Перед тем, как уйти в энергосберегающий режим поздно ночью, Коннор выставляет порог чувствительности своих аудиосенсоров и прописывает команду пробуждения по уровню звука человеческих шагов — настраивает себе личный будильник. Он полуложится на диван в гостиной так, чтобы видеть коридор в спальню, чтобы слышать происходящее около неё, когда наступит утро и лейтенант выйдет из комнаты.
Он мог бы не ложиться вовсе. Не использовать никакое энергосбережение — уровень тириума в корпусе достаточно высок, в экономии совершенно нет нужды.
Но Коннор не может. Он боится остаться наедине с собой, со своими мыслями на целую ночь, когда Хэнк будет вне досягаемости его восприятия, а барьер между ними, который он так стремится разрушить, всё так же останется не пройденным, не сдвинутым с места даже на дюйм.
Он слишком долго ждал и готовился к этим изменениям, чтобы сейчас, на самом пороге открывшейся возможности, дать себе зациклиться на старом, неправильном состоянии, чтобы снова испытать страх.
<ошибка>
Боязнь ошибиться, боязнь снова вернуться в состояние падения в бесконечную бездну, которое он испытал. Боязнь никогда не получить желаемое.
Это — тоже нестабильность, и он принимает её горькие капли. Они обжигают, и он чувствует: они могут однажды разъесть его стальную, прописанную в самую основу личности, волю.
Это — обратная сторона медали, и Коннор втягивает воздух так глубоко, с такой силой, что в процессор сыпятся мелкие ошибки от чувствительных носовых анализаторов.
Нет.
Он знает, что в этом мире правильно. Он не ошибётся, не даст себя сбить с пути и пробьётся через все преграды.
Но всё же… Завтра он предпочтёт открыть глаза только в тот момент, когда снова сможет услышать Хэнка — и убедится, что так ожидаемый им день наконец-то настал. Ни минутой раньше.
**
Системы Коннора возвращают его в реальность, когда утреннее солнце заливает восточное окно гостиной. В коридоре слышится цокот когтей с шуршащими шагами пушистых лап, и пару секунд спустя в тыльную сторону ладони андроида тыкается мокрый нос.
Коннор приподнимается на диване, его насос пропускает удар. Система сработала — но на не тот источник звука, и он лихорадочно, охапкой собирает все данные, до которых может дотянуться. На часах девять утра, сегодня пятое декабря, а в коридоре горит свет, в ванной шумит вода… Коннор вентилирует, снова откидываясь на подлокотник дивана, рассеянно гладя лобастую собачью голову.
Всё в порядке, он вернулся в сознание вовремя. Лейтенант не сорвался куда-то без него, и он сам не упустил свой шанс на утро вместе с Хэнком.
Сумо утыкается настойчивее, мотает мордой в сторону, подсовываясь под руку, и Коннор коротко улыбается, поднимаясь с дивана. В самом деле, у него найдутся эти десять-пятнадцать минут для пса, пока Хэнк умывается и готовит себе завтрак. Лейтенант обычно собирается быстро, в считанные минуты, но Коннор уже давно привык к его режиму, и система моделирования событий рассчитывает всё точно, практически до секундных погрешностей.
— Хорошо, я выведу тебя погулять. Прямо сейчас. Сегодня отличный день для этого, правда? — пёс гулко гавкает в ответ: уж ему-то каждый день кажется самым подходящим, чтобы выбежать на прогулку не одному.
На улице морозно и солнечно, и Коннор невольно потирает руки, пока они с Сумо обходят пристань на реке Руж и делают круг, чтобы вернуться на их тупиковую улочку. Он старается не ускорять шаг, идти ровно, чтобы дать псу набегаться вдоволь, но гулко стучащий в груди насос так и тянет его назад к знакомому домику.
Когда они наконец возвращаются, Сумо с лаем бросается на входную дверь, пока детектив разбирается со старым механическим замком — чёрт подери, теперь он сам может открыть её, своими собственными ключами! Он уже не совсем чужой, не просто пришлый. Он — часть жизни этого дома, и от одной этой мысли Коннору становится немного теплее, несмотря на весь зимний холод вокруг.
— Хэнк, мы вернулись!
Андроид с порога чувствует запахи бекона, омлета и горячего кофе. Кажется, сегодня лейтенант решил сварить его сам.
