Она не могла найти себе места, на нервах прикусывая собственный палец, хоть как-то стараясь унять неконтролируемую тревогу. Мэй подходит к письменному резному столу, отворяя самый первый ящик, заваленный всяким ненужным хламом — так, для отвода глаз. Она подозревала, что мама очень сильно блюдет ее жизнь, никогда не уставая и не упуская возможности заглянуть во все припрятанные скелетики Мэй. Судорожно вытряхивает все содержимое, даже не опасаясь того, что кто-то из слуг заподозрит неладное, желая сразу же помочь. Как только ящик оказался пуст, Мэй ползет длинными пальцами к самому донышку, подцепляя ногтем незаметную неровность, моментально отделяя. Это было фальшивое, для отвода глаз, место. Никому не придет в голову рыться там, где все лежит на виду. Сложенные аккуратно и отдельными стопочками немногочисленные письма, укромно почивали не только в оберегаемых воспоминаниях Мэй, но и на дне ее угрюмого сердца, которое было точно, как этот ящик — с двойным дном. Одним большим ворохом, она небрежно достает все клокочущие шуршащие бумажки с трепетом судорожно прижимая прямо к впопыхах стучащему сердцу, представляя, что именно там теплится и гнездится израненная и требующая любви и ласки душа. Ох, как же не хватает тебя, принц Зуко! Мэй уже давно перестала считать дни его отбытия — настолько болезненным и невыносимым стало это занятие. Где же ты, принц Зуко? Что же такого нужно сделать, дабы ты как можно скорее вернулся? А, в прочем, можешь не возвращаться, просто забери Мэй с собой. Чем больше времени с его изгнания проходило, тем яростнее ей хотелось бежать с Зуко, и уже даже плевать на честь, статус и титул, когда, как показала Азула — можно быть свободным необремененным странником. Кстати об Азуле… невыносимая девица, но какова благодать, что судьба свела Мэй именно с сестрой принца. Кажется, у Мэй вырисовывался какой-то хлипенький наивный план. Она хватается пальцами в собранное по крупицам жемчужное ожерелье, ведь это было единственное, чем одарил ее Зуко, так резко и без оглядки пропадая. А что если его убили, а что, если Мэй ему совершенно неинтересна, и он не желает более поддерживать с ней хоть какие-то отношения? Это царапало сильнее лезвия, втыкаясь с опечаливающей болью в самое сердце. Мэй переполнял сумбурный вихрь полярных необъяснимых чувств, ведь с одной стороны ей хотелось быть ближе к Азуле, ведь от нее исходил тончайший элегантный шлейф принца Зуко, а с другой стороны все прекрасное от ее брата перекрывала сумасбродная самовлюбленная натура самой Азулы. И вот, когда перед Мэй вставали в неуловимых далеких воспоминаниях детские лица Зуко и Азулы, то между ними виднелась такая яркая и глубокая пропасть — трещина непонимания и вечного неисчерпаемого конфликта — соперничества, что разгорался с легкого дуновения ветра. И эта самая пропасть, если взглянуть сегодняшним днем — казалась Мэй уже не трещиной, а легким мало заметным дуновением… Она слишком давно не видела настоящего принца Зуко, переставая, порой, отличать его от его же сестры. И чем больше Азула проводила времени с Мэй, тем приятнее и комфортнее становилось на изнуренном печалью от разлуки сердце, но вместе с тем, сгинувший принц Зуко стал казаться Мэй собственной обеленной гипертрофированной фантазией: в воспоминаниях он казался лучше, чем когда-то наяву, и с каждым последующим днем разлуки — Зуко становился на еще один шаг ближе к недостижимому идеалу. Он ведь такой благородный, честный, справедливый, обманутый и недопонятый, одинокий в этом бренном мире — джентльмен, которого сбросила со счетов собственная мнительность и педантичность. Злые и беспринципные люди воспользовались его безотказностью и преданностью, вывернув ситуацию, причиняя устрашающую боль, что на всю жизнь полегла на его лице безобразным постыдным шрамом. Мэй сжимает от отчаяния пальцы, желтоватый прочный пергамент захрустел, письма, выведенные прекрасным каллиграфическим почерком принца Зуко — вынужденно жались друг к другу. Под гнетом разъяренной печали, Мэй сминала большой рыхлый ком. Она страстно роняла слезы на его письма, наблюдая, с какой скоростью распространяется грустная влага по пересохшему папирусу. Ну почему все так? Почему так несправедливо? Духи слишком строги что к ней, что к Зуко. И чем больше времени проходило с изгнания принца, тем сильнее Мэй страдала, ощущая обуревающее тяжкое одиночество, из которого не было выхода. Азула должна вернуть Зуко! Мэй выпрямилась, наспех растирая слезы по щекам, подходя к зеркалу, придирчиво рассматривая собственное лицо, вынуждая одной силой воли выражение измениться. Из смертельно-опечаленной она тщетно старалась вылепить невозмутимую и твердую девушку, которой являлась только лишь отчасти, и то по большому желанию родителей.

      — Мэй! — вздрогнула она, стоило матери с остервенением застучать в дверь, да так отчаянно и недовольно, что это сказывалось и на ее голосе.

      — Что?! — срывается в ответ, впопыхах запихивая письма назад, скрывая за накладной деревяшкой, небрежно наваливая хаотичный бардак из собственных вещей.

      — Что с настроением? — беспардонно отворила дверь ее комнаты мать, держа на руках пускающего пузыри Том-Тома, от одного вида которого Мэй передернуло. Ну и мерзость. Стоило матери родить сына, как она разительно изменилась, повезет же мелкому засранцу — его уже будут воспитывать в совершенно иных — тепличных и комфортных условиях. И ведь у Том-Тома и Мэй по факту были две разные мамы, и как же это, наверное, покоробило бы Мэй… ну как сказать — лет так шесть назад, а сейчас: все что угодно, лишь бы поменьше пересекаться с ее лощеной самодовольной улыбкой, с которой она не спускала брата ни на секунду. Больше всего сейчас Мэй желалось с вызовом и очень карикатурно закатить глаза, прижать в отвращении пальцы к носу, выказывая полное и неоспоримое пренебрежение младшим братом и его компанией, а также — сделать как можно больнее, как можно глубже прочертить то неизгладимое ранение, что оставит на воодушевленной и изнеженной маме неуважение Мэй. Ведь мама так противно и кардинально изменилась после рождения Том-Тома, которого, так внезапно и с горечью возжелала. Какая прелесть. Нет. Мэй без зазрения совести насупилась, наблюдая мамины опущенные грустные брови — нет, ей не печально, просто у нее такое выражение лица.

