Шум размеренных океанических вод, что тянулся вдаль, простираясь в бесконечность, рисует такой недостижимый горизонт. Айро окунул взор прямо на липнувшие к днищу корабля волны, предаваясь той давно ушедшей тоске, испытывая муки совести, что, кажется, столь глубоки — как океаническое дно. Ему бы хотелось все переиграть, заставить время обернуться вспять, дабы отыскать тот ключевой момент собственной глупости, собственной напрасной решимости, что так зря погубил его единственного обожаемого Лу Тена. Должна пройти бесконечность, дабы Айро наконец отпустил тот гвалт растерянных чувств, придавливающих, в довесок, самой тошной виновностью, которую он когда-либо испытывал. Даже жена, которую он так скоропостижно потерял, получив в подарок хиленькое тельце Лу Тена, не может сравниться с горечью от утраты единственного сына. Айро не был прекрасным отцом и верным мужем, он, наверное, вообще никогда не был достойным человеком, раз доводил собственную жену до слез тем обилием куртизанок, что ворохом клубились вокруг него. Он устремляет свой болезненный прищур в племянника, что теребил недовольно плошку с только что налитым супом. Как здорово, что в стоимость билета на паром до самого Ба Синг Се входит и какая-никакая похлебка, ведь Айро так напрасно разбазарил все сбережения на пестрые золотые побрякушки, что так тщетно потонули вместе с их небольшим судном под устроенный теракт адмирала Джао. Но ничего, Айро уже вот-вот искупит свои напрасные прегрешения, духи не дадут соврать, ведь, пройдя столько невзгод, обманув и убив столько людей, он нашел в себе силы раскаяться, стоило судьбе изъять из его жизни самого дорого и любимого человека. И ведь это было не единственной потерей в его насыщенной жизни. Его семья, оказывается, всегда была чуть больше, чем несмышленый Лу Тен… Он горестно и несмело опускает глаза в животворящие океанические воды, ища там утешение, моля духов о прощении, уверяя, что та погань осталась в прошлом — умерла вместе с Лу Теном. Зуко выкарабкается. Зуко спасется. Айро в этом уверен, ведь теперь, смотря на своего племянника, осознав все ошибки, искренне желая их исправить, Айро готов к новым начинаниям, оберегая Зуко от пагубного и, возможно, смертельного влияния его самого и его же семьи. Он был готов на все, только бы Зуко забыл ту старую жизнь, которая наделила его шрамом не только на лице, но и на трепещущем израненном сердце. Он не смеет подойти к племяннику ближе, все еще испытывая то пренебрежение, ту брезгливость от узнанной им тайны. Принц Зуко спал со своей сестрой, и, наверное, самое страшное здесь не сам факт этих отношений, сколько то, что принц Зуко совершенно и абсолютно точно ни в чем не раскаивался. Он даже не видел в подобном ничего зазорного, словно все так, как и должно быть. О, горе, какое горе, — к горлу подступила тошнота, стоило вспомнить такие жаркие и пытливые откровения племянника о том, какие вещи он в страстном угаре выделывал с собственной сестрой, будто бы даже гордясь, кичась, ни о чем не сожалея, выставляя всю эту похоть и грязь на обозрение. Да, Зуко можно было понять — хранить такую тайну столько лет — тяжкий, возможно, даже непосильный груз…

      — Кто бы мог подумать, что я вновь вернусь на место величайшего военного позора в моей жизни… — наконец размыкаются его губы и он даже не осознает, на счет чего так сожалеет: на счет собственного падения или же о содеянном в принципе? — Как турист, — силой вытаскивает себя из того забвения, в которое его утягивает долговязая депрессивная трясина, практически сжимая легкие, забираясь в горло, кажется, стоит налить себе чаю, да покрепче. Это все снимает боли в мышцах, успокаивает бушующее как океан сердце и приводит в порядок разыгравшийся тремор.

      — Оглянись, — окрысился Зуко, облокачиваясь о палубу, кажется, его самого подташнивало, то ли от разыгравшейся морской болезни, то ли от того, что он только что отхлебнул из плошки. — Мы не туристы, а беженцы. Я устал есть помои! — выливает все содержимое за борт, вызывая у Айро волну виновности за то, что, кажется, принц Зуко с ним несчастлив. — Спать в грязи! Не хочу больше так жить, — Зуко так и не набрался смелости посмотреть в лицо дяде, находя удручающим все эти жалкие скитания, кажется, его терпение все больше и больше подходило к концу. Кажется, Зуко был готов продаться Азуле, показать ей всю свою никчемность и слабость, лишь бы, она ну хоть глазком взглянула на него, да так, чтобы в ней взыграли те, утраченные юностью эмоции. Чтобы она проявила к нему хоть горстку сочувствия, ему бы так сильно желалось быть ей необходимым, нужным, узнаваемым. И чем дальше они отплывали от Страны Огня, тем сильнее Зуко разочаровывался, его скручивала ощутимая боль в районе желудка, он больше не мог выносить эту разгромную пустоту и бренность собственной жизни, молясь духам и прося лишь об одном: только бы вернуться домой, только бы оказаться в собственных покоях, только бы вкушать достойную его происхождения еду, только бы тешить твердость собственного члена не о шершавые руки, а о приятные горячие внутренности Азулы… как это было раньше… Он нахмурился, понимая, что все, что он переживает — это разгорающееся безумие с того непринятия, которое выламывало его мысли словно дверцы с петель. Отплытие в Ба Синг Се означало лишь одно — он больше не встретит Азулу, он не сможет насладиться ее обществом даже в личине синей маски. Она становится ему столь далекой, столь недосягаемой, что поджилки затрясло, что при каждом новом вдохе его кололо невидимым острием, порождая в грудине такую глубокую всепоглощающую боль… Он схватился под ребрами, с ненавистью и даже каким-то неверием поглядывая в синеющий океан, что уносил его все дальше и дальше от той, мечтаемой им жизни. Кажется, он стал забывать, кто он такой, — Зуко со скорбью во взгляде давит, безжалостно давит свои же чувства, стараясь их просто сжечь на огне внутренней обиды, ведь ничего другого не остается. Азула… она так смотрела на него в том закоулке заброшенной деревеньки Ту Зин, она так смотрела, потому что не забыла всего того, что между ними было. Это было и больно, и неприятно, но вместе с тем так желанно, так исключительно сладостно. Он, кажется, на какой-то момент даже перестал злиться на нее, обвиняя в их расставании дядю, ведь Азула дала брату шанс. Прямо там, когда целовала его пересохшие пустынной землей губы.

      — Как и все мы… — мысли Зуко прерывает чей-то нахрапистый тон, на что Зуко нехотя обернулся. Его злому и испепеляющему взгляду предстал какой-то странный патлатый паренек, что беспрестанно жевал какую-то размокшую соломинку. Он был одет подобно Зуко — в какие-то маргинальные лохмотья. Зуко хотел было закатить глаза, как это частенько делала его нелюбезная сестра, но он вовремя поймал себя на мысли, что дядя, должно быть, следит за каждым его словом. Нельзя давать понять этому гнусному старику, чего на самом деле желает принц Зуко — Азулу. Любой ценой. Пока они не добрались до стен непробиваемой Ба Синг Се, дяде лучше не догадываться о том разговоре с Азулой. — Меня зовут Джет, — представился парень, на его лице играла живая артистичная мимика, которой позавидовала бы даже непревзойденная Азула. На мыслях о сестре, сам не замечая, Зуко стал чаще улыбаться, кажется, выискивая ее образ в каждом проходимце. — Это мои борцы за свободу — Смеллерби и Лонгшот, — представил их взору разносортных напарников, одной из которых была страшненькая разукрашенная девчонка, размером с ребенка. Зуко тяжко выдохнул, понимая, что добраться до города ниже травы и тише воды не получится — они привлекли опять-таки чье-то лестное внимание. И так было всегда, даже, когда они с дядей тихо и мирно идут по лесу, на них обязательно кто-то нападает, а когда они забрели в Туманный Оазис, им устроили облаву… Все этот негодный старик, — Зуко покосился на Айро, считая, что старик приносит одни неудачи, а еще этот зловещий шрам, на который, наверное, обратит внимание каждый ребенок.

      — Привет, — отозвалась разукрашенная дикарка.

      — Привет, — сухо бросил Зуко, отворачиваясь, поглядывая в умиротворенные воды океанической глади, что несла их прямиком прочь от вожделенной Зуко Страны Огня. Кто бы что не говорил, но только сейчас — в отрыве от родины, он понял, какую страшную ошибку совершил, покидая родные земли, кажется, уже навсегда. Родная земля давала его мыслям и духу — силы, а теперь — словно земля ушла из-под ног. Новая жизнь, неизведанные дали, враги, враги, враги. Жизнь среди неверных. Жизнь среди врагов, против которых борется его отец, его сестра, его страна. Стыдно… как же нелепо, больно и стыдно, все его существо противилось тому, что делали они с дядей. Бежать, бежать, бежать, — эти мысли роились и сводили его с ума, пока жалкий мальчишка, что был затворником в самых глубинах сердца принца Зуко кричал: «Азула, забери меня!». Он был готов сделать для нее все, даже что-нибудь пошлое, даже что-нибудь унизительное и грязное, только бы она дала ему то чувство, чувство, которое он испытывал, будучи принцем — агонию величия, страсть всевластия, абсолютную возвышенность, абсолютное тщеславие. Он этого достоин. Он знал и никогда не забывал, кто он такой, в отличие от дяди, — Зуко недобро покосился на Айро, не одергивая свои кровожадные и бесчеловечные мысли, забывая, сколько раз Айро самозабвенно спасал ему жизнь, забывая, как сам Зуко практически рыдал, вцепившись в дядину кисть, моля духов оживить дядю, ютясь в полуразрушенной хибарке. Он все забыл, уверенный, что этого не было. Так было удобно.

