День или ночь — непонятно, тут никогда нельзя разобрать. Метет так, что и в вытянутой руке ничего не разглядишь, воющий ветер с нещадным снегом обгладывает лицо и не позволяет даже открыть глаза, приходится защищаться ладонями, которые уже отказываются слушаться, как и утопающие в сугробах ноги. Тело дрожит от холода так, словно его обладателя заключил в плену нечеловеческий тремор, а губы посинели до такой степени, что уже и живыми-то не казались. Он сам был, будто неживой, двигался в неведомом направлении, искал непонятно что и пытался что-то разглядеть в снежной буре.

Голос пропал еще, наверное, час назад, во всяком случае, казалось, что именно столько блуждающий не в силах воспользоваться им. Из горла доносится только хрипение, удача — если вырвется шепот, но и тот захлебнется колючими снежинками, заставив хозяина закашляться. Да и кого звать-то? Сколько он плутает в белом лабиринте, еще ни разу не набрел ни на одного человека. Да что там человека, даже животное или деревья не попадались на пути. Веки постепенно тяжелели от усталости и осевшего на ресницах снега, еще немного и можно будет засыпать вечным сном. Дыхание от каждого мерзлого порыва перехватывает, порой, чтобы сделать вдох, приходится отворачиваться, но сейчас на такое простое действие не хватает силенок. Он не чувствует своих рук по самые локти, и ноги онемели так, что колени еле-еле гнутся, скрипя суставами и ломая взбирающийся вверх лед.

Снег заполоняет все вокруг, потому и не видно на небе ни луны, ни солнечного диска, ни очертаний окрестностей, все кругом белое. Где-то неподалеку завывание ветра сменяется чем-то другим. Звук не такой надоедающий, но наоборот пугающий своей неизвестностью и догадками. Дробный треск вечных айсбергов заставляет оцепенеть и прислушаться. Трескается совсем рядом, рукой подать, и он идет к источнику звука. С каждым непосильным шагом ноги подкашиваются, неуклюже утопают в снегу, угрожая так и остаться на одном месте, но он идет. Треск становится отчетливее, точно прямо перед глазами должны расстилаться последствия звуков, но нет ничего. Он оглядываться по сторонам, пряча и подставляя лицо для новых укусов, и продолжает искать. До тех пор пока не слышит, как из дробного треск превращается в жуткий и пугающий, в какой-то костяной, сказал бы он, если бы мог. А затем преображается в звон, в бьющееся стекло, разлетающееся вслед за ветром, оставляя на месте ледяного изваяния лишь острые обрубки.

Как хорошо, что он этого не видит за бурей, и жаль, что слух уловил остальное, ведь рядом по-прежнему ничего и никого нет. Но вот еще какой-то звук, отличающийся от ранних. Он ему всегда нравился, хоть и часто причинял боль, а сейчас вселяет тревогу в юное сердце. Скрип стягивающейся корки льда, что никогда не выпускает из своих объятий. Он поворачивает голову и, наконец-то, видит размытый силуэт, такой же ссутуленный и словно осевший на колени, сейчас упадет. Заблудший из последних сил рвется к человеку. За все время, проведенное в белом плену, это первый человек, попавшийся на глаза, и, доковыляв до него, он хватается за удачно подставленные плечи. Незнакомец напротив не шевелится, а кожа тех плеч не отзывается жизнью. Очередная ледяная статуя, которая скоро превратится в трескающийся и звенящий лед. Повиснув на ней, путник понимает, что кроме него живых здесь не будет, а может в дальнейшем и его ждет такая же судьба — разлететься в осколки. Но стоит лишь поднять глаза, рассмотреть лицо, и отчаяние с грустью сменяются запоздалым ужасом. Глаза расширяются, а путник падает в снег, узнав в незнакомце родные черты и стеклянные глаза. И это тело, как и все остальные, разбивается на кусочки и уносится, теряясь в белой мгле.

— Просыпайся! — настойчивый голос приказывает подчиниться, и малец, распахивая глаза, цепляется за держащие его руки.

— Би-Хан! — Лиенг не сразу понимает, кто перед ним, но, рассмотрев лицо брата, бросается к нему в объятия, утыкаясь носом в плечо.

— Спокойно, все хорошо. Снова кошмары, да? — возня на плече, означающая кивок, сказала все сама. Руки младшего брата сильнее сжали форму, а голубые глаза замерли, уставившись в одну точку. — Они же прекращались. Что снилось на этот раз?