      — К тебе пришли, — попыталась поставить она Том-Тома на ноги, но тот капризно заистерил, на что мама безропотно повелась, оставляя маленького негодяя сидеть на руках. От этой картины у Мэй все в гневе сжалось, она хотела в этот момент набраться смелости, да такой пошлой, которая имелась только у принцессы Азулы, съязвив: «Какая ты жалкая, мама». Но Мэй осталась неподвижна, хоть ее губы и кривила недовольная растянутая ужимка.

      — Отличные новости. Духи услышали мои молитвы, ибо выносить эту наважденческую скуку не было ровным счетом никакого желания, — Мэй встала в проеме, поравнявшись с матерью, которую уже совсем скоро перерастет. Но Мичи не собиралась отходить, с недовольством и беспокойством поглядывая в ледяные и черствые глаза Мэй, удивляясь в кого она выросла такой жестокой и бесчувственной. Ну разве можно быть такой?

      — Уходишь? — в ее голосе послышались нотки ревности или Мэй это уже чудится? — А как же помочь маме? — смотрит на нее, явно выдавливая ну хоть крупицы чувства вины, которого напрочь была лишена ее невозмутимая дочь.

      — Тебе вполне помогут служанки, — пожала плечами, потеснив мать, даже не оборачиваясь, начиная безжалостно и бесстрастно уходить, а на душе испытывая тот восторг, которого, она, казалось, никогда не дождется.

      — Наш папа уже достиг политических высот, можешь больше не стараться, — усмешка, на которую Мэй никак не могла не среагировать, резко обернувшись, находя мать въедливой неугомонной блохой, которой требуется сильный шлепок, да желательно чем-нибудь остреньким. — Тебе уже незачем так стелиться перед детьми Хозяина Огня, — она медленной отрешенной походкой направилась в сторону дочери, для собственного успокоения теребя Том-Тома по волосам, отчего он мерзко визгливо засмеялся. — Эта принцесса Азула ничему хорошему тебя не научит, — в повелительном и приказном тоне высказалась, возвращая себе такое узнаваемое деспотичное амплуа. — С ней ты всегда ведешь себя, как-то… — она опустила взгляд, пребывая в обуревающем ее волнообразном возмущении, не находя смелости подобрать слов. — Духи наделили ее деньгами налогоплатильщиков, династийной властью и потомственной магией, но все это — ядерная смесь, когда нет и не было никакого воспитания. Их с принцем Зуко родители всегда позволяли бессовестно нарушать правила: грубить, истерить, называя это вопиющее хамство проявлением характера. Понаберешься же от нее… — она не договорила, так как снизу послышались разгоряченные голоса, которые Мэй тут же узнала. — Мама — твой лучший друг. Ты должна доверять мне.

      — Отстань. Прошли те времена, когда ТЫ указываешь с кем мне общаться, а с кем нет! — кратко и очень обезличенно бросив это, она стремительно сбегает с лестницы, в глубине души боясь того гнева матери, который она способна бросить в спину. Боясь оглянуться и наткнуться на те сощуренные в недоверии глаза, она, не останавливаясь перебирает туфельками, придерживая в изысканной манере полы длинного платья, чувствуя, как с каждой ступенью слабеет материнская властная хватка. Мэй понимала, что мама никогда не откажется стеречь ее сначала от плохого поведения, затем от неуважительных оценок, а следом будут неугодные людишки. Все должна контролировать неутомимая мама, приходя от этого в какой-то необъяснимый катарсис, ведь именно в таком случае она становилась всеобъемлющим властителем. Властителем жизни собственных детей. Нет! Хватит с Мэй! Зуко и брак с ним — казался самым осчастливливающим ее выходом, но спустя тянущиеся бесконечностью недели, перетекающие в месяцы, от отчаяния ей начало казаться, что она готова бросить даже зажиточную роскошную жизнь, только бы быть в свободном полете, где дышалось легко и непринужденно. А теперь, когда принца Зуко нет и, скорее всего, не намечалось, оставалась единственная в своем роде — Азула. Претенциозный хваткий суррогат, как хотелось верить Мэй — полностью замещающий недостаток в принце Зуко. Она хватается в перила, на последней ступеньке оступаясь, запутываясь в подоле собственного платья, стремительно теряя равновесие, как вдруг сильная тонкая рука подхватывает ее, спасая лицо от сокрушительной встречи с полом.

      — Невозможно все сделать идеально, — поддернутый, насмешливый, переполненный концентрированной нескончаемой фальшивой риторикой, звенящий, немного низкий, несвойственно учтивый — голос принцессы Азулы. — Но именно моя дорожайшая подруга Мэй способна совершить самое идеальное преступление, — Мэй выпрямилась, наблюдая Азулу в очень странном и потрепанном виде. Грязные спутанные волосы, что свисали безжизненными лохмотьями, из-под которых, на Мэй глядели кричащие деланным самодовольством глаза. Азула была бледна. Страшно и несвойственно себе бледна, болезненна. На шее имелась длинная легкая ссадина, что простиралась аж до самого уха, эта ссадила была свежая, немного припухшая и аллергично-красная, крови не проступало, легкое и самое первичное рассечение кожи. Ее одежда одежду напоминала лишь отдаленно — потасканные засаленные неприличные лохмотья. Ее всю трясло, хоть Азула и старалась это надменно скрыть, взгляд ее казался безумным, изголодавшимся что ли и было же в нем что-то такое необъяснимое, такое будоражащее, такое жутковатое… Теперь стало ясно, почему мама была столь сильно недовольна.

      — Мы с Тай Ли… — повернулась Азула, ища глазами немного взбалмошную и растрепанную Тай Ли. — Все потом. Сначала помоги нам. С тебя: душ, одежда, еда, — начала загибать пальцы Азула, и тут Мэй отвела наконец-то душу — с радостью закатывая глаза, при этом складывая на груди, как бы недовольно, руки, поистине будучи счастливой с того, что девочки все же пришли, дабы развеять ее скуку. — Одежду — верну, — усмехнулась Азула, но сделала это как-то натянуто, стараясь что-то скрыть, наверное, ее какой-то побитый и бледный вид имеет за собой какое-то объяснение.

