Запах бедности, несвежей рыбы и грязь под ногами… Зуко морщится, стараясь обойти все неприятности, от которых у него, кажется, уже начала кружиться голова. Взгляд направо — скалящиеся дырявой ухмылочкой маргиналы, откашливающие вонючую слюну и мокроту, пропитанную второсортным табаком. Взгляд налево — измызганные поганые пошарпанные домики, покосившиеся от времени, сырости и вспухшие от мха и плесени… Мда, богатый и нерушимый Ба Синг Се, этому городу давно требуется встряска и новое правительство, здесь ведь даже мусор не убирает никто. Настолько мерзко и пренеприятно находиться в этой непроглядной и заскорузлой грязи, среди смердящих крестьян, рабочих и преступников. На что его обрек отец? — Зуко с досадой прикрывает глаза, в неверии мотая головой. Не может быть… отец был нормальным, да — всегда строгим, вспыльчивым, неразговорчивым, но нормальным, адекватным и даже справедливым… Это все Азула. Это Азула нашептывала отцу гадости про своего брата, вынуждая стать козлом отпущения, ибо эта поганка всегда боялась взбучек и наказаний! Зуко хватается за свой ноющий от воспоминаний шрам, приносящий незабываемую боль ожога. Азула всегда пряталась за Зуко, строя невинное и напуганное лицо, практически умоляя взять ее вину на себя. И я делал это! Я всегда был виноват, потому что она так хотела! — распахнул в негодовании веки, хмуря брови, сжимая в злости губы, чувствуя, как недобрый огонь тлел где-то на дровишках его души. Я позволял ей крутить и вертеть собою как ей заблагорассудится, а, прямо сейчас, на моем месте мой же отец… — возмущенно впивается ногтями в собственное запястье, успокаиваясь от ощущения, что он реален, что он не спит, что он здесь — рука отзывается, а боль поднывает, заставляя внутренний огонь хоть не на много, но все же, стихнуть. Интересно, на что готов пойти отец ради безрассудных прихотей своей дочери? Да она же вылитая мама, только по праву рождения более высокородная, наглая и самодовольная, — Зуко переполнялся такой невиданной болью, когда разум диктовал самые скверные гадости в адрес мамы. Азула как мама — она легкомысленно и также безжалостно уйдет из жизни того, кто ее полюбит. Ибо Азула слишком труслива, дабы позволять хоть кому-то залезть на нее полностью, даже если этим «кто-то» будет сам Хозяин Огня. Зуко гортанно и клокочуще рассмеялся, в один прекрасный момент понимая, почему Азула так резво и бессердечно избавилась от него — он перестал давать ей то, что она так страстно желала. Не секс — нет, надо быть наивным глупцом, дабы считать, что ее интерес зациклен лишь на вожделенной знойной близости промежностей. Нет. Азула берет дороже, ее покупает только абсолютная власть. Как только она поняла, что Зуко больше не ее игрушка, как только она осознала, что Зуко не в ее власти и не собирается разделять с ней трон, то что она вывернула? — Зуко злобно скалится, с другой же стороны восхищаясь такому расчетливому и циничному энтузиазму. Азула была совершенна во всем, даже в своей беспощадности! Она потирает гладкие ручки, отращивая цепкие длинные ногти, окрашивая их в королевский синий или роковой красный, возможно, обмазывая концы ядом… Устранив своего брата, настроив отца против сына, она расчистила себе путь, пробираясь в крепость короля, ставя Зуко шах и мат. Какая же она дикая и бездушная стерва — пройдет по головам, срубит охотно даже голову собственного любовника, а сама ляжет в койку только с самыми сильными и выгодными, даже если это ее брат, отец или противник! — Зуко был готов взорваться от негодования, считая свою сестру опасным ожесточенным чудовищем. Она нечеловек. Отец в опасности! — пораженный таким выводом, Зуко сожалеет Озаю, в какой-то момент думая, что Азула и избавилась от матери… А почему нет? Уже будучи ребенком она была монстром: истеричная, лживая, гадкая и капризная, как оказалось, еще и рассчетливая донельзя! Ее воспитывал сам Азулон, одной Азуле известно, какие слова он подбирал, взращивая монстра не только в ней, но и в своем сыне… Зуко услышал приближающийся топот и пафосные возгласы — это дядя с неистовой растостью приближался, зажимая в ладонях огромную вазу с дурно-пахнущим цветком. Ну и гадость… поморщился принц, закрывая ноздри. Зуко внимательно и с нескрываемым скептицизмом осмотрел дядю, вспоминая гневливые и поддергивающие шутки Азулы на тему, что дядя Айро либо бастард, либо не настоящий сын Азулона, не то что их отец Озай… — Зуко моментально пронзило странным необъяснимым чувством. «А что, если она права?», — шепчет тот самый голос, и Зуко уже видел, как с ним разговаривает синяя маска, шепча самые смелые теории и догадки, обращая в аксиомы. «Ты посмотри на него, да он же убийца!», — злобный хохот синей маски навязчиво не отстает, но Зуко уже не пытался закрыть уши или противиться, смиренно и покорно слушая все, что талдычило ему чужое сознание. Кто это говорит с ним, как не он сам, внутренним голосом Азулы? Стоило Зуко потерять ее из своей жизни, да так скоропостижно, да так некрасиво и жестоко расстаться, что потребность в ней разрывала первые несколько месяцев изгнания, вгоняя в необъяснимую апатию. И тогда появился он — синяя маска. Эта маска просто таинственно висела в его каюте, подпирая опасно наточенные палаши. Немигающими пустыми глазницами, синяя маска вглядывалась в него долго и смело, пока, однажды, желая скрыть настоящее, Зуко не осмелился ее взять, самозабвенно отдаваясь. И — нет, этот чужеродный шепот пробился через сознание не сразу, а только спустя время… много времени… и когда Зуко это осознал, он ужаснулся тому, насколько затуманен его разум, раз он не понял этого с самого начала! Почему? Ну почему он такой наивный дурак? Как Азуле удается быть такой несгибаемой? Как ей удается пережить ночь в канаве? Кто? Кто ее вытаскивает? Кто ее курирует? Кто и зачем ей помогает? Отец?! — резко остановился Зуко, испытывая такую бурную и жгучую ревность, с одной стороны даже не в силах разобраться к кому: к отцу или сестре? Она спит с ним? — закрывает в неверии и отчаянии глаза, словно опоенный — теряя равновесие, вовремя упираясь спиной о стену, не в силах сопротивляться такому головокружительному шквалу. Почему? Ну почему она такой предатель? Она спала и с Джао! — обессиленно, опустошенный, рухнул он наземь, не находя сил встать, желудок закрутило, тошнота подкатывала к горлу, пока дядя встревоженной мухой крутился вокруг него, раздражительно кряхтя. Зуко растерянно смотрел куда-то сквозь весь Ба Синг Се, стараясь унять боль с понимания того глубокого предательства, что ему удалось познать еще раз. С новой силой. Она никого не любит. Она любит только силу и власть. И если ты станешь той самой силой и властью и если ты будешь ей выгоден или полезен — Азула не заставит себя ждать — она самолично взберется сверху, седлая всю ситуацию, отказываясь быть в подчиненном положении. О, она доставит много удовольствия одним своим полуобнаженным млеющим видом, из которого так притягательно будет сочиться само превосходство, и Зуко даже сам не понял, как отдал бразды правления ей, чтобы в какой-то момент позволить ей скинуть себя в яму, зарывая. Изворотливая — и двумя вилками не поймаешь. Вечно ускользающая, та, которую не достать, та, которую не догнать, та, которая доведет до истощения и изнеможения, так и не давая желаемого. Ее всегда мало, — вспоминает Зуко. Она, вроде бы, с тобой и ни с кем. Ей, вроде бы, ничего от тебя не надо, ей, вроде бы, ты не особо-то и нужен, она, вроде бы, в открытую говорит, что тобою не дорожит, а не отпускает! Она вцепилась в Зуко когтями где-то под ребра и на уровне мошонки, доставляя сильную боль с потери, сильную боль утраты. И он проклял всё, прямо в тот день, когда сказал ей: «нет».

