♡

— Привет.

Если бы на планету сейчас напали инопланетяне или какой-то рак всё-таки засвистел на какой-нибудь горе, то навряд ли это удивило бы Шан Цинхуа больше, чем Мобэй Цзюнь, который стоял сейчас перед ним. Он даже забыл о своей робости, которая истерзала всю душу, начиная с предложения о совместной ночёвке у Мобэя, вплоть до самого звонка в дверь. Потому, что его парень, его, мать твою, надменный и вспыльчивый Мобэй Цзюнь был накрашен.

Кто, из тех даже вскользь знакомых, мог подумать, что такой человек, как Мобэй умеет не просто краситься, а шикарно краситься? Точно не Шан Цинхуа, который состоял с ним в грёбаных отношениях, что уже подразумевало под собой знать о человеке многое, особенно такую, вроде как, «мелочь».

— Чего застыл?

— Н-ничего?

Нужно отдать должное и признать, что Мобэю ужасно идут и эти голубые тени, которые сильнее подчёркивают льдистую синеву глаза, и эти ровные (пожалуй, даже ровнее, чем вся жизнь Цинхуа) стрелки до ушей и маленькие стразы аккуратно накленные вдоль этих ровных стрелок. Да что там «идёт»? От него глаз нельзя отвести! Про губы обильно намазанные бесцветным блеском можно было писать стихи. Перед Цинхуа словно стоит воплощение всех тех прекрасных королей и духов Севера из бабушкиных сказок...

— Если «н-ничего» тогда может зайдёшь уже? Мне что вечность тут с тобой стоять? — эти слова звучат стаканом холодной воды и чуть-чуть приводят Цинхуа в себя.

— А, извини.

— Проходи уже.

Квартира у Мобэй Цзюня большая. Просто до неприличия. С высокими потолками и панорамными окнами. Цинхуа теряется и очень-очень хочет схватить Мобэя за край рубашки. Хочет, но не хватает и лишь сжимает руки в кулаки, аккуратненько задвигая свои старенькие кроссовки куда-то в самый дальний угол. Мобэй великодушно указывает на гостевые тапочки, а если быть точнее теперь личные тапочки Цинхуа, которые Мобэй купил специально для него, но об этом Цинхуа знать вовсе не обязательно.

— Вещи положи у меня в спальне.

«Ещё бы знать где твоя спальня» — язвительно отозвался в мыслях Цинхуа, но вслух сказал другое.

— Тогда может проводишь?

— Пошли.

Спальня Мобэя размером была примерно со всю квартирку Цинхуа, возможно, даже больше. На заправленной тёмно-синим покрывалом кровати могло свободно разместиться человек пять, не говоря уже о двоих любовниках. Обстановка довольно... располагающая, хоть помещение и не было обсыпано лепестками роз, да и ароматических свеч для настроения, как в тех-самых-фильмах, не наблюдалось. Мобэй вовсе не такой человек, да и выглядело бы это максимально глупо. Навряд ли бы Цинхуа смог сдержать смех. Он и сейчас его еле сдерживает, когда представляет на синем покрывале лепестки белых роз, плотно задернутые шторы, там и сям горящие свечи и Мобэя лежащего в одних трусах с цветком в зубах и с улыбочкой а-ля «трах-трахыч». Хотя... если представить всё не в столь комичном свете, то белые лепестки хорошо сочетались бы с белыми волосами Мобэя (которые, пожалуй, были бы даже белее) и тёмным покрывалом, а если в губах, блестящих от блеска, его парень сжимал этот символ чистоты и смотрел на Цинхуа из-под полуприкрытых ярко накрашенных век с этими голубыми тенями и всё это происходило при мягком сиянии свеч, обволакивающим...

— ААА, — Цинхуа машет рукой, пытаясь отогнать мысли, словно мух, в жужжании которых Мобэй мог что-нибудь разобрать и выставить своего парня за дверь со словами: «Мы тут хорни не держим».

За дверь Цинхуа не выставляют, но удивлённого взгляда синих глаз он всё же удостаивается и старается неуклюже перевести тему со своего странного поведения на что-нибудь менее странное:

— А ЧЕМ МЫ СЕЙЧАС БУДЕМ ЗАНИМАТЬСЯ?