      — Почему ты не пойдешь во дворец? — какой хороший и правильный вопрос задает Азуле Мэй. И ведь на него есть ответ. Азула аккуратно, словно срезает кромку льда, — подцепляет пену, что так весело разошлась по поверхности. Вот и стоит вообще кому-то что-то доверять? Азула старалась не думать о том, что ей пришлось пережить, и она от неожиданности даже терялась, не понимая, что оказалось хуже: пережить повторное изнасилование, оказаться сброшенной в канаву или же быть днями и ночами напролет опоённой какой-то галлюциногенной дрянью? Если бы не Тай Ли… Азула судорожно стала искать ее глазами, прямо, как мать, что в моменты опасности стремится спасти в первую очередь свое дитя. Тай Ли не было, она, скорее всего, обедала в соседней комнате, будучи в таком же ошеломленном состоянии. Но Азула уверена, что Тай Ли не станет болтать. Болтать вообще никому нельзя. Азула старалась избегать наважденческого безотрывного взора Мэй, ведь все произошедшее — не ее ума дело, а если бы со всех ног принцесса Страны Огня помчалась во дворец к отцу, то тот сразу же устроил бы допрос, на котором вскрылась бы вся щекотливая и уничтожающая любую женскую честь подноготная… Азула даже не представляла, в какой ярости будет отец, как же он тогда будет разочарован ею, и тогда точно ни о каком титуле не стоит и мечтать. Принцессе Страны Огня иметь вольность и наглость быть пойманной таким известным на всю страну преступником… От нее отвернутся друзья, родственники, да даже собственное отражение не захочет взирать на Азулу — настолько невыносимо стыдно и страшно это было. Отец обязательно начнет расследование, даже если он не отсечет своей дочери голову, то отправит в изгнание, вслед за Зуко. Отцу будет проще снова жениться и настругать новых наследников, чем разбираться с теми ошметками, которые остались от чести что Зуко, что Азулы: я тону — тяну другого. Именно так это и выглядело. Но даже если Азула сейчас в красках слишком ярко и напрасно преувеличила, и отец ни за что не станет лишать свою дочь титула, чести и наследства, то он непременно достанет правду, а правда будет неусидчива — просочится в народ как вода. Пока что было всего два человека на этом свете, кто знал о случившемся: Азула и Синяя Маска. Она нервно и с дрожью то ли наслаждения, то ли озлобленности, сжимает пальцы в кулаки, представляя, с каким оглушительным фейерверком взорвется новость о ее похождениях с Синей Маской. А ведь если этого мерзавца поймают — велика вероятность, что он начнет отпираться, а в самом очевидном случае — отрицать, уверяя, что все было по взаимному согласию, приписав Азулу в соратники по дезертирству и свержению Хозяина Огня Озая. И ведь неважно, что это неправда — Озай может поверить в это! Озай разочаруется в своей дочери, и, тогда, одним позором она точно не отделается, поэтому лучше уж тысяча и один вопрос от ледышки-Мэй, чем от вспыльчивого и мнительного отца. А ведь он с таким хладнокровием ставил шрам на лице Зуко, что помешает ему поступить похожим образом с Азулой, стоит только ему в ней так убедительно разочароваться…

      — Потому что на нас с Тай Ли напала какая-то старуха, которая чуть было не убила нас… — Азула давит на жалость, видя, как это работает. И вот уже Мэй присела у бортиков чугунной ванны, с сожалением и трепетом касаясь ее плеча, отчего Азула вздрогнула — каждое касание было словно лезвие, но она понимала, что это нужно пережить. Азула не может позволить себе такую вольность, как страдания. Не может она позволить себе уйти в то нахлынывающее отчаяние, уныние, тоску и скорбь. Не может даже всласть расплакаться, во-первых: не хочется, во-вторых: недостойное принцессы занятие, она уже вдоволь выплакала всю ярость в самую первую ночь во дворце, когда на нее посягнул скрытый в темноте человек в маске. Отец тогда с таким наслаждением указывал на ее эмоциональные недостатки, нравственные преступления и вопиющую несдержанность. Она больше не хотела и не могла себе позволить быть отчитанной — она этого не переживет, ведь меньше всего, будучи пострадавшей, ей хочется выслушивать жестокие упреки, безжалостные обвинения и злорадные насмешки. Да они все — абсолютно все, включая Мэй, ждут того дня, когда Азула проявит такую отчетливую слабину, неосторожность, за которую можно высмеять или унизить, без зазрения совести втоптать в грязь, сделав посмешищем. Она, тяжко вздыхая, поднимает глаза вверх, стараясь успокоить разбушевавшиеся мысли в причудливой лепнине на потолке.

      — Вы с Тай Ли не могли победить какую-то старуху? — ожидаемая насмешка или отчаянное замечание, только для того, чтобы убедить Азулу в том, что она неубедительна. Вот. Доказательство ее правоты.

      — Ты не понимаешь… — взвинчено коснулась лица Азула, прикрывая в раздражении глаза, не замечая, как украдко пена ползет по ее предплечью, размокая в теплой толщи воды.

      — Так объясни мне, — настаивала Мэй, стряхивая с волос принцессы налипшие листья.

      — Не грузи меня, хорошо? — отрешенно и очень бесчувственно отталкивает своей холодностью и полным недоверием. Мэй поморщилась, обиженно отворачиваясь, прислоняясь спиной к стенке ванной, чувствуя холодность даже через фактурность одежд, с чувством выдыхая, недовольно и очень показательно складывая руки на груди, отрицательно, при этом в глубине души даже где-то очень примирительно, мотая головой, соглашаясь с тем, что принц Зуко был и остается тяжелым на подъем человеком, о чем в доказательство сообщает его сестра. Азула покосилась на Мэй, прижимаясь щекой к оголенной острой коленке, хмурясь с того желания, что съежило ее личико в истеричном рвении наконец вдоволь расплакаться, с одним лишь умыслом — раскрыть, те гвоздем сидящие где-то на дне, чувства.

      — Скучаешь по моему брату? — сменила Азула гнев на милость, а слезы на радость — слишком молниеносно, не заостряясь на тех болезненных ощущениях слишком долго. Губы Азулы изгибаются злорадной дугой, ее белоснежные зубы опасно сверкнули даже в тени, обнажая животные клыки. Мэй какое-то время сидела неподвижно, затем дернулась, да так, словно в страхе вздрогнула, явно вовремя одергиваясь и останавливаясь на полумысли, не желая давать себе проникнуться куда-то слишком глубоко. Дать Азуле что-то понять — слишком недальновидная позиция, принцессе и так ясно многое, но не стоит удостаивать ее большей чести, подтверждая необоснованные грубые доводы.