— Все то же самое. Пустошь, лед, все вокруг белое… Би-Хан, ты же не уйдешь? — мальчик посмотрел на старшего так, будто искал в его лице схожести с человеком из сна. Несомненно, то был его брат, но сейчас он не выглядит таким… мертвым. — Не превратишься в лед, как в кошмаре?!

— Нет, что еще за глупости? Это всего-навсего плохой сон, тут нечего бояться, — он отстраняется от Куая и проводит рукой по его растрепавшимся волосам. — Спать ложиться нет смысла, уже рассвело. Через пять минут пойдем дальше, готовься.

Подобные сновидения не часто мучали детскую голову, но всякий раз, когда они приходили, Би-Хан просыпался от бормотания младшего брата. Чаще всего он слышал свое имя, мальчик, неустанно звал его или спрашивал, где же он? А уже после все, что находилось в пределах досягаемости рук, стремительно замерзало. Если до обморожения Би-Хан слушал, о чем говорил Лиенг, то после него подрывался с кровати, подбегал к Куаю и будил. Мальчик просыпался, а корка льда с пробуждением тут же останавливалась и медленно таяла. Самое интересное то, что руки маленького криоманта в такие моменты не отзывались стягивающей болью, только приятное покалывание инея ощущалось на ладонях.

После месячной тренировки на местности ученикам дают день отдыха, и сейчас, лежа на кровати в своей комнате, Би-Хан не мог избавиться от навязчивой мысли о странном сне Куая. Почему они то прекращаются, то снова приходят? Почему их содержание всегда одинаковое? Изредка добавляются какие-то новые фрагменты, но сути они не меняют. Только о какой сути может идти речь, когда оба не понимают от слова ничего? Белая ловушка, чертовы ледяные статуи, вечный холод… что это за хрень такая?

Размышления о некой странности Лиенга в последнее время сменялись собственными воспоминаниями. Он вновь прокручивал в голове моменты, когда стихия заставляла его трястись от холода, иногда даже так, что он не хотел и шевелиться, сжимаясь в комок. От таких картинок из детства его лицо искажалось в чувстве неприязни, а ногти оставляли следы на ладонях. То был последний год, когда они жили с матерью. Хан до сих пор помнит ее лицо, женские черты не растворяются в памяти благодаря фотографии, на которой запечатлена вся семья. Он удачно прибрал ее к рукам в день, когда отец оповестил его не самой хорошей новостью. Они уедут из Америки, оставят маму одну и никогда больше ее не увидят. После отцовских слов Хан взбунтовался и впервые накричал на него. Тогда же он и удостоился первого урока будущего воина: никогда не смей идти против приказа.

Старший брат долго любовался красным отпечатком на щеке, к нему пришло озарение, что вся та армейская дисциплина, по которой отец учил его боевому искусству, не просто строгость и серьезнейший подход к делу, а именно характер и метод обучения. Все, что было раньше, только цветочки в сравнении с тем, что ждет впереди. Тем же вечером Хан и стащил из альбома фотографию, надежно припрятав у себя в одежде, а маме наплел какую-то чушь об отметине на щеке. «Да мы с друзьями на улице мяч гоняли, вот и прилетело» — что-то в этом роде. Кажется.

Не выдержав натиска накативших воспоминаний, Би-Хан резко поднялся с кровати, отодвинул рядом стоящую тумбу, достав из нее хорошо заточенный миниатюрный кинжал, и, подцепив одну дощечку у основания стены, аккуратно снял деревяшку. Это был его маленький тайник, в котором он прятал небольшую коробочку, а в ней хранил ту саму фотографию, и больше ничего. Поднявшись с колен, парень опять опустился на свою постель, рассматривая фото. И каждый раз как первый. Мама здесь такая радостная, она обнимает своих сыновей, пока те дурачатся, дергая друг друга за волосы и уши. А дальше фотография обрывается самым безобразным образом. Хан ухмыльнулся, вспомнив, с каким наслаждением одной ночью сжигал ненавистный обрывок, и он с удовольствием повторял бы это снова и снова.

Мысли Би-Хана прервала внезапно скрипнувшая дверь, но парень не обернулся, зная, кто зашел в комнату. Куай всегда был тихоходом, чем пользовался в детстве и пугал брата своими внезапными появлениями, но тот быстро привык к шуткам хулигана. Матрац от веса чужого тела начал проминаться, и через оцарапанное плечо старшего выглянуло лицо Лиенга. Взгляд мальчика скользнул с фотографии на Хана, в глазах которого плескалась тоска. Куай тоже пытался вспомнить хоть что-то связанное с прошлой жизнью, но отпечатавшихся моментов было совсем немного, большую часть рассказывал брат.

