Сердце покалывало, грудину сводило, голову обдувало несметными отуманивающими мыслями. Азулон всматривался в то тронное пламя, что стеною самостоятельно когда-то со спесью возвел, стоило ему шагнуть в капкан престола. Гордый и единственный в своем роде — наследник Хозяина Огня Созина, в честь которого названо небесное полыхающее тело, что раз в декаду почтительно навещает их духами забытый край вселенной. Сухая костлявая рука сжимается в кулак, жилы незамедлительно проступают, потрескавшаяся от морщин кожа натягивается, разглаживается, виднея взору уродливые темно-коричневые пятна. Сколько ему лет? — задумался Азулон, неуклюже упираясь руками в пол, пытаясь самостоятельно встать с королевского седалища. Как хорошо, что рядом нет проворных и ждущих его оступи врагов, которые беспрестанно притворяются то членами семьи, то друзьями, то верными советниками, умудренными жизнью военными. Никто не должен знать, насколько больно и неприятно стоять на своих двоих. Айро безропотно и во имя отчизны, во имя памяти деда — бросился в ожесточенную битву, прямо в разгоряченное пеклом Ба Синг Се. Для любого отца честь, когда твой сын погибает на войне, на битве, во имя родины и благих свершений. Жизнь лишь нитка, которую способен оборвать любой неверный поворот, — Азулон хватается трясущейся рукой в высокое ограждение, помогая себе передвигаться, шаг за шагом близясь к ступеням, что наконец отпустят его на свободу. Ох, как же страшно было совершать каждый шаг, как не слушалось тело, а умирать — недостойный Хозяина Огня поступок, этот коршун Озай, однозначно, только и ждет из засады, прямо, как стервятник, что блюдет умирающую плетущуюся в одиночестве жертву, неизбежно превращая ее в свое пропитание. Азулон не позволит никому себя сломить, лучше бы вместе с Айро отправился в Ба Синг Се Озай!

      — Вы так неугомонны, — этот голосок невозможно не узнать из тысячи, ведь только у этой женщины был столь переливистый и мелодичный звон, кроющий за собой такой манящий наблюдающий тон. Она прильнула к нему, Азулон ощутил молодые крепкие руки на своих предплечьях. Он позволял ей видеть себя таким изможденным, старым и чахлым, на самом деле, доверяя лишь ей, ведь Урса — та, которая откроет ему дверь. Она была чуть ниже, в уважении не собираясь взбираться по царским ступеням, с которых, кряхтя, опускался содрогающийся Азулон, становясь все ниже и ниже, пока не встал с ней вровень. Она мягко и заботливо улыбнулась, отчего все внутри приятно сжалось, он и подумать не мог, что та мысль о свадьбе Озая с Урсой принесет ему такого важного и любимого человека в давно опустевшую опостылую жизнь. Мало. Всего и всегда было крайне мало. Мало денег, мало огня, мало территорий, мало власти. Нужно больше. Еще больше. Всеобъемлемее! Стереть с лица земли все нации, дабы оставить лишь одну — Страну Огня, как и завещал праотец всех внушительных идей — превосходный и неоспоримый Созин.

      — Вы сегодня нервничаете больше, чем обычно, — мягко берет под руку, не отрывая глаз от его старого, отпечатавшего в себе несмываемое и неуничтожаемое раздражение и недовольство, лица, ведь сколько себя знала Урса — Азулон не менялся. Азулон всегда был таким.

      — Мой старший сын в Ба Синг Се, конечно, я вне себя! — горделиво продолжил путь Азулон, смерив Урсу кратким взглядом. Хоть Урса и не отличалась низким ростом, но с Азулоном, который почти отметил свой вековой юбилей — она сравниться не могла. Хоть плечи его и были слегка опущены, сутулы, но он продолжал идти ровно, четко и стойко, как самый натренированный солдат, словно вместе с ним сейчас шагал целый отряд. Войско.

      — Айро так силен, его с тылу прикрывает ваш внук Лу Тен — им суждено вернуться победителями. Гибель их не настигнет, — уступчиво, не переставая кратко улыбаться, обворажительно льстила, от чего Азулон всегда приходил в безумный восторг. Наконец он дождался того дня, когда появился в этом никчемном дворце тот человек, которому он не побоялся бы доверить себя.

      — Ты что, думаешь, что я шибко переживаю за их жизни? — хмыкнул он, останавливаясь, с высоты своего роста упуская то замешательство, то неверие от услышанного, что воцарилось на лице невестки всего на какую-то долю секунды, после чего бесследно исчезло, никогда так и не появляясь. — Я желаю, чтобы мой сын выиграл это сражение. Ба Синг Се должен быть взят. Это все, чего я желаю. И это все, о чем я переживаю, — выдохнув, Азулон пошел дальше, срывая с места и Урсу, что беспрекословно посеменила за ним, посматривая так, будто перед ней грозный и единственный в своем роде дракон, которого, ей иногда удается приручить. — Если они погибнут в бою — так и быть, духи так распорядились, но — город должен быть взят! — он стал так окрылен тем, что говорил, что огненная стена, смеющая полыхать в тронном зале — вспыхнула, достигая высоченных потолков, кажется, в ту минуту даже воздух закипал. Урса ощутила, как в мановение ока Азулон превратился в бомбу замедленного действия — от него даже повеяло гарью, дымом и удушающим жаром. Он вытянул руку, распахивая сжатые в кулак пальцы, вспыхивая пламя, которое горело так неимоверно, так неумолимо и так страстно, что она в какой-то момент отпустила руку Азулона, сделав в страхе шаг назад. Оглянувшись, она увидела, как бушующее пламя блуждало по потолку, безмятежно покрывая собою все вокруг, воздух становился спертым, тяжелым, наполненным огнем — если его не остановить, Азулон без зазрения совести взорвется, унеся с собой не только свою жизнь, но и жизнь своего сына, а также маленьких детей Урсы. Она хладнокровно и очень отстраненно, не выказывая ни единого неодобрения, страха или осуждения — улыбается, поворачиваясь к Хозяину Огня.

      — Айро — ваш сын, а ваши дети — обречены на успех, — лукаво поддернула, наблюдая то, как схлопнул Азулон свое безудержное пламя, моментально остывая.

      — Что ты приготовила мне на сей раз? — заговорил он с ней так учтиво, так заботливо и добро, как никогда и ни с кем. — Твой прошлый отвар так хорошо снял мои суставные боли, — он не мог отказать себе в усладе роптать на разнывшееся от старости тело. Азулон не мог перестать думать о том, что Озай пытается что-то мудрить за его спиной — недостойный и случайный выродок. Обернувшись на Урсу — он сменил гнев на милость, кажется, желая благодарно погладить ее по плечу, но так и не нашел в себе смелости, просто продолжая идти, минуя длинные одинокие коридоры.

      — Ваше Величество, сегодня вас будет ждать другое лекарство, придется, скорее всего, не только пить, но и втирать в вашу ноющую спину, если, конечно, вы доверяете мне, — скромно опустив глаза, услужливо присела в приветственном поклоне.

      — Я верю всему, что ты скажешь… — отвернулся он в другую сторону, рассматривая грозные и величественные портреты своих предков. — Мой отец… — остановился Азулон, касаясь трясущейся и старой рукой этого грозного несравненного ни с чем золотого полотна, с которого честолюбиво взирал на своего сына Созин. — Был другом твоего дедушки, — обернулся к ней, сам не замечая, как голос сделался тихим, степенным и очень отеческим, он взирал на ее бегающий взгляд, которым она посматривала то на Созина, то на самого Азулона, явно ища сходства. — Многие считают, что мы не похожи, — неожиданно для Урсы он улыбнулся, кратко и всего на мгновение — она одарила его улыбкой в ответ, тут же пряча любопытный взгляд, вспоминая о том, что ведет себя неприлично. — Скажи, мы похожи? — рассматривает ее так, словно давно не видел, словно что-то выискивал.

      — Характер и талант — это те черты, что кочуют из поколения в поколение. От отца к сыну, от отца к сыну. Внешне сходства я особо не вижу, но вижу, что ваш величественный нрав, как и величественный нрав моего мужа — это, однозначно, наследие великого Созина, Ваше Величество, — упала она пред ним на колени, будто произнесла какие-то самые страшные ругательства, вымаливая прямо сейчас за них прощение.

      — Встань, не надо так переживать, — протянул ей руку. — Ты — принцесса. Недолжно принцессе так напрасно пачкать свои чудесные платья. Ты ни в чем не провинилась, — а она картинно расплакалась, показывая себя такой чуткой и сентиментальной, такой ранимой и чувственной, что непременно вызвало у Азулона поразительный приступ чувства вины, будто он деспот, растлевающий невинность. Монстр, что гнусно напал исподтишка.

      — Простите меня, ваше Величество, мои речи столь дерзкие и вызывающие. Я совсем не умею отвечать на поставленные вопросы, — принялась закрываться рукавом, переводя дух, оборачивая к Азулону свои блестящие от слез глаза.

      — Ну что ты, не надо расстраиваться, а то расстроюсь уже и я, а у меня так сильно побаливает спина. Какого духа у меня такие яркие неперестающие мигрени, что, кажется, проели в моих мозгах дырку? Она болит и болит, словно несколько тупых лезвий врезаются мне в виски, терроризируя, — сопровождая все страдания жестами, очень артистично признался в своих недугах Азулон. Урса посмотрела на него с плохо скрываемым беспокойством. Они шли вдоль величественных гобеленов и царских сокровищ, что хранили в себе стены этой обители, попривыкнув, Урса перестала замечать тут даже те вещи, которых она раньше не видела — настолько ничто в этой жизни не могло больше ее удивить.

      Азулон наблюдал за тем, как ее красивые рафинированные отполированные руки истинной принцессы Страны Огня, выделывали ровные четкие безошибочные действия, словно она была профессионалом своего дела. Щепотка трав, пара капель настойки, стручки ярко-желтых растений, лаванда, тимьян, мятное масло, а следом бурлящий кипяток, запах пряных трав и неумолимый опьяняющий спиртной аромат. Она безотрывно смотрела на него, и как будто немного ехидно ухмылялась, задумавшись о чем-то таком далеком, таком неуловимом, что, в какой-то момент, Азулон преисполнился опасливым чувством тревоги. Она была всего лишь обыкновенной неодаренной магией женщиной Страны Огня. Как? Почему? Почему и при каком условии духи сыграли с Року и его дочерью злую шутку, что позволили такую оплошность, как лишенная способностей внучка аватара? Прямо сейчас она взирала на него столь явно, столь ощутимо, что к горлу подступило необъяснимое волнение. Несмотря на то, что Урса будет той, которая откроет ему дверь, она же станет и камнем преткновения в его судьбе. А что, если Року отомстит Созину в ее лице? Азулон заметно затрясся, устраиваясь на собственной постели поудобнее, пытаясь скрыть ту паранойю, что, кажется, становилось все более и более невозможно усмирить. Этот огонь… как же он горел в его сердце, заполняя голову, бурля мысли, превращая разум в золу. Этот огонь, он лился по его венам, вытекая за пределы, так и норовя подорвать все, что окружало, безжалостно и скороносно уничтожая. Думалось, будто их смерть — это единственный выход из той комнаты страха, в которой находился его бренный рассудок. А гордился бы им Созин? Какова месть Року поджидает Азулона за тот ужасающий поступок, что начался с предательства Созином? Азулон взглянул на Урсу, что уже опускала свои белоснежные бархатные пальцы с яркими узенькими ноготками прямо в тот горячий отвар, которым пропахла вся комната – настолько въелся этот дурман в стены, что переступая порог своих покоев, Азулон окунался в собственную тайную и позорную лечебницу. Никому нельзя доверять. Никто извне не должен прознать, что Хозяин Огня Азулон – кряхтящая, мучимая болями старая развалина, у которой так часто путались мысли, у которого так непобедимо и неостановимо вырывались искрометные огненные шматки. Пламя перестает его слушаться, совсем скоро огонь завладеет его рассудком, и тогда он будет не в силах контролировать ту силу, что драконом рвется наружу, желая утопить в огне все и всех. Все чаще он уставал от той войны, которой, казалось, нет конца и края. Если прямо сейчас Айро погибнет, то на трон будет суждено взойти не самому удачному отпрыску королевской династии — позднерожденному случайному Озаю, в котором выдержки никакой, ума недостаток, а силы хоть отбавляй. Нельзя такому человеку доверить даже самую малость — детей. Ну что за сын растет у него? Азулон вслушивался в тот убаюкивающий напев, что пролила на свет заботливая и уступчивая Урса, подходя к нему ближе, с благоговением и почтением обтирая ему больные кисти и колени, укладывая на его взмокший лоб горячую, пахнущую травами тряпку. Запах спиртного бил в нос, окрыляя и усыпляя, или это та мелодия, что лилась из недр Урсы? Зуко. С одной стороны — он весь в свою мать, с другой: судьба не обделила его способностями в покорении огня, и все же, Зуко — растущая бледная слабая копия своего отца. И тут Азулон осекся, распахивая веки, с ужасом признавая то, насколько силен и неимоверно зол его младший сын: за все те притянутые попрекания, за все те с особым цинизмом сказанные издевки, за все то деланное недовольство и те размашистые наказания, за полное отсутствие признания и вопиющее игнорирование. Азулон не видел нужды спорить с Озаем, особенно, когда тот достиг подросткового возраста — он просто переставал считаться с ним, словно это назойливая муха или случайно залетевший комар. Лежа здесь — в своих царских покоях, практически на смертном одре, он так люто и неконтролируемо побоялся того монстра, что мог созреть в его сыне, он испугался того отмщения, что может прилететь от уже довольно взрослого рослого мужчины, которым становилось все труднее и труднее помыкать, особенно… Азулон ошарашено взглянул на Урсу, которая присела с ним рядом, приклонено и благочестиво опаивая своими отварами и настойками, от которых шла кругом голова, но становилось так легко в теле: суставы переставали скрипеть, болеть и подворачиваться.