      — Он давно не пишет, — как-то уж очень бесхитростно призналась Мэй, что вызвало в Азуле неконтролируемый секундный шок — она моментально встала, пока еще теплая вода струями стекала по контурам ее оформившегося тела. Она незамедлительно выпрыгивает из ванной, совершенно лишенная хоть и толики стыда, вызывая у Мэй желание отвернуться и не таращиться на то, что стоило бы прятать. Тогда как Азула усмехнулась сему театральному и невежественному стыду. Она хватает красиво сложенное полотенце, наспех обматываясь, повязывая второе на волосы, прогреваясь внутренними порывами огня. Нет смысла в стыде, когда пережил посягательства на собственную честь, когда очнулся в грязной торфяной яме… Азула тяжко выдохнула, борясь с желанием опустить скорбно глаза при виде своего отражения, но — нет, это слишком слабохарактерно, слишком ожидаемо. Синяя Маска именно этого от нее и ждет — расщепления, раскола и проигрыша, что приведет к неминуемому провалу как наследницы трона. Если она хоть и на малость хочет встать на одну ступень, по крайней мере, с важными советниками отца — любые эмоции стоит отринуть и похоронить, а особенно — ту боль. Азула прикрыла глаза, представляя, что открывает небольшую шкатулку, складывая в нее все воспоминания о разгромном посягательстве Синей Маски, закрывая на несколько ключей, хороня где-то в глубинах своей души. Нельзя. Нельзя позволить себе оплакивать это горе. Невозможно ни с кем в этом мире этим поделиться.

      — Зуко всегда был очень непостоянен, — как-то невзначай добавляет принцесса, разворачиваясь на одних носках, вновь протягивая Мэй руку, помогая той встать. — Знаешь, у него, по крайней мере, была такая манера… — она запнулась, скрывая растерянность за неискренним беспокойством, прижимисто криво ухмыляясь. — Как бы тебе сказать… Зуко не тот человек, который будет с тобой весь день, всю жизнь и все такое, — отмахнулась, гордо и самодовольно вскидывая подбородок, отходит, вставая спиной к спине, слыша то взволнованное сдержанное дыхание Мэй, которое она изо всех сил прячет. — Думаешь, его действительно так жестоко и неоправданно изгнали? — смешок, шелест полов платья заставляет Азулу яростно блеснуть глазами, ведь Мэй вся во внимании. — Все не совсем так. Зуко очень заносчив, горделив, показушно брезглив и так отвратительно честолюбив! Он не сдержался. Он пошел против всех… — вовремя замолчала Азула, понимая, что распалилась не на шутку, ощущая на кончиках пальцев мерцающие непокорные язычки пламени, что синими лепестками окольцовывали ногтевую пластину. Грустное и тяжелое молчание давало понять, что Мэй никак не этих слов желала получить от принцессы. Азула очень надменно и дерзко схватилась за любезно приготовленную ей одежду, второпях и неуверенно одеваясь самостоятельно, чувствуя, как к ее щекам приливает пытливый румянец, как в стыде трясутся руки, ведь она, кажется, совершенно не умеет это делать… Холодные, практически ледяные руки Мэй, туго и бесцеремонно затягивают принцессе пояс, резко и, скорее всего, умышленно дергают, принося еще больше дискомфорта. Длинный изысканный сюртук, мелкие пуговицы, которые так умело и быстро перебирала Мэй, заставляя Азулу нервно опустить взгляд, чувствуя себя неумехой и нескладехой. Нет — естественно она могла бы все это делать сама, но слишком боялась сделать что-то не так, не хотела, чтобы над ней смеялись, или вздыхали от того, как же долго у нее это выходит. Когда Мэй так беззастенчиво и очень непоколебимо помогала принцессе облачиться в достойные ее высочества одежды, Азуле стало так хорошо и спокойно, словно ворох служанок вновь вскружил вокруг нее. Какая же она жалкая — такая ни на грамм не самостоятельная, рафинированная изнеженная принцесса с большими амбициями, которая сама себе пояс затянуть не в силах — стыдно. Смолчав и проглотив все как данность, закрывая глаза на истинные переживания, Азула взглянула в глаза Мэй, кратко кивнув в знак благодарности, искристо улыбнувшись одними губами.

      — А ты никогда не хотела, чтобы твой брат вернулся в семью? — огорошила ее вопросом Мэй, хищно и не моргая наблюдая за лицом своей принцессы, проводя рукой по ее груди, разглаживая неровность одежд, поправляя той воротник, словно Азула это ее неповоротливая и капризная дочь.

      — У меня есть дела поважнее, чем думать о Зуко! — насупилась, нахмурилась, сдержанно, но хрипя от раздражения, сказала: — Мой отец советует поймать аватара раньше Зуко. Там и поговорим. Кстати, — ядовито и очень соблазнительно улыбнулась, располагающе разведя руки в стороны. — Не желаешь присоединиться? — Азула наблюдала то вскрывающее сознание буйство чувств, коим накрыло Мэй, стихия, с которой она так рьяно силилась справиться. А ведь ожерелье, что преподнес ей Зуко — так красиво переливалось на ее длинной тонкой шее. — Там и поговорите, — хмыкнула Азула, направляясь к выходу, поправляя волосы, испаряя влагу уже окончательно, на ходу стараясь их собрать. — Может, у тебя получиться убедить его вернуться… — ухмыльнулась она, не имея возможности наблюдать то, каким мечтательным, млеющим и смущенным стало лицо подруги.

      — Все, что пожелаете, принцесса, — полы ее платья плюхнулись на пол, а сама Мэй в благоговении и благодарности опустилась на колени, не в силах более стоять на этих дрожащих ногах перед своей принцессой.

      Азула вальяжно и очень уверенно, возвращая себе утраченное где-то в глубинах своего ранения — тщеславие, касаясь кончиками пальцев, разогретыми внутренним огнем, гладкого наполированного перила, слышит, как покорно и неотступно плетется помутненная влюбленностью Мэй. Азула безобразно задирает голову, наблюдая, с какой опаской и благоговением посматривает на нее мать Мэй, что решила выйти и поздороваться более громко. Принцесса кивает в приветствии, рассматривая, как Мичи согнулась в поклоне, делая шаг назад, не смея повернуться спиной, открывая пустому бездумному взору взбалмошную нервную Тай Ли, которая обрадовалась, стоило той встретиться с невозмутимостью королевских глаз Азулы.

      — Госпожа Мичи, — начала издалека Азула, показательно кратко обернувшись на ее дочь. — Вы не будете против, если я заберу Мэй? — выжидательно и очень самодовольно сверлит эту услужливую, но очень придирчивую мадам взглядом, приподнимая в нетерпении одну бровь, читая в лице Мичи негодующее сопротивление, недовольство и невозможность сделать так, как хочется.