      — Послушайте, — вклинился Джет, разбивая всю цепь чувственных злорадных мыслей принца, заставляя того гневливо и раздраженно обернуться, — капитан этого судна питается как царь, а нам достаются объедки, — «Я и есть царь!», — без стеснения посмеивается в своих мыслях Зуко, оставаясь в своем лице ледяным и непроницаемым. — Несправедливо, не так ли? — «О да, безусловно несправедливо: черви отказываются есть подножный корм», — поморщился он, не смея себе отказать в таком удовольствие, как высмеять ничтожного Джета с завидным самомнением. — Поможете нам добыть немного еды?

      — Да, — сдержанно и очень кратко бросил, практически перебивая. Уж что-что, а вдоволь вкусно поесть — было сейчас его самым главным желанием, которое он судорожно лелеял эти долгие месяцы. Стоило Джету и его неприглядной компании скрыться, как Айро растянул губы в радостной улыбке, нараспев мечтая о той еде, которую его желудку удастся распробовать уже совсем скоро, стоит солнцу закатиться за горизонт, тогда как сам Зуко был хмур и уныл, лелея лишь одну мысль, что пиявкой присосалась где-то у его горла, жадно и с жаром попивая все соки, оставляя Зуко гнить у тех нерешенных проблем, что мусорной кучей навалились за столько лет. Он уже, наверное, даже и сам перестал себя понимать, не находя ответ на тот вопрос, что, кажется сам собой перестал задаваться, а хотя должен. Что в нем так сильно и резко изменила та встреча? Ведь он был уверен, что вопьется сестре в глотку, разрывая мягкие ткани ее шеи, выпуская королевскую надменную кровь и тогда и только тогда он почувствует тот умиротворённый вкус отмщения. Все исчезло. Все пропало, оставляя после себя волну горя и разочарования, а также зацикленного желания быть всегда рядом с оплотом его наваждения. Он не мог забыть ее въедливых строптивых глаз из которых пылали искры, поджигаемые ее непревзойденной спесью, которой не обладал даже их эгоцентричный капризный отец. Наверное, аватар пребывает в том же замешательстве что и Зуко, ведь ощутив ее всеми фибрами души, ощутив ее исключительное убийственное внимание — его хочется еще и еще. И как бы ты не сопротивлялся — эта тяга сильнее. Зуко обращает свои уставшие, мерцающие от слабости слез глаза — в те бескрайние дали, что делили мир надвое, и Зуко не мог понять, почему видит край, которого на самом деле нет. Почему его воображение рисует этот мир таким простым, таким плоским, сокрывая всю подноготную, сокрывая ту многогранность? Как? Как избавиться от того, от чего не имеется противоядия? Зуко был так напряжен, так удручен той участью, что ему выпала, что теперь он вынужден рука об руку сходиться с какими-то низшими отребьями только ради того, чтобы выудить обед получше, а ведь он принц. Он сын принцессы Урсы и Хозяина Огня Озая. Мама… — Зуко прижимает пальцы к уголкам глаз, судорожно всхлипнув, давя и уничтожая тот унизительный слезливый порыв, что не удержался и выплеснулся прямо на его здоровую белую щеку. Айро стоял неподвижно, подле него, делая вид, что не замечает стенаний племянника, давая ему возможность разобраться с собственными чувствами, давая ему возможность быть мужчиной, оставаясь один на один со своими проблемами. Зуко должен все осознать, должен залечить ту разбереженную рану, но видя, как племянник страдает, Айро хотел протянуть ему руку помощи, боясь, что лишь спугнет.

      — Зуко, мальчик мой, — все же не удержался, кладя руку ему на плечо, стискивая сильно, стискивая заметно, отрывая принца от агонии, от внутренней бури. Он обернулся, обернулся таким злым, таким подавленным — уничтоженным, и Айро мог только догадываться, какие слова Зуко подбирал в чертогах своего сознания. — Не вини себя. Все прошло. Ты был обманут. Ты попал в ловушку, что подстроила тебе судьба. Никто не виноват в случившемся.

      — Что ты несешь? — резко отбросил его руку, выпрямляясь, а лицо у самого все красное, глаза на мокром месте, голос дрожащий.

      — Я хочу помочь. Я лишь хочу поддержать тебя, сказав, что я буду с тобой, несмотря ни на что. Я понимаю твою боль… — с грустью проговорил те слова, что в горле с хрипотой застревали. Ему больно. Больно смотреть на то, как племянник страдает, жарится, словно на собственном огне.

      — Ты понимаешь? — усмехнулся Зуко, а с его глаз скатилась одинокая слеза. — Ты ничерта не понимаешь! И никогда не поймешь. Это не в твоей компетенции, генерал Айро, не утруждай себя этой фальшивой заботой, — он был преисполнен ядовитым сарказмом, на крик и истерику у него уже просто не осталось моральных и физических сил.

      — Зуко, тебе больно от того, что ты признался! — хватает его за руку, все еще не оставляя попыток вразумить. — Ты нес этот тяжкий груз слишком долго. Ты плачешь от того, что твоя душа начала исцеляться, выпуская ту чернь, что червем поедала душу изнутри. Боль пройдет, как пройдет и время. Время лечит.

      — Калечит! — ткнул он пальцем в собственный шрам, осознавая лишь одну истину, желая лишь одного столь сильно, что готов был убить даже дядю: Азула не должна узнать, что он и есть Синяя Маска.

      — Ли, — хмыкнул Джет, зазывая Зуко с собой, где их уже ждали Смеллерби и Лонгшот. И делая каждый новый шаг, отдаляясь от спящего беспечного дяди, Зуко стало отпускать, он выдохнул с облегчением, вдруг внезапно останавливаясь, распахивая в холодном ужасе глаза, застывая на полушаге. «Трус! Трус! Ты только посмотри на то, кем ты стал! Ты мне противен, Зуко! Ты больше не принц», — опять этот голос, что преследовал его вблизи синей маски. Эта маска была строптива, кажется, желая поглотить Зуко, зная про него ту подноготную, что он готов ей с потрохами отдаться, вверить себя в ее сильные надменные и самодовольные руки, чтобы сама маска выбирала как им крутить. И чем дальше Зуко отходил от спящего дяди, тем тише и неразборчивее становился тот голос, сникая на детский лепет, полностью исчезая, стоило им под покровом ночи пробраться на палубу выше, выше и выше, минуя ленивую охрану, достигая кухонного цеха, от жаровень которого все еще тлело тепло. Тот запах, что ударил Зуко в нос, мог свести с ума, поднимая его животные инстинкты с трусливого уставшего дна, порождая и возрождая былую забытую силу и кровожадность. Он был голоден настолько, что каждый скрип, каждый шорох не мог проскочить мимо его воспаленного изголодавшегося сознания. Бесшумно разворачивая двойные палаши, Зуко захватывает все порции дурманяще пахнущей еды, сдерживаясь одним лишь страхом быть пойманным, дабы не утонуть лицом в этих аккуратных мисках. Да, во дворце кормили в разы, нет — в десятки раз богаче, но, все же, это лучше, чем те помои, что ему удалось попробовать в первый же день их с дядей плавания. Набивая полную сумку ворованной не зря еды, Зуко нагоняет Джета с его неприглядной компанией, тот в командном жесте сигнализирует, и они всем скопом, стараясь не шуметь, бегут вниз, спускаясь по веревке, которую оставил Лонгшот. Ощущая на своих плечах тяжесть и тепло украденной еды, Зуко, кажется, впервые за долгое время испытал такое невинное искреннее счастье. Они остались ловкими и незамеченными, скрытыми под покровом ночи, освещаемые лишь растущей луной. Стоило ступить на самую нижнюю и нищую палубу, как Зуко не удержался, подворачивая ногу, в неверии и отрицании закрывая глаза, схваченный ловкой рукой бескорыстного Джета. Он улыбнулся Зуко так, словно был истинным принцем, что с пренебрежением и самолюбованием тешился в лучах гаденького зазнайства. Притянув Зуко к себе, от чего его чуть в отвращении не вывернуло, находя этот жест излишне вольным, он оттолкнул Джета, заставляя того в припляске раскрутиться, но сохранить равновесие, не спуская с Зуко взгляда. Закатив в довесок к омерзению и обескураженности глаза, Зуко понял, что Джет только и ждет от него чего-то ответного, следя без толики стеснения таинственным молчаливым взором.

      — Может, раздадим еду нуждающимся? — наконец высказался бравадно Джет. Зуко даже не сдержал нервного смешка, не веря в услышанное, то есть он рисковал собственной жизнью, совершая преступление, чтобы что?.. Чтобы разбазарить добытое так просто?

      — Отличная идея, — натянуто улыбнулся, ловя во взгляде Джета ожидаемое одобрение. Зуко вспомнил, с каким неприкрытым шармом это всегда делала его Азула — так красноречиво лгала. — Пойду в заднюю часть палубы, а ты в носовую, что скажешь? Как раздашь, приходи к моему дяде, растолкаем этого старого сопляка, — ужимисто улыбнулся, желая выбросить Джета за борт, добивая огненными плетями.