      — Зуко! Зуко! — столпилась вокруг него кучка грязных зевак и мельтешащий, просящий помощи дядя. — Что с тобой! ПОМОГИТЕ! У меня сыну плохо! Спасите! Убивают! — дядя размахивал трясущимися, изъеденными морщинами руками, прямо у Зуко перед лицом, а он, словно и не слышал ничего. Зуко с ужасом уставился в никуда, не желая отпускать прошлое. Не желая отпускать стен королевского города. Наверное, она просто искала поклонника, чтобы обжечь его, — в помутненном сознании голос синей маски обращается в его внутренний, а пальцы сами тянутся к тому месту, где у него зияет грубый уродливый шрам. Несколько грязных проходимцев неожиданно и больно схватили Зуко под руки, с силой вынуждая встать. Как только чужие грабли коснулись его, Зуко тотчас же пришел в себя, со злостью отпихивая надоедливых, плохо пахнущих бедняков, прямо в грязь. Зуко надменно скривился, совершенно не желая говорить на самые животрепещущие темы, от которых заходилось в истерике сердце. Дядя сразу же побежал за племянником, держа в руках большую вазу и гадкие дешевые цветы. Противно. Как надоело жить словно куросвин — в грязи, в вонище, в нищете. Только такому олуху, как дядя, может такое нравиться! — покосился мрачным взглядом на Айро, отчего тот широко с облегчением улыбнулся.

      — Рад, что с тобой все в порядке, — начал он издалека, но Зуко уже чувствовал, что за этим что-то грядет. — Ну и напугал ты меня. Чует сердце мое — что-то гложет тебя.

      — Еще бы! — выругался. — Тут воняет рыбой! Я ненавижу рыбу! От одного запаха у меня кружится голова и охота хорошенько проблеваться. И мы — как назло, живем рядом с этой помойкой, которую ты услужливо называешь базаром.