      — Ваше Величество, чувствуете ли вы жжение, неприятные ощущения или что-то подобное? — приблизила она к нему свое прелестное лицо, а темные рассыпчатые пряди упали на его грудь. Она прикоснулась упругой молодой резвой рукой к его старой, трясущейся и немощной, прижимая пальцы к его запястью, задумчиво посматривая в окно, отстраняясь, и он ощутил тот легкий бриз, тот обволакивающий шлейф ее отдушки — ванильный сладкий аромат. Он с усладой любовался ею, имея прекрасную возможность запоминать тот неизгладимый безупречный образ, что рисовала не только ее наружность, но также и ее голос. Она была идеальна, словно дворянская порода заложена в ней с самого зарождения, в утробе матери. У нее очень узнаваемый породистый профиль и идеальный прямой нос, восходящий покатый лоб, яркие запоминающиеся глаза, которые отливали солнцем, стоило свету упасть на них.

      — Все в порядке. Мне становится значительно лучше, — на выдохе протянул он, наблюдая, как ее губы медленно перебираются, издавая еле узнаваемые шипящие звуки. — Знаешь, — осмотрелся с подозрением, делая голос чуть тише. — Иногда, по вечерам, я слышу, будто два чужих мне человека ведут диалог. Я не могу четко расслышать все, о чем они говорят, но это всегда два различающихся голоса. Иногда, я слышу тихую музыку. Я слышу эти голоса настолько реально, что думаю, будто это кто-то в коридоре из стражи болтается. Тогда, я поднимаюсь, иду проверить: кто это говорит. Но, как только я встаю с кровати и разжигаю свет — голоса прекращаются. А когда ложусь в постель и начинаю засыпать — голоса снова появляются. Иногда, они надоедливые, мешают уснуть, поэтому, я продолжаю думать, что это стража переговариваривается. Но так бывает не всегда. Иногда, я сплю, как младенец.

      — Пульс повышен, — выносит ему вердикт, отпуская, желая отстраниться.

      — Постой, — хватает ее за руку, вынуждая осесть обратно. Она взглянула на него встревоженно и озадаченно, даже, как будто, прискорбно и снисходительно. — Расскажи о своей семье. Как тебе жилось в Хира'а? Не обижали ли тебя родители, в частности отец? — его голос все убывал и убывал, пока не перешел на усталый шепот. Ее глаза в смятении бегали по его лицу, кажется, подозревая, что у Азулона начался бред, в ее взгляде проскользнуло секундное отчаяние, которое можно по незнанию спутать со страхом.

      — Мы жили вовсе не богато, — начала она. — Знаете, я всегда была довольно артистичным и озорным ребенком, — вызывает у Азулона вялую улыбку и, как будто — сожаление, он медленно и надолго закрывает глаза, также нерасторопно разлепляя. — Пришлось побороться с родителями за возможность выступать на сцене, — усмехнулась она дерзко и очень бодро, выбиваясь из того милого и кроткого образа. Голос ее стал ниже, грубее и увереннее, что не могло не привлечь к ней внимания — ведь она та книга, которую можно прочесть не только из начала в конец. Он был так горд собой, что теперь эта невероятная и единственная в своем роде женщина — наконец венец его семьи. Наконец-то она вошла в царскую родословную, теперь-то ее место среди роскоши и повелевания, и ведь спесь ей к лицу. Ее глаза заволокло слабым хитрым прищуром, в котором ее лицо приобретало какие-то животные черты, и это животное, однозначно, принадлежало к семейству хищников. У нее ровные белоснежные зубы и умопомрачительная ослепительная улыбка, неудивительно, что сцена — то пристанище, где ее ждали и жаждали, ведь именно она достойна быть королевой.

      — Мы страдали от того, что аватар Року — наш прямой предок, особенно — мама, сколько слез она выплакала, причем по неизвестной мне причине… — Урса задумчиво отвела взгляд, и Азулон крепко сжал ее руку, требуя вернуть ему тот деспотичный отрешенный взгляд. Она не заставила себя ждать, позволяя смотреть и любоваться ею столько, сколько ему желалось. Ах, как же она была чудесна, как жаль, что он не имел возможности наблюдать ее при дворе с самого раннего детства. — Отец был жутко против того, чтобы я выступала на сцене, — вновь карикатурно усмехнулась, бесподобно поправляя свои локоны. — Он угрожал мне скорейшей свадьбой, запугивал, что меня украдут кочевники из-за моего безрассудства и непокорства. Чего только не приходилось мне наслушаться, — смотрела на него практически не моргая, и, как будто, даже не дыша. — Он говорил: «Вот будет тебе двадцать один — делай, что вздумается, а пока ты несовершеннолетняя — изволь выполнять мои наказы». Но знаете, он был таким не от злости, а от страха. Страха за меня, ему везде мерещились опасности. Я же была настолько поздним ребенком у своих родителей… — она опустила глаза, кажется, испытывая за это даже какую-то необъяснимую виновность.

      — Вздор какой! Здесь нет твоей вины! Твой отец — самодур! — ободряюще всплеснул, вызывая у нее мелодичный переливистый смех.

      — Я бы так хотела повидаться с ними… — печально и так изнеженно добавила она, отводя взор в сторону, убивая в Азулоне любого зверя.

      — Все, что захочешь, — погладил он ее по руке. — Я тебе не воспрещаю. Ты вольна делать, что тебе заблагорассудится! И никто в этом мире не способен оспорить мой наказ! — на этих его словах она была так польщена, что смогла лишь чудом сдержать театральные слезы и ту победоносную искру, что так приземленно зажглась в ее глазах, которую она моментально выхватывает и гасит, гасит, гасит прямо на корню.

      — Дело в том, что Озай во время нашего венчания так грубо и жестоко припугнул меня, будто… — начала было она так скромно, так неуверенно.

      — Ничего не хочу знать! Озай неправ! Его мнения никто спрашивать не будет. Ты главнее. Ты. Я вручаю это первенство в твои руки, принцесса Урса. Мой сын — неуверенный в себе лжец, я бы жалел о вашей свадьбе, но когда лицезрю тебя, то все мои сомнения тут же улетучиваются, — с придыханием закончил, очень сильно выдыхаясь.

      — Я хочу показать Зуко и Азулу моим родителям. Хочу уехать в Хира'а на несколько дней… — добавила она.

      — Я одобряю, — кивнул он, сжимая пальцы в кулаки, нервно кивая. — Я даже съезжу с тобой. Сопровожу.

      — Да? — удивилась она, с непониманием и тревогой моргая. — Вы не должны так утруждаться…

      — Нет. Я поеду с тобой. Я человек чести. Я должен высказать слова благодарности твоим родителям… Ты делаешь для меня так много… Только пред тобой я могу показаться в таком ничтожном виде.

      — Вы уверены, Ваше Величество? У вас ведь столько дел…

      — Не все же делами заниматься! — резко оборвал ее на полуслове. — Надо бы и хорошими делами заняться. Решено! Как надумаешь. Как дату выберешь — сообщи мне.

      — Вы бесконечно великодушны ко мне, — в почтении склонила голову.

*      *      *

      — Ну и как там мой отец? Еще не отбыл в мир иной? — гадкая ужимка, полное нежелание отрывать взгляда и оборачиваться в сторону знакомых шагов. — А я говорил тебе, насколько наглые у тебя манеры? — резко и неожиданно развернулся, его волосы всколыхнулись, руки крепко сцепились за приосаненной спиной. Он делает шаг к ней на встречу, чувствуя тот лекарственный смрад смерти, что притащила она в его покои. С чувством касается ее волос, капризно проводя все ниже и ниже, прижимая пальцы к ее подбородку, насильно приподнимая, выказывая то страстное и неудержимое желание к ее взгляду, по которому он так неимоверно скучал и тосковал.

      — Он неважно выглядит… — небрежно откидывает его пальцы, отходя, продолжая удивлять и оскорблять одновременно. — Твоего отца мучают… — она запнулась, призадумалась, чем взбудоражила своего мужа, немедленно пугая.

      — Продолжай, — сжимает ее плечи. — Мне очень интересно любое твое умозаключение… — на этих словах она оборачивается, озарив своей неповторимой улыбкой, которую он никак не желал упустить, иногда ловя себя на мысли, что прислушивается к каждому ее вздоху.

      — Могу ошибаться, но его, будто мучают голоса… или фантазии, которые, являются ему. Озай, твой отец не в себе, я опасаюсь того, что может произойти в один прекрасный день. Он настроен к тебе критично. Раз уж ты здесь, следовательно — тебе интересно мое мнение, так вот, я бы убедительно тебя попросила: как можно меньше с ним пересекаться, ведь от одних мыслей о тебе его берет мондраж. Не хочу, чтобы кто-то пострадал… — в ней говорила напуганная мать, отчаявшаяся жена и бессильная женщина. — Я знаю, что так рьяно желает твое сердце, — смотрит в его глаза неотрывно, маняще и очень вольно, притягивая к себе ближе. — Ты хочешь быть Хозяином Огня, вот только место на троне проклято, но если ты хочешь, я сделаю это для тебя… Во имя тебя, — внезапно и очень сильно, даже грубо, делая больно — вцепляется ему в лицо, резко притягивая, жадно и несдержанно отдаваясь в тот пленительный и долгожданный поцелуй. — Знаешь, — отпрянула, стискиваемая в его окутывающих и пленительных объятиях, — а ведь мне казалось, что я влюблена в другого человека, — она говорила, пока он безвольно и одурманенно целовал ее лицо, шею, руки, разгораясь, воспламеняясь, изнывая от того притяжения, что порабощало Озая, словно раба — стоило ему встретиться с этой женщиной, и какое счастье, что она стала его женой.

      — Ты не можешь никого любить, — жестко насмехался, да еще так жестоко, холодно и надменно, больно сжимая ее пальчики, поглядывая в то вялое возмущение, что заиграло на ее безупречном лице.

      — Вот какого ты обо мне мнения… — скалится, обижается, отталкивает, пытаясь выбраться с его обманчивых ядовитых объятий, она почувствовала себя такой глубоко униженной, оскорбленной, оплеванной. А он все продолжал смеяться над ней, исходя от того блаженства, что колыхалось в нем, стоило этой женщине прикоснуться к нему, заговорить с ним и просто взглянуть.

      — Ты же актриса, я не усомнюсь в твоей виртуозной лживости, хоть я и перестал различать: где твое настоящее лицо, а где та маска, за которой ты прячешься, бесконтрольно и без совести добиваясь всего того, что пожелает твоя скользкая и ехидная душонка, — бьет ее этими словами все больнее и больнее, с силой прижимаясь, наслаждаясь бурной обидой, злобой и тем разочарованием, что всхлеснулось в ее глазах. А как искривились ее недовольные губки — прямо как у плачущей девочки, она плохо скрывала то, насколько неприятно и вопиюще он ей делает. — Я окрылен твоей игрой, — целует ее, не взирая на всю ярость и возмущение, что лилось из нее через край. — Бесподобно, не находишь? — отрывается от нее, беря на руки, не переставая вглядываться в ту улыбку, что она уже, откинув лицемерие, ему воздарила. — Мой отец ненавидит меня, а тебя обожает с первого твоего появления во дворце. В чем твой секрет, принцесса Урса? Неужели лишь в том, что твой дед аватар?

      — Я уезжаю, — вздернула она подбородок, с деланным недовольством, высокомерно поглядывая на него.

      — Так скоро? — внезапно опускает руки, намеренно роняя ее на пол. Урса с грохотом приземлилась на пол, до скрежета сжимая зубы, стуча от ярости кулаком по полу, желая вонзить в Озая что-нибудь острое, да поглубже, дабы услышать уже не его смех, а его раскаяние и боль!

      Он вальяжно и очень безропотно повернулся к ней спиной, бессовестно приглашая к нападению, давая ей возможность отыграться, пряча удрученный и опечаленный взор в глубине заоконного пейзажа. Она уходит от него? Так скоро? Неужели обратно к тому, кого так беспристрастно и глупо любила в своем затхлом и нищем Хира'а? Променять его, дворец, детей, чтобы влачить жалкое гнусное существование?

      — Навсегда? — все же обернулся он к ней. — Ты же давала клятву, выходя замуж, что теперь навсегда принадлежишь мне… — он говорил это так растерянно, так задето и снисходительно, что Урса потеряла былой пыл, остывая моментально, наполняясь необъяснимым по силе и волнообразности — чувством вины.

      — Что ты несешь? — отряхнулась она, гордо вставая, представляя, что это лишь часть сцены, а не ее разгромное и бесчестное унижение. — У тебя голоса в голове? — возмутительно нагло и вызывающе сложила руки на груди, покачиваясь от своего безрассудства, делая шаг к нему навстречу. — Я еду к своим родителям. Погостить, — улыбнулась, с удовольствием отчеканя последнюю фразу, наблюдая во взгляде Озая… неожиданно — облегчение? Он угрюмо выдохнул, закатив глаза, вновь пряча от нее свое растерянное и обиженное лицо в приоконном пейзаже, стараясь окунуться в любые мало-мальски привлекательные детали, только бы не давать этой женщине повод нащупать в нем что-то ворочающееся, что-то ревнивое, что-то живое.