      — Да. Давай, — благосклонно кивнул, продолжая противно разжевывать кусок травы. Стоило Джету скрыться, как Зуко опасливо обернулся в поисках прохвостов, что всегда следом ходили за Джетом, найдя их в противоположной стороне, Зуко молниеносно находит цель, жестоко и грубо растолкав старого увольня. Стоило Айро в неожиданности вскрикнуть, опасливо продирая глаза, как Зуко, стараясь воспроизвести ту лучезарную ведущую за собой остальных — улыбку, вручает ему полноценный обед, хватая резко дядю за руку, дернув на себя так, что тот чуть не опрокинул еще теплый суп.

      — С дороги, дядя! — кинулся он к их вещам, старательно опустошая краденный мешок, заполняя сумку припасами, не желая делить ни с кем собственную добычу. — Хоть слово скажешь — я выброшу тебя за борт, — пригрозил Зуко, переполошив так сладко спавшего Айро.

      — Зуко, я не понимаю… — почесал затылок Айро.

      — Все, тихо! Для тебя же старался, — цыкнул, невозмутимо садясь рядом с дядей, тяжелой рукой приглаживая вздыбившиеся волосы, беря заранее выложенную порцию, с остервенением открывая, наслаждаясь баснословно вкусным запахом разваренной в мясном бульоне лапши с плавающими кусками говядины, стручковой фасоли и моркови с перцем. Зуко впопыхах разделяет палочки для еды, кажется, пальцы от голода перестали слушаться, вплетая их так несуразно. Забывая, каково это — есть как человек, Зуко набрасывается на еду, без оглядки на дядю. Айро устало зевнув, подогревая незаметно в ночи давно остывший чайник, заботливо разливает травяной чай в кружечки, с трепетом наблюдая за тем, как племянник поглощает еду. Неспеша, стараясь оставаться верным манерам, Айро раскрывает принесенные блюда, его выдержки хватает всего на какие-то мгновения, пока он судорожно не накидывается на долгожданную выстраданную еду, которая так изысканно и маняще пахла.

      — А ты быстро, — присел рядом с Зуко Джет, подставляя свою чашку Айро. — Хорошая работа, — улыбнулся, отчего Зуко в неверии нахмурил брови, с аппетитом прожевывая.

      — Да, племянник всегда был очень шустрым, да, Ли? — улыбнулся обескураживающе Айро, да так, что Зуко поперхнулся. — Стоит отвернуться — и он уже натворил дел, — расхохотался Айро, заставляя Зуко в смущении зардеться. Джет в ответ заливисто рассмеялся, делая неспешно глоток чаю, принимаясь за ужин.

      — Наконец-то нормальная еда, — внимал Джет божественному запаху теплых блюд.

      — Ох, простите, — застонал над ухом Джета какой-то старикашка, Зуко как ошпаренный отстранился, брезгливо боясь, что седой вшивый волос может испортить такую долгожданную вкуснейшую трапезу.

      — Да, дедуля, что случилось? — подскочил Джет, беря старика под руку, бережно помогая.

      — Хотел понаглеть, — начал старик. — У вас так вкусно едой пахнет, вы если не доедите, подайте ради духов, — стал выдавливать из всех присутствующих жалость своим скрипучим голосом.

      — Вам не хватило? — расстроенно заметил Джет.

      — На всех и не могло хватить, еды довольно мало, — пожал плечами Зуко, продолжая бесстрастно есть.

      — Это верно… — обескураженно добавил Джет, щедро беря свою порцию. — Идем, дедуль, я провожу тебя. Это тебе, ты один? — Зуко смотрел им в след и искренне не понимал, что не так с этим парнем, он ни за что бы не поверил, что за всей этой напыщенной бескорыстностью не стоит что-то ужасающее. Азула всегда себя так вела перед другими, особенно, когда хотела произвести неизгладимое впечатление. Вот только на кого и зачем Джет хочет произвести впечатление? — призадумался нервно Зуко, его аж всего мелко передергивало в присутствии Джета, он согласился им помочь под шумок только ради того, чтобы набить дядино бездонное брюхо, не больше ни меньше.

      — Какое странное имя для юноши — Смеллерби, — разразил все пространство своим хриплым гомоном Айро, неприятно выдергивая Зуко из размышлений.

      — Думаю, это из-за того, что я не юноша, а девушка! — недовольно высказалась, раздраженно покидая их узкий уютный уголок. Зуко, не моргая, проследил за тем, как Лонгшот незамедлительно отправился за Смеллерби.

      — О-о… понятно… — растерянно завздыхал Айро. — Милое имя для такой прекрасной девушки, — вдогонку крикнул, Зуко лишь недовольно выдохнул, испытывая невероятную неловкость за очередные проделки дяди. — Кстати о девушках, — резко обернулся Айро к Зуко, заставляя того переполошиться и в нерасторопности опрокинуть все миски и чашки. — Смотри, какая прелестная девчушка, — указывает на Смеллерби в назидательном тоне, одобрительно кивая. — Может, сходишь ее утешить? — широко улыбнулся, похлопывая себя по большому животу, на что Зуко, умиротворенный съеденным, даже не обращал внимания, пропуская все сказанное дядей мимо ушей. Пусть старый дурак тешится, до истины ему никогда не добраться, — поддерживает себя в собственных думах Зуко. — Знаешь, племянник, когда я был молод… — сладко улыбнулся, мечтательно окуная взгляд в звездное небо. — Столько чудесных девок прошли через меня. Хорошая женщина — это как хорошая трапеза, понимаешь — это жизненно необходимо, — настоятельно заверил. Зуко скучающе развалился на полу, поглядывая на дядю снизу вверх, лениво подпирая голову.

      — Да, я знаю, вернее — все знают, как ты нагло изменял жене, — на выдохе отчеканил Зуко, выдергивая Айро из мечтательных поучительных историй. Айро вдруг замолчал, нахмурился, кажется, Зуко попал прямо в яблочко. — Я не такой. Мне это не интересно, — пожал плечами Зуко, оборачивая к себе взгляд дяди.

      — У тебя нет жены, — непонимающе хмыкнул Айро.

      — Я не об этом. Женщины… они мне не нужны. Я могу жить один. Мне никто не нужен, — очень опустошенно, как-то потерянно и очень бесстрастно ставит точку, совершенно точно разочаровывая дядю. — Я самодостаточен, для поднятия самооценки мне не нужна женщина.

      — Зуко, одумайся, что ты такое говоришь? Брак — это залог долгой и здоровой жизни. Каждый мужчина должен в свое время жениться, родить детишек, — настоятельно и очень требовательно подытожил. — Это не та вещь, от которой можно отказаться. Брак, дети — это те вещи, которые просто «надо». Тебя никто никогда не спросит, потому что никому и в голову не придет, что здоровый парень вроде тебя ничерта не смыслит в женщинах и даже не собирается покорять вершины этого поприща. Тебя сочтут сумасшедшим. Брак необходим, другой вопрос: с кем? Человеку важна семья, он нуждается в этом. Против природы не попрешь. Да и, попрошу не забывать, что ты принц, а принц, это считай — человек подневольный. Ты должен. Ты обязан.

      — Зачем? Зачем жениться? Зачем рожать «детишек»? Кому? Зачем? Я изгнанник! — не выдержал Зуко, чувствуя, как по больному задел его дядя. — Чтобы что? Чтобы мои дети наблюдали, как их родители сначала безудержно трахаются, а затем дерутся, крушат полдворца, строят друг другу козни, чтобы в одночасье разойтись?! Или быть как ты: жениться, чтобы не пропустить ни одной юбки, доведя жену до самоубийства?

      — Ты утрируешь, — покачал головой Айро. — Никакого самоубийства не было.

      — Что ты несешь, дядя?! Для чего нужны эти дети? Чтобы игнорировать их всю жизнь, как это делала моя мать? Сначала она любит тебя, обожает, а потом, в какой-то момент тебя и твоего мнения не существует, она в одночасье тебя не видит и не замечает, бегая за отцом! Или чтобы как мой отец — изуродовать меня на всю жизнь, сталкивая лбом с Азулой? Или как ты — угробить единственного сына в военной операции? Нахрен оно надо? Лично я — лучше умру, но никогда не пойду по вашим стопам, особенно по твоим, дядя. Не тебе меня учить.

      — Ты прямо как твой отец. Я слушаю тебя и диву даюсь, невозможно говорить также, я не верю.

      — А что мой отец? — возмутился, складывая руки на груди.