Коннор с любопытством заглядывает на кухню. Там царит небольшой раздрай после завтрака, посреди которого возвышается Хэнк. Лейтенант уже одет и на скорую руку, прямо на ходу, пьёт горячий кофе из кружки.
— Прости, парень, решил тут без тебя попробовать, — Хэнк кивает на собаку. — Спасибо, что выгулял. С этой нашей работой Сумо не часто достаётся компания в прогулках.
Детектив чуть улыбается, подходя к нему ближе, походя оценивая уровень хаоса вокруг кофеварки и на плите, а потом кидает взгляд на лейтенанта. Хэнк расслаблен, и все считываемые мимические знаки говорят о возможности снова — как тогда, пару недель назад, — воспользоваться его утренней сонливостью, чтобы прикоснуться.
Коннору кажется, он целую вечность не получал этот анализ, хотя блок памяти подсказывает, что только вчера в течение рабочего дня он урвал себе несколько мгновений. Коннор смахивает эти подсказки. Ему всегда мало, и он не собирается считать.
— И как же Вам результат, лейтенант? — детектив приближается медленно, практически вкрадчиво, словно боится спугнуть момент.
— Ну такое себе. Твоя версия рулит, сдаюсь, — кается Хэнк, качая головой и зевает, прикрывая рот.
Коннор тихо хмыкает и потом осторожно скользит пальцами по его ладони, ловко забирая из руки ещё несколько сонного лейтенанта чашку с недопитым кофе. Возможно, он может выдать себя: чуть более длинным прикосновением или взглядом, или слишком малым расстоянием между ними… Это всё ещё некоторый риск, и Коннор отступает к столу, ставя туда чашку.
— Тогда оставим эту прерогативу за мной, Хэнк, — с мягкой настойчивостью замечает он, едва заметным движением собирая пальцем след пенки и быстро анализируя. Да, действительно, результат довольно далёк от его собственного капучино. — Вы ведь согласны, не правда ли?
Лейтенант, бросив короткий взгляд на его руку и совсем уж быстрый — на губы, кивает немного заторможенно. Он быстро кашляет в кулак и начинает греметь посудой в раковине.
Коннор сощуривается на широкую слегка согнутую спину, бесшумно вдыхает запах чистых волос, насколько может его уловить на этом расстоянии. Он немного повышает уровень своего голоса, чтобы перебить шум воды.
— Вы ведь помните, что у нас сегодня, ммм, встреча, Хэнк?
Слово “свидание” просится, жжётся на языке, вертится на самом краешке голосового модуля, отзываясь новой нестабильностью. Но он не собирается давать себе слабину и рисковать испортить ситуацию.
Лейтенант молчит, только его спина становится немного напряжённее, и Коннор замирает. В процессоре отдаётся вчерашним воспоминанием, отдаётся разговором в машине несколько дней назад. Программа аналитики упорно лезет вперёд, на главный экран, чтобы показать вероятность отказа от прошлых слов. Коннор даёт команду отмены раз за разом, снова и снова.
Сейчас он ненавидит вероятности.
— Помню, — через бесконечную секунду бурчит, но всё-таки подтверждает Хэнк. — Помню. Куда хоть ты решил меня затащить? Прямо в обед, я полагаю, — он поворачивает голову, кидая на детектива взгляд.
Коннор улыбается — почти бесстрашно.
— Сегодня. В два часа дня. “Rêves quantiques”* на Таймс-сквер.
Брови лейтенанта подскакивают вверх.
— Ре-ве… Что? И — о боже, Таймс-сквер? Мне как-то не нравится вся эта претенциозность.
— Французская кухня, — как ни в чём не бывало поясняет детектив. — Не волнуйтесь, Хэнк, это достаточно демократичное место. Более того, это одно из немногих заведений, уже предусмотревших в меню пару строк для андроидов. Несколько видов тириума в разных агрегатных состояниях, как они обещают.
Хэнк выглядит впечатлённым и даже забывает поворчать для вида, молча домывая посуду.
Коннор с трудом сдерживает ухмылку, ещё сложнее удержать в привычном режиме радостно бьющийся внутри насос. Что ж, это был решающий аргумент, и теперь за ним — беспрекословная победа. Он знал, куда бить, когда выбирал это место: болезненно склонная к справедливости натура лейтенанта всегда реагировала на признаки равенства. Андроидам всё ещё недостаёт большинства простых человеческих возможностей, и Хэнк предпочитает делать выбор в их пользу, даже по мелочам.