Мобэй смотрит на него, как на дурачка и очень хочется, минуя многочисленные этажи, провалиться куда-то сквозь землю.

— Я приготовил нам лапшу. Можем поесть и посмотреть какой-нибудь фильм.

— А.. ага.

* * *

Вечер проходил чудесно и,можно даже сказать, романтично. Странная робость перед пространством у Цинхуа прошла и вскоре он вполне себе радостно скакал по квартире, нахваливал вид из окон. Вместе они ели вкусную лапшу, смотрели фильмы, в основном комедии, и почти каждое действие актёров Цинхуа сопровождал своими никчемушными комментариями, а Мобэй, которого каждые пять минут отвлекали от просмотра, грозился засунуть ему в рот кляп.

Правда наступали минуты особой тишины, когда Цинхуа словно выпадал из реальности в какой-то другой мир и слишком влюблённо глядел на профиль Мобэя, который освещал постоянно меняющийся свет огромной плазмы (люстру включать оба не захотели). От этого света стразы ярко переливались волшебными огнями, как и голубые тени.

Видел ли Цинхуа что-то более прекрасное и идеальное, чем его парень сейчас? Наверное, нет. И его вело лишь от одной мысли о том, что это прекрасное и идеальное создание ест с ним - таким обычным и неидеальным - лапшу, смотрит какую-то комедию из 90-х, пока он закинул свои ноги ему на колени и мог в любую секунду безнаказанно смазать блеск с его губ.

И сейчас настала та самая минута, когда Шан Цинхуа вновь выпал из реальностии сосредоточил внимание на профиле Мобэя, но минута эта была прервана самим объектом любования, который как-то излишне серьёзно посмотрел Цинхуа в глаза.

—Почему ты продолжаешь пялиться на меня?

— А на кого мне ещё смотреть?

— На телик, например. Тем более, ты предложил эту комедию.

Цинхуа вздыхает. Решается. Они, в конце концов, вроде как, встречаются и, возможно, нормально говорить своему парню о том, как умопомрачительно он выглядит с голубыми тенями.

— Я смотрю на тебя, потому что тебе ну очень идут голубые тени, да и, вообще, у тебя очень красивый макияж, и эти стразы красиво блестят. Я раньше не видел, чтобы ты красился. — Цинхуа говорит быстро, почти скороговоркой, всё на одном дыхании, зажмурив глаза.

— Всмысле «раньше не видел»? Я крашусь почти каждый день.

Вот здесь не грех было и воздухом подавиться. И Цинхуа подавился, кстати.

— Только не говори, что ты...

— Нет... Это было не так уж и заметно.

— Это естественный мейк, он и должен быть не особо заметным, но не настолько же...

— Из-звини...

В комедии началась какая-то особенно шумная сцена и оба одновременно повернули головы в сторону экрана.

Двадцатую шутку спустя они не говорили друг другу ничего, старательно делая вид, что заинтересованы происходящим в фильме. Получалось не очень и первым не выдержал Цинхуа.

— Ну, Мобэй, ну прости меняя, — он отставляет лапшу куда-то в сторону и несмело обнимает Мобэя за широкие плечи. — Я же не умею краситься и не знаю, как это должно выглядеть, но я сейчас знаю, что ты выглядишь просто чудесно, как снежный дух из сказки. — Цинхуа хочется куда-нибудь спрятать своё красное лицо и он не находит тайника лучше, чем сгиб белой шеи. — Кстати, а почему ты сегодня накрасился? И почему в этот раз не естественно?

Мобэй раздражённо вздыхает, но всё же отвечает:

— Меня успокаивает сам процесс, — звучит абсурдно, но правда есть правда. Почему-то игра в эдакую раскраску на собственном лице, приносила Мобэю полное умиротворение, сродни медитации. — Да и у нас же, как бы, свидание? Пусть дома, но мне, всё же, хотелось выглядеть красивым... для тебя, — Цинхуа даже услышал, как при последних трёх словах скрипят зубы его парня, но если уж начал удовлетворять своё любопытство, то удовлетворять его надо до конца. Чтобы по ночам не мучало.

