволяя пещерному свету кристаллов осветить комнату. Он всегда удивлялся тому, как эти, казалось бы, обычные камни (хоть и пропитанные магией) умудрялись светить ярче уличных фонарей, каким-то образом еще и становясь тусклее в ночное время и ярче – днем. Вероятно, к этому в свое время приложил руку его отец, а может, они являются такими сами по себе.

Потолок у Чары дома обшарпанный, с него осыпается штукатурка, и ему, как и всему домику, требуется ремонт. Но почему-то он выглядит уютнее, чем у Санса в комнате. Может, дело в освещении? Или… компании, в которой он провел ночь?

Санс внезапно понимает, что выспался, и это очень странно, потому что доски под ним достаточно твердые, и куртка не особо их смягчила. Да и в комнате достаточно прохладно. Возможно, даже холоднее, чем у него дома – из-за влажности воздуха.

Он слышит шевеление на кровати над ним, и через несколько секунд с нее свешивается копна волос, за которыми показывается лицо Чары. Она сонно смотрит на него, не говоря ни слова, а он смотрит в ответ.

Так проходит некоторое время.

Они не отводят взгляда друг от друга, и на лице Чары нельзя прочесть удивление – только какое-то спокойное умиротворение и… смирение с обстоятельствами? Словно она ожидала проснуться и увидеть Санса, лежащего возле ее кровати.

Санс думает, что ему так спокойно, что он мог бы лежать так целую вечность. В этот момент ничего не казалось лучше твердых досок, холодящих спину, под ним, заливающего комнату света и свисающих над ним волос, щекотавших его лицо.

Первой, кто нарушает молчание, становится Чара.

- Ждешь, пока что-нибудь не произошло?

Санс пожимает плечами.

- скорее, ничего не жду.

- И каково тебе?

- что?

- Ничего не ждать?

- приятно. лучше, чем чего-то плохого.

Свисающая голова пропадает – Чара отползает на другой край кровати, явно пытаясь осмыслить происходящее.

- Ты вломился в мой дом, - после недолгой паузы произносит она.

- я не вломился. дверь была открыта.

- Ну, это все меняет, - Санс видит, как она подползает обратно, принимает сидячее положение и опускает ноги на пол. На ее лице нет ни капли страха или удивления. Скорее… любопытство.

Краем глаза Санс замечает торчащую из-под подушки рукоять ножа. Он тут же отводит взгляд.

Чара поднимает себя с кровати, оказываясь смотрящей на незваного гостя сверху вниз. Она переступает его, будто бы он – просто предмет мебели, и бредет к маленькой двери в углу комнаты, ведущей в маленькую каморку, исполняющей роль ванной и туалета одновременно. Она исчезает из поля зрения, и спустя несколько секунд начинает приглушенно звучать вода, текущая, скорее всего, из умывальника.

Санс поднимается с пола и только сейчас понимает, как сильно у него затекло тело – все же он не привык спать на настолько твердой поверхности. Живот начинает урчать от голода – явно стоит чем-то перекусить, учитывая, что вчерашний ужин теперь покоится где-то на заднем дворе Чары. Санс открывает кухонные шкафчики в поисках еды, но находит там только плитки горького шоколада и крабовые яблоки, некоторые из которых явно уже не пригодны к еде. Он думает, что у Чары с такой диетой наверняка проблемы с пищеварением.

Он опускается на кровать и прячет нож поглубже под подушку, чтобы тот не маячил перед глазами. Пока Чара умывается, он заправляет постель, смахивает крошки от шоколада с письменного стола, пытаясь этим будто извиниться за свое внезапное вторжение, и внезапно его взгляд падает на скетчбук. Смотреть в чужие вещи, вообще-то, не очень вежливо, но…

На странице, на которой был открыт альбом, изображена невероятно детализировано прорисованная ладонь. На пальцы надето несколько перстней с крупными, необработанными камнями, запястье, на котором виднеются глубокие порезы, сжимает рука явно другого человека, будто пытаясь так остановить кровь. Сансу становится не по себе от этого изображения.

За его спиной слышится шум открываемой двери, и он поспешно отворачивается от рисунка, делая вид, что он страшно увлечен рассматриванием вида из окна. В нем он видит отражение Чары, которая пальцами расчесывает волосы, которым, очевидно, это никак не помогает.

- Так может, объяснишь, почему ты заявился ко мне посреди ночи и завалился спать у меня рядом с кроватью, как собака?

Санс игнорирует очевидное оскорбление. Да и сам вопрос он игнорирует.