      — Это честь для нас с мужем, Ваше Высочество, — в поклоне ответила она, чему так нескромно обрадовалась стоящая позади Мэй, на которую тут же бросила свой насмешливый взгляд Азула.

      — Вы не обращайте внимание на наш с Тай Ли сегодняшний странный образ, — очень степенно и обходительно продолжила принцесса, с прищуром поглядывая на Тай Ли. — Мы решили приодеться простолюдинами, дабы влиться в жизнь столицы всех мастей. Хочу лучше понимать свой народ, — перевела на хозяйку дома свой неугомонный презрительный взгляд, стараясь справиться с тем накатывающим желанием просто-напросто рассмеяться — настолько это все нелепо и забавно выглядело.

      — Это очень находчиво с ваше стороны, — не поднимая глаз расплылась в деланном и манерном жесте мать Мэй, явно не осмелившаяся помыслить никак иначе кроме как о благоговении, преисполненная надменным лоском, будучи в обществе ее королевского непосредственного высочества. Разворачиваясь легко, практически на лету, охваченная тем величием, словно она и есть сама корона на голове собственного отца, Азула решительно направилась прочь, считая любой страх — атавизмом, что лишь мешает ей разобраться с собственными чувствами. Синяя Маска непременно снимет при ней лживую наружность, вскрывая все потаенные припрятанные так старательно тайны, возможно, наполненные гневом шрамы и уродства, или просто собственную трусость и необычайную тупость. Там где аватар — там, несомненно, и наличие Синей Маски. При воспоминаниях о том, как одному человеку удается поступить с ней — она приходила в неудержимый безумный раж, испытывая от всей ситуации какое-то необъяснимое наслаждение, особенно от того, насколько грязна эта тайна. Невероятно, насколько нужно быть помешанным на ней, королевской семье или жажде отмщения, чтобы целенаправленно совершать подобное. Чем она удостоилась такой возмутительной чести со стороны отъявленного наемника? — она была уверенна, что Синяя Маска никто иной, как умелый изуродованный наемник, либо… Азулу всегда мотыляло от неопределённости собственных дум. С осторожностью вглядываясь в глаза каждому проходимцу, она выискивала такой странный, невидимый, но интуитивно узнаваемый взор. Тяжелый бескомпромиссный и абсолютно безжалостный животный взор Синей Маски не удалось бы скрыть на обычном человеческом лице… Этот человек, однозначно, должен был бы как-то заявлять о себе не только в тайном темном образе. Азула не придала значения ни одному прохожему, хотя искренне считала, что, прямо сейчас, человек в маске должен наблюдать за ней откуда-то… она старательно огляделась, укрываясь от палящего столичного солнца, осматривая прогнутые двускатные крыши, стараясь выискать там ну хоть что-то более-менее напоминающее человека, а не стайку грязных измызганных голодных птиц. Она поежилась, находя свои ощущения вычурными, странными и необъяснимыми. Ее ничто бы в этой жизни не остановило от гордой стальной походки, казалось, она своими шагами отстукивала неоспоримую беспредельную грандиозность, пальцы нервно и в опаске сжались в кулаки, брови нахмурились, а уголки губ изогнулись вниз, она была готова нанести визит дворцу, как народ на улицах загалдел, закричал, стража сбегалась со страшной неостановимой силой, послышался резвый оглушающий треск, грохот, в разные стороны полетела капуста, щепки, отчего вопли усилились. Азула моментально перевела взгляд, прикрывая лицо руками, от той обезумевшей пылью взорвавшейся волны, что встала колом над дорогами, распугивая прохожих.

      — Что случилось? — послышались торопливые возгласы.

      — Азула, ты видела? — подскочила к ней Тай Ли выхватывая из толпы. — Что-то рухнуло с неба.

      — Что-то большое, — раздраженно и немного напуганно постановила Мэй.

      — Моя капуста! — выкрикнул в ярости низкорослый дед, снимая в бешенстве свою шляпку, бросая ее наземь, начиная беспричинно топтать.

      — Расступись! — бесцеремонно рассталкивает всех Азула, продираясь в самый центр происшествия. — Я принцесса! Расступитесь! — в приказном порядке отпихивает бестолковый роящийся народ, что с криками и возгласами кучковался вокруг пары разгромленных ларьков. — Я приказываю вам! — с силой отпихивает стариков и детей, вырываясь. Стоило столбящейся пыли немного осесть, как взору удалось разглядеть шевелящееся гибкое извивающееся тело, что в страхе шипело, побивая длинным сильным хвостом. Стоило пыли опасть, как люд запротестовал, стража сгущалась по всему периметру, выставив острые наконечники, стараясь прижать большое непокорное чудище. Оно взрычало на них, скаля длинные острые зубы, вытаращив в страхе и ярости лютые безжалостные глаза, голодно роняя вспенившуюся слюну, огрызаясь на них бойким низким рыком. Оно ударило хвостом по рядом стоящей палатке с продовольствием, разламывая пополам, разбрасывая щепки и фрукты во все стороны. Азула пригнулась, уворачиваясь от апельсина, с размаху отбив в крошки яблоко. Увидев подступающую, окружающую со всех сторон стражу, длинное извилистое белоснежное тело в бешенстве взревело, грозным сильным хвостом раскидывая людей в разные стороны.

      — Стойте! — выскочила Азула в центр.

      — Азула! — выкрикнула ей зажатая со всех сторон Тай Ли.

      — Это приказ! — осмотрела она стражу, что моментально села пред ней в низком поклоне. Она медленно оборачивается, слыша у себя за плечом яростный неугомонный дикий рык. Азула прищурилась, выдавливая из себя самую бесстрашную улыбку, которую только умела, медленно протягивая руку.

      — Дракон! — крикнула Тай Ли. Ее возглас подхватили сумбурными перешоптываниями, запуганными вскриками и воплями. Азула обернулась, в ужасе сглатывая, неторопясь приближаясь, пока оно не раскрыло угрожающе пасть. Она всматривалась в него, отдаленно вспоминая того маленького несмышленого детеныша, что ей удалось выудить из векового замершего яйца. И вот оно — в разы озверевшее необузданное речное создание, глядело на нее как на кого-то чужого. И что делать в таком случае и как вести себя? — Азула не имела ни малейшего представления. Теперь вся страна Огня узнает о том, что последний хозяин рек — это ее дракон, отец будет преисполнен немыслимой гордости, только нужно покорить его. Сейчас! А иначе он убьет здесь добрую часть жителей, да и сам под удар подставится.

      — Принцесса, не подходите! — выкрикнул кто-то дрожащим голосом.

      — Думала, драконы давно вымерли, — доносится до нее приглушенный встревоженный шепот.