      — Ты против? — у нее стал деланно невинный тоненький, не присущий ее истинной натуре, голосок. Озай истомно прикрыл глаза, ощущая, как увесисто легла ее рука ему на плечо, но ему показалось, будто она коснулась самого сердца. — Скажи, что ты против, и тогда я никуда не поеду, — он сопротивлялся тому шквалу чувств, что буйством взыграли в нем. Она прикидывается, она не может не знать его мнения, которое, он четко и безропотно озвучил когда-то давно. — Наши дети так прекрасны. Мой муж так бесподобен, — ведет рукой ниже, когтями впиваясь в его поясницу, — что я просто не могу не разделить этот восторг со своими родителями. Мне так хочется показать то, кем я стала — этой жалкой рабской деревеньке, — смешок, сначала ее, затем его — он отзеркалил ее на одной интуиции, не понимая, что это было практически синхронно. А она молодец, — Озай обернулся к ней, пораженный тем арсеналом манипуляций, которым она так беспечно и победоносно пользовалась.

      — Поехали со мной! — Урса вцепилась в его руку, умоляюще смотря, пока он высокомерно и терпимо молчал, заставляя ее впадать в невероятную истерику. — Давай будем там вместе, — падает на колени, прижимаясь к его руке.

      — У меня дела, — потянул ее на себя, помогая встать. — Езжай. Я не против, — улыбнулся, благосклонно кивая. — Покажи детей, покажи себя.

*      *      *

      Стук копыт и раскачивающаяся в такт королевская вычурная повозка, в которой было так неудобно долго сидеть, казалось, что тебя загнали в какую-то клетку и без спросу все везут и везут куда-то на потеху. Спина устала от напряжения, ягодицы и бедра затекшие — ныли. Азула беспристрастно уставилась в небольшое окошко, рассматривая богатые и горделивые пейзажи своей страны, она отпрянула, поглядывая уже на ровного непоколебимого Зуко, что, кажется, не шелохнулся с той самой секунды, стоило карете тронуться. Мама особо не вдавалась в разъяснения куда они едут, не считая нужным спрашивать или знать мнение несмышленых, по ее мнению, детей, ведь она уже все решила и распланировала, а им с Зуко оставалось подчиняться, подыгрывать и не позорить мать при остальных. Азула нахмурилась, выдохнув, уставая наблюдать за окоченевшим в каком-то забвении собственных мыслей — Зуко, переводя взор на Азулона, что кряхтящей рослой грудой восседал напротив. Он был настолько неестественно высок и тощ, что без конца пыхтел и изнывал от той боли, которую приносила ему межпозвоночная грыжа, что решила дать о себе знать в долгой поездке. Он подпирал изнывающую слабую спину невиданным количеством подушек, которые хоть ненадолго должны были скрашивать его состояние. Азула склонила голову набок, всматриваясь уже в дедушку, не совсем осознавая, что чувствует к нему. У него была недовольная, стекшая от времени мина, темно-седые струящиеся, но все еще хорошие волосы, такие густые, плотные, непоредевшие — их украшала величественная, мерцающая, словно комета Созина — корона, которую он не считал нужным хоть когда-нибудь снимать. Этот человек халатно заявлял всему миру о том кто он такой и на что способен его пылкий нрав. Айро даже отдаленно не напоминал Азулона, Азуле все чаще неприлично казалось, что бабушка породила Айро от своего любовника, но никак не от мужа, о чем глуповатый хамоватый Азулон предпочитал никогда не думать. Азула озадаченно хмыкнула, складывая руки на груди, продолжая посверливать глазами дедушку, наблюдая за тем, как кривятся и дергаются его губы, как подрагивает левая сторона лица, да он весь напоминал расстроенный клавишный инструмент или порванную струну, что скрежетала от любого дуновения ветра. Азулон уже изрядно фальшивил, но мощь его огненного потенциала ощущалась во всей карете — настолько сильный жар исходил в его присутствии, будто в одной комнате с зажжённым пламенем. Азула деловито помахала перед лицом пальцами, стараясь хоть ненадолго разогнать то липкое иссушающее чувство. Урса украдкой протянулась за спиной Зуко, резко хватая Азулу, отрицательно и очень осуждающе поглядывая, с вызовом опуская руку дочери ей на колени, шепотом приговаривая: «Перестань! Это неприлично!». Азулон и бровью не повел, оставшись непоколебимым и с прикрытыми веками, стараясь абстрагироваться от той боли, что доставляла ему настырная грыжа, от которой он страдал всю свою сознательную жизнь. Зуко дернулся, ощущая, что что-то происходит — он обернулся сначала на мать, а затем на сестру, приходя в какой-то искренний бескрайний ужас, встречаясь глазами с сестрой. Азула так пронизывающе и колко высматривала в нем что-то, что казалось, будто она нащупала его душу. А больше всего на свете ему хотелось скрыть от нее, да и не только от нее — от каждого в этой жизни, — свою израненную трусливую душу. Зуко считал себя недостаточно умным, недостаточно сильным, каждый раз задаваясь вопросами на тему: «А смогу ли я стать Хозяином Огня?». И чем больше времени проходило, чем ближе он подбирался к своему совершеннолетию, на год подкрадываясь к отметке «двадцать один» — тем сильнее его раскачивала череда неуверенностей в себе, уверяющая в том, что он не справится, что быть правителем — это слишком тяжкая и ответственная ноша. Но стоило ему всмотреться в холодные и шкодливые зрачки Азулы, как его обдало таким шквалом эмоций, те аж проступали сквозь все его старания оставаться закрытым и учтивым. Она нагло и без спроса оголяла каждое его чувство и мысль, избавляя от старательно наращенного кокона напыщенности, тщеславия и благородства. Зуко докажет им всем, что он не такой, что его обостренное чувство справедливости — это отражение не только его действительности, но и души. Каждый человек в этой стране узнает о принце Зуко! Он вспыхнет и промелькнет подобно комете Созина, да, пусть Азуле суждено стать ярчайшим постаментальным солнцем, что вечность будет озарять этот мир, даря магам огня невиданную силу, пусть Зуко будет блистать подобно комете — раз в декаду, но он станет тем событием, которое всклокочит весь мир. Он беспардонно коснулся ее руки, продолжая смотреть в глаза, сжимая ее кисть отчетливее и крепче, ни разу не удивляясь тому, что она не сопротивляется, а даже напротив — сплетает их пальцы воедино. Комета и солнце — вместе они будут непобедимы, блистательной вспышкой озарив все вокруг. Их союз неизбежен, и будет самым правильным решением с политической точки зрения. Касаясь ее — его душа жглась и металась, он был преисполнен гневливых противоречивых чувств, искренне желая только одного — сместить ее. Как было бы чудесно, если бы Азулы никогда не было… он смотрел на нее и смотрел, изнемогая от такого сильного пылкого порыва броситься и сорваться к ней в поцелуе, да в таком обличительном, да в таком унизительном. Она сожрет его. Эта женщина в будущем победит любого мужчину, она пройдет по их головам, выйдя в свет королевой. Это было также очевидно, как и очевидно наступление следующего дня — ее будущий ход — это ход королевы. Ход королевой. Она была сильнее и опаснее. Он весь трясся в ненависти к ней, понимая, что если давить, то прямо сейчас — в зачатке. Эта женщина не даст ему спокойной жизни. Это же Азула. Она смотрела на него в ответ, а в ее глазах он мог лицезреть свое потерянное задумчивое отражение. В ее взгляде ни капли жалости, ни толики любви, ни доли радости — никаких чувств. Она как хапуга — все брала и брала. Она так зациклена на себе и своих желаниях, что круг ее примитивных мыслей начинался с нее и заканчивался на ней же. Она — это ему наказание духов, вот только Зуко абсолютно и совершенно точно не понимал, чем же так успел провиниться, что в наказание ему подкинули такого зловещего неуправляемого зверя. Она держала его руку крепко, кажется, взаимно мечтая приблизиться к нему и прижаться, проявить чувства и сделать тактильный приятный жест: потереться со смехом в глазах, наслаждаться его растерянностью и немым согласием. Он был готов целовать ее хоть всю ночь напролет, высматривать в ее глазах то наслаждение, что она неустанно маскировала за садистичной насмешкой, позволяя делать с собой самые баснословные вещи. Но это все для отвлечения внимания. Для усыпления ее бдительности, ведь помимо его истинного жаркого наслаждения — он желал получить растерянность и минутную слабость Азулы, которую она не смела контролировать лишь в единственном проявлении своей жизни. Он сглотнул, продолжая неустанно вглядываться в ее лицо, в полубреду находя его совершенным и невероятно привлекательным. Его рука хотела притронуться к ее губам, как бы нечаянно размазывая, прильнуть в беспамятной страсти, присасываясь к ее коже, дурманяще раскачиваясь на волнах того тайного блаженства, которое он мог получить только ее способом. Зуко был готов поставить на кон все, в такие моменты думая своей другой, отдельной от него стороной, рабски продаваясь в ее ядовитые плотоядные сладострастные путы, которыми она окутывала его разум. И Зуко уже тяготился этим, ощущая, что она пробирается куда-то глубоко в него, хватаясь в самую хребтину его выдержки, настойчиво вынуждая пред ней пресмыкаться. Она была тем человеком, пред которым он так рьяно и бесстыдно унижался столько сотен раз… она унизила его одним лишь своим появлением на свет, заставляя считать себя вторым. Она отодвинула ему солнце. Она вальяжно уселась на него, занимая его, предписанное по рождению место — ту в жилах зреющую власть и то, гретое внутренним огнем, тронное место. Но в такие моменты, когда ее утомленные негой глаза взирали на него, когда ее губы в смятении приоткрыты и она делала такие шумные тяжелые вдохи — Зуко ощущал, что ничто не стоит той борьбы — как благосклонное липкое извращенное расположение Азулы. Быть в поле ее зрения, иметь честь стать пешкой в ее руках, которой она станет безжалостно в своих целях помыкать, изводить, мучить, но при этом так сладко вожделенно оберегать. Она замечала его. Она так часто замечала его, как никто и никогда в их семье. Вот прямо сейчас мать сидит рядом с ним, уткнув взгляд в книжку, читая, кажется, стихи, вроде бы, даже те, что так приглянулись папе. Азулон не проронил ни слова, кроме отблесков боли, что язвенными стонами вырывались с его разгоряченной пожилой глотки. Азула была единственная, кто дарил ему ощущение того, что он здесь, что он существует. Эта маленькая женщина напрочь лишена чувственной составляющей, руководствуемая лишь эгоистичным набором эмоций и искусственно взращенных в ней безупречных убедительных взглядов и качеств. Она идеальна, рядом с ней он чувствовал свою уничижительную слабость, отчего ему становилось так тошно и противно.

      — Приехали, — раскрыл глаза Азулон, после чего Азула моментально выпуталась из пальцев брата, небрежно откидывая, вперив свой взгляд обратно в маленькое окошко. Она наблюдала сменяющие друг друга пейзажи, лесная кронная часть сходила на нет, открывая взгляду возможность узреть те прекрасные просторы, что таила в себе провинциальная Страна Огня. Мама тут же отложила книжку, коснувшись руки Азулона. Зуко успел заметить на ее лице искреннюю обеспокоенную улыбку. Она так стелилась перед дедом, но Зуко удивило то, что он узрел это столь ярко только сейчас. Вскинув недоуменно бровью, Зуко хотел одарить сестру вопросительным молчаливым выражением, но смел наблюдать лишь ее невозмутимый затылок.

      — Поскорей бы избавиться от этой дурацкой повозки! — взбеленился Азулон, поворачиваясь назад, яростно стуча по каретной стене, чтобы извозчик поторапливался. Возвращаясь в привычное положение, Азулон внезапно задержал взгляд на своих внуках, в какой-то момент, словно что-то осознавая, приходя к страстной неутешимой мысли. Зуко показалось, что Азулон хотел что-то сказать, так как его губы вытянулись, глаза ясностью прорезались, но карета с громким стуком налетает на камушек, и прямо со стороны деда. Он яростно вскрикнул, хватаясь в свою поясницу, моментально направляя озлобленный кулак в сторону извозчика. Карета тут же остановилась, Урса хватает Азулона за руку, желая помочь, но он гордо и самостоятельно выныривает на свет, кряхтя и нервно склабясь, все еще упираясь рукой в поясницу.

      — Это нервное… — очень тихо, практически шепотом, констатирует мама, отчего Зуко моментально оборачивается в ее сторону, наблюдая в матери неделанное беспокойство, но свойственную ей холодность. Она пускала в Азулона неморгающий тяжкий взгляд, и тогда, стоило ей так скрытно и очень опасливо отрешенно поглядывать на царскую фигуру Азулона, как страх и напряжение не заставили себя ждать. Зуко хотел было задать матери вопрос, как она опередила его мысли, продолжая: — Боли редко появляются у уверенных в себе людей, которые ясно видят перед собой цели и не думают о препятствиях. Концентрация мыслей на недостатке чего-либо порождает страх и неуверенность. Страхи давят грузом, вызывая боль, — она говорила, как будто даже не с Зуко, а с Азулоном, не находя в себе смелости сказать тому всех опасений в лицо.

      — Я пойду пешком! — придирчиво топнул ногой Азулон, начиная бодро шагать, с облегчением выпрямляясь.

      — Ваше Величество, вы уверены? — выходит за ним Урса, продолжая дивиться и смотреть ему вслед.