— Мне бы хотелось снова увидеть ее.

К сожалению, это невыполнимое желание. После того, как попадаешь в Лин Куэй, ты должен навсегда забыть о существовавшей ранее жизни. Но Хан не хочет лишний раз вслух говорить об этом. Все и так все знают.

— Мне тоже. Помнишь наш уговор? Секрет…

— На сто лет, помню, — Куай закончил за братом незамысловатую фразу и смотрел, как тот вновь прячет фото в коробочку, а ее за дощечку. Вернув все на свои места, Би-Хан заметил, как Лиенг суетливо прошагал до своей кровати и как-то слишком уж торопливо и рассеяно стянул с ног сапоги, забравшись под одеяло. Еще и глаза прячет, что на него нашло?

— Рассказывай.

— Что? — мальчик даже еле заметно вздрогнул от громкого, но мягкого голоса.

— Не прикидывайся, и дураку понятно, что что-то не так. Я весь внимание, — парень подмял подушку удобнее и лег, не разрывая зрительного контакта. Однако малец не спешил отвечать, и лишь спустя несколько мгновений решился.

— Ты был сегодня на центральной площади?

— Нет. После обеда сразу сюда вернулся. А что там?

— Когда ты ушел, я услышал один интересный разговор. Ребята говорили о новичке, который очень сильно кое в чем провинился… — Лиенг, все это время смотревший на свои руки, бодро поднял голову, и, столкнувшись взглядом с такими же голубыми глазами, продолжил уже увереннее.

Со своей тренировки братья вернулись в первой половине дня, и помимо жуткой усталости их одолевал не менее сильный голод. До обеда оставалось около двух часов, поэтому, отчитавшись перед старшим воином об окончании своей миссии, оба вернулись в свою комнату и привели себя в подобающий вид, а Лиенг успел и вздремнуть немного. Время пролетело быстро, и вот уже удары в гонг созывают всех к обеду, а по пути к столовой ни старший, ни младший брат будто не замечают суеты и шепотков. Только получив свои порции, они немного встрепенулись и удивились. Бобы и тушеные овощи? У них там что, все припасы закончились что ли? Теперь учеников будут морить если не голодом, то какой-то травой? Впрочем, выслушивать претензии никто не собирался, не хочешь есть — уходи голодным.

Би-Хан быстро разделался с едой и поспешил вернуться обратно в комнату, оставив Куая одного разбираться с ненавистными ему грибами. Столько лет прошло, а он до сих пор не привык. А какие рожи младший корчил от одного только запаха кинзы, Хан даже не пытался в те моменты сдерживать смех. Как итог Куай остался воевать с овощами, а заодно и услышал разговор, как один новичок постарался и накосячил в кладовой.

— Из-за него мы сейчас давимся овощами, а могли бы сегодня и что-нибудь посытнее получить, — Сато, ровесник Лиенга, жаловался слишком громко для их небольшой компании, и криомант, услышав возмущения, не сдержал интереса.

— О чем ты говоришь? Что уже случилось?

Компания обратила внимание на нового собеседника и поспешила рассказать недавние события. К слову эти ребята были не из тех, кто не подпускает к себе одиночек или людей из других компашек, и в основном они вели себя тихо, но также по-тихому не прочь были и обсудить чьи-нибудь грешки и оплошности. Из-за своей простоты характера мальчишки по-быстрому и пересказали Куаю события последних дней.

— Так-то. Он до сих пор на площади стоит у столбов.

— Да, его при всех наказали. Два дня прошло, осталось еще пять.

— Если уж так интересно, можешь сам посмотреть, для этого его и оставили у всех на виду, — закончил Сато и вместе со всеми ушел из столовой.

У криоманта от таких новостей даже мурашки по спине пробежали, а за рассказом он не заметил, как опустошил свою тарелку. А ведь действительно интересно, кто такой безбашенный, что у него хватило смелости или глупости убить ученика? Да еще и провиант испортил. Покинув столовую, мальчик направился к центральной площади и, выйдя из-за ворот, его глаза сразу наткнулись на прикованного бедолагу. Да, именно такое первое впечатление сложилось об этом мальчишке: истерзанный, уставший, буквально повисший на цепях. Криоманту в голову закралась мысль о том, жив ли он еще? Подойдя ближе к столбу, Лиенг лучше рассмотрел раненый бок, а потом он нагнулся, пытаясь заглянуть в лицо. А привязанный мальчишка будто почувствовал на себе чье-то внимание и попытался одарить наблюдателя своим. Томаш еле-еле смог повернуть голову, но глаза не позволили ему рассмотреть гостя, лишь какие-то синие очертания одежды. В груди что-то мерзко отозвалось, ни этот первый, ни этот последний, демоненку еще долго сидеть здесь, и зрителей будет достаточно. Все же ему не все равно.