      Его травянистые глаза бегали по каждому присутствующему, он смотрел одновременно на всех и ни на одного, ища в этой толпе кого-то определенного, приходя в ужас и остервенение от страха и такого огромного количества лиц, запахов, телодвижений и звуков. Он был не большой, но значительно больше того дракона, которого удалось Азуле наблюдать на Угольном Острове. Его длинные плотные тугие усы размывали воздух в какой-то неестественной манере, будучи всегда на уровне его глаз — он злился и готов был напасть, стойкие острые уши повернуты и вздернуты кверху, он скалился, показывая длинный розовый язык и острые крупные клыки. Его гигантский тяжелый хвост, словно у нападающей змеи — нервно колыхался, оборонительно закрывая все туловище, он был готов в любой момент разбить в нападающем ударе каждого, придавить и удавить этим здоровым крепким хвостом, что неотрывно переходил в туловище. Стоило его взгляду упасть на Азулу, как она немедля тотчас же замерла, подобно камню, представляя, насколько же еще незрело это существо, но уже насколько пугающе. Она нервно сглотнула, испытывая то ли благоговение, восторг и влюбленность в этого дракона, то ли животный неоспоримый, гнетущий из недр ужас. Он вводил ее в ступор, покорял так, как маг огня покорял огонь. Он был великим. Он был словно ее отец — Хозяин Огня, только рек. Она не успела осмыслить, как ее тело словно повиновалось его воле — прихоти, Азула согнулась в почтительном поклоне, расслабленно прикрывая глаза, испытывая то разливающееся умиротворение, коим ее накрыло, стоило их взглядам соприкоснуться. Он будто заглянул в самую суть ее души, отчего по щеке предательски скатилась одна единственная скупая слезинка, которую она незамедлительно утерла, горделиво и очень уверенно встречаясь взглядом с последним хозяином рек. Его внимание было захвачено только принцессой, какое-то мгновение он стоял неподвижно, пока спокойствие путами не охватило его разум, и он уважительно не склонился пред ней в ответ. Азула восторженно и победоносно улыбнулась, ведь он узнал ее.

      — Нигихаями, — приблизилась к нему, касаясь ласково ладонью его длинной выразительной морды. — Покорись мне, — смотрит прямо в блистательные в лучах полуденного солнца глаза, находя в них успокоение. Она гортанно хохочет, поднимая руку вверх, оборачиваясь к застывшей толпе, лучезарно улыбаясь, ставя точку в вопросе с упавшим с небес монстром, ведь он плыл в небесах невесть сколько в поисках нее. Нигихаями заслуживает уважения и понимая со стороны народа. После непродолжительной тишины, публика заливается оглушительными овациями и аплодисментами, тогда как принцесса обеими руками обхватывает драконью морду, прижимаясь в каком-то ласковом и добром жесте к нему щекой, не переставая заливисто радоваться, желая просто-напросто расплакаться, словно маленький ребенок, что только что приобрел долгожданный подарок.

      — Это дракон королевской семьи, — правозгласила она, поднимая пред публикой руки, тесня их, напирая с каждым шагом. — Приближаться и как-то трогать его — запрещается. Приказ принцессы, — поклонилась она саркастично страже, хватая последнего хозяина рек за шею, взбираясь верхом, забывая про оставшихся в толпе Мэй и Тай Ли. Его шея вытянулась, посмотрев неморгающим взглядом ввысь, взметнув так быстро и легко, словно за ним были два огромных размашистых крыла. Азула ухватилась в его произрастающую нежно-бирюзовую гриву, и стоило ему дернуться прямо на лету, как она в страхе вздрогнув, оплела его туловище ногами, обхватывая руками шею непокорного беспокойного дракона. Он прорезал толщи ветра и небес так неторопливо, плавуче и текуче, словно парил по реке, рассекая течения и непокорные волны, заставляя Азулу с придыханием наблюдать, насколько же отдаляется площадь, насколько отдаляется столица. Люди были маленькими передвигающимися точками, что сновали словно таракашки, гигантские протяженные здания с кричащими красными крышами, гористая вулканическая местность открывала перед принцессой свои невиданные ранее элегантные просторы, приглашая покорять расстояния сквозь холодный бриз. Чем выше они поднимались — тем холоднее становилось, хотя Нигихаями и так был достаточно холоден снаружи, но Азула чувствовала те колющие и бодрящие порывы ветра, что всколыхнули ей волосы, сдирая заколку прямо на лету. Азула проследила взглядом, как несчастно и окончательно та покинула ее волосы, камнем рухнув куда-то в небытие, над которым принцесса давно взяла верх. Теперь ей не нужен никто, чтобы в какой-то момент сорваться и сбежать, и нет места лучше, чем небо. Синяя Маска даже при всем желании не сможет выследить ее в небесах, покоряя густой облачный ветер, морозящий, непокорный, оглушающий, трепещущий. Стоило Нигихаями набрать высоту, как все его длинное неукротимое туловище распласталось по небу одной ровной лентой, ветер остановил, размывая и расплываясь подобно воде, словно по которой они плыли. Азула взбирается по его шее ввысь, вытягивая дрожащую в страхе руку, ухватываясь скользкими пальцами в его небольшие грозные рога, уверенно седлая.

*      *      *

      Она с придыханием смотрела на то, как отец без толики страха, с явным деловитым благоговением, в приказном порядке протягивает Нигихаями пальцы, желая коснуться его лучезарной пепельной чешуи, что ощущалась под пальцами словно гладкий изгибчивый теплый лед. Скользящие, мерцающие под солнечными лучами, длинные плотные щитки его чешуи — невообразимо красивое зрелище, да такое непередаваемое наощупь. Озай впервые в жизни видел живого и здравствующего дракона, внимая его пока еще небольшому величию, что спустя лета будет необъемлемым. Этот дракон присвоит гигантскую глубокую реку — природную подвижную артерию, упирающуюся в вулканический высоченный горный хребет. Пока он достаточно мал, но так величав, так привлекателен. У него был живой осмысленный взгляд, повадки то ли дикой кобры, то ли пантеры, оно зубоскалилось, шипело, гремя хвостом и вздыбливая рогатый затылок. Еще никогда Озай не встречался лицом к лицу с живой легендой, с давно утерянными, приписываемыми к духам существами — драконами, коих теперь можно смело сравнивать с божествами. Азула уверенно и резво вцеплялась в его изогнутые растущие ввысь рога, направляя, помогая и покоряя, словно она маг непостоянной текучей воды.