      — Я уверен. Я всегда уверен! — наспех отогнал любые притязания, с завидным упорством пересекая улицу. Урса огляделась, а ведь она так давно не была в этом месте — в Хира'а. Ради чего так старается скошенный жизнью Азулон? Что дает ему сил и упёртости идти всем на зло дальше и дальше, даже несмотря на боль, превозмогая собственную гордыню — он пошел пешком. Зачем? С каким-то самолюбованием и зазнайством, мама не переставая глядела ему в след, ощущая себя самым истинным Хозяином Огня, Азулон явно не осознавал или не озвучивал своего настоящего ненадуманного желания — отдать все Урсе. По крайней мере ей было очень приятно и сладостно об этом думать, и даже не имело значения то, что она абсолютно и совершенно точно не хотела быть фигуркой короля на шахматной доске. Осмотрев дорогие сердцу и приятные воспоминаниям просторы, она стойко и без оглядки на собственных детей — делает шаг вслед за Хозяином Огня, считая, что это самый красивый и благородный поступок за короткое время. Он шел от нее чуть впереди, зная дорогу лучше нее самой, но ведь он правитель этой страны, в этом нет ничего удивительного.

      — Мама! — слышит она торопливый бег собственного сына, не переставая идти, уже нагоняя Азулона, смело и очень дерзко вставая по правую руку от него, замечая на лице Хозяина Огня полную необузданную решимость, которая становилась уже каким-то подобием сверхценной идеи. Зуко с силой схватил Урсу за руку, отчего ей моментально стало трудно идти, он каменным грузом повис у нее где-то в сердце. Она обернулась, опуская на него взгляд, даже не замечая, что Азулы с ними нет.

      — Твой дедушка желает идти. Я не могу спокойно остаться в карете, когда он идет в полном отрешении и одиночестве, — Зуко отцепился от нее, наблюдая в матери странную необъяснимую практичность во всем, он встал рядом с ней, выбирая ее и тот путь, который она избрала, желая пройти с ней эти мили, но быть замеченным, быть рядом.

      Просторный красивый городок на окраине Страны Огня, где где-то там — вдалеке, Зуко мог наблюдать мерцание соленого темного океана. Воздух пропитан солью и легкостью оседал в легких, будучи невероятно свежим. Послышался топот копыт, Зуко моментально среагировал, замечая, как Азула, что осталась невозмутимой и в полном одиночестве — продолжила незаконченный путь, так дерзко и без сожаления — поступая по-своему. Она смотрела, и Зуко прочувствовал, каким томным и тяжелым взглядом она наградила его, уже давно переставая за что-то в этой жизни осуждать. Кажется, она просто приняла тот факт, что Зуко жалкий маменькин сынок, который не в силах отказать ей или пойти против, отойти от прочерченной дорожки. Какой из него правитель? Он ведь побрел вместе с этой безумной бездумной массой, которой был дед и мать, невзирая на свое положение, королевский статус и происхождение — они шли подобно беднякам и простолюдинам, разделяя с крестьянами вымощенную общественную дорогу. Азула в удивлении вскинула брови, придирчиво ухмыльнувшись — эта картина вызывала в ней бурный приступ насмешничества. Она вычурно крутила пальцем у виска, указывая на Зуко, желая поднять его чувства и эмоции, которые кипели и бурлили на его лице, но он продолжил гордо и амбициозно показывать простолюдинам свою щедрость и благородство. Он старался абстрагироваться от тех насмешек, которые он кожей ощущал, когда Азула неспеша плелась за ними, без зазрения совести и с властолюбием восседая в королевском кортеже.

      — Урса! Дочка! — бросилась к ней навстречу пожилая невысокая женщина, обнимая, она упиралась ей в грудь, и со стороны можно было подумать, что это ребенок. Зуко с каким-то ужасом, трепетом и даже отвращением наблюдал эту картину.

      — Мама, не ожидала встретить вас в городе, думала, вы с отцом пребываете в доме… — она говорила ровно до того момента, как не обратила внимание на материн взгляд, что обратился к Хозяину Огня — Азулону.

      — Ваше Величество, — в поклоне согнулась женщина. — Какая честь, что вы прибыли навестить нас, — Зуко уловил напряжение и беспокойство в ее голосе.

      — Давай без формальностей, Рина, — отозвался Азулон и тогда Зуко бросил краткий взор на деда, наблюдая у того ответное напряжение и нескрываемое недовольство — он даже сложил на груди руки. — Вот, лучше познакомься, — вытягивает он длинную трясущуюся руку, указывая на Зуко. — Мой внук. И твой внук — принц Зуко, — гордо и не без тени любопытства уставился сначала на Зуко, а затем на Рину. Та нервозно, но очень воодушевленно переводит взор на Зуко, осторожно и боязно подходит, протягивая к нему старые натруженные руки, отчего Зуко тут же с презрением отпрянул, все же выказывая невежество и брезгливость. Рина усмехнулась, кажется, ожидая именно такой реакции от маленького принца, кто она рядом с ним? Их жизнь — это аграрный сельский труд, без этого никак — прошли те золотые времена, когда аватар Року делил один кубок с Созином. Эта война унесла так много жизней, так много титулов… Гонения как врагов народа — мать Рины, после смерти Року, приняла нелегкое решение избавиться от грузного напоминания кто они такие и откуда берут начало, а потому и муж Рины — Жинзун — обычный, в прошлом магистрат. Как бы это не казалось вычурным и громким, но в сравнении с такими господами, как столичные дворцовые аристократы — они ничтожества. А надо ли это: жизнь на сравнении?

      — Это не все, — крикнула откуда ни возьмись Азула, останавливая одним щелчком кортеж. Зуко тут же перевел взгляд на Азулона, желая найти в том недовольство, возмущение и отголоски предательства, которое совершила Азула. Но Зуко не увидел ровным счетом ничего. Дедушка кивнул извозчику, приказывая остановиться, и глупая Азула решила, что это по мановению ее пальцев делается весь мир, хотя подобное могло случиться лишь в ее гнусных фантазиях. Извозчик открывает ей услужливо дверь, подавая руку, в которую так резко и рьяно ухватывается принцесса, претенциозно ступая на вымощенную камнем мостовую. Она улыбается, и Зуко смеет наблюдать, как доволен этой выходкой Азулон, как ему понравилось то, что Азула столь дерзка и вызывающа. Он радушно и с гордостью подзывает ее:

      — Юная принцесса Страны Огня — Азула. Невероятно хорошенькая, не находишь? — как странно прозвучали эти слова. Зуко тотчас же обернулся на собственную мать, что озадаченно сверлила взглядом Рину.

      — Прелестное дитя, — улыбнулась Рина, даря Азуле уважительный поклон. Ну все, теперь сестра пойдет в разнос — Зуко был уверен: сейчас она разгневается и наговорит похабных гадостей, чем вызовет к себе отвращение. Зуко мысленно потирал руки, готовясь, что всего через секунду не он окажется самым невежественным и дерзким, ибо эта честь отведена по праву рождения Азуле. И никому более.

      — Добрый день, бабушка Рина, — внезапно разразился ее, нарочито тоненький и переливистый, словно множество колокольчиков, голосок. Зуко обомлел, не подозревая, что его сестра даже так может. — Рада нашей встрече, — Азула сама протянула ей руку, округляя в изумлении с волнения глаза, с пристальным интересом и нетерпением, она еле сдерживалась, чтобы простоять ровно хотя бы минуту. Азулон был так доволен Азулой, что даже коснулся в одобрении и снисхождении ее плеча, с похвалой в глазах кивая… все это неимоверно сильно казалось Зуко подозрительным. Почему Азулон решил навестить Хира'а вместе с матерью? — он переводит взор тотчас на Урсу, улавливая те растерянные в помешательстве нотки, которые вызывала в ней вся рисующаяся картина.

      — Какая честь, что вы решили почтить нас своим визитом, — оглядела Рина кортеж, из которого в нетерпении выпрыгнула Азула, возвращая внимание даже не собственной дочери, а Хозяину Огня Азулону. — Не будете ли так любезны, погостить у нас с мужем? Думаю, чай должен был подоспеть, — выдохнула она, следом, оглядев внучку еще раз, а затем еще и еще, будто бы что-то выискивала, затем ее взор устремился на Зуко, но стоило ей столкнуться с его взаимным интересом, как бабушка Рина без промедления разворачивается, уводя за собой прочь, сквозь живописные улочки и покатые ветвистые дороги. Природа этого города была столь восхитительна, что хотелось наблюдать и наблюдать — Зуко ничего подобного никогда раньше не видел. Пленительное изобилие разноперой флоры так и влекло теми закатными красками, что удавалось наблюдать в осенние деньки. Осенью закаты самые красивые — огненно-оранжевые, вызывающе-розовые и такие пастелью размытые. Здесь царил невообразимо притягательный субтропический климат, обильно сдобренная вулканическим пеплом почва — рождала замысловатые яркие цветочки, что порастали кустистой изгородью. Пурпурная пятилистная плюмерия, которую Зуко видел только лишь на картинках из книг, прямо сейчас фламинговым оперением с матовым отливом взирала с каждого угла.

      — Нравится? — спросила мама, искоса поглядывая на сына, нерасторопно и очень важно подбираясь к цветочному кусту с упругими листьями, что кинжалами раскинулись в разные стороны. Легким касанием, она срывает столь необычайный запоминающийся цветок, не переставая теребить.

      — Очень, — излишне осторожно, боясь спугнуть такой интимный нежный момент, Зуко подбирается к матери, внимая ее безмятежному, но такому отрешенному лицу.

      — Плюмерия, — улыбнулась она, как истинная леди опуская взгляд, становясь такой ранимой, воздушной и стеснительной, романтичной, от того и привлекательной. — Мой любимый цветок, — опускает взгляд уже на Зуко, принося в дар запоминающийся розовый цветочек. — Гибискус, — поворачивается спиной, увлеченно делая пару шагов вперед, элегантно вытягивая руку, лишь кончиками пальцев касаясь раскачивающихся на ветру кустарников. Багряно-красные вывернутые наружу цветки, подобно морским звездам — свисали тяжелой ношей, притягивая взор не только Урсы. Зуко смотрел на это все обомленный, внимая высоченным скалистым горам, что практически закрывали небо, покрытые лианами, пальмами и плакучими грузными ивами. Безупречный зеленый город, в котором мерцающей звездой был каждый цветок, которому удалось так легкомысленно распуститься. Сорвавшись с места, Зуко нагоняет мать, хватая ее за руку, а она нерасторопно улыбается, поглядывая на то, с каким трепетом он мнет, сорванную ею плюмерию. Он не смел и боялся задавать вопросы, пребывая в каком-то уютном уединении с ней, не желая нарушать ту особую связь, что вспыхнула между ними. Ее улыбка убаюкивала и укачивала так, словно это морские прибрежные волны решили позаботиться о нем, унося в далекие бескрайние дали, где не было ни тревог, ни уныния, ни соперничества. У мамы была приосаненная напряженная спина, ей явно давалось все с таким диким, но скрываемым где-то в недрах — усилием. Чего так боялась мама? Почему она оказалась столь встревожена?

      Они пересекли ветхий, покрытый соломой заборчик, оказываясь в небольшом тесном дворике. Родители Урсы, по всему, не разводили скот, но хрюканья и вскудахи были слышны отовсюду. В какой-то момент Зуко был так шокирован увиденным, даже разочаровываясь в том, какие ничтожества портят его родословную с материной стороны. Кто бы мог подумать? Она вела себя как истинная принцесса, как так вышло, что родилась она хоть и в живописном необычайном месте, но являлась выходцем из сельской семьи? Зуко с удивлением осматривал окрестности, продолжая идти за мамой, будучи уже в самом хвосте, замыкая, отчего и пугаясь — вечно озираясь назад, боясь, что кто-то прознает, что он принц. Азулон шел впереди всех, держа за руку довольную, с ядовитым оскалом Азулу, чему та была безгранично довольна, ведь она смогла показать себя самым наилучшим образом. Не то что Зуко — сплошное разочарование. Чванливый невежа. Глупый недальновидный брезгун. Зуко испугался, когда из соседнего участка послышалось неожиданное хрюканье, он вздрогнул, а Азула томно захихикала, с насмешкой оборачиваясь. На заднем дворе вместо коровника или свинарника оказалась просторная пытливая оранжерея, которую, если взглянуть на руки Рины, можно понять — растила с любовью. Посреди ветвистых карликовых пальм и кустарников из гибискуса был накрыт маленький гостеприимный столик, на котором уже пыхтел чайник, обдавая пряным ароматом. Запах цветов, влаги и спертости — вот что ощутил Зуко, переступая порог оранжереи, внимая красивым цветам и их стойкому легкому аромату.

      — Рад приветствовать, Ваше Величество, — из-за кустов показался незнакомый Зуко мужчина, отрастивший широкую короткую бороду. Спина его была полусогнута, глазки — маленькие бусинки, а жиденькие волосенки собраны в тугой хвост. Мужчина хоть и был стар, но так и не поседел, оставляя волосам угольно-черный отлив.

      — Жинзук, напугал всех! Треклятый… — недовольно подметила Рина, уступчиво приглашая всех к столу. Зуко поднял глаза ввысь, наблюдая полупрозрачный ночной потолок, что уходил в двускатную крышу. Вся конструкция состояла из металла и стекол, днем, наверное, здесь чрезвычайно душно. — Хозяин Огня Азулон решил почтить нас своим приходом, — она нервничала, и это заметила даже Урса, стараясь помочь матери, так толком и не обронившись с ней парочкой фраз.