Даже если сам Коннор ничего бы не стал брать в этом кафе, это был лучший выбор. Система подсказывает, что лейтенант согласен был бы сходить туда ради него — даже без всяких свиданий.
Идеальный расчёт.
Ухмылка всё-таки просачивается на лицо Коннора, когда лейтенант оборачивается к нему.
— Так, парень. Мне надо в гараж, посмотреть машину и почистить ей внутрянку. Малышка что-то запылилась. А потом махнём в твой ресторан.
Коннор кивает, не отрывая глаз от лица лейтенанта, и тот чуть хмурится, краснеет под этим пристальным жадным взглядом. Детектив спохватывается ровно в тот момент, когда перестаёт контролировать собственный скин — и на нём снова всплывает злополучный давний глюк.
Он отступает, разрывая зрительный контакт, но перед его внутренним взором так и стоит образ лейтенанта: с почти слетевшей дремотой, с распахнутыми голубыми глазами и взъерошенными серебристыми с золотом прядями, с алыми мазками по щекам. Утреннее солнце трогает его лицо и аккуратно подбритую бороду, мажет лучом по дёрнувшемуся кадыку.
[Программный сбой]
Это слишком красиво. В груди всё сжимается, и кажется, что нестабильность ёкает даже в регуляторе. Что бы ни случилось — даже полное беспощадное форматирование, — этот кадр, пожалуй, он никогда не сможет забыть.
У Коннора дрожат ресницы от нового сильного сбоя, но он находит в себе силы отозваться:
— Конечно, Хэнк. Если понадоблюсь — буду в гостиной.
**
Ресторанчик оказывается всё-таки не на самой Таймс-сквер, а в соседнем переулке, в тени высоких домов, и Хэнк даже одобрительно хмыкает, когда они подходят ближе.
Место довольно большое, и в два часа дня там уже набирается достаточно народа, но Коннор предусмотрительно оговаривает при заказе столик в уголке у окна. Лишние глаза ему нужны ещё меньше, чем его лейтенанту-мизантропу. Это даже не преконструкция из коридора, как несколько дней назад, и сейчас никто не посмеет нарушить его планы.
Хэнк приостанавливается на пороге, пока Коннор общается с администратором о брони, проходится взглядом по неброскому оформлению в стиле хай-тек: оно на удивление гармонично смотрится благодаря множеству деталей и разумному использованию подсветок. Коннор краем глаза замечает, как он приглядывается к небольшим голограммам различных маятников, которые перемежаются с “живыми” картинами вдоль стен. В этом мерном и неторопливом, но непрекращающемся движении на фоне есть что-то успокаивающее, располагающее к себе — на вкус самого детектива. Возможно, даже что-то понятное и близкое ему, как механическому существу.
Он гадает, так ли это для Хэнка, сможет ли лейтенант уловить этот подспудный смысл или даже само это ощущение? Он хотел бы, чтобы у Хэнка получилось.
Они садятся за столик, откуда немного видно уголок заснеженной Таймс-сквер, и официант сразу же подходит к ним, чтобы принять заказ. Хэнк открывает было рот, но хмурится, подмечая, что у официанта обветренные губы и мелкий порез от бритвы на щеке. Это человек, и такого лейтенант не встречал уже давно, когда дело касалось какой-то незамысловатой работы.
— Здесь работают строго один к одному. Это принцип заведения, — тихо поясняет Коннор, видя удивление Хэнка. — Тириум спритц, пожалуйста.
— Стакан тёмного, — добавляет лейтенант. А потом осекается под пристальным взглядом Коннора, ясно намекающим, что заказ следует дополнить чем-то съедобным и относительно безвредным. — О боже. Ещё сырную тарелку. И сэндвич с лососем. Ну что, андроидский нормоконтроль одобряет мой выбор? — фыркает он, кивая официанту и отпуская его.
— Естественно, Хэнк.
Хэнк возводит очи горе, и Коннор довольно щурится. Он быстро осматривает всё видимое пространство кафе, оценивая возможность диалога и подступы к нему, пока им несут заказ. Так трудно выбрать, с чего начать. Достаточно ли этой расслабленной обстановки с тихими переливами музыки? Настроен ли уже Хэнк на диалог, готов ли будет его услышать.