А Куай успел заметить направленный на него взгляд, правда надолго тот не задержался, и голова пленника снова поникла. Криомант собрался полностью оглядеть жертву и, зайдя за ее спину, отступил на несколько шагов. Спина полностью исполосована длинными ранами и перемазана кровавыми разводами, на кистях расползаются синяки от железных оков, а между лопатками красуется большой ожог, все еще сочащийся темноватой непонятной субстанцией. От такого зрелища Куай скривился так, будто прямо сейчас увидел, как приводят приговор в исполнение, и больше всего сознание будоражило страшное клеймо.

Эта отметина хорошо вцепилась в мозг Лиенга, ведь он смог увидеть ее на человеческой коже задолго до вступления в клан этого мальчишки, и даже знал, как подобные появляются, ведь у Би-Хана точно такая же на сердце. Мальчик не помнит причины, из-за которой все началось, но точно никогда не сможет забыть, как, оставшись с Ханом наедине, сам рыдал, прижимаясь к измученному брату, обнимая и размазывая по его щеке свои слезы. В тот вечер Лиенг не смог больше взглянуть на него. Он отворачивался или зажмуривался, чтобы в память не вгрызался настолько безразличный и пышущий ненавистью образ, но в то же время впервые примерял на себя роль старшего опекуна. В одночасье они поменялись местами. Оттого и жался к Би-Хану так неистово, немыми жестами говоря, что все будет нормально, что скоро все заживет, жалел и утешал его, уставшего до невозможности. На протяжении следующих нескольких дней Би-Хан почти не разговаривал ни с Куаем, ни с кем-либо еще, но задерживал на брате страшный пронизывающий взгляд. Хану приходилось очень тяжело.

Увидев на площади скованного и обессиленного мальчика, в груди что-то протяжно завыло, а в мозгу отдалось колкой болью, будоража в сознании тот самый вечер. Торопливо добираясь до комнаты, Лиенг задумался над тем, что он чувствовал, глядя на парнишку. Страх, жалость, сожаление. Что-то было в том взгляде, который бросили на криоманта, и это что-то отчаянно напоминало мольбу о помощи.

Лиенг рассказал Би-Хану о разговоре в столовой и о новичке. Его брат не удивился жестоким методам «воспитания». Правила есть правила. Исходя из рассказа, парень заслужил то, что получил. И сейчас лучше напомнить Куаю, что клан не то место, где можно делать все, что в голову взбредет.

— Послушай, ты уже долгое время в Лин Куэй и должен был привыкнуть к местным законам и понять их. Провинился — отвечай. Чем больше вина, тем жестче наказание. За убийство товарища он отвечает справедливой болью.

— В этом месте нет даже понятия о справедливости! — глаза младшего сверкнули презрением и напомнили Хану то, каким взглядом он всегда одаривал отца. Неужели Куай сейчас увидел сходство между Саб-Зиро и Би-Ханом?

— Ты прав. Знай, я тоже от всего этого не в восторге, но мы ничего не можем сделать, — тон старшего брата смягчился, и снова воцарилась тишина, но ненадолго. — Что-то еще?

— У него на спине такая же рана, как и у тебя.

Куай пару раз похлопал себя по груди, намекая Хану на его ожог. Он сразу изменился в лице после жестов мальчика. Зубы плотно сжались, губы подмялись и превратились в тонкую линию, брови насупились. Парень во всех красках запомнил тот вечер, ему казалось, что его вот-вот убьют в этой комнате. А что бы было потом с Лиенгом? То же самое? Би-Хан понимает, что тогдашняя борьба потрясла и младшего брата не меньше, чем его самого, и скорее всего рисунок отпечатался не только на теле, но и на неокрепшей психике. Может, когда Куай подрастет, он перестанет косить глаза, завидев ожог, и ему удастся избавиться от пережитой травмы.

— Отдыхай.

После короткого и холодного ответа Би-Хан вышел из комнаты, оставив брата одного. Он так и не вернулся до самого вечера, а Лиенг, казалось, не хотел оставлять их разговор без внимания.