      — Да также как и ты — отказывался от общения с женщинами, даже после того, как твоя мать пропала — выгнал всех советников, что в требовательной манере вынуждали его жениться вновь. Он сказал «нет». Он всегда говорил нет, да так ярко… — в его голосе родилось сожаление, неверие и даже какое-то сочувствие. — Я так не мог…

      — Ты жалкий неудачник. Ты мне противен, — сдерживая слезы, вырываясь вперед, Зуко сбегает, оставляя Айро одного с такими тяжкими днями минувшего прошлого. Айро ощутил ту холодную страшную пропасть, раньше это был просто раскол, но трещина пошла дальше и глубже — прямо в душу, отделяя Айро от своего же племянника. Он, в какой-то момент, готов был опустить руки, испытывая на себе удручающее обжигающее чувство неискупленной виновности, а Зуко, прямо, как и его отец — без конца тычет в это, не давая ране затянуться. Айро опасливо шарится в сумке, исподлобья оглядываясь по сторонам, доставая очередную еще тепленькую порцию лапшички и тот графинчик, что с особым трепетом всегда оберегал от посторонних глаз. Нельзя никому сказать о том, что чудный рисовый напиток — это постоянный спутник Айро — тотчас же накинутся и графинчик истощенно опустеет, оставляя Айро на следующее утро с ужасным разбитым состоянием: вырывающимся из груди сердцем и трясущимися конечностями. Сама мысль, что содержимое маленького графинчика иссякнет — приводила Айро в жуткий страх, заставляя заведомо паниковать. Как жаль, что Зуко и его упрямец-отец и капли в рот взять не заставить — нет и все, упрутся рогом, словно строптивый буйволо-як, и хоть что говори — все мимо ушей. Стоило отхлебнуть голяком, не запивая даже чайком, Айро поморщился, все-таки, оставаясь довольным. В груди отступила тяжесть, его разум размылся, дышать стало легче, а думы, словно речи — полились рекой. Как вообще можно такую ересь даже подумать? — Айро схватился за виски, в отрицании мотая головой, не находя в себе сил перебрать в воспоминаниях те откровения, о которых с таким вожделением рассказывал принц Зуко. Айро отхлебнул горьковатый саке, пряча графинчик, принимаясь за разогретую им лапшу, сурово хмуря брови. Как странно, почему, думая о Азуле и Зуко на ум всегда приходит Озай и Урса? Айро тяжко выдохнул, его глаза забегали, он словно кого-то впопыхах искал. Все пропустил. Все упустил! Корит себя Айро, уверенный, что в то время, пока проходила та неудачная осада Ба Синг Се, в которой погиб Лу Тен, во дворце Королевского города Кальдера происходили не менее гнетущие события. Айро абсолютно точно помнил, что все самое странное и таинственное произошло даже не в момент правления Озая, а где-то между смертью Азулона и передачей престола Озаю. Наверное, Озай не выдержал и оторвал голову старику-Азулону, — без задней мысли хмыкнул Айро, все еще оглядываясь в надежде, что Зуко уже где-то рядом. Озай молчал как изваяние, не отвечая ни на один вопрос развернуто, он был не в себе. Корона и трон не принесли ему счастья, потому что что-то произошло… Айро запивает собственные туманные мысли приятным говяжьим бульоном, а пред глазами встает точеный ладный образ Урсы. Эта женщина была хороша собой настолько, что даже преступно и опасно уродиться такой исключительной красавицей. И ведь что-то в ней было, что совершенно точно отталкивало Айро, ибо Урса не завораживала и не манила его словно миловидная девка посреди базара. Нет. Урса была тяжела на подъем, хоть и отчужденно пыталась доказать обратное — под стать его брату, под стать самому Озаю. Невероятное совпадение! Эта женщина была одержима собственной внешностью, богатством, наверное, даже сексом, ведь именно звенящей пошлостью можно хоть как-то примерно обозвать их отношения с Озаем. Он развращал ее, с любовью взрастив в ней ту надменную черствую сердцевину, ведь именно таких как она называют роковыми женщинами. На одних мыслях об Урсе, Айро бросало то в жар, то в холод, он пугался и приходил в ужас, дивясь с той быстроты, с которой она покоряла внутриполитические вершины, подобно… Тяжко хмыкнул Айро, набираясь сил, чтобы продолжить копаться в той теме, в которой он желал поставить точку уже когда-то тогда… Озай был таким недальновидным, он все пытался бороться, строить козни и противостоять Айро, не зная одной простой истины… Пред глазами встает письмо, которое Айро получил от Азулона ровно в считанные мгновения до судьбоносного взрыва, что унес множество жизней. Оно было лаконично сложено, скручено, скрепляясь фамильной печатью их с Озаем отца. Стоило Зуко с такой яростью заявить, что его собственная мать — красивая картинка, что долгие годы обманывала и самого Айро, ведь, оказывается, она совершенно не умела проявлять заботу, и Айро стал что-то судорожно припоминать… то странное письмо Азулона он потерял в суматохе битвы, но те строки, что до поры до времени врезались ему в память, которые практически стерлись, стоило Лу Тену погибнуть на его руках, он хранил какое-то минутное мгновение. «Чувствую, что плохеет мне с каждым днем — это поганый Озай. Он гнобит меня и издевается. Его дети устроили пожар в моей комнате, его дети строят мне козни — они постоянно шепчутся в темноте, не давая мне спать. Я сплю на углях. Прошу, не оспаривай мое решение о престолонаследии, я решил, что после меня править должна женщина… Я дарую трон ей». А его почерк… он был корявым, дрожащим, словно Азулон переписывал все хаотичные мысли, что наспех рождались в его голове. Каково же было унижение, понять Озаю, что Азулон так до последнего и считал его безмозглой недальновидной девчонкой. Айро тогда так и не набрался смелости, дабы подстрекнуть Озая, что тот так и остался для отца не сыном, а дочерью, о чем Азулон так самозабвенно дает понять в письме. Азулон все решил за многие годы. Он выбрал Озая уже слишком давно, — призадумался Айро, понимая, что за издевками Азулона, Озаю достался трон в знак благодарности и титанического терпения. Ведь так? Этим жестом Азулон связал по рукам и ногам собственного сына, стирая его, размазывая и уничтожая для себя самого… Отец так до конца своих дней и не перестал оскорблять Озая, а ведь Айро хотелось верить, что они поладят… И только сейчас, в отрыве от дворца, минуя столько лет, наблюдая вспыльчивость Зуко, прячась в закромах изгнания, Айро нещадно остановился, перебирая тот ворох семейных интриг. А что, если Урса пропала неслучайно? А что, если фраза: «после меня править должна женщина…», — не было издевкой в счет Озая, а имелась вполне конкретная мысль, за которой, отец желал передать трон невестке? Айро хлопнул по деревянному полу, со смеху краснея, выуживая припрятанный графинчик с саке, зубами откупоривая пробку, делая два глубоких глотка, успокаиваясь с тех ощущений, когда маслянистая тягучая жидкость побрела по его трахее, разогревая, порождая огонь, который хотелось выплюнуть одним дыханием, сбросив с себя этот груз отчаянных дум. Как надоело постоянно о ком-то беспокоиться. Как надоели эти королевские тайны! Айро уже давно покинул это бесчестное, духами забытое место, как дворец Кальдеры! Хватит зазря мысли гонять, рождая новые невероятные теории и догадки. В их семье так не принято. Не принято оспаривать чье-то решение. Не принято так нагло влезать и ворошить прошлое. Нельзя вернуть прошлое. Если азулоново желание было таким — так тому и быть. Если хотел Азулон считать Озая дочерью, а не сыном — его право, Айро никогда в это не лез, а его даже никогда и не приглашали к подобным разглагольствованиям. Если Озай так страдал, то чего же не сбежал от самодовольного нахрапистого старика? Зачем было все это терпеть? Значит было «зачем». А если так распорядились духи и само озаево желание — все было правильно. Кто Айро такой, дабы вмешиваться в чужой конфликт и давно устоявшиеся правила. Айро был настолько далек от политики, настолько не хотел вникать в распри трона, что с радостью разгромил бы два таких Ба Синг Се… раньше он так думал. Наверное, это предательство, — сочли духи: так сильно любить и оберегать сына, но бросить на произвол садистичному отцу маленького брата… Все за все возвращается, — Айро горестно прикрыл глаза руками, пряча выступившие предательски слезы. За все в этой жизни придется платить, — а пред глазами встает разгоряченный властный образ Зуко, что так деспотично и неостановимо ругает, хает и без конца критикует Айро. За что? За трусость. «Почему ты не можешь быть таким же беспринципным как мой отец и просто что-то сделать? Ну хоть что-нибудь? Вместо того, чтобы пытаться оберегать, стеречь и постоянно сбегать?».