      — Ты привыкнешь, я, кстати, нашел нам место, где мы сможем заработать денег, — продолжил невозмутимо дядя.

      — Ты меня не слышишь, — отмахнулся Зуко, по сути, не удивляясь такому поведению — у них в семье это правило, а не исключение: никто никого не слышит. Все друг друга игнорируют. — Я не хочу здесь жить — это трущобы. Я не хочу работать, — «Я хочу обратно! Я хочу домой!», — рвались наружу его мысли. — Зачем ты купил эти дурацкие смердящие цветы?

      — Я хочу, чтобы в нашем обители было уютно, мало ли, — покосился он на племянника, — кто-то захочет привести подружку.

      — Азула слишком далеко, да и она бы вряд ли согласилась переступить порог такого позорного места, — как бы невзначай пожал плечами, вызывая у дяди приступ отвращения, радуясь тому, как того замутило, закрутило и, кажется, вот-вот вырвет.

      — В тебе говорит протест, — покачал головой Айро. — Забудь ты уже наконец эту Азулу! — строго-настрого взглянул на него, повышая голос. — Такие страшные вещи говорит, да еще и в таком чудном городе. Не гневи духов! Духи спасли тебе жизнь, глупый! Это духи прячут тебя от той участи, что ожидала бы тебя, если бы не я.

      — С тобой бесполезно разговаривать. Ты все о своем талдычишь, как попугай.

      — Это ты как попугай! Азула, Азула, Азула! Стыдно должно быть! Ноги твоей во дворце не будет. А если вздумаешь грязью этой с ней заниматься, то вынудишь меня пойти на крайние меры… — ну и суровым он сделался, но это ни разу не напугало принца, он лишь легкомысленно рассмеялся, отмахиваясь.

      — Боюсь-боюсь, — передразнивает.

      — Хорошо смеется тот, кто смеется последний! Я отцу вашему расскажу! — топнул он ногой, да так, что люд сзади переполошился. — Ну и как Озай тогда отнесется к изгнанному сыну, узнав, что его дети любовники? Оба полетите в изгнание, — на этих словах Зуко обозлился, не готовый к такой конфронтации со стороны дяди.

      — Какое тебе дело до моей жизни, глупый старик?! — сомкнул он пальцы в кулаки, готовый броситься в драку с дядей. — С кем хочу, с тем и сплю! Не твоего ума дело! — отобрал у него вазу, с грохотом разбивая, отшвыривая ногами осколки и с радостью вдавливая цветы в грязь.

      — Зуко! — обескураженно распахнул веки дядя, не веря в то, что только произошло. — За что? Зачем ты это делаешь? Почему так жестоко? Я ведь всего лишь желаю тебе лучшего, непослушный! — крикнул ему вдогонку, видя, как стремительно племянник сорвался на бег удаляясь и удаляясь. Айро резко останавливается, как только боль в ногах скрутила его, заставляя смотреть строптивому и несгибаемому Зуко вслед. Что? Почему? Что не устраивает этого смутьяна? Ведь они так далеко от страны-предателя, ведь у них наконец появилась возможность начать жизнь заново…