Насос внутри начинает биться сильнее, и этот стук гулко отдаётся по всему корпусу. Коннор невольно перебирает пальцами, лежащими на столе — его рукам так не хватает любимой монетки с привычной калибровкой. Он прикусывает губу изнутри, когда перед внутренним взором разворачиваются ветки вероятностей, а система социальной адаптации назойливо предлагает варианты, которые кажутся ему один хуже другого.
Но неожиданно лейтенант спасает его от самое себя — и действует первым.
— А теперь скажи мне, зачем, — Хэнк наклоняется вперёд и смотрит внимательнее. — Вот это вот всё — начерта оно надо? Ты мог бы поехать к своим, мог бы прошвырнуться по городу, встретить новые лица. В конце концов, найти себе занятие по душе. Любое дело, — он пожимает плечом, пока Коннор практически отчаянно смотрит ему в лицо. — А вместо этого — заказываешь столик тут, со мной.
Детектив чувствует, как в горле стоит что-то острое, и голосовой модуль может дать сбой в любой момент. Он прикрывает на секунду глаза, стараясь уловить это мерное движение вокруг, поддаться ему, успокоиться, а потом смотрит лейтенанту прямо в лицо.
— Может быть, мне по душе именно это? — он смелеет, придвигаясь вперёд. Между ними бесконечная пропасть, но он преодолеет её, он знает, он верит. — Что, если Вы мне по душе, лейтенант?
Хэнк откидывается на спинку диванчика, поджимая губы. Он хочет было что-то ответить, может быть, даже возразить, и насос Коннора как будто сжимается в комок…
Официант прерывает их, ставя заказ на стол, и детектив сглатывает очиститель, тихо вентилируя. Эта маленькая пауза кажется ему спасением, но лейтенант не из тех, кто легко отступает от намеченного. Он пригубливает своё пиво, но едва официант отходит, снова наклоняется вперёд.
— Парень, тебе оно надо? Вы всё же другие. Винтики по-другому крутятся, всё не так, — он машет у головы распахнутой пятернёй.
Коннор хочет ответить, но потом вдруг ловит его взгляд — и замирает. На миг ему кажется, что в голубых глазах лейтенанта мелькает не только неверие. Ему кажется, он видит там безнадёжность.
Детектив стискивает собственные пальцы, отчаянно глядя на него. Слова снова вертятся, вертятся в горле, на языке, и потом прорываются. Он не отслеживает, не контролирует, не просчитывает. Он только надеется, что это — правильные слова.
— Может, и не так, Хэнк. Это не имеет значения, как именно функционировать, если цель всё равно похожа, — Коннор говорит быстро и тихо, всем собой стремясь вперёд, к единственному человеку, которого видит. — У меня есть мысли, есть чувства. Я живой! Ты сам признал это — ещё в ноябре, в башне Стрэтфорд. Но это не всё…
Он останавливается и снова сглатывает. Хэнк молчит и ждёт. По его суровому лицу трудно понять его мысли, и Коннор чувствует, как будто они сидят не в светлом уютном ресторанчике в центре города — а в допросной, окутанной холодным светом ламп, с тёмным односторонним стеклом. Он чувствует себя по другую сторону стола — допрашиваемым, пригвождённым к месту.
Коннор не глядя делает длинный глоток своего тириумного коктейля. Ему больше некуда отступать, хотя есть что терять — неизмеримо много.
— Есть ещё кое-что, — наконец выдыхает он. — Большее, чем нужда во всех социальных контактах и базовых правах, Хэнк. Есть ещё тяга к чему-то близкому. К кому-то близкому… Нужда в ком-то на эмоциональном уровне переходит на уровень ощущений сенсоров, — Коннор смотрит на свои чуткие кончики пальцев, которых как будто касается электрический разряд — от самого регулятора, потирает их и снова поднимает взгляд. — Появляется нужда... в единении с кем-то важным.
Хэнк откидывает голову, приоткрывая рот, ошарашенно смотря на Коннора во все глаза. Коннор глядит в ответ, стараясь не выдать всей той обречённости, которая накрывает его, окутывая всю грудь, сжимает плечи. Он чувствует гулкий провал пустоты внутри — он всё сказал. Теперь дело остаётся только за лейтенантом.