- красиво у тебя тут, - он кивает на водопад, вид на который открывается из окна. – уютно.

Чара пожимает плечами.

- Со временем приедается, - она раздраженно морщится, когда палец застревает в спутанной копне. – Ватерфолл очень однообразный. Одни камни да камыши.

- тебе такое не нравится?

- Мне в этой жизни вообще мало что нравится, - поступает честный ответ.

Санс думает про рисунок, затем про свой сон.

- как думаешь, насколько будет странным, если я скажу, что останусь у тебя на неопределенное время?

Чара непонимающе смотрит на него, приподняв вопросительно бровь.

- На двенадцать из десяти.

Ну, она имеет право на свое мнение. Не то, чтобы это на что-то влияло, конечно…

***

После того, как исчез дуб, задний дворик стал казаться больше в несколько раз. Видимо, это дерево действительно было… объемным.

Чара задумчиво смотрит на расширившуюся полянку, почесывая затылок, и Санс стоит у нее за спиной, принимая максимально невиновный вид.

- Возможно, я схожу с ума, - медленно произносит она, - но тут определенно росло раньше дерево.

- ну, человеческий мозг способен подменять одни воспоминания на другие, - как ни в чем не бывало отвечает Санс. – может, ты путаешь с каким-то другим местом, где раньше рос дуб.

- Я не говорила, что это был именно дуб.

Вот черт.

Чара медленно поворачивается к Сансу, скрещивая руки на груди. Тот заискивающе улыбается. Это все похоже на сцену из ситкома.

- Куда ты дел мое дерево?

Санс думает, что проще выдумать сумасшедшую историю про похищение дуба инопланетянами, чем сказать, что было на самом деле. Говорить правду – тяжело, и самое неприятное – оголять перед Чарой свои слабости.

И признаваться ей и себе, что она одна из них. И это хуже, чем стоять голым перед толпой монстров, демонстрируя все вещи, которые на публику обычно показывать не принято, потому что голые тела можно увидеть в порножурналах, а здесь… здесь хуже.

Здесь выворачивание себя наизнанку, здесь правда о том, что «я хочу тебя убить» превратилось в «я не хочу, чтобы ты умирала».

Здесь, на поляне под шепот эхо-цветов, Санс в очередной раз сыпет соль на старые раны.

- мне приснилось, что ты повесилась на нем. я не хотел, чтобы это стало реальностью.

Он думает, что она придет в ярость, сильно расстроится или просто развернется и уйдет его; может даже бросит в него нож, потребовав, чтобы он ушел с глаз долой. Кто знает, может, это было какое-то очень важное дерево, связанное с какими-то важными воспоминаниями.

Но она только фыркает, вызывая удивление у Санса от такой реакции.

- Ты такой тупой. Ты же в курсе, что тут деревьев полно? Если захочу, повешусь на любом из них.

Санс хлопает глазами несколько секунд, обрабатывая, что только что произошло, а затем расплывается в какой-то дурацкой (как ему кажется) ухмылке:

- долгая же мне работа еще предстоит, - и видит, как Чара давит улыбку.

Она проходит вглубь дворика, вороша носком ботинка траву, и опускается на пенек, бывший когда-то дубом, специально оставляя немного места – безмолвное приглашение. Санс медлит несколько секунд, прежде чем быстро сократить расстояние между ними и плюхнуться рядом с ней.

Они сидят так какое-то время, молча наблюдая, как качаются эхо-цветы, пересказывая друг другу очередной какой-то секрет; как льется вода со стен пещер; как чирикает свившая на крыше дома птица.

- Жаль на самом деле, - наконец заговаривает Чара, положив подбородок себе на колени. – Я хотела сделать на нем качели.

- правда?

- Нет. Но сейчас подумала, что было бы здорово.

Сознание Санса рисует картину, как они вдвоем, как пожилая пара, разместились на дачных качелях – мягких, широких, ломающихся, если на них слишком сильно раскачаться. Ему становится неловко от таких мыслей. Но какая-то часть него, по правде говоря, была бы не против…

- сходим к Гриллби? я проголодался, а у тебя дома ничего нет.

Санс предлагает больше из вежливости.

Она все равно откажется. С чего бы ей соглашаться? Он без спросу вошел в ее дом, пока она спала, заблевал ей двор, сжег ее дуб…

- Если я откажусь, ты же все равно не уйдешь, правильно? – Чара косится на него, прикусывая костяшку пальца.

- не-а.

Она горестно вздыхает, принимая поражение.

- Хорошо. Давай.