      Без оглядки. Без оглядки на прошлое. Зуко бежал сквозь грязь, зловонный зной и снующих оборванцев, не соглашаясь со своей участью, считая, что все это какая-то дурацкая ошибка. Только что, он позволил дяде разрушить его давно устоявшуюся жизнь, утаскивая на днище захолустного райончика самой крайней стены Ба Синг Се — удел беженцев, нищих и нелегалов. Все, к чему с таким трепетом стремился Зуко — в мгновение ока разрушилось, земля ушла из-под ног, утягивая в низину неизведанности и забытья. Больше никакого титула. Больше никакого трона. Больше никакой власти. Больше никакой хорошей жизни. Больше никакой Азулы… ничего. Все разрушилось, прямо, как гористая вершина под натиском камнепада. Зуко больше не на вершине. Зуко больше не вершина. Зуко — обломок самого себя. Зуко — это осколок собственного некогда прекрасного прошлого. Изгнание, шрам… это все ошибка. Это несправедливая ошибка! И дядя ведь даже не стал пытаться, не стал стараться, он согласился со всем молча и по-предательски, всего лишь подливая себе водку в чай, натужно пыхтя, делая глоток прямо во время смертоносного Агни Кай. «Ты совершил ошибку. Ты об этом пожалеешь», — ядовитыми нападками полились из ее уст эти устрашающие слова, Азула смотрела на него гордо вздернув подбородок, изо всех сил сдерживая бурный порыв разрыдаться или наброситься. В тот самый миг — Зуко ухмылялся ей в лицо, находя Азулу избалованной дрянной девкой, которой следует познать одну простую истину: ничто в его жизни не подчиняется ее глупым правилам и требованиям. Она все требовала, брала, хапала, преумножала, расчетливо воровала… Зуко приходил в негодование, испытывая бурную умопомрачительную дрожь, вспоминая ее уничтожающий убийственный взгляд, с которым она леденяще и с таинственным поминальным молчанием взирала на него, готовая прожечь дырку. Она не выносила конкуренции — детская черта, которая осталась гнездиться в ней и по сей день, отчего бедняжка-сестра жгуче страдала. Как это? Кто-то посмел быть лучше нее? Как это? Кто-то посмел тебе нравиться больше меня? Ты — моя собственность, я тобой управляю! Подчинись, — она этого не говорила, но каждое ее жгучее липкое прикосновение об этом просто неприлично кричало, что вводило Зуко в томный мимолетный восторг, в страстное задорное вожделение — ее этот испепеляющий, уничтожающий и пошлый исступленный взгляд. Все сложно. Он любил ненавидеть это, но он долго не мог сказать: «нет». Он чувствовал на себе те дрянные и циничные приставания, тяжкий гнет греховного инцеста, которым она измазывала его одним своим нелегким обществом. Она даже могла не прикасаться, а просто искоса из засады с интересом разглядывать, томно дышать и все без конца не моргая смотреть… это было поистине чудовищно, но так бесстыдно маняще и завлекательно. Она все строила из себя что-то, тщательно выделываясь у отца на совещаниях, о, с какой же страстью сам отец посматривал на ее гнусные подхалимские высказывания, которые она очень бесстрастно непринужденно утверждала, порой, без очевидного одобрения. Словно все в их семье было подстроено под Азулу. Это отец… все было не так… Сначала была мама, потом появилась Азула, что тотчас же непременно попыталась ее затмить, и ведь на этот пьедестал самодовольства и бесстыдства Азулу возвел именно отец, уже будучи Хозяином Огня. Ей позволялось все. Ей прощалось все. Азула то… Азула это… О, Азула захотела увидеть настоящий снег… О, Азула захотела посетить опустевшие острова Воздушных кочевников. Азула, Азула, Азула… Моя принцесса — тебе можно все, радуй! Радуй своего одинокого отца громкими достижениями, блистательными успехами, расти на его глазах, обращаясь в совершенное смертоносное и наипрекраснейшее оружие. Идеальная женщина, совмещающая в себе какой-то необъяснимый пугающий лоск, исключительный ум и необъяснимую легкость. У нее крепкая хватка. Она была отцовым козырем, он поставил на кон все ради нее, сначала вычеркнув маму, затем отказавшись брать в жены сватавшихся принцесс — и ведь не было для отца принцессы достойнее собственной жены, а следом изгоняя первого и единственного сына — чтоб неповадно было! «Шах и мат, Зуко!», — слышит он ее истеричный гнусный смех, останавливается, трусливо забивается в угол, зажимая ладонями уши, сквозь зубы процедив: «Прочь из моей головы!». Он схватился за грудь, ощущая, что что-то с силой выжигает его, прямо в том месте, где барабанит преступное неконтролируемое сердце. Сжимает до боли собственных пальцев, выуживая припрятанную и доставляющую такие необъяснимые мучительные моральные и физические страдания — корона принцессы Страны Огня. Корона Азулы, с которой он, по своей же сентиментальности, не смог расстаться — неудачник! Слабак!

      — Господин, с вами все в порядке? — Зуко, переполошившись, одернул руку, как только кто-то коснулся плеча, пугая и заставляя волосы встать дыбом.

      — Я… — сжимает металл, нагретый, кажется, до температуры солнца, судорожно, на ноющих пальцах вытаскивая, приходя в остервенелый ужас от того, что металл ее короны заалел, а прикосновения к нему становились мучительными и чрезмерно болезненными. Прикосновения к кипятку. Блестящая железяка выпала у него из трясущихся рук, со звоном брякнувшись прямо на измызганную мостовую.

      — Какая интересная вещица, — все еще чей-то голос чуть позади. Зуко с безумством в глазах наблюдал, как корона Азулы тонет, с грозным шипением остывая в глубинах грязной лужи, полностью покрываясь черной водой. Прыткий белесый пар устремился в небеса, а Зуко, не теряя ни секунды, окунает свои чистые пальцы в чернеющую гадкую лужу, бездумно и впопыхах водя руками по мягкой рыхлой низине, отыскивая теплую металлическую пластину, с каким-то почтением, с придыханием возводя руки вверх к солнцу, рассматривая исключительную наполированность и блеск этой царской неповторимой вещицы. Словно сама Азула взирала на своего ничтожного опустившегося брата, окутанная лучами въедливого настырного солнца. Он смел наблюдать свое искаженное, изуродованное шрамом лицо в отражении ее королевской короны. Интересно, нашла ли она себе новый головной убор на особо важные случаи? Наверное, отец был в бешенстве… Сам отец свою королевскую корону и ее металл — хранил с особым трепетом и почетом, считая частью себя.

      — Уникальная вещь. Откуда украл? — доносится до него все еще чей-то настырный голос, а Зуко влюбленно и очень обходительно, грязными измызганными пальцами, растирает по величию ее короны грязные капли, где среди золота виднелись такие явные грязевые разводы.