      Сжимая кулаки почти до скрежета собственных костей, ненавидя дядю за его пустоголовые размышления, Зуко без зазрения совести уходит все дальше и дальше, приближаясь к носу корабля, продирая взор сквозь, заволакивающий восходные лучи бесцветного невидимого солнца, плотный туман. Ему хотелось взорваться подобно звезде — на миллионы ярких осколков, задевая каждого, поджигая и унося с собой в забвение, утоляя собственную обиду. Не такому человеку, как дядя Айро — вклиниваться со своими непрошенными советами, не ему решать, как и с кем Зуко провести собственную жизнь, — вцепляется в судовое ограждение, с яростью потряхивая, не в силах отойти от тех воспоминаний, что выуживает из него дядя, приводя чувства в балаган. Он так страстно и забвенно, старательно пытался выкидывать весь этот эмоциональный гнетущий хлам. Мысли о своей семье. Мысли о Азуле. Мысли о той боли, что причиняет ему практически все. Один женский голос вызывал в Зуко бурю, агонию, раздражение. Его вводили в недоумение разукрашенные напыщенные барышни, которых полно в Кальдере — тех, кто кичился своим званием, своей нарисованной ненастоящей красотой и теми отдрессированными манерами. Все они — пустышки. Глупые и никчемные. Только неудачник вроде дяди Айро положит всю свою силу, бойкость и юность к ногам легкомысленных девиц, у которых румяна на поллица, а ядреная помада выходит за контуры губ. Женщины постоянно лгут. Лгут мужчинам из-за желания получить больше, чем они достойны и очень легким быстрым способом. Его всего с дрожью воротило, стоило ему вспомнить подружек Азулы или тех размалеванных жен богатых влиятельных чиновников. Настолько они все были ему неприятны, что Зуко казалось, что все они источают аромат гниющей лжи и неестественной нарисованной красоты. Что такое красота? — Зуко поднял напряженные глаза к небесам, сталкиваясь с упругим вредным туманом, словно сигарный смог, через который на него так беззастенчиво поглядывала грустная уходящая луна. И его первой ассоциацией была его собственная мама, та самая, за которой он с трепетом так сладко наблюдал все детство… наблюдал ее утренние процедуры у туалетного столика, когда она, вся такая беззащитная, бледная, но не лишенная изящества, подходила к большущему зеркалу, долго и упорно нанося этот сложный и вкуснопахнущий макияж, превращая лицо в какое-то отражение. В маску. Ему так нравилось за этим наблюдать. Полная тишина, пробивающиеся сквозь тучки первые лучи солнца, пение проснувшихся птиц, что азулоновой прихотью поселились в саду, и она, такая неспешная, богемная, точеная — выверенная. Лживая. И не было ничего, что могло бы заставить ее отвлечься, и не было ничего в этом мире важнее, чем ее лощеное королевское лицо. Зуко не заметил, как чей-то тяжелый взгляд из-под нависших век сверлит его сквозь молочный туман столь подозрительно долгое время. Посасывая и лобызая маленькую жухлую тростинку, Джет, наконец, удовлетворившись столь ярким немым зрелищем, пребывая в каком-то необъяснимом притяжении к таинственному страннику, почему-то, не в силах объяснить даже самому себе — просто хочет заполучить Ли себе в команду, но без старика Муши. Ли был так поглощен какими-то мыслями, видимо, поругался со стариком, — хмыкнул лукаво Джет, а если это так и Ли действительно в натянутых отношениях с собственным дядей, это значит, что шансы заполучить его — удваиваются. Он приближается к нему бесшумно, прямо, как кошка среди ночной тьмы, становясь плечом к плечу, неспеша поворачиваясь, всматриваясь в тот бледный утонченный профиль, подобных которому Джет так подозрительно никогда не встречал. Все было ладно и складно в чертах этого странника, даже тот шрам, что уродовал его эмоции и взгляд, но все равно — это было словно незыблемое украшение, что варварски рушило ту претенциозность его излишне аккуратных элегантных черт, после чего его лицо словно поделили на две половины, и та, что была изуродована шрамом — отражала истинную грешную суть. У Ли надменный жестокий взгляд: такой беспринципный, такой внимательный, такой хваткий, временами манерный. Кто он? — недоверчиво и с опаской прокусил тростниковую палочку Джет, имея странное ощущение, словно лицо Ли ему знакомо. Нет, такими беспризорники и отбросы общества не бывают. Его стать, его невероятная напряженная осанка, словно этот парень утянут в какой-то корсет, как и всякая его мысль. Острый бездумный язык — бесстрашно наглый. Откуда такая прыть, такая самоуверенность у обычного ничем неприметного, даже гражданина? Хмыкнул Джет, вспоминая каждого из своего канувшего в лету отряда, вспоминая бедняков, которым на пароме только что раздавал еду. Нет — этим парнем правит немыслимый эгоизм, жажда власти, но откуда у жившего всю жизнь в помоях, аграрщине и грязи есть вообще понятие о прекрасном? Есть понятие о этикете, ведь то, как Ли ест — это своеобразный тщательный ритуал, хоть он и старался это скрыть, но за его напряженностью это выпирало еще сильнее. А какие у него руки — чистые, гладкие, не видавшие работы в земле, не таскавшие тяжестей, лишенные загарных пятен, царапин и шрамов. Он был как игрушечный мальчик. Он был точно куколка, если бы не его шрам, который так умело вводил в заблуждение. Но не Джета, — он противно ухмыльнулся, резво разглядывая чернявые волосы Зуко, рассматривая то, с какой завидностью тот мог бы похвастаться шикарной шевелюрой — вот что значит ел досыта, ел хорошо. Однозначно любимчик.

      — Как только я увидел твой шрам — я понял, кто ты, — наконец разбил эту напряженно тянущуюся тишину, а ведь Зуко так и не удостоил Джета взглядом, что изящно и очень болезненно оскорбляло. На одних только звуках его голоса Зуко весь напрягся, нахмурился, явно готовый вцепиться противнику в глотку, а, может, даже и скинуть бессердечно за борт — все что угодно, лишь бы сохранить свою тайну. — Ты — одиночка, — пускает пыль в глаза, не имея возможности даже сквозь собственное негодование и гордость, отказать себе в таком притягательном компаньоне. — Такой же как я, — на этих его словах, Зуко ужимисто хмыкнул, не постеснявшись высмеять искренность Джета, ведь он догадался, что это лишь желание как можно быстрее и безропотнее расположить к себе. Не надо быть Азулой, чтобы это понять, надо просто быть ее братом. — Мы должны держаться друг друга, — голос Джета был таким убедительным, переполненным скорой заботы, страхом и какой-то преступной наивностью, отчего Зуко уже начинало подташнивать. Ему хотелось придушить этого прилипчивого патлатого парня с сальной головой, бросая в холодные реки, желательно, чтобы его раздавило волнорезом корабля, чтобы Зуко никогда больше не испытывал столько стыда от одного только внимания к своей персоне. — Помогать друг другу, — а он все стремительно продолжал, — ведь никто не поможет.

      Джет коснулся плеча Зуко, разворачивая к себе, Зуко морщится, перехватывая недовольно его запястье, Джет сопротивляется, задевая.

      — Что это? — Джет очень нагло и дерзко коснулся его грудины, ощущая нетипичную телу жесткость и твердость. Как пластина. Деревянная или металлическая. Зуко с силой злобно отталкивает, тот не удерживается и валится на пол, ошарашено смотря, в мгновении ока меняясь, оставаясь, как будто довольным. — Хорошая реакция, — вскочил на ноги, отряхивая ладони.

      — Недавно я понял, что путь одиночки не самый простой, — разочарованный тем, что его уединение было нарушено, Зуко оставляет Джета, скоропостижно удаляясь, чувствуя спиной тот пристальный скользкий взгляд. Зуко судорожно коснулся своей груди, ведя медленно вбок, настигая рукой то, что так лихорадочно удивило Джета. Собственность королевской семьи. Джет не зря что-то вынюхивает, — насупился Зуко, понимая, что лишиться единственной вещи, которая хоть как-то связывала его с семьей — он пока не готов, но ее хранение у своей груди становилось опасным и незаконным делом. Корона принцессы Азулы. Ее нужно продать. Давно нужно было, но у Зуко так и не хватило силы духа расстаться с этой вещицей.

      Уже светало, поэтому найти дядю было одной из не самых сложных задач, половицы предательски скрипели, судно еле-ощутимо покачивалось, а соленый воздух пробуждал прохладой. Айро лениво сидел, раскинув широко свои коротенькие ноги, упираясь спиной в стену, рядом с ним стоял откупоренный так беззастенчиво графинчик. Зуко без стеснения подходит ближе, наблюдая глупое выражение забывшегося во сне дяди, с недоумением цокая, не понимая, как такой развалюхе дали титул дракона, хватает странного вида графин, поднося к носу, недоверчивая нюхая. Стоило терпким горьким ноткам вонзиться в ноздри, опускаясь ниже по глотке, как Зуко резко в пренебрежении передернуло, он поставил странноватый на вид графин в сторону, перед этим тщательно потрясывая, понимая, что на дне пара глотков, все же осталась. А старый дурак заботится о завтрашнем дне.

      — Как обычно, рот разинул как корыто, — наблюдает он отвисшую в блаженстве челюсть. — Позорище, — фыркнул Зуко, при этом искренне улыбнувшись, радуясь тому, что дядя не ушел. Дядя, судя по его виду, очень страдал, не мог уснуть, вот и прибег к своему любимому латентному делу, которое, он так тщательно ото всех защищал. Дядя всегда напрасно думал, что Зуко ни черта в этой жизни не смыслит, тот так старательно и незаметно разбавляет каждый чай спиртным, что у дяди случится паника, если он не возьмет с собой хотя бы маленькой фляжечки. Недоуменно выдохнув, пристраиваясь рядом с дядей, облокотившись о его плечо, попутно складывая на груди руки, Зуко уставился в далекий туман, считая секунды до того, как паром в приветствии Ба Синг Се заголосит. Сопение дяди и его теплое присутствие незаметно и очень моментально разморило Зуко, он отчаянно отдался в руки заботливого сна.