***

Все болит, все изнывает, глаза застилает мутная пелена, а живот скручивается в голодном стоне. Томаша бросает то в жар, то в холод, отчего состояние с каждым днем ухудшается. Он здесь второй день торчит, и ему начинает казаться, что до конца этого тяжкого испытания он не доживет. Оно и правда, чего стоят одни только раны. За семь дней, что вперили ему за содеянное, к нему может прицепиться любая зараза. Увечья могут загноиться, пойдет заражение крови, обморожение конечностей и отеки. Но мальчонке-то откуда знать об этих проблемах, когда даже движение головы для него целый подвиг. Он чувствовал на себе любопытные и презрительные взгляды, тихие смешки и язвительные комментарии, и ото всей грязи, что обрушилась на него в виде ненужного внимания к своей персоне, хотелось убиться об этот самый столб. Чего же он мог натворить, чтобы так не угодить судьбе, и подвергаться физическим и моральным пыткам?

Шея совсем затекла, и опираться головой на левое плечо стало невыносимо. Придется снова обернуться лицом к площади и проходящим по ней членам клана. Но стоило Томашу пошевелиться, как он тут же пожалел об этом. Кандалы на запястьях, словно сильнее впились в плоть, и след от ожога незамедлительно напомнил о себе, рассыпая по спине огромные крупицы боли. Он словно каждый раз начинал затягиваться тонкой корочкой запекшейся крови, как при очередном движении она лопалась, и мышцы точно заново выжигали. Мальчик кряхтел и всхлипывал, чувствуя себя самым беспомощным созданием. А ведь Эненра обещал не бросать, говорил, что его сила всегда защитит, и никто не сможет ему навредить. Ну и где хоть часть правды тех слов?

Еще пять дней, надо кое-как продержаться. В Лин Куэй же не берут просто так, значит, Томаш не может откинуться здесь, так ничему не научившись и не узнав, на что же он способен. Надо загнать жалость к себе куда подальше и держаться, пусть у него нет сил, но умирать совсем не хочется. И убиваться он не станет. Другие пусть смотрят и говорят, что хотят. Да, паршиво ощущать себя ничтожеством; да, херово слышать насмешки и издевки в свой адрес, но ведь все это уже происходило не раз и не два. Работая на бандитов, мальчик немало натерпелся насилия и оскорблений, однако он не поддавался своей жалости. Томаш считал тех людей ниже себя, а чем здешние отличаются? Красивой формой с блестящими на солнце железными латами и званиями якобы воинов? У Томаша тоже есть шанс стать настоящим воином, именно поэтому нужно забыть о перешептываниях и уйти от столба живым. Но на словах все легко, на деле же тело совсем никакое, а значит, остается только перетерпеть эту неделю и жгучую боль.

Но сегодня у него был странный какой-то визитер. Пришел один без компании, стоял долго рассматривал и даже слова не сказал. Кое-что Томаш для себя отметил, у этого парня была совсем другая форма, синий цвет сильно контрастировал с другими: темно-серым, белым или черным. Нет, конечно, были и те, кто носил цветную форму, но она не резала так глаз. Этого зрителя новичок здесь раньше не наблюдал, значит, он из тех, кто вернулся с полевой тренировки?

Зачем вообще Томаш гадает по этому поводу? Не все ли равно кто там вернулся или нет, лучше подумать о чем-то хорошем. А все хорошее связано с Алексом. Он до сих пор его помнит, да и не факт, что забудет когда-нибудь. Все же мужчина сделал для него многое. Сколько людей готовы пожертвовать своим временем, терпением и силами ради первого встречного оборванца, у которого не то что дома, но даже обуви и одежды не было? Алекс даже не жалел своих денег и давал Томашу необходимые вещи, угощал разными вкусностями, каждый день проводил с ним. А сейчас у мальчика осталась на память одна серая кофта, но и она отныне будет пылиться в шкафу, так ни разу и не надетая на те худые плечи. Он даже шарф не уберег.

— Что еще за ненужные тряпки на тебе?! Снимай, живо!

Его первый учитель не отличался терпением или тем же пониманием, впрочем, как и большинство здесь. Он был консервативной и скрупулезной личностью, а потому яркий элемент гардероба ученика вызывал в нем, мягко говоря, недовольство. Мужчина почитал здешние правила и устав и считал, что каждый должен проявлять такое же уважение, а какой-то сопляк посмел идти против. Более того, он отказывался исполнять приказ своего учителя и вступил с ним в словесную перепалку.