      — Украл?! — оскалился Зуко, пряча руку за спину, резко оборачиваясь, с удивлением распахивая глаза. — Не похожи вы на здешний… — проглатывает отборное ругательство. — На здешний люд…

      — По работе приходится бывать, — улыбнулся ему малахольного вида мужчинка, возраста примерно, как отец. На его большом широком носу примостились круглые маленькие очки, малахитовая атласная мантия, достигающая самых пят, едва касалась грязных дорог, но, казалось, этому человеку абсолютно нет до этого никакого дела. — Я из Среднего кольца, у меня здесь неподалеку лавка драгоценностей, вернее, как — я выкупаю те безделушки, что мне несут с Нижнего кольца, — он напыщенно и снисходительно улыбался, пока Зуко захлестывала злость и желание ударить этого надутого самовлюбленного кретина.

      — Это не безделушка! — дернулся Зуко, опасливо делая шаг назад, вытягивая свободную руку вперед, не подпуская странного незнакомца ближе. Он явно считает, что такой как Зуко — оборванец и скиталец-попрошайка, которому не должны принадлежать такие исключительные вещи. — Это семейная реликвия, — он был готов защищать наследие собственной семьи не на жизнь, а на смерть.

      — Жизнь в Нижнем кольце ох как трудна, — лживая хитрая ужимочка. — Выбраться отсюда практически нет никакой возможности, ибо на это нужны либо деньги, либо хорошие поручители… — Зуко выпрямился, нахмурился, выставляя на показ свое презрение не только сказанным, но и обществом этого наглого незнакомца. — Вряд ли у тебя будут поручители. Вряд ли ты когда-нибудь сможешь выбраться отсюда, зачем тебе эта золотая заколка?

      — Это не заколка! — крепко впивается в нее ладонью, с болью в сердце осознавая, что настало время прощаться. Колючие зубцы королевского пламени таранят ему кожу, приминая и безжалостно прокалывая.

      — У тебя ее все равно неизбежно украдут. Нападут, изобьют, ибо народ здесь хочет есть, жить и развлекаться. Повезло тебе, парень, ты родился под счастливой звездой, — Зуко противился всем словам, что выливались ровным плавным потоком изо рта этого зазнавшегося проходимца. — Я куплю ее у тебя.

      — Да вы хоть знаете, что это?! — агрессивно усмехнулся. — Вы считаете, что ваших денег хватит, чтобы выкупить столь бесценный оригинал?

      — Пойдем, — махнул он ему в призывном жесте, начиная скоропостижно удаляться, протискиваясь сквозь грязный снующий люд. — Не здесь, — последнее, что донеслось до сознания Зуко. Что ему делать? Что? Он подносит золотую горделивую пластинку к лицу, со скорбью и сожалением всматриваясь, с любовью и тоской потирая, отчаянно сопротивляясь расставанию. Но ведь этот идиот прав, Зуко уже сколько раз порывался продать эту вещицу, в последний момент передумывая. Нельзя. Нельзя отступать. Дядя бы сказал, что духи дают шанс. Этот мерзкий торжественный петух бравадно объявил ему, что жизнь в этой грязи — это участь, от которой невозможно сбежать, если не приложить особых усилий. Если не дать взятку… — Зуко с досадой прикусил губу, все еще не веря в то, на какие мерзости и низости он готов опуститься лишь для того, чтобы жизнь его стала похожа на человечью. Он, словно в последний раз, оглянулся, наблюдая серые маленькие крыши, вздутые деревяшки, покрытые отсыревшим мхом. Помои, трущобы, духом забытое место. Айро всегда все устраивает, он будет рад спать по соседству и с крысами, только бы подальше от Озая, только бы подальше от дворца. Трус! «Ты трус, Зуко?», — Зуко несдержанно обернулся, не понимая, откуда исходит этот навязчивый голос. «Это компромат, — железный шепот синей маски, соблазняющий, искушающий, усыпляющий. — Избавься от того, что может в будущем сыграть против тебя. Лишь чудом эта железка не упадет из твоих портков в самый неподходящий момент. Ты хочешь питаться помоями? Или же воспользуешься своей сестрой, дабы урвать кусок послаще?». Тяжело вздохнув, поглядев в такое далекое небо, на котором уже вот-вот соберутся тучи, Зуко, безропотно следуя приказаниям внутреннего голоса, срывается с места, нагоняя надутую заносчивую фигуру коренного жителя. Он здесь у себя дома, придется играть по его правилам… Они шли окольными узкими путями, избегая людных мест, избегая всякого рода беспредел и подозрительные лица. Когда незнакомец с длинной до самых лопаток жидкой косой не привел его к незаметному трактирчику, он обошел здание с другой стороны, заманивая только лишь жестами. Слишком элитный, чтобы разговаривать с таким отбросом как Зуко… — это заставило принца насупиться еще сильнее, в любой момент он был готов свернуть шею этому проходимцу, если тот решит обманывать или играть не по правилам. Любую облаву Зуко готов был стереть в порошок, прожигая до пепла. Незнакомец в благоприятных зеленых одеждах придавил ступени, уходящие куда-то вниз — прямо в подвальное помещение. Ни вывески, ни каких-либо ориентиров — ничего.