      — Этот дракон и твое неумелое поведение — разгромили мне добрую часть холла во дворце, — нахмурился он, оборачиваясь к дочери, которая в растерянности разомкнула уста, желая хоть как-то бессмысленно оправдаться. Он вихреобразной стеной влетел в крепость дворца, распугивая стражу, толстолобо круша отделку и старинный дорогущий интерьер, опрокидывая и снося колонны, ломая в дребезги уникальную любимую вазу Азулона, разрывая в страхе и ярости гобелены и ковры. Озай прикрывает в недоумении веки, зажимая пальцами, собираясь с мыслями, ведь прямо сейчас на его глазах парил последний в своем роде хозяин рек. — Тебе есть что сказать в свое оправдание? — посмотрел на нее, находя забавными ее попытки. Азула так старалась для него, как не старался никто и никогда в его жизни, наверное, Озай понимал ее, ведь она напоминала ему себя же. Азулон был невыносимым и неугождаемым маразматиком.

      Делает шаг к ней навстречу, заставляя Азулу насупиться, выпрямиться и напрячься в ожидании новых недовольств. Он улыбается ей, да так, как умел только он — очень кратко, практически незаметно, неуловимо, но искренне — одобрительно. Когда Урса родила ему Зуко, то Озай оказался так ошеломлен, воистину не представляя, что значит быть отцом, а ведь он этого искренне никогда и не желал. Азулон в порыве злости кричал Озаю в спину: «Ты не отец! Таким как ты — нельзя иметь детей!», — он вздыхает, видя перед собой тот отчаявшийся азулоновый обезумевший образ. Наверное, он был прав? Но ведь с приходом в этот мир детей, Озай совершенно точно и бесповоротно понял, что не желает быть таким омерзительным и гадким отцом как его собственный. Он не будет ругать и наказывать собственных отпрысков, указывать в грубой форме на их несостоятельства и недостатки… Он так хотел. Он считал, что так нужно. Он больше всего ненавидел в своей жизни именно Азулона, силясь и сопротивляясь его вопиющему воспитанию, название которому — необоснованное постоянное недовольство. Азула в этот момент была такой разгоряченной, такой ранимой, что не могло не вызвать у Озая приступ наслаждения, а вместе с тем и нежности, но такого же страстного желания уколоть ее побольнее, добивая с глаз мерцающие слезы. Он касается ее щеки, еле ощутимо поглаживая, поправляя выбившуюся прядь искренне и необъяснимо восхищаясь с ней, не переставая гореть с того завистливого пламени, что возжигался каждый раз при виде нее, не Зуко — нет, нее. Она была необъяснима, он не понимал, чем его собственная дочь настолько притягательна и безукоризненна, хоть она и женщина, а ведь она намного лучше их всех: и Зуко, и Айро, и Азулона, и даже… Озай с горечью выдохнул, не смея досказать, не смея признать это даже в глубинах сознания, опасаясь того, что Азула, все-таки, окажется лучше. Так много говорится о наследии престола, постоянно и несрываемо с их уст. С самого детства. Не пойдет ли Азула на бесчестное преступление? Назначить ее наследницей престола — решение искреннее, но не приобретает ли фраза, что дети цветы жизни — на могилке родителей особый сакральный смысл? «Любите ваших внуков — они отомстят вашим детям!», — зубоскалился на одном вечере Азулон, поднимая тост, стоило Урсе родить первенца. Значит ли это, что с рассветом собственных детей его — Озая жизнь подойдет к логическому завершению? Что есть дети, как не слабость? Глупость? Порой, думается, что так можно обмануть великую смерть, что это не даст ей победить, что в той или иной форме жизнь наконец окажется вечной. Что дети будто не дадут обратиться своим предкам в прах, но ради детей, порой, приходится отдавать то, что не должно. Да, безусловно, можно быть уверенным в правильности того или иного решения, но эти чувства — они вас удержат. Любовь — это погибель. Проживи свою жизнь необремененной, — смотрит на нее и искренне желает, дабы хотя бы она пошла вразрез устоявшимся правилам. Отдать предпочтение ей… но ведь Зуко не оставит Азулу в покое. Азула должна убить Зуко, тогда он будет не в силах поднять восстание народа. Страна разделится на две фракции: те, кто поддержат решение Озая передать трон дочери, но поднимут ли недовольства несогласные с решением о престолонаследии, выдвигающие хоть и изгнанного, но все же здравствующего Зуко? Озай ревниво и очень злостно поморщился, не видя смысла обсуждать этот вопрос сейчас, когда он бодр и полон сил. Никто и никогда не будет больше диктовать ему свои сумасбродные правила, идеи и мысли. Один человек уже умер, а другая сгинула в небытие. Озай поднял взгляд глубоко в небо, теряясь в догадках: когда-нибудь, ну хоть изредка, Урса вспоминала о нем после случившегося? Опуская тяжелый и недовольный взгляд на дочь, он без стеснения и зазрения прячется в коконе собственного напускного величия, с одной стороны пугаясь того пагубного одиночества, с другой же — наслаждаясь обуреваемой неухватимой свободой, которой насыщала его вынужденная холостая жизнь. Нет ничего важнее свободы, — поглядел на последнего хозяина рек, кратко и с уважением кланяясь, заставляя себя расстаться с тем бунтом неуправляемого возмущения, который в нем возгорал, стоило вспомнить, как этот дракон разрушил ему важную и фундаментальную часть замка. Сами духи наградили Озая. Не без этого — это все проделки хитрых духов, Айро всегда был помешан на другой реальности, которая нитью обвивала все вокруг.

      — Прости, отец, — склонила удрученно голову Азула. — Это я виновата. Я не справилась, — на этих ее словах он запустил руки в свои длинные рукава, свысока поглядывая на дочь, мучимый с осознания того, что, скорее всего, он больше никогда не заговорит с ее матерью. Никогда.