      — Видеть вас в своем доме — это честь… — они все смотрели на Азулона как на божество, совершенно не придавая собственной дочери никакого, как будто, значения — Зуко это не удивило, но он обратил на это внимание. — Сколько же мы не виделись? — начал Жинзук, обращаясь к дочери, присаживаясь за стол синхронно со всеми.

      — С того самого дня, как мы с Икемом должны были выступить на одной сцене, — улыбнулась она, наблюдая за тем, как мать разливает уступчиво и очень благоговейно чай в каждую кружку.

      — Икемом?.. — Азулон тут же обратил свое недовольство на Урсу, выжидательно посматривая, пока заботливые руки Рины не стали наливать ему чай. Азулон отвлекся на Рину, и Зуко показалось, что все это выглядит, мягко говоря — вычурно и неестественно.

      — Простите меня, Ваше Высочество! — с грохотом поставила чайник Рина, принявшись вытерать то, что посмела так неуважительно разлить. Азулон хотел было что-то сказать, но Урса сразу же обернулась к нему, показывая свое расположение и беспрекословное уважение. Азулон обратился к ней, она победоносно ухмыляется, именно этого и ожидая.

      — Учились вместе, Ваше Величество. Любили театр и пьесы, должны были выступать, но… — она осеклась, перебитая:

      — А, это тот самый невежа, что встал как дурак посреди дороги, перегородив проезд? — усмехнулся Азулон, пристально наблюдая сначала за Урсой, а затем и за ее родителями.

      — Да, именно так все и было, — усмехнулась ему в ответ, копируя ту самую интонацию, принимаясь за чай. Зуко наблюдал за тем, как мама нервно и очень нескладно стала двигаться, ее грация тут же куда-то испарилась, красивое лицо застлала задумчивость и нервозность — общество Азулона изводило и беспокоило ее: она не знала, как себя вести и сколь долго будет продолжаться эта пытка его присутствием. Ей казалось, как будто ее без конца пытаются все время в чем-то уличить.

      — Влюблен в нашу красавицу дочь был все это время, — взяла Жинзука за руку Рина, даже не взглянув, обращаясь к дочери, кратко посмотрев на Зуко. Он сидел и не мог заставить себя притронуться к этому чаю, его просто выворачивало от одной мысли, что все здесь грязное, мещанское и какое-то невзрачное, что стоит ему выпить и поесть здесь — как его тут же схватит какая-нибудь болезнь: он непременно покроется пятнами, начнет задыхаться и заливаться слезами. Он бросил взгляд на Азулу, что как ни в чем небывало делала неторопливые глотки чая, при этом не прикасаясь к какой-либо еде. Зуко сожалел, что не может переступить через себя и делать, хотя бы как сестра. Ему стало казаться, что все замечают то карикатурное небрежное поведение, — за что принца так громко в мыслях осуждают.

      — В нее невозможно не влюбиться, — поддержал беседу Азулон, соглашаясь с Риной. Зуко видел, в каком возмущении и недовольстве мамина левая бровь взмыла ввысь — они говорили о ней, как о несмышленом не присутствующем в данный момент ребенке.

      — Даже не пережил бедняга такого, — очень саркастично подметил Жинзук, покачав головой.

      — А что вдруг случилось? — с раздражением бросила Урса, уставившись на отца, словно была вовсе не рада встрече.

      — Он совсем помешался. Вот, выгляни в окно, — протянул руку Жинзук, указывая куда-то вдаль, за дебри разросшейся оранжереи. — Что увидишь? Правильно — бестолковый лес, именование которому — Долина Забвения. Собрался и сгинуть собственноручно решил, отправившись туда, — почесал неотесанно затылок Жинзук, заканчивая мысль.

      — Ну и дурость, — презрительно фыркнула Урса. — Потерять жизнь… и все ради чего? — в ее голосе вяло лилась злоба.

      — Ради любви, — подметил Азулон, указывая на нее пальцем, посмеиваясь с самой ситуации.

      — И можно ли теперь считать меня косвенным убийцей? — парировала Урса, обращаясь к Азулону.

      — Можно даже не косвенным, — расхохотался он, да так искренне, так воодушевленно, что Зуко вздрогнул.

      — И много ли людей способны на что-то ради пресловутой любви? — вмешалась неожиданно Рина. — Строить города? Ломать семьи? Развязывать войну? — этот разговор стал как-то уж слишком сильно напрягать Зуко. Он опустил глаза на собственные пальцы, что сами собой, незаметно для него — сплелись, неустанно теребясь и разминаясь, пока на коже не выступил горячий липкий пот.

      — Да бросьте, неужто какой-то мой одноклассник мог так легко и просто стать причиной для нашей беседы? — обиженно выплеснула мама, обращаясь к родителям. — Это мои дети, — взглянула наконец на них, довольствуясь их лицами. — Мама уже познакомилась, но вот папа… — она расстроено и не веря обернулась к нему, осознавая, что он будто умышленно проигнорировал их появление. Она считала, что родители будут так рады и счастливы наконец увидеться с ней и ее отпрысками. Жинзук нерасторопно повернулся, сощурив глаза так сильно, что они пропали из поля зрения, Зуко всматривался в него и нервно переводил взор на мать, находя в ней глубокое ответное разочарование, ведь ее родителям, как будто, было важнее принять Хозяина Огня, ежели потерянного так давно ребенка.

      — Красивые, — кивнул в приветствии Жинзук, на что Зуко от неловкости схмурился. — Две девочки, да? — стал приближаться, дабы получше рассмотреть, потеснив Рину. На этих словах Жинзука, Зуко прямо сильно тряхануло, он под столом сжал пальцы в кулаки, скрепя про себя зубами, желая выбежать из-за стола и расплакаться, а также перевернуть этот маленький хлипенький стол, разбить чашки, побросать пламенные шары и отмщено убежать, полностью исчезая. Азулон расхохотался пуще прежнего, отчего у Зуко подскочил пульс — он чувствовал бьющуюся кровь в своей голове, заливаясь горячей краской, испытывая на себе мучительные насмешки и издевки. Как хорошо, что отца рядом не оказалось, а то он не пережил бы такого унижения… отец бы не пустил все это на самотек, как сделал это Зуко, даже не вступившись за собственную честь. Его копьем пронзила ярость, стоило рядом сидящей Азуле заливисто рассмеяться в ответ, приводя брата в какой-то дикий обуреваемый пламенем ужас.

      — Папа! — рассвирепела уже Урса, стукнув кулаком по столу, да так, что отпрянул даже Азулон — она копировала Озая, возможно, сама того не осознавая, но с неоспоримой уверенностью, прямо в эту недолгую секунду, Зуко узрел в ней своего отца. — Вечно ты как ляпнешь что-то безмозгло! Это мой сын! — указала она на Зуко, тогда как Жинзук нерасторопно уставился на Зуко вновь, разминая пальцами подбородок, томно мыча, явно плохо видя и уже давно плохо соображая.

      — А вы похожи, — наконец, после долгой паузы заключил Жинзук. — Маги огня, наверное?

      — Безупречные. Ну просто безупречные маги огня, — отозвался Азулон, довольный тем фактом, что его внуки оба оказались покорителями. Настало минутное молчание, Зуко судорожно забросал взглядами каждого сидящего за этим столом, испытывая на себе клеймо невидимки, с которым никто и никогда не считается. Пока ты не взрослый — твое мнение игнорируется, не учитывается и не спрашивается. Зуко опустил нервный и неуверенный взгляд на сестру, задаваясь извечными вопросами: как да почему? Именно его сестра — оплот безобразия, несдержанности и полной анархии, но ведь никто никогда не поверит ему. Он напряженно сглотнул тревогу, вспоминая с каким отрешенным спокойствием его сестра может крушить и ломать вещи, прямо как их отец в порыве ярости. Чем больше проходило времени, чем старше она становилась — тем степеннее и продуманней становились ее действия, ложная выдержка позволяла обманываться поверхностному обывателю. Зуко нещадно казалось, что его благородный и самоотверженный жест никто не заметил, а вот наглость и беспринципность Азулы приняли чуть ли не с овациями. Как она это делает? — Зуко пристально уставился на нее, не замечая, как сильно перенапряглись его мышцы, и не только в теле — на лице, в его выражении очень четко читалась ожесточенная остервенелая зависть, преисполненная словно чаша — непониманием и обидой. Он думал, что злился на нее, он был уверен, что всему виной именно она — сестра. Она беспрекословно и моментально почувствовала его невербальные нападки, кожей ощущая тот испепеляющий ужас, что он старался на нее обрушить. Она безвольно и очень бесчувственно уставилась на своего деда, что сидел ровно напротив, обращая свой взор на кого-то другого. Она искоса посмотрела на Зуко, желая дать ему понять о том, что она все прекрасно понимает и знает, что у него на уме. Да и вообще Зуко сам виноват. Виноват в том, что он такой слюнтяй и вечно старающийся, причем чем больше он старался — тем нелепее становился. И так было во всем. Тогда как Зуко воспламеняла фальшь и двуликость Азулы, ведь она не то, чем так страстно желает казаться, показывая свой волчий оскал в те моменты, когда ты слаб, или, когда все в этом мире говорило о ее победе. Она могла вылезти сухой из любой воды, могла пройти огонь и не обжечься — все что угодно, если она этого искренне захочет.

      — Мне пора, — резко встал из-за стола Азулон, без объяснений и очень демонстративно начиная удаляться, оставляя на лицах присутствующих изумление, а в головах — сплошные и непрекращающиеся вопросы. Что это значит? Урса молниеносно встала со своего места, мигом догоняя Хозяина Огня, что так услужливо вызвался ее сопроводить.

      — Так скоро… Ваше Величество… — в ее интонации и взгляде читался необъяснимый для Зуко страх. Чего она так боится? — Может, все-таки останемся? — и тут Зуко понял, что крылось за тем беспокойством, что покрыло ее руки предательской дрожью. Азулон был так строптив, своенравен и столь непредсказуем, что это стало напоминать Зуко лишь об одном человеке… Неудивительно, что отец не ладит со своим собственным отцом. Азулон слегка коснулся ее плеча, одаривая благосклонностью и каким-то несвойственным ему великодушием, совершенно исключительным вниманием. Зуко увидел это столь ярко и четко впервые.

      — Если вас мучает спина… — она дёргано и очень нервно обернулась на тех, кто остался неподвижно сидеть за столом. — Моя мама… она, наверное, способна уладить ваши боли. Она отличная травница, получше меня будет, — как можно более искренне улыбнулась Урса, на самом деле желая то ли разрыдаться, то ли убежать, а может, кричать?

      — Все так, Ваше Величество, — Рина встала из-за стола, оставляя растерянного, с глуповатым взглядом Жинзука пребывать в одиночестве, что скрашивали совершенно незнакомые и чужие безрадостные внуки. — Я, кажется, знаю, чем вам можно облегчить страдания, — Рина подошла к Азулону, перетягивая все внимание уже на себя, позволяя дочери собраться с мыслями, ведь Зуко был уверен, что мама сейчас так ранима, так обескуражена, что уголки ее глаз без сомнения заблестели. Зуко без раздумий сорвался с места, подходя к маме ближе, беря ее за руки, оглаживая и с трепетом внимая каждому тяжелому вздоху. Ему казалось, что ответ на мамино поведение лежит где-то на поверхности, но он тщетно не мог понять, как будто забыл то самое слово, что вертится на языке и путает сознание.

      — Мы вас чем-то разочаровали, Ваше Величество? — доносятся до Зуко обольстительные, но не без печальной нотки, слова Рины. Зуко лишь кратко взглянул на них, удивляясь такой забавной разнице в их росте. Рина была Азулону где-то чуть выше пояса.

      — О нет, нисколько, — скривился Зуко, наблюдая Азулона с другой стороны, видимо, когда в поле зрения нет Озая — он был более сдержан и менее раздражен. — Я хотел задержаться наподольше. Не вышло, ужасное недоразумение. Как и вообще вся поездка сюда, — на этих словах Урса обернулась, принимая сказанное как глубокое ранение, принимая на свой счет. — Неотложные дела, знаете ли. Мой сын Озай остался за главного в столице. Не хочу его перетруждать, нагородит еще чего. Было приятно провести время, — попрощался очень вскользь, разворачиваясь. — Урса, — обернулся он к ней, — можешь остаться. Тебе не обязательно ехать со мной, если не желаешь.

      — Спасибо, Ваше Величество, — присела она в поклоне, тогда как Зуко держал ее руку, ощущая то, насколько та холодна, бледна и скользка. Маму трясло. — Вы очень великодушны.

      — Рина, — обратился он к ней, как будто игнорируя слова Урсы, — проводите меня. Я могу заблудиться… в ваших живописных широтах… — это было последнее, что Зуко смел наблюдать, глазами провожая удаляющихся бабушку с дедушкой, находя всю ситуацию не до конца разгаданной.

      — Ну что, братец, как тебе мамины родители? — усмехнулась Азула, раскидывая одеяло, готовясь ко сну. Им отвели отдельную небольшую комнатку на первом этаже, выходящую на заднюю часть двора, из которой виднелся густой тучный лес, которому местные дали устрашающее имя — Долина Забвения. Зуко оказался не особо рад разделять спальню с сестрой, но, с другой стороны, у него было больше поводов высказаться. — Интересно, — вернулась к мыслям Азула, охотно — чему удивился Зуко, расправляя большой, сложенный и скрученный в несколько раз, припрятанный в каком-то замшелом углу матрас-шикибатон на неприглядном выцветшем полу, накидывая сверху подушек, рассматривая опечаленный и грузный вид брата, — о чем это бабушка Рина говорит с мамой? Очень мило, что ты отказался мне помочь разложить эту фантасмагоричную кровать. Впервые я буду спать подобно челяди и беднякам — на полу. Кто бы мог подумать, что у нашей мамы такая невзрачная родословная… — вскинула она одеяло прямо перед лицом брата, чем очень разозлила. Зуко осклабился, отбиваясь от фальшивых запугивающих нападок.