      — Идем, — тихий ровный тон, которому Зуко подчинился автоматически, слушая скрип отсыревших ступеней. Открывая незапертую дверь, пригибаясь, чтобы войти, Зуко еще какое-то время осматривал темное помещение, доверху заполненное разными безделушками и даже драгоценностями. Здесь имелись доспехи народа огня, старинные гобелены, пара хороших мечей и море сверкающих украшений.

      — Почему нет вывески? — подозрительно оглянулся Зуко.

      — А зачем? Чтобы на меня напали и ограбили? Кому надо — тот знает. Даже не вздумай здесь что-то украсть, у меня есть пара знакомых из Дай Ли… — шикнул на него мужчина, стоило Зуко подойти к доспехам, с интересом разглядывая.

      — Дай… что? — изумился Зуко, дотрагиваясь до торжественного ковра, беспечно окуная в ворс пальцы.

      — Покажи, — сменил он тактичный добродушный тон на деловой и очень резкий, это резало Зуко без ножа. Он нехотя повиновался, протягивая хозяину лавки мерцающую побрякушку Азулы. — Хмм… — жадно вгляделся, хватаясь в подбородок. — «Собственность королевской семьи»… — с недоверием он всмотрелся уже в Зуко, отчего принца обдало волной виновности, жаркого стыда и такого неконтролируемого страха. — Откуда это у тебя? — схватил он тряпку, начиная судорожно потирать, пороча своим дыханием, полируя слишком кустарно и грубо. С ней так нельзя… — от одного вида, что кто-то прикасается к ее вещам — Зуко бросало то в ярость, то в слезы.

      — Вы вообще представляете, что держите в своих недостойных руках? — с презрением выплюнул принц, протягивая руку, чтобы нахраписто схватить, в момент отказываясь от подозрительной сделки.

      — Но-но! — оттолкнул он Зуко, пряча руку за спину, заставляя того испытать шок с глубокой потери. Что он наделал? Зачем? Это было так глупо с его стороны. Это последнее, что от нее осталось, прямо сейчас она уйдет из его жизни навсегда, и больше никогда… Он никогда больше не встретится с ней. Он теряет ее также, как Озай теряет Урсу. Они находятся по разные стороны мира. Она — там, он — здесь. — Какая чудесная гравировка. Маленькое мерцающее пламя. Королевское пламя, — с воодушевлением начал хозяин лавки. — Ты вор, — противно расхохотался, тыча в Зуко пальцем.

      — Покупать будешь? — выхватил у него корону, все еще не зная, как правильнее поступить: избавиться или оставить? — Она не стоит этих жалких монет, — покачал головой Зуко, отказываясь от гремящего мешка. — Она стоит целую гору платиновых слитков, — продажно ухмыльнулся, дразня его переливающимися бликами на ровной металлической глади, играя не только на чужих чувствах, но и на своих, испытывая необъяснимое удовольствие от той трагедии, что вихрем в нем заклокотала.

      — Она ведь ворованная, сдать бы тебя Дай Ли, чертов преступник… — смешок.

      — Так сдай, зачем весь этот театр абсурда? Видимо, что-то не так, раз мы в этом секретном подвале, словно подпольные мыши, тайно скребемся, — пожал как бы невзначай плечами Зуко, а у самого сердце из груди выпрыгивало. Не готов. Не готов он прощаться с последним напоминанием о ней…

      — Нет у меня слитков, иначе, думаешь, жил бы я в Среднем кольце? — сложил он руки на груди, удрученно мотая головой.

      — Слиток. Любой. Золота, хотя бы, — ухмыльнулся, копируя непревзойденность Азулы. Хочешь ее? Хочешь Азулу? Плати! Она стоит дорого! — Это уникальный оригинал с волос самой принцессы, — гортанно хохочет, а самого всего изнутри поедает то горе, то скорбь. — Эта гравировка выведена рукой самого Хозяина Огня.

      — Врешь! — встает в оборону торговец.

      — Уверен! — не отступает Зуко. — Посмотри на мое лицо — она стоила мне дорого. Эта шалость стоила мне чести, — театрально указывает на изуродованную часть лица. — Думаешь, я так рисковал ради мешка с монетами? Слиток. Не меньше, — уперся, бесцеремонно складывая на груди руки. — Ее реальная цена — гора платины, ибо вещь бесценная, этой короне место либо на голове принцессы, либо в музее.

      Хозяин лавки морщился, морщился, кажется, каждое слово Зуко отдавалось в нем дубинками по хребтине, но он был не готов упустить такой уникальный артефакт.