— А почему раньше такой не делал?

— По кочану.

— Ну я же серьёзно!

— Ты думаешь, что если бы я так пришёл в универ, то меня бы пропустили?

— Ша Хуалин же пропускают.

Уголки губ Мобэя ползут вверх, но он оставляет эту реплику без ответа. Теперь хотя бы тишина не была такой неловкой и длилась вовсе не долго

— Мобээй?

— Что?

— Может и меня накрасишь?

Цинхуа, конечно, знает, что будет выглядеть не настолько великолепно с голубыми тенями, но почему бы не попробовать? Тем более, Мобэй тоже смотрит на него с интересом.

* * *

— НЕ-Е-ЕТ, Я НЕ ХОЧУ!

— Да ты можешь полежать хоть секунду смирно?

— У МЕНЯ ГЛАЗ БОЛИТ!!

— Если ты его не откроешь я его тебе выколю.

— МОБЭЙ!!!

Цинхуа удобно лежал на той самой кровати где могли уместиться пять человек. Ну как удобно? Его руки были крепко, но не больно, зафиксированы у изголовья, чтобы не дёргался, но он упорно продолжал ужом изворачиваться под Мобэем, сидящим у него на бёдрах, который тщетно пытался перерисовать стрелку. Белые волосы были собраны в аккуратный пучок, из которого уже выбилось пару крупных прядей за время борьбы, где Цинхуа героически пытался отстоять своё право не рисовать никакие стрелки.

А ведь всё начиналось, как в самых романтических фильмах и Цинхуа было совсем не страшно, ровно до того момента, пока из косметички, а лучше сказать «мешка», кроме тонального крема, кисточки, палетки теней и туши, не последовало ещё сто кисточек, тюбиков, палеток и совсем уж страшная железная штуковина для завивки ресниц, которая вместе с ресницами, видимо, завивала весь глаз. И ладно, он заставил Мобэй Цзюня чуть ли не на крови поклясться, что эта штука и близко не приблизится к его лицу, а наносить базу под макияж и тональный крем оказалось весьма и весьма приятно (особенно чувствовать ледяные руки Мобэя на своей коже), нанесение теней - терпимо, но стрелки? Увольте! Это какой-то новый уровень издевательства. И издевательство это Мобэй не может закончить около часа.

— Ну прекратиии!

— Это ты прекрати вертеться. Я, бы уже давным-давно всё ровно нарисовал.

Цинхуа ещё пару раз беспомощно дёрнул руками и с обречённым видом смотрел, как кисточка подводки приближается к многострадальному глазу. Но в мозгу вдруг очень вовремя вспыхнула идея. Точно хорошая. Поэтому, когда Мобэй наклонился для того, чтобы уже в который раз перерисовать стрелку Цинхуа подался вперёд и не мелочась, поцеловал Мобэя, так что их зубы щёлкнули друг о друга. Цинхуа чувствовал, как влажная кисточка проехалась по уху и наверняка оставила черную полосу за собой. Лишь бы не отстранился! Мобэй удивлённо выдохнул в поцелуй, но замешательство его длилось не долго. Он быстро подстроился под темп Цинхуа, позволяя хозяйничать у себя во рту при этом чуть посасывая чужой язык, заботливо придерживая идейную голову, массируя её восхитительно холодными пальцами заставляя своего парня чуть ли не стонать в поцелуй, с привкусом фруктового блеска.

И когда Цинхуа окончательно размяк в его руках, когда позволил себе думать, что Мобэй тоже забыл, не то что о неровных стрелках, а, вообще, обо всём кроме него, то был больно укушен за язык.

Приглушённо пискнув, Цинхуа беспрепятственно упал обратно на подушки и голосом самого обманутого на свете человека спросил:

— Да за что?

—За всё хорошее, — бросил Мобэй и вид у него был такой, будто это не он несколько минут целовался так, что ноги раздвигались сами собой. Его выдавал только смазанный блеск. — Это был умный ход, Цинхуа, но я всё равно докрашу тебя.

— ДА БЛЯТЬ!!!