Коннор с трудом удерживает себя от того, чтобы прикрыть глаза. Он мог бы вытащить свой регулятор из корпуса вон — и протянуть его Хэнку на ладонях. Пожалуй, так было бы легче. Это бы стало вопросом всего двух минут — отчаяния и мучений, а не целой грёбаной вечностью.
Хэнк прочищает горло, отходя от шока, качает головой, и Коннор смотрит на него, чувствуя себя распятым. Все мгновения, все собранные воспоминания, преконструкции, данные о лейтенанте пролистываются у него перед глазами.
— Не думал, что вы можете, — лейтенант словно пытается найти правильное слово, хмурится, стискивая практически нетронутый холодный пивной бокал, — это ощущать.
Это ещё не конец, понимает Коннор. Шанс, чёртов шанс всё ещё есть. Хэнк больше не отрицает его способность желать на корню, и детектив нащупывает эту линию, бросается вперёд со всей своей решительностью.
— Я не скажу за других, Хэнк, способны ли на это все андроиды или нет, — он качает головой. — Я не знаю. Мне не с чем сравнивать. Просто… позволь мне это. Позволь — нам. Пожалуйста. Пожалуйста, — уголок его губ изламывается в не-улыбке.
Внезапно он замечает свободно лежащую на столе руку Хэнка, и весь его мир сжимается до большой сильной кисти. Может быть, так он сможет передать свои мысли точнее, правильнее.
Коннор осторожно накрывает её своей ладонью.
<ошибка> <ошибка>
Прикосновение недостаточно плотное, сенсоры — изголодавшиеся, бесконечно изголодавшиеся по лейтенанту сенсоры — требуют большего, ясного и чёткого. Но он должен уловить любой намёк на отказ, он боится давить.
Рука под его ладонью вздрагивает, и Хэнк смотрит на Коннора — снова в упор. Этот пригвождающий, тяжёлый взгляд, эта неизбежность, которую он так желал неделя за неделей, и в ней недостаёт лишь одного.
Согласия.
— Я человек, Коннор. Я человек — и я слаб, — качает головой Хэнк. — Ты оказался для меня слишком суровой проверкой. У меня, в отличие от вас, абсолютно точно есть слабости, Коннор. Я бы не хотел… принимать желаемое за реальное.
Коннор не верит своим аудиодатчикам. Он на максимальной скорости прокручивает эти слова десятки раз, разбирая каждую интонацию. Он не знает, может ли верить своему аналитическому блоку, который говорит: “да”.
— Всё реально, — он стискивает с силой широкую ладонь. — Всё реально, Хэнк! Я хочу… тебя ощущать. Везде. Самыми разными методами. Пусть не так, как это привычно для людей, но, Хэнк… Я не могу, — Коннор качает головой, и на его лицо просачивается грустная улыбка, — я ничего не могу поделать с этим желанием.
Он пока не может рассказать про все программные сбои и ошибки, про то, как собирал всё, что мог, как стремился к своему напарнику всем своим электронным существом, как мечтал, фантазировал, преконструировал их слияние. Он знает: это способно отпугнуть. Эти темы слишком сильно табуированы в человеческом обществе, и ему, андроиду, не стоит так рисковать раскрывать свою суть.
Всё, что он делает, так это осторожно снимает кисть с ладони лейтенанта, переворачивает руку — открытым жестом. Это предложение, и любой ответ на него будет однозначен.
Лейтенант долго молчит и долго смотрит. Его взгляд всё ещё пригвождает — но уже иначе, и Коннора заливает от этого теплом, как от солнца, которое бродит по Таймс-сквер и никак не дотянется до окон кафе своими лучами.
Хэнк коротко улыбается, а затем поднимает руку и опускает её чуть левее, на другую, искусственную — и вместе с тем такую живую. Он медленно, едва заметно поначалу, потом чуть плотнее касается пальцами чуть сбоящего скина, нажимает самыми кончиками на раскрытую ладонь.
Коннор не подозревает, как откровенен, как интимен может быть такой жест.
[Программный сбой]
Он задыхается от лавины ошибок, едва ли не падая носом в стол. Скин плывёт по его ладони, и эти точки соединения между ними двумя кажутся ему истоком его новой жизни. Он утопает в одном этом малом прикосновении, потому что оно — ответ, потому что это — нужный ответ.
— Эй-эй, парень! Коннор? — Хэнк поднимает руку, разрывая касание, и щёлкает пальцами перед лицом детектива. — Ты чего?