      Густая, все пребывающая и пребывающая цепь из одинакового неприглядного народа. «Ширпотреб!», — в мыслях выругался Зуко, чувствуя, как люд сзади все напирает и напирает, двигая и толкая, заставляя шевелиться. Откуда-то спереди доносятся громкие хлопки — старая несуразная жирная тетка неохотно расставляет печати на вновь прибывшие билеты, отсеивая со словами: «Следующий!», будто они все для нее вонючий мусор. Зуко вперивает упрямо взгляд себе под ноги, уже не замечая, как для его лица напряжение и недовольство стало привычной эмоцией. Удивительно, как, спустя столько лет нескончаемого шквала разочарований и уныний, принц Зуко остается верен своим чувствам. Чтобы не случилось — Зуко заведомо против, он даже и слушать не желал, подчиняясь лишь дядиным глупым оптимистичным мыслям. Зачем все это делать? Зачем прятаться в Ба Синг Се? Зачем прятаться в Царстве Земли? Почему нельзя просто вернуть прошлое? Почему нельзя заявиться во дворец Кальдеры, убедительно, но не менее деспотично потребовать Хозяина Огня вернуть все как было? С плотоядным прищуром, Зуко переводит взгляд на дядю, считая, что это в его компетенции. Старому дураку было бы легче вымолить у Озая прощение, да — возможно, стоя на коленях, преклонив голову, но это лучше, чем стоять в рабской очереди, которая сплошь и рядом состояла из каких-то грязных оборванцев. Что это получается — принц Зуко грязный измызганный голодный оборванец? — сердится пуще прежнего, не смея высказать дяде все, что так напрасно терзало его взбеленившееся сердце. Очередь двигалась, да так синхронно, словно все они были скованны одной цепью, чеканя ровный марширующий шаг за шагом, при этом, склонив в поклоне голову. Просить подаяния… — стискивает до скрежета Зуко зубы, вспоминая, как дядя легкомысленно и без зазрения совести готов был отплясывать несуразный танец за самую мелкую монетку. И дядя считал, видимо, что большего он в своем напрасном существовании не достоин, но Зуко не считал себя жалким — его гордость яростно бунтовала, разгоняя огненную кровь по венам, заставляя кулаки безропотно лихорадочно сжиматься, ища одну единственную цель, которую он мог бы утопить в своем мимолетном убийственном огне. Почему у Азулы синее пламя? — от досады Зуко аж прикусил язык, тотчас же вскрикнув, перепугав добрую часть народа, что гуськом приближались к заветной цели — нерушимые гордые стены Ба Синг Се. Зуко касается своего шрама, зациклено почесывая и теребя, словно стараясь стереть его, скрыть его, содрать. Он впивался отросшими ногтями в грубую шероховатую поверхность этого келоидного рубца, возгораясь с негодования, вспоминая свое истинное отражение, которого его так беспечно и бесчувственно лишил Озай. Это все Азула постаралась. Ревнивая стерва! — подцепляет ногтями кожу, стараясь оттянуть, а она не оттягивается, оставаясь неподвижной и совершенно неэластичной. Азула могла. Могла убедить отца отказаться от Агни Кай, но она этого не сделала… все должно было быть не так, это духи подстроили такую нелепую случайность. Как же наивно было полагать, что родной отец оценит его по достоинству или хотя бы мимолетно проявит жалость… Тогда, в то время, отец был груб и вспыльчив, после такого затяжного года почти полного молчания. Когда мама ушла, Зуко долго не мог смириться с тем, что мама никогда более не откроет дверь и не войдет, дабы позвать прогуляться по ярмарке, посмотреть на фейерверк или даже посетить какую-нибудь очередную театральную постановку. Что же такое могло произойти, дабы отец так бессердечно и жестоко выбросил маму из своей жизни, после чего так долго и напрасно страдал, и уж что Азула бы не говорила, но Зуко был уверен, — что отец пожалел об этом, только, скорее всего, мама была уже мертва… И после того дня, когда в одночасье исчезла мама, Зуко потерял и папу. Его потеряли все. Он не выходил из своих покоев так долго, так долго, что Зуко заметил, как стремительно Азула выросла, как окрепли ее нескладные ручки, как четко и без особых усилий она выигрывала партию за партией в нелюбимые шахматы, как ловко и ожесточенно она крутила магией огня — как ей заблагорассудится. И вот, когда настал наконец этот день, когда отцовы двери отворились… и на пороге стоял он… Зуко ошарашенно замолчал в ту самую секунду, стоило встретиться с этим человеком, чей образ запомнился когда-то другим: красивый, стройный, высокий и ладный. Ничего от этого не осталось. Озай показался Зуко безобразным и уродливым, отчего он с детской непосредственностью удивился: «Папа, ты стал такой страшный…». Он убежал. Зуко не стал дожидаться отцовских слов, на тот момент удирая куда подальше, не веря, что этот лютый, исхудавший и растрепанный мужчина, от красоты которого остались лишь воспоминания — и есть его настоящий отец. С серым невзрачным лицом, черные синеющие круги были не только под глазами, но и охватывали всю часть верхнего века, заходя на брови, губы бледны — в цвет кожи, отдавая синюшностью. Что произошло с папой в тот день? Его, должно быть, уничтожило само понимание, что жена больше не вернется, а, возможно, ее тело уже склевали птицы. Это он. Это он убил маму! Папа убил маму! От того Озай так хрипло и утомительно страдал — из-за своей несдержанности. За что? За что можно было желать такой прекрасной, незабываемой и необыкновенно доброй женщине смерти? На этих мыслях, Зуко впивается в свой шрам ногтями, начиная безжалостно скоблить, а слова Азулы роем пчел гнездились и жужжали, жужжали, жужжали у него в голове: «…избавься от этого ужасного шрама…», а затем, эхом сникая и оттадаляясь, Зуко слышит ее заливистый истеричный преследующий смех.

      — Зуко, что ты делаешь? — одергивает обеспокоенно его пальцы Айро, а Зуко все продолжает зацикленно возвращаться к начатому, искренне и судорожно мечтая, чтобы этого уродливого ужасного шрама никогда не было. Никогда. Никогда! Айро с силой отнимает его руку, дергая вниз, крепко сжимая запястье, не давая племяннику набередить ран. — Перестань, сейчас кровь пойдет! — шикнул, стараясь не входить в то состояние паники, которое неимоверно накатывало, стоило Зуко снова начать себя вести подобным образом — как в детстве.

      — Я хочу, чтобы этого дурацкого шрама не было! — в ярости крикнул на него, переполошив людей сзади, заставляя Айро виновато извиниться:

      — Мой племянник, понимаете, — в свое оправдание начал, глупо улыбаясь. — Он немного не в порядке… Он просто хочет жасминового чаю! — дергает Зуко с силой за руку, а припеваючим убаюкивающим голосом обращаясь к неизвестным и уже достаточно напуганным людям: — Я когда чайку не выпью — мне также дурно становится, — глупо хихикнул Айро, грубо притягивая Зуко к себе, убедительно и расторопно шепча: — Перестань, нас же могут заметить. И тогда — загремим в тюрьму, — только эти слова смогли вразумить Зуко, на какой-то момент возвращая в реальность.

      — Поможешь избавиться от шрама? — наспех и очень смущенно, опуская в пол глаза, пролепетал Зуко.

      — Посмотрим, что можно сделать, — заверил его Айро, добро улыбнувшись, похлопав его по спине. — Жасминовый чай еще никому не делал хуже. Это напиток богов, понимаешь ли, он творит чудеса, — неустанно говорит с ним, пытаясь поддержать, страшась того, что ему только что удалось предотвратить. Покачав расстроенно головой, стараясь не выказывать опасений перед Зуко, Айро старается унять ту боль, которой простреливало спину прямо в грудном отделе. Ничего, ничего, они уже совсем скоро переступят порог новой жизни, и тогда, Зуко уже вряд ли будет вспоминать старую.

      — Ваши билеты, пожалуйста, — наконец дошла до них очередь, и Айро ослепительно засиял, протягивая два красивых ровных билета. — Господин Ли и господин Ма́ши… — Зуко с презрением всматривался, как губы этой отвратительной бабки, такие пухлые и выпирающие, при разговоре отбрасывали слюну, что с таким жаром пачкала ламинированную поверхность билета. Его аж всего в гневе затрясло, ему захотелось вырваться вперед, схватить эту тетку, с выдающейся бородавкой на лице, за шиворот и хорошенько приложить лицом о каменный стол, за которым она чрезвычайно важно восседала. Кулаки в экстазе напряглись, когда он с таким рвением представлял, что останется от ее лица, после долгой встряски о каменную поверхность. Нос с хрустом сломается, вдавится, брызги крови полетят в разные стороны, пачкая лицо Зуко, окрашивая уродливый бурый шрам в кроваво-алый.

      — Вообще-то Муши, — добродушно вклинился Айро, подходя к ней ближе, включая свое слишком тривиальное, как ему всегда казалось — обаяние. К удивлению Зуко — Айро всегда пользовался спросом у противоположного пола, даже несмотря на то, что старый дядя уже давно смердит как немытый кабан.

      — Вы собрались меня учить? — грозно сомкнула она брови, кажется, они с дядей стали задерживать всю регистрацию, до Зуко доходит чей-то заунывный недовольный полустон-полувздох. Была б его воля — Зуко бы всех растолкал, распинал, поджигая огромной кучей, уверенно и без зазрения совести ставя себе и дяде печати вне конкуренции, вне политики, вне очереди. И как важным гостям, а не это вот все: грязные оборванные беженцы, люди, что готовы есть вошь со своей головы — Зуко брезгливо насупился, деланно шагая вперед, а тот, кто так напрасно ждал своей очереди — все подпирал и подпирал, не давая Зуко уединиться. Ужасное чувство — ощущение чьего-то смрадного дыхания, тепло сальных тел и беззубые голоса. Он принц или кто? Почему Зуко должен разделять общество каких-то уродов и маргиналов?