      — Будь аккуратней, мальчишка, — скрылся он за широкими тумбами, припадая к полу, кажется, отворяя какой-то тщательно припрятанный тайник. — Даже не вздумай меня обворовать, я каждый раз меняю положение вещей, — выныривает из-за прилавка, доставая грязный ничем непримечательный сверток потертой мешковины. Он посмотрел на Зуко с неким восхищением и трепетом, протягивая лощеную белую руку, выжидательно поглядывая, в другой руке зажимая небрежную мешковину. — Реликвия вперед, — поманил он пальцем, вынуждая сердце Зуко екнуть, застревая где-то в горле, с бешенным стуком завывая. Дрожащая неуверенная рука, что с такой легкостью вертела наточенными палашами, готова была дрогнуть в самый неподходящий момент. Продался. Он продался с потрохами. Он потерял свою честь не в тот день и не в тот момент, когда отец с позором вышвырнул его с порога церемониального Агни Кай, наспех прожигая, а в этот самый момент, когда продавал часть своей семьи в неизвестные неблагочестивые руки вражеской страны, желая при этом наживы. Не мог. Не мог простить себе Зуко такого внутреннего падения, разбиваясь вдребезги, разрываясь в клочья с гнетущих его разум и сердце дум. В последние секунды, когда тепло ее короны ласкало его пальцы, он вспоминал о том, какой хвастливой, какой непобедимой, какой непревзойденной всегда была его сестра. Он хотел нагло украсть ее величие, стащить частичку Азулы с собой в изгнание, дабы греться о воспоминания, наглаживая живое напоминание о ней. Мгновение, прострелившее его душу как искрометная молния, пронзая насквозь, оставляя напоминание шквалом боли, стоило его пальцам разжаться, вручая собственность королевской семьи в чужие расхитительные невежественные руки. Его ладонь моментально просела, а рука покачнулась от той тяжести, что повисла камнем у него на душе, обмотанная в рваную погрызанную мешковину. Зуко без особого интереса, мучимый совестью и таким острым чувством вины, нехотя приоткрывает завесу мешка, в страхе тут же заворачивая, осознавая, что его жизнь висит на волоске от одного только факта наличия у него столь ценной вещи. Отполированное блестящее золото, вылитое в длинный брусочек. Ушла, — смотрел он с необычайным восторгом и раздираемый на части с той раны, что принесло ему расставание с последней вещью, которая принадлежала Азуле. Таких больше у Зуко не осталось.

      — Господин! Господин! Вам нужно помочь? — встает Айро с натруженных колен, он слышит с каким тяжелым вздохом его пытаются поднять несколько парней. Эх, хиляки! — усмехается Айро, считая, что он все еще в прекрасной физической форме — в самый раз для чайной церемонии. На этих мыслях он широко улыбается, потирая затылок, отодвигая на задворки мыслей то, что вытворил Зуко. Нет на этого засранца никакой управы! Подумаешь Нижнее кольцо, а что он хотел? Ба Синг Се довольно замкнутый и очень традиционный город, в котором почитание Верхнего Кольца и кастовой системы — одна большая традиция, утрата которой грозит переворотом, а то и гражданской войной — разрушением внутреннего, давно налаженного и привычного уклада. Самая защищенная, самая богатая и респектабельная часть города — Верхний бастион, окруженный продолжительными гигантскими стенами, пересечение которых строго-настрого регулируется. Все это создает особый шарм Верхнего кольца и некую божественность самой королевской семьи Ба Синг Се, правда, — призадумался хромой Айро, — цари Царства земли всегда славились инфантильностью и слабоумием. Полное отсутствие воли и незнание жизни за пределами Верхнего кольца, — да, Озай, Азулон и Созин в этом плане самые настоящие диктаторы, а особенно, если учесть, насколько талантливым в финансовых вопросах оказался Озай. Причем, очень неожиданно и на руку самому Азулону. Айро отряхнулся, услужливо поблагодарив чумазых юношей, направляясь по истоптанной мостовой вглубь недостойного гетто. А ведь если вспомнить все, а ведь если подумать, — присел на разломанную скамейку Айро, выискивая в своей памяти утонченный и восхитительный, пленительный образ Урсы, которую по правую руку ведет Озай, а по левую Азулон… Сощурился Айро, хватаясь за голову. Он так тщательно и упорно не хотел вмешиваться в клубок этих шипящих роящихся змей, но это самое письмо, о котором Айро благополучно забыл, напившись в ту же самую ночь, потеряв сына. Тогда, жертвуй пешкой! — как выражался беззастенчиво Азулон, Айро в яростной агонии раскрошил половину собственного войска, не в силах унять ту боль, что взвыла внутри него словно изголодавшийся волк. Скребла и скребла его та самая мысль, словно смерть сына была либо кому-то на руку, либо жестоко бессердечно подстроена. Айро покачал отрицательно головой, не желая обвинять ни брата, ни отца в случившемся, ибо Айро сам — как отец — желал возвести сына в важные чины уже с подросткового возраста. Он в своих фантазиях осыпал его званиями, регалиями и медалями после громкой головокружительной победы, которая была практически предрешена самими духами… Но все пошло не так. И ведь Азулон никогда не хотел, чтобы Айро встал у руля страны, — сжимает он с досады кулаки, отказываясь копаться в столь неприятных воспоминаниях. Политология, искусство риторики, география, философия, углубленная антропология и очень сложная геометрия — малый список предметов, которые с таким усердием насаждал Озаю отец. А зачем, если не собирался делать из него наследника? — Айро отказывался верить в то, что брат взапрыгнул на трон благодаря хитрым умелым манипуляциям или бесчестным интригам жены. Азулон по-своему обожал Озая, Азулон гнетуще и беспардонно опекал его, влезая в личные прения и отношения Озая с Урсой, надиктовывая собственные желания, выбирая ему не только жену, но и одежду, которую тот обязан по внутреннему регламенту носить, в приказном порядке заставлял отращивать волосы, заплетая по собственному подобию. Зачем? Если только отец, давным-давно, для себя, внутри своего воспаленного сознания не сделал выбор в сторону Озая, ведь сам Азулон сколько раз отправлял Айро в бой с легкомысленного благословения. Словно… словно не боялся его смерти, никогда даже о подобном не помышляя… Не нужен был Айро ему в качестве приемника, — Айро нахмурился, отворачиваясь, стараясь с мужеством и холодным рассудком принять, осознать и отпустить гнетущее прошлое. Нельзя вернуть прошлое. Стоило холодной капельке разбиться о его полулысый затылок, как Айро тут же оглядел тягостным мрачным взглядом всю грязь и чернь этого недостойного его происхождения гетто. Зуко, непременно прав, прямо, как и Озай. Было в Озае что-то такое необъяснимое, что заставляло восхищаться им, вместе с тем ненавидеть, опасаться и бояться. Только у такого человека как Озай сын мог фривольно и непристойно склоняться у ложа собственной сестры. «Это такому как ты — нельзя было иметь детей, Озай!» — выругались его мысли, стоило вспомнить ту самовлюбленную напыщенную рожу Озая, с которой он раздавал Айро грубые скабрезные пощечины, обвиняя в напрасной смерти Лу Тена. Нищета, отсутствие солнца, гадкие омерзительные запахи и неприветливые скалящиеся лица, — Айро вскакивает, как только замечает до боли знакомый и родной силуэт. Он самозабвенно бежит за высоким коренастым пареньком с угольно-черными волосами, его походка, его доносившийся воспоминаниями голос и такой неуловимый призрачный силуэт.