В итоге с Томаша просто сорвали несчастный шарф и в тот же момент сожгли прямо на глазах у хозяина. Мальчик был очень зол, на эмоциях он кинулся на своего учителя, но тот его быстро успокоил несколькими точными ударами. Дальше парень рисковать не решался, но злобу и обиду на этого человека пообещал никогда не отпускать.

Он еще много чего вспоминал об Алексе, вспоминал прогулки с ним, разговоры и уроки с Эненрой, о котором в последнее время мальчик не знает, что и думать. Смешанные чувства борются между собой за право быть принятыми, и пока Томаш остается равнодушным к обеим сторонам. День быстро сменился вечером, потом сумерками, а затем и ночью. Воспоминания стали хорошим обезболивающим да и время скоротали неплохо. Может так и остальные дни пройдут? Ночи в этих местах удивительные. В свете луны снег искрится серебром, отчего пугающая ночь теряет свою мрачность и становится более приветливой и умиротворенной. За прожитые в Лин Куэй дни Томаш всякий раз, прежде чем лечь спать, пялился в окошко своей комнаты. Ему нравилась здешняя природа, но не более того. Из окна он разглядывал горы, точнее обрыв, на котором росли деревья облепленные снегом. Вообще клан располагался в карьере, окруженном горами-стражниками, владения которого тянутся дальше вглубь. Казалось, будто все здесь задумывалось и зародилось природой, и рука человека совсем не при чем.

Каждую ночь на пост выставляется караул. Стража стоит у главных ворот, в коридорах храма, на центральных аллеях, проще говоря, по всей территории ведут наблюдение, чтобы не было нарушителей режима и порядка. Нарушителей вроде глупого юнца Куай Лиенга, который рискует в случае чего отхватить не только парочку доходчивых объяснений от брата, но и от их, скажем так, начальства. Столб с прикованным к нему пленником хоть и располагается на осматриваемом месте, но если быть предельно аккуратным и выждать время, то можно остаться незамеченным. На улице никого кроме стражи, и опасаться по сути нечего, если ты умело обходишь самые видные места. Вот как раз коридоры Лиенг миновал удачно, выждал несколько мгновений пока постовой пройдет мимо, и еще несколько — когда скроется за углом и отойдет на достаточно безопасное расстояние. Уже за пределами коридоров мальчишка двигался с большей осторожностью, иногда передвигаясь суетливыми перебежками, и до площади оставалось совсем немного, как чья-то ладонь зажала ему рот, а другая рука перехватило поперек пояса. Занятый своей целью Лиенг и не заметил подкравшегося сзади человека.

— Тс-с, тише, не дергайся.

Перепуганный мальчишка успокоился, как только узнал очертания брата. Он отдернул чужую руку от своего лица и вопросительно уставился на Би-Хана.

— Что ты тут делаешь?

— Гуляю перед тем, как меня кинут в камеру. У меня встречный вопрос, решил в героя поиграть?!

Укор в шепоте напоминал шипение змеи. Конечно, Хан был недоволен данной выходкой, за нее им обоим теперь может прилететь. Но не успел Куай ответить, как брат снова шикнул на него и, схватив за руку, потянул за ближайший поворот. Выждав, пока пройдет караул, Би-Хан снова вернулся к нравоучениям.

— Тебе твоих побоев мало, хочешь присоединиться к нему? Возвращаемся, живо!

— Нет, не пойду! — в глазах старшего сверкнуло возмущение, а губы дернулись.

— С чего бы это? Подобных было уйма, и после еще будет дофига…

— Так может, стоит хоть попытаться что-то сделать?! — встречное раздражение заставило Хана замолчать. Он видел, что Лиенг хоть и выживает в здешней жестокой среде, сам не теряет человечности. Да и к тому же, на их памяти столь зверское наказание применяется впервые. Би-Хан не раз думал, что его брату здесь совсем не место.

— Твое благородство однажды сведет тебя в могилу, — досадно отозвался старший брат, закатив глаза. — Ну, идем тогда!

Они без происшествий добрались до площади, но перед тем, как подойти к пацану, снова пришлось переждать обход караульных. Томаш, как видимо, уснул уже и в такой скрюченной неудобной позе, если подобное можно было назвать сном. Он не заметил приближения к себе, но и шелестящий над ухом шепот не спровоцировал его.

— Боги, ну и месиво. Тут только врач поможет.

— Можно же охладить ожог, ты ведь рассказывал мне.