      — Нет-нет, — вперемешку с насмешничеством и заботой, затараторил Айро, и Зуко мог наблюдать, как лицо толстой стервы стремглав меняется с недовольного на игривое и довольное. Тяжко выдохнуть ему не дает понимание, что этим, он может разбудить дракона, что кочует в этой недовольной регестраторше. — Но, должен сказать, что вы как цветущая роза, — что-что, а дядя подхалимски продолжил, явно одаривая самыми, на его взгляд изысканными комплементами давно обрюзгшую стареющую бабищу. — Ваша красота опьяняет, — Зуко с подозрением нахмурился, замечая на ее лице вырисовывающийся броский макияж. Его всегда это так раздражало в женщинах или только сейчас? Пытаясь избежать столь глупых и охватывающих волной чувств, Зуко с подозрением обернулся, ощущая чью-то наблюдательность, что не отпускает его ни на шаг. Было такое чувство… чувство, что за тобой кто-то следит. Резко и без промедления, он оборачивается, там — в самой середине цепи очередных людей, практически с противоположного конца, на него вглядывался также напряженно и как-то даже маниакально — Джет. Он продолжал покусывать сухую травинку, а позади него, раскачиваясь и всматриваясь друг в друга, стояли Смеллерби и Лонгшот. От такого пристального вопрошающего и просто-напросто мрачного взгляда, Зуко почувствовал себя мерзко, недоумение и страх с подковыркой пробирались наружу. А что, если Джет все знает? А что, если Джет — это шпион Азулы? А что, если Азула догадалась, что за Синей Маской скрывается ее одинокий Зуко? Тогда, дабы поймать спаличным, она приручает наемника-Джета, то-то же — у Джета слишком странный и нетерпеливый взгляд, словно мысли о Зуко не дают ему спокойно дышать.

      — М-м-м, а ты тоже ничего — красавчик, — веселый вызывающий хохот, а потом карикатурное рычание, с неверием, Зуко тотчас же возвращает свое внимание дяде и тетке с пограничного контроля. Ну и мерзость: дядя ловко облокотился на ту стойку, за которой она пряталась, он сверкал глазами подобно огнивом, да так стремглав, что Зуко было и вовсе непонятно: дядя сочиняет на ходу, или эта тетка действительно в его вкусе? Если честно, то, наверное, все живущие женщины, даже неважно какие они: мытые, грязные, худые, толстые, умные или тупые — они все заведомо нравились дяде. — Добро пожаловать, — растянув раздутые яркие губы в масляной улыбочке, она ловко и без промедления ставит дяде и его племяннику две красивые и неоспоримые печати. Теперь Зуко никогда более не сможет носить своего настоящего имени, никогда более не сможет говорить о своей семье, да что уж там — никогда более не сможет встретиться с ними. Прав был отец: Зуко жалкий трус и предатель, — сжимает плотную глянцевую бумажку, на которой вырисовывалась добытая лестью и легкой взяткой печать. Ли. Теперь принц Зуко неожиданно и надолго засел в этом простом убогом имени, вынужденный стать тезкой тому мерзотному парнишке, что стащил посреди ночи его драгоценные палаши. Его семья — это настолько неблагодарные засранцы, что отплатили Зуко обветрившейся едой и сном в грязном амбаре, словно Зуко обрюзгшая старая свинья. Айро с задумчивым трепетом всматривался в профиль племянника, тщетно пытаясь угадать: что же так гнетет Зуко? Наверное, он слишком нервничает от столь стремительной смены обстановки. Принц оправится. Обязательно оправится… вот только, Зуко никогда раньше не спрашивал, как избавиться от собственного шрама.

      — Лучше бы я этого не видел, — мгновенно среагировал Зуко на неотрывный прилипчивый взгляд дяди, стремительно отходя в сторону, задевая Айро плечом.

      — Племянник, — нагоняет его обеспокоенно, косаясь локтя, бережно отводя в укромное место. — Что случилось?

      — Ничего, — с подозрением, напряженно осмотрелся Зуко, все выискивая ну хоть что-то похожее на свою сестру. Наверное, она догадалась, что эти пошлые безумные вещи выделывал с ней именно он. Она придет, разразит этот каменный вокзал своим умопомрачительным королевским появлением, дабы потребовать у Зуко возмездия. Она будет издеваться. Она будет жестока, но она — вопреки всему — будет бояться синей маски.

      — Ты никогда не упоминал, что хочешь избавиться от шрама… — а Айро не отставал, замечая, что Зуко упорно не смотрит ему в глаза.

      — Считал, что сам рассосется, — оглядывается неустанно по сторонам, испытывая нагнетающее мрачное напряжение.

      — Но…

      — Ты понимаешь, что, это, — ткнул наконец себе пальцем в обуглившуюся кожу, вперив в дядю разъяренный взор, — достояние общественности. Этот шрам настолько примечательная черта, что я уже просто боюсь начинать новую жизнь. И да — он ужасен, я ненавижу этот шрам. И понятия не имею, почему он так нравится тебе! — обиженно скрестил руки.

      — Все не так. Я не говорил, что мне нравится твой шрам, просто, я считаю, что не стоит на нем так сильно зацикливаться. Все не так плохо, как тебе кажется.

      — Желаешь спорить со мной и дальше? — смешок, он важно и ехидно склонил голову, в этот самый момент показывая себя скорее Азулой, чем тем, кто он есть на самом деле. Кто ты такой, принц Зуко? Где ты настоящий? — призадумался Айро, ругая и обвиняя себя в том, что раздражает и не понимает племянника, заставляя Зуко от этого страдать еще больше, ведь нет у принца дорогих сердцу людей. Семьи даже нет. Кто если не он — Айро, должен любить и помогать Зуко во всем?

      — Ни в коем случае! — поднял безобидно ладони вверх Айро. — Я подумал, что растертый подорожник на спиртовой основе должен будет помочь тебе. Сейчас мы приедем в Ба Синг Се, я наберу нужных листьев, обдам их кипятком и добавлю то самое… — шепотом добавил дядя, вызывая у Зуко саркастичную усмешку, ведь дядя как всегда — в своем репертуаре. Проследив за тем, как с тяжелым плюхом дядя еле умещался на узенькой каменной скамеечке, Зуко жеманно прикрыл глаза рукой, желая не видеть того нелепия, который за собой тянул тяжелым багажом дядя, но, как бы противно и виновно при дяде не было — Зуко не желал отходить от него ни на шаг, следуя хвостиком, жадно оборачиваясь на ищущий его взгляд. Как только Зуко согнулся, опустившись рядом с дядей, упирая локти в колени, с яркой досадой демонстрирует свое гнетущее недовольство. Зуко рвало на две части: мысль о том, какой же, все-таки, дядя замечательный и добросовестный человек и нет никого ближе, однако — дядя и путь подле него ведет совершенно в другую сторону. Зуко уперся стальными от печали и злости пальцами себе в виски, начиная мягко, но ощутимо массировать, чувствуя левой стороной грубость и неэластичность кожи: как с неохотой рубцовая часть поддавалась на поглаживания и любое тактильное внимание. Зуко предпочитал никогда не прикасаться к этой части своего лица: во-первых — мерзко и гадко, во-вторых — раньше это было больно. Боль прошла, а те ощущения настигают со странной периодичностью. Вот, вроде бы, ожог и зажил, но в особые необъяснимые моменты шрам начинал поднывать, напоминая своему хозяину о том, как могут болеть глубокие раны. Температура в этом месте нескончаемо высилась и высилась, казалось, что кожа вместе с кровью бурлят, пробурив в глазнице дырку.

      — Чай! Горячий чай! Самый лучший чай в Ба Синг Се! — прогрохотала рядом с Зуко тяжеловесная деревянная тележка, которую, словно запряженный осел, тащил на себе ссутулившийся старик. Зуко с протяжным и мрачным взглядом проводил старца до противоположных колонн, теряясь в мыслях, стоило дяде завопить:

      — Мне женьшеневый, пожалуйста! — дядя выскочил как дикий зверь из засады, молниеносно пугая племянника — Зуко аж отшатнулся. В руках дядя держал припрятанные яства, что Зуко так нагло и безжалостно утащил, вместо того, чтобы раздать нуждающимся. Разве кто-то в этой жизни может нуждаться в еде и чае также сильно, как дядя Айро? — саркастично улыбнувшись, Зуко, в ответ сам себе, пожал плечами. С чего это принц Зуко стал таким мнительным и чувствительным? — он замечает, как Айро мимолетно, но этот прищур… дядя оставил на Зуко ощутимый гаденький след, создавая впечатление, что Айро судорожно и впопыхах копался в голове племянника, отзываясь в душе противным чувством вины. Он смотрит. Он наблюдает. Все понимает. От этого на душе стало еще тяжелее, камнем придавливая. Он все узнает. Он уже догадывается, чего на самом деле желает Зуко? — он осторожно коснулся своего шрама, нащупывая горящую припухлость, которую собственноручно расковырял, нетерпеливо выжидая очередь. Азула сказала…

      — Вы решили, чем теперь заниматься? — беззастенчиво и очень важно грохнулся настырный Джет, манерно откинувшись на спинку, раскинув руки, внимательно пожирая принца Зуко взглядом. Опять он… закатил глаза Зуко, неохотно поворачиваясь. Он смотрел на него, казалось, целую вечность, и было в чертах Джета что-то одновременно знакомое, и что-то при всем при этом жутко раздражающее. Эта кривая ужимочка, с которой Джет не расставался — словно опорочила принца Зуко одним своим появлением. Да и вообще, после общества Джета Зуко хотелось искупаться, хорошенечко так отмыться. Странное необъяснимое чувство. Дядя блаженно принялся обнюхивать чай, теребя лиственную кружечку. Запах разваренной травы ударил в нос — Зуко поморщился.