      — А ну перестань, маленькая дрянь! — огрызнулся, вскакивая на ноги, угрожая ей кулаком.

      — А чего это ты такой злой? Неужели чай невкусный? — насмехается над ним.

      — Желания разделять с тобой одну комнату — ровным счетом никакого, — умышленно говорит ей эти обидные слова. Она даже побелела в этот момент, растерявшись, не зная, что и сказать, явно ожидая какой-то иной реакции.

      — Вообще-то, я для нас с тобой стараюсь! — в ярости кинула в него одеяло, которое облепило его с головы до ног, точно клякса. — Пока ты — умник, принципиально сел и ничего не делал!

      — Не расстраивайся. Ты сегодня — вообще, ну просто, вопиющий деятель! Произвела впечатление надолго! — показался из-за неровной груды Зуко, сдирая с раздраженной физиономии прилипчивое одеяло, резко и показательно бросая на пол.

      — Ой, кто-то завидует, — со смешком протянула, легкомысленно приближаясь к нему, излишне — ну просто безобразно близко, да так, что у Зуко внутри все стало судорожно беспокойно ерзать и переворачиваться, наполняя щеки исполинским огнем, жар, что пробрал его тело — не хотел останавливаться, делая слабым звеном — опоенной мухой в ее паучьих сетях. Но Зуко так не хотел! Он с особым наслаждением оттолкнул ее, да так резко, необдуманно и даже жестоко, что она чуть не упала, ошарашенная, надрывно скрывающая тот искренний ранимый накал, что желал выплеснуться горькими опостылевшими слезами. Она подняла глаза ввысь, поглядывая на низкий обшарпанный потолок, желая унять предательские слезинки. Зуко стоял к ней спиной, а затем медленно, неуверенно, но очень воровато и второпях начал расстегивать пуговицы своего королевского камзола — расшитого золотыми линиями, имитирующими бурное течение пламени, отливающее в яркой контрастности кроваво-красного атласа, испытывая на себе исполинский необъяснимый стыд, слыша собственное мельтешащее сердце, что уже начало отбивать чечетку, которую даже в мыслях он не мог унять. Он не хотел спать на полу! Подобно дворняге, охраняющей дом. В этом грязном недостойном его высочества месте! Не желал самостоятельно снимать свои нежнейшие неповторимые одежды, что так яро кичились его королевской кровью, усыпанные раздражающими мелкими пуговичками и долгими длинными шнуровками, боялся спать где-то далеко в трущобах, где нет полчища стражи, изнемогал от того, что он будет спать с Азулой. Уж лучше с мамой… Он скинул с себя верх, ощущая пристальный тяжкий взгляд сестры, от которого ему становилось не по себе. Ему было боязно снимать штаны, а что, если она увидит то, что ей не следует видеть, и не важно, что она давно покопалась в грязном белье почти каждого члена их семьи. Почему? Ну почему он должен спать с Азулой? Она же дура!

      — Тебе помочь? — смешок, она плюхнулась на матрас, что зашелестел простынями где-то позади.

      — Отвали! — наспех хмуро бросил через плечо, так и не решаясь раздеться перед ней до конца. Обойдется. Он очень отстраненно и неуверенно присел на самый край матраса, позволяя наблюдать лишь свою спину. Ему было настолько неловко, противно и жгуче неудобно, отчего его пробирало колючее разгоряченное чувство вины, что это, в какой-то мере, даже бередило чувства, заставляя всколыхнувшиеся в эмоциях волны — резко набирать обороты, разбиваясь о скалы разгневанной израненной души. Он утомленно прикрыл глаза руками, ища спасения, пытаясь справиться с тем некрасивым и пропащим чувством, что надрывным ударом подавляло остатки его уверенности и воли. Он знал, как Азула может приходить по ночам, но он старался это забыть, выбросить из головы и больше никогда не вспоминать. Стыдно. Отчего и неприятно.

      — Ну же! — злится Азула, погасив все пламя в свечах, дергая брата за руку, наблюдая за тем, как он неуклюже валится на спину, это заставило ее вдоволь посмеяться. — Зузу, ты такой нелепец!

      — Нет такого слова! — обрывочно и очень второпях бросил он, отодвигаясь от нее подальше — прямо к самому краю. Хорошо хоть одеяла разные. Он закутался полностью, в нос попал запах отсыревшего войлока, которым была набита эта накидка. Зуко медленно, крайне уединенно, опустил руку по животу, останавливаясь чуть ниже, начиная с жадностью и трепетом давить, зажимая свою непрошенную мужественность — угол его агонии, где-то между собственных бедер, ненавидя и теряясь с того, что ему приходиться пережить. На самом же деле — его мечта сбылась, но как-то косо и криво.

      — Зуко? — услышал он ее бодрый и обиженный голос.

      — Что? — раздраженно ответил.

      — Как думаешь, почему Азулон приехал с нами? — а она задает правильный вопрос, от этих мыслей его пагубное вожделение плавно отпускает. Он резко выпрямляется, усаживаясь, отрывая голову от холодной подушки. Азула смотрела на него своим хищным, скрытым, но все еще ощутимым в темноте взором, чем заставляла трепетать и в лихорадке дрожать, его возводила в абсолют ее волчья манера править. Править всем и везде — даже его мыслями. Это так сильно и неумолимо с горячностью завлекало. Она была тем, кто смотрит ему в рот, слушает каждое его слово, просит совета и даже ведет диалог. Но в ее присутствии его знойно и с азартом пылко знобило.

      — Я не знаю.

      — Врешь! — усмешка. Она не двинулась и с места, хотя Зуко жадно мечтал и в оцепенении тлел от того желания, в котором она бы приблизилась к нему, в хищном ожидании напав, наверное, если бы она это совершила, то та несдержанность, которую он так вожделенно прятал — с наслаждением вырвалась бы наружу, растекаясь в животной нечистоте прямо по его королевским порткам. — Знаешь, что я подумываю? — ее голос бредился ему каким-то сокрушительным, испытывающим и натянутым. Он не проронил ни слова, упрямо уставившись в стену перед собой, пыточно сжимаясь еще сильнее, словно стараясь удержать все то, что так пагубно желало броситься, в прискорбном унынии неутоленного желания, он созерцал череду несменяющихся темных силуэтов, притупив тот несносный гадкий порыв.

      — Я тебя внимательно слушаю, — поворачивается в ее сторону, совершенно с другим лицом и настроением, возвращаясь обратно на подушку, вызывающе подпирая висок мокрой ладонью.

      — Азулон не пустил маму, так как не доверяет ей, ведь она могла бы спокойно сбежать и никогда не вернуться, хотя то, что я говорю — никак не объясняет отъезд Азулона. У меня было ощущение, словно я не на чаепитии, а в дурдоме, — повторила за Зуко, подпирая голову рукой.

      — А я считаю, что Азулон приехал сюда лечиться у матери нашей матери, а нас она взяла для того, чтобы показать своим родителям. Это объясняло бы почему дед аж был готов пешком совершить этот последний путь.

      — Насмешил! — противно и очень неприлично расхохоталась она, всклокотав в Зуко недавно угасшую бурю необъяснимой приторной страсти. — Последний путь… Было бы обидно, если бы он не доехал до столицы, тогда ведь маму обвинят в смерти деда.

      — Глупости! — возразил, а сам весь изрядно напрягся. — Мама ни в чем не виновата. Мама никогда ни в чем не виновата!

      — Вздор! Ты посмотри в каких условиях она жила — страх, да и только. Мне стыдно, что она моя мать! — с особым остервенением произнесла, вызывая в Зуко уже бурю злых и неконтролируемых чувств. Он бы отдал прямо сейчас всё, только, чтобы иметь безнаказанную возможность ударить Азулу.

      — Заткнись! — сжал пальцы в кулак, борясь с желанием вцепиться ей в шею, а еще лучше накрыть ее лицо собственной подушкой, дожидаясь, пока она не перестанет дышать. — Иначе, я ударю тебя.

      — Ты меня бесишь. Ты стал вообще неуправляемый, принц Зуко. Сам защищаешь мать, но при этом не в силах даже хоть на толику замаскировать собственную брезгливость! — с отвращением швырнула в него его же одеяло, попадая прямо в лицо. Он несдержанно зарычал. — Ты ненавидишь это место, только и думаешь о том, как бы вернуться во дворец, наверное, желал побежать за Азулоном, чтобы умолять того забрать твою жалкую тушку, ибо спать на соломе для тебя моветон! Ха! Да ты просто избалованный надутый псих! Ты все так пыжишься, все так стараешься, а в итоге проваливаешься в стыд и виновность. И так каждый раз. Ты никого не порадовал. Никак не отличился. И так будет постоянно, пока ты не прекратишь быть жалким удобным трусом.

      — Ты — мразь! Ты знаешь об этом, верно? — усмехнулся ей в ответ, закрывая руками уши, выдыхая злостью — распаляя воздух.

      — Ты это только мне горазд высказывать, а при других паинькой молчишь, язык в одно место засунув, потому что не можешь распрощаться с важной чертой собственной никчемности — удобность. Зуко, запомни, удобные — неудобны.

      — Ладно. Не будем ругаться, — отмахнулся, не желая продолжать этот разговор.

      — Вот об этом я и говорила, — сквозь тьму он увидел, как она показывает в его сторону пальцем, ощутив вполне такой болезненный тычок прямо в грудь.

      — Отец не поехал. Думаю, он ненавидит жизнь селян, — Зуко резво и без зазрения совести меняет тему.

      — Прямо, как и ты — очень важная и нежная особа. Находит кучу оправданий почему «нет». Ты мне противен, — откидывает она резво одеяло, без сожаления — разъяренная и разочарованная, покидая пригретое место, практически бесшумно отходя, раздвигая заклинившие сёдзи. В комнату ворвался приятный насыщенный океанической солонотой прохладный освежающий воздух. Зуко слышал, как ее голые стопы гулко стучат по древесному скрипучему полу. — Если бы ты только знал, как мне противна твоя лживая белая логика каких-то вопиющих формальностей. Ты не такой, — застыла она в проеме, позволяя брату наблюдать ее четкий контурный силуэт. — Ты злой. Ты очень злой.

      Теплый знойный ветерок подгонял неуверенную, но такую настойчивую в своих помыслах Азулу. Она не собиралась и дальше выслушивать вопиющее хамство Зуко, а особенно, когда он сам был тем еще козлом отпущения, уж кто-кто, но не Зуко указывать ей, не Зуко затыкать ее, бесспорно удивительный в своей неповторимости, поток мыслей. Она недовольно и обиженно сцепила пальцы за спиной, ступая медленно и очень отстраненно, не замечая, как все дальше и дальше ее уносило от опочивальни, в которой все окружение заставляло вспылить. Под ногами устланный замшелыми и потертыми татами пол, эти тростниковые маты не менялись, наверное, со времен постройки этой халупы! Азула поморщилась, резко в страхе прильнув к стене, стоило ей разобрать чьи-то неотдаленные голоса. Они доносились настолько неподалеку, что принцесса в какой-то момент даже перестала дышать — вдруг они услышат ее тяжелый гулкий вздох, Азула пугалась быть пойманной, осмеянной и обруганной. Не было в этой странной поездке ничего хорошего — Азула сразу посчитала это все излишне претенциозным, притянутым, необъяснимым и как-будто последним в своем роде… Папа в тот день упрямо и очень гордо взирал в гигантские витражные дворцовые окна, своенравно выражая бескомпромиссный отчаянный протест, провожая их всех недовольным, будто бы, поминальным молчанием. Он не смел возразить хотя бы взглядом, даже жестом — кто он такой? — когда Азулон изъявил свое необъяснимое властное желание сопровождать Урсу в Хира'а. Азула в тот момент безотрывно с призывом смотрела в спину отца так мучительно и долго, в мыслях уговаривая папу хотя бы на прощанье обернуться, до последней секунды она надеялась, что он посмотрит на них — на нее, но он так этого грубо и заносчиво не сделал, явно выражая своей упёртостью несогласие и ревнивую прихоть. И даже Зуко всю поездку безмолвно и как дурак таращился то на Азулона, то на маму, не собираясь одаривать Азулу хоть и толикой скупого внимания, а ведь она — по ее мнению, заслужила быть в центре его эмоциональных чувственных дум. Но Зуко отчетливо давал сестре понять, что чтобы она не сделала, чтобы не сказала, на чтобы его не подтолкнула — до него ее пальцы никогда не дотянутся. Отстраненный, всегда себе на уме, двуличный трус! — Азула выходит из себя, в страхе касаясь щеки, стирая словно недостойную грязь — собственные наполненные горечью нежные слезы.

      — Дело дрянь… — уловила краем уха, незамедлительно падая на колени, стараясь проползти до приоткрытой ширмы как можно более незаметно. Бабушка Рина гремела посудой, как показалось Азуле — та поставила несколько чашек, так как стук хоть и был звонким, но оказался моментальным, более не повторившись.