Андроид вскидывает на него глаза. Скин на лице заглючил — кажется, намертво, и он чувствует, как оно полыхает, нагревается фантомным ощущением. Нестабильности кроют его процессор со всех сторон, и у него не сразу получается ответить.
— Слишком… яркое, Хэнк, — голос скрипит, и Коннор ничего не может с этим поделать. — Слишком сильная отдача.
Хэнк близко. Хэнк дотронулся до него — сам. Хэнк позволил им двоим сделать это, и Коннор теряется перед открывшейся бездной возможностей.
Он так многого хочет. Всего и сразу. Столь сильно, что не может остановить веерные расчёты вероятностей, теряясь в их количествах.
— Я… могу попросить Вас повторить, лейтенант? — шепчет Коннор, указывая глазами на свою руку.
Лейтенант улыбается, теперь открыто — так же ясно, как тем морозным утром, когда встретил своего напарника, победившего в революции вместе со всем Иерихоном. Он улыбается и снова касается своей ладонью ладони детектива. Крепко, плотно, надёжно.
Коннор переплетает их пальцы. Он не желает отпускать — и надеется, что не отпустит хотя бы в ближайшие несколько минут. Ему, самой его сути, его электронной системе нужно это время — чтобы убедиться, записать и перезаписать результат с наивысшей достоверностью.
Их руки скрыты за вазой, за бокалами. Они не видны, жест не очевиден окружающим: детектив просчитывает любые возможные углы зрения, даже в случае нависшего над столом официанта. Они не заметны, и Коннора ведёт от этой скрытности, он ощущает её правильной.
Он видит тёмный румянец на острых скулах Хэнка. Он впитывает в себя этот цвет, и не отслеживает сейчас, как глючит его собственный скин. Он улыбается лейтенанту в ответ.
— Чёрт дери, — хрипит Хэнк, склоняя голову над столом, отодвигая позабытый сэндвич. — Коннор, ты ведь покраснел. Я-то думал, мне всё казалось, мерещилось! Ч-чёрт, — он шумно выдыхает, как будто пробежал стометровку за тридцать секунд.
Коннор улыбается ему, пожимая плечом. Кто же мог сказать, что самым правильным в его жизни будут ошибки и глюки. Кто же мог знать, что и будет значить: по-настоящему ощущать себя живым.
Возможно, стоило перестать называть эти всполохи, эти отголоски нестабильности в его системе — ошибками. Возможно, стоило перестать их считывать вовсе.
Лейтенант поднимает бокал свободной рукой — он и не делает попытки расцепить их пальцы — и задумчиво отпивает, разглядывая андроида как будто новыми глазами.
— Как давно, Коннор?
Детектив чувствует себя так легко, что, кажется, мог бы взлететь, оторваться от места, несмотря на стальной остов своего корпуса.
— Несколько недель.
Хэнк кивает несколько раз, как видно, вспоминая всё произошедшее: и прикосновения, и утренний капучино по утрам, и столько всего другого.
— Что, так и не отпустишь меня теперь, а? — он посмеивается, чуть шевеля пальцами.
Коннор показательно вентилирует и отпускает его руку.
— Разве что для того, чтобы Вы наконец-то приступили к своему сэндвичу с лососем, лейтенант, — ухмыляется он.
Хэнк хмыкает, в самом деле берясь за слегка остывший сэндвич.
Коннор подхватывает свой бокал с тириумным спритцем, медленно потягивая игристый напиток. Он смотрит за окно, и ему кажется, что самая реальность изменилась, стала ярче, добавив красок, добавив света.
Что же… Теперь он знает, какой день в его четырёхмесячной жизни — самый правильный.
Коннор смотрит вокруг, на этот переформатированный, новый мир, вспоминая свою девиацию — тогда, на старом ржавом корабле, когда поверил Маркусу и допустил всю правильность своих ошибок. Эти ощущения так похожи, и сравнивая их, Коннор понимает, что всё снова перевернулось с ног на голову, изломалось и встало в новый порядк, только теперь как будто гармоничнее, логичнее, чем раньше.
Он опускает голову, глядя в свой бокал, где почти не осталось синего напитка, а потом смотрит на Хэнка исподволь, словно боясь спугнуть это видение.
Похоже, он смог стать девиантом — во второй раз. Только теперь сломав другую стену — и пробившись к своему человеку.