      — Ты справилась, — хлестко и без объяснения бросает, отворачиваясь, дотрагиваясь до гладкой приятной чешуи последнего хозяина рек. — Ты ведь знаешь, почему твой дядя носит статус «Дракон»? — от его заунывного и такого жутковатого голоса, Азула в миг поднимает наполненные решимостью глаза. — Мой дед Созин завел традицию охоты на драконов ради забавы. Драконы считались истинными магами огня… — Озай всматривался в вытянутую утонченную морду этого дракона, посматривая на те два уса, что кружили вокруг его рогов, изысканно обрамляя шею. — Я и понятия не имел, что есть речные драконы, видимо, — обернулся, посмотрев Азуле в наполненные недовольством глаза, — они были не столь популярны среди Народа Огня. Но я уверен, что и их убийство приравнивалось к получению титула «Дракон», ведь твоя магия считалась легендарной, если победить именно этого зверя, — ткнул он не глядя и очень скверно в Нигихаями пальцем, вызывая у Азулы злостное возмущение и недовольство. — Что ты на это скажешь, дочка? — растянулись его губы в какой-то жутковатой злорадной ухмылке. Азула вся насупилась, брови ее гневно изогнулись, она моментально сжала кулаки, из которых хмуро и сердито исходил разрастающийся дым — тот огонь, который в негодовании она старалась обуздать перед своим отцом и Хозяином Огня. Озай здравствующе победно ухмыльнулся, показывая зубы, ведь именно такой реакции он от нее и ожидал. Именно такой она ему нравилась, именно такой он ее и понимал, предаваясь нежному жгучему восхищению, стоило его поумневшему чаду издать первый серьезный рык или вой. Он был ею горд, он словно умудренный опытом вожак стаи, что с упоительной горячкой наблюдает за собственным волчонком, который с лоском переродился в боевую и несгибаемую волчицу.

      — Мне не нужно убивать дракона, чтобы получить титул «Дракон». Теперь все поменялось! — взметнула она в него страстью горящие искры, наливая ладони пунцовым огнем, обращая в лазурный, сияющий будто бы самоцвет. — Только у меня может быть истинное звание дракона, потому что он у меня есть! — она чеканила каждое слово, грубо, уверенно, четко, словно это был приказ Хозяина Огня, вот настолько власть и величие было в ее крови, било неиссякаемым потоком, которым Озай был готов вечность упиваться, наслаждаясь тем, что она его дочь. — Все, кто не согласен — жалкие болваны! — закончила она воодушевленно, свою наполненную буйством тираду.

      — Все так, Ваше Величество, — подыграл ей, подходя ближе, беря ее за утонченную, нервно трепещущую ладонь, которая, едва минуту назад была обуявши несметным пламенем, сохраняя на себе все то пульсирующее тепло. Он присел, коснувшись губами ее тыльной стороны ладони, крепко сжимая похолодевшие в момент пальчики, исподлобья безотрывно наблюдая, как она в смущении, упиваясь собой и сей моментом, в изнеможении трусливо отводит взгляд. — Ба Синг Се, — отстранился, возвращая себе былую невозмутимость. — Аватар не столь сейчас важен. Знала ли ты, дочь моя, — отходит он к последнему хозяину рек, бесстрастно и с воодушевлением наглаживая, — что Царство Земли — это невероятный кладезь. Если бы мой брат Айро был бы посмышленее, то взял бы город еще тогда, кажется, во времена первых людей, — как бы невзначай до сих пор пытается растоптать брата. — Этот город так просто не падет, — одарил ее своим любезным проницательным взором, подзывая ближе. — Для тебя у меня особая миссия, — сказал это в полголоса. — Лонг Фенга нужно упразднить, приструнить. Самое интересное, что этот недотепа с комплексом бога и не подозревает, как с потрохами его продали собственные люди, искренне боящиеся ввязываться с нами в войну. А ведь все к этому и идет — к войне, вторжению. Мои люди, мои советники, и ты… — посмотрел на нее с какой-то тревожностью, протягивая последнее слово, вцепляясь в нее одной своей прихотью в голосе. — Аватар даст отпор. Он будет тщетно защищать все, на что падет мой взор. Поэтому, твоя задача сделать все тихо. Наш враг не сколько слабоумный Царь Земли, сколько обезумевший от власти Лонг Фенг, который уже больше похож не на главного секретаря, а на бесчестного узурпатора. Я хотел связаться с Царем Куэйем лично, дабы не тратить время и деньги на их непосредственный захват. Ощущение было у меня, что сдался бы этот намалеванный крашенный мальчишка тут же, ведь даже твой брат куда смышленее него, а уж чести даже после изгнания у Зуко будет и побольше… — углубил свой взор на дочь, подходя к ней ближе, повелительно кладя на ее плечико свою властную руку. — Обмани их всех так, как умеет только моя дочь. Дай Ли. Аватара. Царя. Не без моей помощи, конечно, я везде буду твоим протекторатом. Проникни. Тихо, без эксцессов, чтобы никто ничего не заподозрил, глава Дай Ли после Лонг Фенга сам тебя найдет…

      — Ты знаешь, откуда у меня последний хозяин рек? — она смотрела на него безотрывно, глотая каждое сказанное им слово, желая, как можно больше его исключительного царского внимания. Лицо Озая приобрело изумление всего на мгновение, чтобы, следом, вновь стать неподвижным, хладным, непроницаемым и каменным.

      — Мне было бы очень интересно узнать, — наблюдая ее искреннюю улыбку, он ни секунды не задумываясь и не сопротивляясь собственным же мыслям, приглашает свою дочь к излюбленному месту — дворцовому пруду, где когда-то водились незамысловатые уткочерепахи, да вот только передохли все после того, как Урса исчезла… Он так глубоко всматривался в эту застойную, на вид — тягучую воду, что даже терялся в собственных дебрях, в тех чертогах, что водоворотом бермудского треугольника так отчаянно засасывали. Где она сейчас? Что с ней? Жива ли? Он почему-то вспомнил ее звонкий мелодичный смех, когда они, только недавно поженившиеся, пришли в этот укромный садик. Вспомнил, как впервые познакомил ее с жителями этого пруда, который в те годы был в разы больше. Озеро все уменьшалось и уменьшалось, наверное, спустя еще несколько десятилетий полностью иссохнет… Ему стало в какой-то мере так грустно и так совестно, он бы многое отдал ради того, чтобы хотя бы одним глазком подглядеть то, как сложилась ее жизнь, в глубинах сердца надеясь лишь об одном — только бы жива оказалась. Он ведь так и недосказал ей всего… было поздно. Она сгинула, так и не узнав о самой беспринципной тайне Азулона. Азула мимолетно, но очень ощутимо, властно и крепко обхватила его запястье, привлекая, одергивая от тех омутом сосущих неприглядных дум.

      — Я тебя прощаю, — с невозмутимостью, которая была присуще ей одной, взглянула на него Азула, уже выжидательно готовясь к отцовскому непониманию. — Тогда, когда Азулон заставлял играть с ним в шахматы… я тебя не виню, мы были заложниками одной тюрьмы, — уселась она на траву, чистосердечно и не кривя душой, готовая заявить о том, как ей лестно и невообразимо приятно, когда папа вот так просто сидит рядом, даже не важно, что он искренне давно увяз в личных переживаниях, совершенно не обременяя себя, чтобы выслушать ее. Но ведь он здесь. Он рядом.