      — Не запугивай меня… — тихий, даже, как будто, таинственный голос матери, заставил Азулу внимать с большим трепетом и наслаждением, придвигаясь к холодной стене всем телом, подпирая затылком. Она видела этот зазор, за которым даже не горел свет — мама и бабушка где-то притаились в полной глуши и темноте, от такой невообразимой непостижимости, неведомости и даже необъяснимости, Азулу сковало прыткое волнительное любопытство, в котором она никогда не могла себе отказать. Рина тяжело плюхнулась где-то рядом с Урсой, зашелестели подушки, простыни и маты, стук чего-то железного о деревянный чайный столик. Уже так поздно, а они и глаз не сомкнули.

      — Тебе-то уж чего? Разве запугать вас есть возможность, Ваше Высочество? — поддернула ее Рина, на что, как была стойко уверена Азула — мама ужимисто ухмыльнулась, явно воспринимая как комплимент. — Это мне тащить на себе этот дом, этот урожай, да и отца твоего, помилуй духи, дурака старого… — она тяжко выдохнула, речь ее затряслась, дыхание стало прерывистым. — Это кажется мне невыносимым, дочка, твой отец совсем с ума посходил. Ночью с крыши снимать приходится, безмозглым совсем сделался. Видимо, прогневала я духов чем-то, раз мужа моего — руки да ноги мои, помощь, без которой никак — отнялись, как у инвалида. Ходит теперь днями и ночами, да как ненормальный таращится, только соседей пугает, знакомится с теми, с кем не первый год дружил. Совсем старик забылся. Ему теперь что воля, что неволя — все одинаково, вон, сына твоего от дочки не отличил…

      — А Азулона помнит… — это было сказано с какой-то то ли досадой, то ли усмешкой.

      — Так он и тебя, дорогая моя, помнит. Он же ж забывать стал вот — относительно недавно, чует сердце мое, что и тяпку как в руках держать скоро забудет. Гуляет по ночам в полуобмороке, да свинокур распугивает! Что ж за человек! Дух бы его побрал, треклятого! — все злилась, роптала и проклинала Рина, пока Урса молча и практически бесшумно попивала чай, ромашковый аромат которого доносился и до укромно спрятавшейся Азулы, что, кажется, перестала дышать.

      — Мам? — голос ее оказался таким серьезным — как никогда, Азула расслабилась, отринувшись от стены, придвигаясь еще ближе к открытому зазору, угадывая в нотках маминого голоса нечто незнакомое и неповторимое. — Ты вообще рада меня видеть? — Азуле показалось, или мама на этом вопросе уронила слезу?

      — Ну конечно, глупая! Чего ересь бормочешь!? Рада, да не передать как! Только вот отец твой совсем заплохел! Написала бы что ли, что прибудешь, что гостей ждать, а то вышло как-то неудобно, перед А… Хозяином Огня Азулоном. Еще подумает, что мы невежественные.

      — А мои дети? Они тебе совсем-совсем не интересны? — горечь, даже детская обида, Урса говорила с ней не как взрослая женщина, а как маленькая дочка.

      — С чего ты взяла? — очень расторопно выпалила эту фразу, явно отмахиваясь.

      — Почему? — закрыла она руками лицо, ее приглушенные и нервные всхлипы перебивались со стонами грусти, которые она не могла оставить при себе. — Почему ты плакала, когда Азулон пришел сватать меня за Озая? Тебе ведь очень хотелось, чтобы мы с Икемом поженились… — она плакала, рычала со злости и снова плакала, раскачиваясь на волнах неопределенности. — А теперь еще и выставляешь меня в таком свете… Зачем? Зачем вы все это говорите? Я не за этим пришла!

      — Ты пришла показать свое превосходство, — голос Рины вдруг сделался другим. Стойким, спокойным, лишенным той деревенской простоты, которая всегда так раздражающе в нем присутствовала. — Потому что не пара тебе принц Озай! — на этих словах Азула распахнула веки, брови ее в изумлении округлились, представляя, что, наверное, мама была в таком же недоумении. Да и сказано это было — нет, брошено, хлестко, как пощечина. — Решила уйти из семьи. Во дворец метить, а мы в грязи. В нищете.

      — Я привезла вам денег. Много денег, — наверное, на этих словах Урса подняла на мать обескураженно глаза, искрящиеся невинностью и слезами, дабы наконец получить долгожданное одобрение.

      — Всех денег мира не хватит… — Рина походила по комнате — половицы неустанно грустно поскрипывали, а затем вновь присела рядом с дочерью, притрагиваясь к тому приятному насыщенному чаю. — Хороши детки, повезло тебе, что лица у них человечьи… — Азулу аж передернуло от столь скверных жестоких слов, и ведь она продолжала слышать, как мать заливисто и неустанно плачет. — Не должно́ было тебе становиться женой Озая, дурак Жинзук продал тебя как скотину! А ведь я упрашивала его не делать этого! Это он — он виноват. Вот и поплатился за свою жадность — для него теперь: что дикарка, что мать родная — всё одно. Мужчинка он был всегда слабенький, трусливенький и продажный. Жила бы себе сейчас спокойно с Икемом и горя бы не знала… — очень властно, отрешенно и спокойно заключила Рина.

      — Перестань! — она бьет рукой по столу, да так сильно, что Азула аж вздрогнула. — Не выдавай свои желания за мои!

      — Глупа ты, дочка, оттого и кичишься сейчас, — строгий и несгибаемый ровный голос Рины холодными ножами резал глубже, в сердце, заставляя Азулу пылать от возмущения и негодования. Да как эта селянка смеет так разговаривать с мамой? С ее мамой? С принцессой Страны Огня?

      — Я не понимаю, что не так… Я же все делаю для того, чтобы вы с отцом были довольны… — голос Урсы сник, стал жалким и беспомощным, словно Хозяин Огня это Рина.

      — Когда-то давно, — начала с придыханием неторопливо Рина, потягивая бесшумно чай, прерываясь на длительные интригующие паузы, — когда твой дедушка Року был еще совсем юн — он так сильно схлестнулся с будущим Хозяином Огня… — она не договорила.

      — Созин… — закончила за нее мать, Азула представила, как Рина довольно качает головой, поощрительно улыбаясь.

      — Именно, — решила продолжить, наверное, взглянув на свою дочь с особым цинизмом, так как голос ее был невероятно груб. — Не люблю эту историю. История о страхе, трусости и о том, как мы всё потеряли: и деньги, и титул, и признание. Духи наказывают нас. И тебя наказали, да вот только не понимаешь ты этого. Но я попытаюсь тебе немного приоткрыть на происходящее глаза, — Азула вся сжалась, представляя, насколько, должно быть, маме не по себе от того налета таинственности и жути, что без остановки нагнетала Рина. — Созин так дружил с Року, что даже женил его, присутствовал на свадьбе, и Року на его. Когда у Року родилась дочь, то у Созина, на тот момент, уже был сын. Можешь догадаться, чего хотел аватар и Хозяин Огня, до того, как развязалась война? — она явно бросила на Урсу бойкий насмешливый взгляд.

      — О духи… неужели, чтобы вы были вместе? — Урса неподдельно ахнула, должно быть, прикрывая уста руками, пряча глаза в пол. От услышанного, Азулу мелко и не переставая трясло: аватар Року отец бабушки Рины? Азула уставилась куда-то далеко в лес, наблюдая, как подвижные стройные, но в темноте ночных силуэтов — жуткие деревья, раскачивались влево-вправо, влево-вправо. Нахрапистые кроны, казалось, щекотали небосвод и простирающееся звездное небо, заунывно и притягательно маня в свои темные густые и неизведанные дали.

      — Именно так. Азулон и я были обручены… — это было сказано, вроде бы, с гордостью, а вроде — с надтреснутым злым разочарованием. — Мы должны были быть вместе, но потом Хозяин Огня развязал войну, а мой отец объявил, что остановит его, следовательно — объявил войну самому Созину, — на выдохе и очень встревоженно заключила она, немного погодя, продолжив: — Мы должны были породниться еще раньше. Чему быть — того не миновать. Духами было предрешено, что созиновы потомки и аватаровы потомки поженятся, породнятся, — она срывалась на какой-то жутковатый маниакальный шепот, чем уже изрядно начала пугать не только Азулу и Урсу, а, кажется, всю Долину Забвения.

      — Тогда почему ты была так против того, чтобы я и Озай поженились? — обомлевшим уставшим и разбереженным голосом в неверии протянула Урса. Последовало долгое непримирительное молчание, за которым, кажется, скрывалось что-то ужасающее и Азула с нетерпением ждала продолжения:

      — Да потому что нечего соваться в эту семью! — Азула плотно сжала зубы — аж до скрежета, настолько ее оскорбило и покоробило это высказывание, что она еле сдерживала ту рвущуюся наружу огненную бурю. — Ты и Икем были бы хорошей парой. Его родители всегда мне очень нравились, они живут тут — неподалеку, — должно быть, Рина взмахнула рукой, указывая в какую-то неопределенную сторону. — Ты и я были бы рядом. Выступали бы с Икемом спокойненько в театре. Отец бы не выжил из ума. Живи тихо и не высовывайся — так завещал нам мой отец — Року… Кто его ослушается, тот об этом пожалеет. Думаешь, я не знаю, о чем говорю?.. Я вижу в тебе себя, хочется мне сказать, что духи предостерегли тебя, дали тебе больше чем мне, но — нет. Это не так. Духи посмеялись над тобой. И ты — вся такая разодетая и важная, прямо сейчас восседаешь предо мной, вызывая восхищение, но ты всего лишь маленькая пешка в большой игре. Надеюсь, у твоих детей будет долгая и крепкая жизнь, — Азула нахмурилась, пытаясь выловить ну хоть толику смысла в том, что с таким чрезмерным пафосом отчеканила бабушка Рина.

      — Азулон помнит тебя… — Урса слегка рассмеялась, Азула уже видела мамину вырисовывающуюся улыбку, в которой красными нитями виднелась та непревзойденная хитрость, что в крови была лишь у прирожденных лисиц. — А я все гадала: зачем ему — трехсотлетней старой развалине ехать куда-то столь долго, далеко, да еще и терпеть такие неблагодарные муки хронической спинной грыжи. Мама! — послышался хлопок, а затем зловещий и саркастичный смех Урсы — она картинно и как можно более оскорбительно аплодировала собственной матери, без зазрения совести надсмехаясь над Азулоном. — Ты заставила его идти пешком. Остановить экипаж, ведь он так мучился… — говоря это, она улыбалась, преисполненная той ответной садистичной страстью, что кипела и бурлила в ней спящим вулканом, который, внезапно, наконец проснулся. — Неужели тебе жалко его? — а Урса продолжила, а смех ее становился таким яростным, практически истеричным, что было сложно разобрать: мама плачет или все же хохочет?

      — Хорошо смеется тот, кто смеется последним, дочка… — Рина сказала эту фразу тихо, без каких-либо чувств, сразу же заставив Урсу замолчать собственной титанической выдержкой.

      — Прости, мама. Я тебя обидела… — послышалось шуршание и возня, кажется, Урса потянулась к матери, желая, то ли утешить, то ли утешиться самой. — Мне очень стыдно.

      — Как тебе живется с мужем? — внезапно и очень заботливо спросила Рина, напевая колыбельную.

      — Очень хорошо. Я люблю его.

      — Прекрасно…

      Внезапный леденящий порыв ветра заставил хлипкие раздвижные двери в жутковатом звоне сотрясаться. Азула услышала, как кто-то моментально встал с места, хлопотно приговаривая:

      — Ветер чего-то совсем разгулялся. Закроем-ка, лучше, дверь, — мелкой аккуратной поступью Рина приближалась к выходу на небольшую террасу, тогда Азула судорожно забегала глазами по разным углам, желая спрятаться, но — если прямо сейчас она хоть куда-то дернется — это не останется незамеченным. Набрав в легкие побольше воздуха — она прижимается к стене со всей силой, представляя, как растворяется и ее телесный образ полностью тает, скрываясь от любопытных глаз. Она окунулась бегающим неспокойным взором в массивный неспокойный лес.

      — Урса? — Азула в страхе нервно дернулась, услышав голос Рины так близко, что, можно было подумать, что обращаются непосредственно к ней самой. Сердце забилось в бешенном неостановимом ритме, заставляя голову гудеть, лицо гореть, а руки сотрясаться, у Азулы появилось безудержное желание закрыть уши, чтобы хоть как-то справиться с тем выжидательным нервным ужасом, который ей приходилось испытывать, ведь исход всегда неизвестен: найдут или нет? Найдут или нет? Да? Или нет? Если прямо сейчас Рина захочет осмотреть крыльцо, то от ее глаз не укроется, как тварь дрожащая, примостившаяся на полу в белых одеждах Азула, что так старательно жмется к прохладной стеночке, стараясь, как можно меньше пыхтеть.

      — Урса, ты видела, какие чудесные домики для богов стоят за нашим домом? — резкий с грохотом щелчок — сёдзи твердо сомкнулись, голос Рины постепенно отдалялся, но Азула продолжала слышать все, что происходит.

      — Нет, — очень приглушенный мамин ответ.