Мальчик не понимал речи говоривших, да просто хотел, чтобы они ушли и оставили его, но прикосновение чего-то холодного заставило его забеспокоиться. Он дернулся и попытался скинуть с себя нежелательные касания, однако чьи-то ладони схватили его руки, чтобы цепи не загремели. Томаш продолжал брыкаться из оставшихся сил, опасаясь, что кто-то захотел добавить ему проблем, но потом над его ухом прошелестели слова:

— Угомонись. Больно не будет.

Хватка визитера не ослабла, но до спины снова дотронулось что-то обжигающее, но не горячее. Потом юнец почувствовал пробегающий по всей спине мороз, будто ледяная корка разбежалась. На улице и без того было холодно, но недостаточно для унятия боли от ожога. А теперь лед покрыл рисунок полностью, от чего зуд и боль немного поутихли. Парня еще держали некоторое время на случай, если решит опять дернуться, но больше таких попыток не было. Томаш медленно поднял голову, по-прежнему упираясь лбом в столб, и попытался рассмотреть благодетелей, но зрение так и не позволяло. Мальчик прислушался, надеясь запомнить их голоса, но, к сожалению, визитеры продолжали говорить шепотом.

— Скоро растает, но так хреново уже не будет. Идем пока нас не заметили.

Вот же странные, на свой страх и риск сунулись к незнакомцу со своей помощью. Из всего времени, что он пробыл в Лин Куэй, мальчик понял — помощи ждать не стоит, в лучшем случае некоторые снизойдут до жалости, но промолчат о ней, не решаясь вступиться. Но сегодня данная теория подверглась сомнениям, и кто знает, может в будущем у Томаша получится завязать с ними общение? Хотя лучше не рассчитывать на что-то большее, чем обычное «спасибо» и «пожалуйста», а то настроишь мечты, а они потом разобьются.

Что происходило там за спиной, Томаш так толком и не понял, но ледяная корка осталась, даже когда эти двое ушли, причем так же быстро и незаметно, как и появились. После этой встречи, кажется, полегчало не только телу, но и душе. Может он и установил для себя правило ни на что не рассчитывать, однако пойти против маленькой только-только зародившейся искорки надежды уже было тяжело. Ему настолько не хватает нормального общения? Да! Как же хочется с кем-то спокойно поговорить, не ожидая, что тебя погонят, оскорбят, или сами отойдут. Одного единомышленника было бы достаточно, но, видимо, это слишком большая роскошь для него. Томаш иногда думал, а не разучился ли он за весь год в рабстве разговаривать с нормальными людьми? Сможет ли теперь когда-нибудь завести хоть одно знакомство, или побоится и слово вымолвить, сказать что-то не так? Говоря начистоту за последний год он мало разговаривал и по большей части только в компании Эненры, а бывало, обменивался с ним лишь мыслями. Томаш стал донельзя молчаливым.

Ночь пролетела быстро, уступив место ярким солнечным лучам, свет которых отражало снежное серебро. Ужасно, тоскливо, одиноко и неизбежно, проводить весь день и всю ночь в скрюченной позе, без сил, но с почти ежечасными насмешками, презрительными взглядами, от которых будто снова разжигало кожу спины, и физически ощутимой ненавистью. Что Томаш такого сделал, что его возненавидели с первого же дня? Просто потому что появился? Судя по происходящему, так оно и есть, но настоящая причина так и остается загадкой.

Ноги уже и на коленях не могли держать тело, поэтому мальчик оседал или вернее обмякал, как тряпичная кукла, но вновь приходилось живо подтягиваться, ведь оковы от натуги сильнее сжимали посиневшие запястья. А ведь они тоже опухли и отекли, от тесноты железа по предплечьям растекались алые дорожки, что позже добегали до плеч. А затем Томаш и по лицу размазывал кровь, которая мешалась со слезами и щипала глаза. В таком режиме прошел еще один день, а ночь снова порадовала своей безмятежностью и тишиной. Ненадолго пленник смог задремать, снова опустившись с колен и еще больше истязая свои руки. Дыхание было шумным и тяжелым, потому-то за ним Томаш опять не услышал приближающиеся аккуратные шаги, а посетитель застыл рядом с мальчишкой, не зная, как до него дотронуться, чтобы не встревожить. Хотя в таком состоянии кто угодно перепугается непрошеного гостя.

Решив не тратить попусту время, визитер для начала осторожно коснулся плеча, отчего Томаш встрепенулся и подтянулся, вставая на коленки. Он попытался отодвинуться как можно дальше, и цепи снова звякнули. Тогда посетитель уже по пройденной схеме схватил пленника за плечи и протараторил:

— Тихо-тихо! Это снова я, все нормально.