      — Фу! — Зуко моментально обернулся к Айро, внимая его рассерженному виду. — Скорее — самый холодный чай в Ба Синг Се! Какой обманщик! — с досадой, дядя стал искать того продавца.

      — Эй, можно тебя на секунду? — потянулся к Зуко Джет. «Началось…», — буркнул в мыслях Зуко, а внутри не смог найти в себе сил, дабы в открытую отказать. Почему? Почему даже сейчас в Зуко сидят эти проклятые правила приличия, почему после страшного падения с высока и будучи уже на самом необъятном дне, Зуко умудрялся пасть еще ниже? Покорно молча проследовав за Джетом, облокачиваясь лопатками о холод желтоватого камня колонны, все еще с лихвой наблюдая за дядей, наблюдая за тем, как старик с аппетитом ест, Зуко, кажется, сумел успокоиться. — Если мы объединимся — мы сможем добиться очень многого, — Зуко знал, что Джет к этому и ведет, и все происходящее в момент стало неинтересным. Зуко устало и скучающе отлепился от колонны, не одарив собеседника и кратким взглядом — развернулся, уверенно и без сожаления чеканя шаг в сторону дяди. — Присоединишься к нам? — вдогонку бросается Джет, все-таки настигая.

      — Нет, — обернулся, вперив в него приглушенный, но очень недовольный взор.

      — Брось, вспомни, как мы слажено действовали на корабле. Мы сможем помочь этим беженцам.

      — Я сказал «нет», — продолжил свой путь не останавливаясь. Шаг за шагом давался все трудней и трудней, Зуко рассматривал, с каким благоговением дядя сдувает вскружившийся над чашкой пар, с хлюпаньем отпивая, широко улыбаясь. Сначала эта картина не вызвала у него никаких чувств. Внезапно, охваченный волной негодования и просто-напросто животного страха, обернувшись судорожно по сторонам, замечая, как скривилось лицо Джета, Зуко бравадно отвернулся, понимая, что уже ничего не исправишь. Всего парой секунд назад дядя плакался о том, какой чай холодный и уже в мгновении ока распивает раскаленный чай, приправленный подогретой украденной едой из закромов. Стараясь не срываться на суматошный бег, все-таки достигая дяди, Зуко с силой бьет того по рукам и Айро в растерянности роняет кружку, пока Зуко сквозь зубы яростно процедил:

      — Зачем ты разогрел этот чай? Теперь он что-то заподозрил, глупый старик! — взглядом указывает на стоящего за спиной Джета.

      — Знаю, — выдохнул Айро, — плакать из-за пролитого чая непринято, но… мне его так жаль… — в последних словах взыграла какая-то досада. Тяжко выдохнув с непонимания, Зуко вновь уселся рядом с дядей, стараясь на него даже не смотреть — тошно, да настолько, что хотелось бросить его под рельсы приближающегося поезда. Такой путь проделать, и чтобы что? Чтобы этот Джет со взглядом стукача, ищущий легкой наживы, да побольше — пристал, мешая жить в Царстве Земли? Что же будет дальше? Шантаж с вымоганием денег? Вечные попытки запугать? Дядя все испортил, — пытается успокоить себя Зуко. Но дядя очень часто все портит, но ничего? Синей Маске придется разобраться с противным вездесущим Джетом, стоит только Джету намекнуть на то, что ему нужны кров или деньги. Так низко не пала бы даже Азула… Кстати об Азуле, чтобы она сделала с таким как Джет? Должно быть, она трусливо поджала бы губки, сделала крайне испуганный и сломленный вид, давая Джету понять, что он схватил ее глубоко за живое. Азула позволит ему сесть себе на шею, заманчиво усыпляя его бдительность, гадюкою обвивая, чтобы в один момент ядовито прокусить! Она бы убила его без зазрения совести, скормив тело своему новому зубастому питомцу. Раздался гулкий звон, что сообщал о прибытии скорого поезда. Собравшись с духом, даже не посмотрев на дядю, Зуко направился к только что остановившемуся вагону, не веря в то, что он — принц народа огня, словно жалкий трус — бежит от своей судьбы, комом в горле встает голос синей маски, что волком воет, но не оставляет, без конца напоминая: «Помни, кто ты такой! Ты нечто большее, чем то, кем ты стал! Займи свое место!».

      Я не могу вернуться! Я уже не тот, кем был…

      «Ты же сын Хозяина Огня Озая и принцессы Урсы! Ты — будущий король!».

      Зуко тяжко облокачивается на неудобную жесткую спинку сидений поезда, прикладывая руки к ушам, эхом слыша, доносившийся откуда-то изнутри голос: «Помни! Помни, кто ты такой!». Стоило пальцам упереться в ушные дыры, как достающий монотонный стон внезапно исчез, заставляя принца Зуко в изумлении широко распахнуть веки, с неверием и опаской опуская руки. Тишина. Голос пропал. Кто? Кто так яростно взывает к его прыткой неуверенности в себе? Кто хочет до него так бескорыстно достучаться?

      — Какой чудесный малыш, — расплылись губы дяди в улыбке, стоило семье с грудным младенцем усесться совсем рядом. Зуко и головы не повернул, оставаясь все таким же злым и недовольным, губы его сжались в тонкую линию, а уголки неумолимо глядели вниз.

      — Ну и гадость, — чертыхнулся про себя Зуко, в краткий миг осознавая, что это вырвалось за пределы его дум. Дядя нянчился и ласкался с чужим ребенком лучше и искренней, чем со своим родным. Стыдливо и недоуменно приподняв брови, Зуко старательно искал, где бы спрятаться, блуждая взором по аутентичному аккуратному вагону.

      — Отчего же гадость? — переметнулся к нему Айро, а Зуко аж ощерился и отпрянул, ведь, всего мгновение назад, эти руки тянулись к чужому гадкому ребенку, еще неизвестно, сколько болезней оно переносит. — Это же милое невинное дитя, — распахнул Айро глаза, говоря шепотом, стараясь, чтобы до сидящих родителей не долетели такие скверные рассуждения племянника. — Ты тоже когда-то был таким.

      — Да, был, когда только родился. А потом вырос и стал нахрен никому ненужной обузой. Так и скажи, дядя, что ты любишь безвольных кукол, которые не покажут тебе свой характер и полностью от тебя зависят, ведь ты с легкостью можешь ими помыкать, — он не говорил, он тараторил, сжимая руки на груди сильнее и сильнее, а его голос становился хриплым, надменным и каменным.

      — Ты ошибаешься, — хочет заглянуть Зуко в глаза. — Я очень ждал, когда ты вырастешь. Ждал, когда ты заговоришь, чтобы общаться с тобою на равных.

      — Хорошее вранье, — усмехнулся, оборачиваясь. — Тебя ведь в Кальдере месяцами не было. Ты и не задерживался. Ты и сам во дворце предпочитал не жить. Я… это мы жили, — он ткнул пальцем себе в грудь, а потом так сильно растерялся, замолчал, кажется, собирая себя по крупицам. — Наша семья…

      — У тебя тоже неизбежно будет своя семья, и тогда ты поймешь, что дворец — это последнее место, в котором стоит бывать твоей жене и твоим детям, — настоятельно покачал головой Айро.

      — Нет! Не будет у меня семьи! Я не хочу! И детей не хочу! Я лишь хочу стать собой, и чтобы никто не помыкал мною.

      — Не говори ерунды, Зуко, — показательно приложил свои пальцы к его горячему лбу. — Похоже, придется приложить подорожник и к твоей голове, авось поможет изгнать из тебя злых духов, что прямо сейчас помыкают тобой, дергая за язык, побуждая говорить такие несуразные гадости.

      — Это не гадости! Это правда. Просто тебе удобнее меня не слышать, но я привык, в моей семье меня слышала только Азула… — на ее имени он запнулся, что не могло уйти от Айро незамеченным.

      — Забудь про Азулу. Отпусти ее. Она плохой человек. Тебе необходимо начать новую жизнь. Мы откроем чайную, а ты меня знаешь — мой чай — это лучший чай. И тогда, когда мы минуем бедный квартал, то сможем влиться в нормальное общество. А там и красавицы Царства Земли будут готовы сами тебе отдаться…

      — Фу! Перестань! — скривился Зуко.

      — Странная у тебя реакция. Реакция ребенка, а, ведь, как я понял, ты уже давно смекаешь, как обстоят дела на любовном ложе, — Айро было противно упоминать то, что делали его племянники, но то, как мыслил Зуко — все равно повергало в шок. Айро не мог найти этому объяснения, хоть старался и так и эдак разговорить Зуко, который после деревеньки Ту Зин, словно воды в рот набрал — ни слова больше.

      — Я не буду обсуждать эту тему, — Зуко ровно и очень четко выпроваживает любопытного дядю за черту личного пространства, не желая никого более впускать в глубины чувственных чертог. — Прочь из моей головы, дядя.