      — Сходи с утра, посмотри. Такая прелесть. Раскиданы вдоль всей Долины Забвения — рядом с жилыми домами и фермами. Мы верим, что в них найдут покой духи из леса, что эти часовенки станут им хорошим пристанищем. Возьми детей, вознесите дары духам, вы, все же, королевская семья…

      «Пример для подражания», — закончила Азула в мыслях недосказанную, как будто бы, намеренно, фразу, закатывая в недоумении глаза. Она мягко и очень осторожно ступает вниз по деревянным затертым ступеням, пока босые ноги не окунаются в текстурность и шершавость каждого мелко колеблющегося травяного волоска. Узенькая вертлявая тропинка, берущая начало от самого заднего дворика, и взмывающая куда-то в непроглядную даль, откуда шумел и шелестел разбушевавшийся ветер. Протоптанная дорожка была усеяна мелкими выпирающими камушками, больно ударившись пару тройку раз — Азула боязно решает ступать по траве, видимо, Рина и Жинзук довольно часто проделывали этот путь… Вдали виднелись необъятные грозные леса, за ширмой которых мало что удалось бы разобрать даже при свете зенитного лучистого солнца, а уж ночью, в пору упрямых звезд и непунктуальной луны… Но принцесса была полна невиданных ранее сил, не понимая, зачем ей вообще ложиться в кровать, ведь, она была в этом уверена — на нее накинется недовольный Зуко, должно быть, он либо очень боится материнского гнева, либо же — наоборот желает остаться с матерью один на один, ведь Азула по его мнению — самая нелепая подачка духов. Она — это явно то, от чего он бы без зазрения совести, тотчас же, отказался. Лежа там — на тростниковых коврах, на самодельном ложе, прикрывающийся плохопахнущим одеялом, он, распластавшись, мечтал лишь об одном: «Только бы Азула не вернулась. Только бы Азула не вернулась». Ей чудилось, что голос его тревожных неостановимых мыслей потоком: где-то глубоко внутри — беспощадно и очень беспечно играет на струнах ее дрожащей чуткой души, взывая ко всем духам, умоляя лишь об одном — чтобы наконец стать единственным ребенком, единственным наследником. И Зуко соврет, если скажет, что любит Лу Тена или хоть мало-мальски дружит — это не так, ведь Зуко совершенно не умеет и не хочет дружить. Зуко беспардонно и без стеснения ревнует дядю к собственному сыну, желая эгоистично перетягивать внимание лишь на собственную неповторимую персону. Сказать, что Азула разочарована — ничего не сказать, просто никто и ни за что ей не поверит, особенно, в то, как Зуко украдкой втихаря упрашивает духов сделать Хозяином Огня собственного папу, в обход дяди Айро. Губы его лепечут и неразборчиво бормочут, вторят и вторят. Азула останавливается, касаясь рукой, разбегающейся от ветра травы, что доходила ей по пояс, и чем больше Азула шла, тем сильнее казалось, что кто-то беспрестанно с ней говорит. Да так заунывно. Так убедительно. Словно папа. Это стало похоже на неразборчивый лепечущий шепот, и чем скорее она приближалась — тем отчетливее и громче что-то непонятное слышала. Она обернулась, наблюдая издалека ничем не примечательный деревенский домик, в котором уже заканчивает распивать чай мама и, ни о чем не думая — спит Зуко, и чем дальше Азула шла — тем сильнее этот домик сливался с полчищем таких же рядом стоящих. Ничем не выделяющийся. Ее сковало странное необъяснимое ощущение, когда что-то неотдалённо и где-то со стороны леса — треснуло. Палка? Она моментально переводит взгляд в сторону звуков, но не видит ровным счетом ничего, оставаясь наедине с собственными мыслями и страхами, ведомая лишь каким-то наивным нерадивым любопытством, или чем-то еще? Да, она, несомненно, хотела, чтобы мама и Зуко пожалели о том, что так мало уделяли ей времени, что не воспринимали всерьез, что дедушка Азулон уехал так скоропостижно, а папа даже не обернулся на прощание. Ей надоело. Она словно призрак — ее не видно. Не глядя ступая, ее нога натыкается на что-то необъяснимое — холодное, шершавое, угловатое. Она вскрикнула, убирая ногу, не удерживаясь и в панике, тряся конечностями — валится вниз, больно приземлившись. У нее на размышления, казалось, была целая вечность, вот прямо сейчас в ее силах было сорваться и бежать прочь, без оглядки, без зазрения, без сомнения. Вернуться сюда утром, когда взойдет живительное солнце, когда разожжет внутренний огонь с невиданной силой, но — нет. Она с отчаянным всхлипом обхватывает пострадавшую ногу, но ничего кроме тупой тусклой боли не ощущает, ран нет — ничего. Азула упирается руками в землю, пробуя влажность травы, что взбивается меж пальцев, теребя и холодя. Она ползет к тому, на что так неосторожно напоролась — в слепящей землю темноте, протягивая трясущуюся руку, в какой-то момент вспыхивая тот огонь, что почти в страхе в самых недрах затух. Она ахнула, в какой-то момент не веря в то, что удалось узреть — маленькие, словно для птичек — каменные покосившиеся домики с большой прорезью внутрь вместо двери. Двускатная крыша, подобие настоящего фундамента и даже что-то похожее на небольшое окошко, из которого что-то невнятно выглядывало, то ли фигурка какого-то духа, то ли картинка. Азула осмотрелась, разжигая свое пламя еще ярче: четкой, словно береговая полоса, куда не глянь — невзначай раскиданы эти небольшие глиняные домики, которые казались даже для куклы тесными. Они тонкой каймой окружали, наверное, всю Долину Забвения. Не теряясь ни секунды, Азула встает на ноги, даже не обращая внимание на то, как неприятно стало ступать на траву. Внутри нее клокотала буря душераздирающих чувств, настолько непередаваем был одновременно и страх, и восторг от увиденного и происходящего. Шелест листвы заунывно пропел в дуновении песню, окатив принцессу, словно подгоняя к кромке леса. Маленькие домики обрывались ровно на тропинке, которая таинственно и необъяснимо увиливала куда-то в лес, полностью исчезая из виду. Поежившись, одновременно от того, насколько леденящей видится перспектива пойти ночью в загадочный лес, но вместе с тем, этого так непостижимо сильно хотелось, что Азула нервно ступает — на еще один шаг приближаясь, оглядываясь подозрительно по сторонам. Интересно, Зуко и мама спят себе спокойно? Их ничего в этой бренной жизни уже не трогает? Она опустила руку, прогоняя яркое привлекательное пламя. Треск. Азула в ужасе распахнула глаза, когда услышала чей-то невнятный внушительный жуткий голос — прямо из недр беспросветного зловещего леса. Вспыхнул яркий голубоватый свет — он был зарыт где-то в глубинах леса, и Азула даже видела чьи-то шаги, беспрерывно сопровождающиеся этим чудовищным голосом, то что было в лесу — как будто не переставая что-то пело. Она смело и необдуманно делает шаг, сжимая пальцы в кулаки, ведь ей — принцессе Страны Огня нечего бояться, ведь ей предначертана прекрасная яркая судьба, а значит — умереть здесь ей никак не суждено. И пускай! И пускай Зуко с мамой попереживают, пускай отец накричит на мать за то, что Азула пропала, пускай отец пожалеет, что в последнюю встречу даже не простился с нею, пускай отец выдаст взбучку Зуко, ведь это он не остановил свою сестру от ночных прогулок, ибо Зуко всегда желал, чтобы Азулы никогда не было. Не было!

      Она пошла на взывающий то ли к ней, то ли к кому-то еще голос, минуя разбросанные ровной окантовкой домики, словно могильные плиты, все чаще и чаще углубляясь в темный лес, то и дело наступая босыми пятками на колючие палки или грязные лужи. Дедушка мамы — аватар Року, но почему никто и никогда не касался этой темы? А сам отец знает об этом? Наверняка. Но Зуко был лишен этой правды, и сама Азула никогда бы об этом не догадалась, если бы не этот странный разговор мамы с Риной… Хорошо Зуко — лежит себе спокойно и ни о чем даже не подозревает, Азула может прямо сейчас недальновидно сорваться с места и опрометчиво наябедничать ему, но тогда она наградит брата той информацией, которая, скорее всего, на вес золота. Зачем Зуко знать? Чтобы он стал осведомлённее своей сестры, которую постоянно так и норовит столкнуть с лестницы? Чтобы необдуманно пошел болтать об этом направо и налево, ведь его несдержанность готова усмирить лишь его вялая трусость. Зуко говорит ей гадости. Зуко не ценит ее. Зуко не любит ее. На этих мыслях она недовольно опустила глаза, завидев перед собой ямку — тотчас же отпрыгивает, пригибаясь от ветвистых лиан, стараясь не издавать ни звука. Чем ближе она подкрадывалась к чему-то неизвестному, тем отчетливее становился его силуэт. В облаке полуголубоватого дыма, рассеивая сумрак лунным отблеском — словно упавшая с небес звезда, оно кружилось, будто в танце, повторяя роскошные, преисполненные элегантностью и притягательностью движения самых лучших танцовщиц. Это был человек, вернее — оно было как человек. Азула видела его со спины. Длинные серебристые волосы ровными плотными прядями повисли вдоль спины. Белые воздушные одежды. Его туманом окутывало необъяснимое эфемерное сияние, что так манило и зазывало. Не произнося ни слова, Азула без страха делает шаг, ветка под ее ногой хрустнула, и тот, кто стоял все это время к ней спиной, молниеносно, нечеловечески быстро обернулся, и тогда Азула ахнула. Силуэт этого человека — человека напоминал лишь отдаленно, оно смотрело на нее своими бесцветными заблудшими глазами, лицо рисовало приметные роскошные женские черты, на этой женщине был невероятный яркий макияж: вызывающие красные губы — плотно сжатые в недовольную кривую линию, броско подведенные глаза с бледным алебастровым лицом. Она взирала на Азулу, а может, и куда-то через нее, стоя неподвижно, какое-то время чрезмерно спокойно, отчего у Азулы аж пальцы похолодели. Кто это? Это какой-то дух, — она была в этом уверена, ведь голову, помимо серебристых волос, украшали — лезвиями торчащие рога, практически изо лба, но откуда-то выше. Азула опустила глаза на ее руки, замечая их хищную натуру — длинные пальцы, острые ногти и большая для женщины ладонь. Оно повернуло голову и хищно направилось в сторону Азулы, повторяя все повадки диких зверей, как вдруг принцесса в неудержимом страхе закричала, да так громко, падая обессиленно наземь, ведь тот леденящий душу ужас, что ей пришлось пережить — полился рекой наружу. Она плакала от того, что так самонадеянно и с любопытством пошла на поводу у собственных обид, предоставив брату первенство, ведь теперь одним духам известно, удастся ли ей выбраться живой. Азула следила за быстрыми и бескомпромиссными движениями кого-то чужого, оно двинулось ей на встречу, резко останавливаясь, протягивая бледную с опасно-черными когтями руку, напираясь на нечто, чего не могла узреть Азула. Оно коснулось второй рукой той невидимой стены, что разделала его от нее, яростно и с остервенением стуча, оно билось как птица в клетке, пока изнуренно, не опустилось вниз — наземь, плотоядно посматривая на Азулу через белесые беспросветные глаза, в которых не было ничего человеческого. Это лицо... незабываемое, по истине нечеловеческое — божественное, проникающее в самое сердце и душу, разбередив любые чувства о прекрасном. Наверное, это самое дивное лицо, что довелось узреть когда-либо Азуле, оно было совершенно точно женским. Оно осознанно и совершенно по-людски улыбнулось ей, упираясь рогами в необъяснимую преграду. Азула посчитала, что оно немое, и оно словно услышало ее мысли, грязно ухмыльнувшись, запертое за какой-то неизвестной дверью.

      — Вонс хиом зи акчовед! — оно раскрыло свои разукрашенные губы, уголки которых всегда упрямо смотрели вниз, будто бы оно никогда не испытывало радости. Его голос отдавался у Азулы внутри, каким-то странным эхом. Несмотря на всю свою необъяснимую и жутковатую привлекательность — оно оказалось мужчиной. Его голос был твердый, звонкий, мужской, но сколько бы она не всматривалась в его лицо — там так и оставалась прелестная удивительная и необъяснимая женщина. — Ями еом ивозан! — стучит он как будто в какую-то дверь, пока Азула не могла перестать таращиться: он был в длинных красно-белых одеждах, на его лице красовались такие же красные изящные полосы и точки. Его лицо словно не лицо, а кем-то любовно вылепленная гипсовая маска. Прямо, как у актеров в театре на Угольном острове. — Ивозан! — а он все яростно с гомоном продолжал, злился и, как будто, даже плакал. — Ями еом ивозан!

      Не дожидаясь и минуты, Азула вскочила на ноги, подгоняемая взыгравшей по венам кровью, которую гонял один лишь страх и ужас, она бежала и бежала, сломя голову, да так быстро, что не обращала внимания на то, что, кажется, пара иголок вонзились в пальцы. Она слышала свое прерывистое необузданное сорвавшееся дыхание, боясь только одного — так и не найти той тропы, по которой она по глупости забрела в лес. Широкие деревья расступились, выпуская Азулу из своих тесных объятий, она обернулась в сторону леса, ища то призрачное сияние, от которого до сих пор ее кровь стыла в жилах. Ей показалось, что оно приближается, отчего Азула в испуге приоткрыла уста, готовая закричать, как вдруг, босая нога больно вонзается во что-то твердое с глухим стуком, заставляя Азулу лететь беспомощно вниз. Она рухнула грудой камней прямо в какие-то кирпичи, что тотчас же больно повпивались ей во все места. Руками и ногами, с остервенением и неумолимым ужасом, она разгребала свою западню. По звуку — глиняные черепки, лишь поднимаясь на ноги, раскидывая жуткие домики для богов, Азула ринулась по тропинке прямо к знакомому дому, впервые испытывая от встречи с этой халупой искреннюю радость.