Плечи юноши заметно расслабились, но голову он так и не поднял. Однако кожа вновь ощутила тот приятный, облегчающий холод, но сразу же напомнила хозяину о своих увечьях. Поэтому стоило лишь убрать незнакомцу руку, и Томаш инстинктивно подался за ней, было чувство, что тело само это сделало. И движение не осталось незамеченным.

— У Хана это лучше получается, но я тоже справлюсь, — Хан? Наверное, тот, кто приходил вчера вместе с этим парнем. Неплохо, одно имя получилось узнать.

Куай тихо усмехнулся, а затем выжженный рисунок вновь покрылся льдом. Удивительно, сегодня Томаш понял, что холод исходит именно от рук навещающего его человека. Но сейчас руки холоднее, чем вчера, будто сдерживают стихию не так умело. А впрочем, тело и на эту процедуру отреагировало одобрительно.

— Подними голову, я тебе воды принес. Долго ты без нее не протянешь.

Воды?! Серьезно?! Стоило упомянуть это слово, и во рту тут же пересохло от жажды, которую юноша доселе игнорировал. И как бы он не хотел пить, сил, чтобы поднять голову, уже не находилось. Лиенг, наблюдая тщетные попытки, не самым лучшим способом, но кое-как помог. Он робко дотронулся до светлых волос на темени и осторожно потянул, опрокидывая голову.

— Извини за это. Пей, я помогу, — криомант поднес к губам Томаша небольшую фляжку, одной рукой придерживая голову, чтобы та не опустилась.

Пленник с жадностью осушил фляжку, пару раз поперхнувшись, и, когда вода закончилась, Лиенг также осторожно отпустил мальчишку. И только криомант собрался уйти, услышал вслед слабый шепот:

— Спас-сибо…

В комнату Куай вернулся немного позже, чем вчера, и вроде бы Би-Хан должен был видеть десятый сон, но он, как всегда, все слышит и видит. Сейчас вот, не меняя позы, наблюдал, как его брат тихо забирается под одеяло. А Лиенг, поняв, что его заметили, вздохнул и, ожидая упрек за вторую вылазку, спросил, отводя глаза:

— Что?

— Ничего. Просто вспомнил кое-что. Ты такой же добрый, как и мама, весь в нее.

— Это же хорошо.

— Непременно. Оставайся таким всегда.

Куая порадовала снисходительность брата. Может Би-Хан не догадывается, но он тоже хороший.

На следующую ночь все опять повторилось. К очередному визиту криомант даже постарался стянуть из столовой что-то съестное с ужина, так же, как в прошлый раз, он поднял тяжелую голову Томаша и как мог старался не лишиться своих пальцев. Голод сильно сказался на узнике, он даже не понимал, что мог укусить Лиенга. После короткого и столь необходимого ужина Томаш уже снова хотел поблагодарить своего спасителя, но тот вдруг дотронулся до его лица. Мгновение спустя пленник понял, что коснулись его не руки, а мягкая ткань. Криомант старательно, но аккуратно, чтобы не сделать чего-то лишнего, вытирал кровь со щек и лба, затем дело дошло и до глаз. Лиенг днем заметил, как Томаш хмурился, пытаясь избавиться от назойливых капель, которые щипали глаза, но теперь жжение прекратится.

— Зачем ты помогаешь мне? — вопрос сам сорвался с потрескавшихся губ, и любопытство взяло верх над слабостью.

Томашу показалось, что этот вопрос немного озадачил гостя, ведь тот на несколько секунд задумался и ответил как-то скомкано.

— Просто, без причины.

Его и такой ответ устраивает, возможно, даже больше, чем, если бы эта причина была. Хотя может с ним просто не хотят делиться, оно и понятно. Томаш не смеет просить каких-то объяснений, потому что для него и так слишком многое уже сделали.

Оставшийся срок наказания проходил по уже выработанной схеме. Незнакомец — потому что Томаш до сих пор не узнал его имени, да второй не торопился задавать встречный вопрос — продолжал наведываться к нему и приносить воду и небольшие кусочки хлебных лепешек. Были и случаи, когда Лиенг чуть не попался на глаза стражникам, как раз стоя рядом с пленником, но ему повезло остаться незамеченным. В другой раз его чуть не поймали в коридоре, но и тут он выкрутился.

Чем ближе подходило к концу наказание, тем хуже становилось парню. В итоге в последний день Томаш не выдержал и потерял сознание, после чего его вручили в руки врачей. Теперь надо было снова прийти в себя и встать на ноги, потому что дальше будет только сложнее, а он твердо решил, что помирать здесь не собирается.