      — Лу Тен! — хватает он его за плечо, второпях разворачивая. Много лет назад он погиб под стенами Ба Синг Се, собственными руками Айро хоронил его располовиненный труп глубоко в земле, на пригорке с чудным и благоговейным видом. Видом свободы, где всегда гуляет нежный ветер, нашептывая инфантильные мысли.

      — Вам помочь? — два маленьких черных глаза уставились на Айро, нет — это было вовсе не его мальчик. Это был не Лу Тен, до чего же глупо было надеяться, что духи подняли его тело из могилы и, сжалившись, подарили иную — новую жизнь, хоть и за стенами Нижнего кольца, зато освобожденную, необремененную невыносимо-строгим королевским регламентом. Ведь семейная кровь самая крепкая и, в конце концов, семья важнее всего.

      — Дядя! — Айро тяжело вздохнул, проглатывая подступившие изранивающие душу и сердце слезы, как только знакомое резкое прикосновение вытаскивает его от необдуманных глупых выпадов.

      — Зу… Ли! — искренне обрадовался Айро, бросившись к племяннику на шею, сбивая его с ног. — Тебя долго не было, я уже совсем потерял счет времени… Уже фонари зажглись. Где ты был? — затараторил, рассматривая его издерганный и такой загадочный вид. Зуко не мог устоять на месте, внутри его будто гнездился угорь или неуправляемая беспринципная обжигающая молния.

      — Ты прав… — опустил Зуко глаза. — Я просто должен был это принять. Принять свою судьбу, — склонился в примирительном жесте, отдаваясь в руки пряной окрыляющей виновности, с радостью принимая радушные теплые и крепкие объятия. И как только руки Айро обвились вокруг его головы и Зуко ощутил то необыкновенное тепло, такую неописуемую любовь и заботу, что ему захотелось расплакаться на груди дяди, словно в руках собственной матери. Его колотило и потряхивало. Больше никакой Азулы. Больше никакой Страны Огня. Ничего. И в одночасье никого не стало.

      — Мысль о том, что я, возможно, никогда больше тебя не увижу — сводит меня с ума… — вцепился судорожной хваткой в его лицо, заглядывая в глаза пристально и не моргая, замечая, как прискорбен и опустошен взгляд Зуко.

      — Дядя… об одном прошу, — встал он с колен, показушно отряхиваясь, возвращая себе не только внушительный рост, натянутую осанку и неоспоримое превосходство.

      — О чем угодно проси, — со всем был готов согласиться Айро, радуясь одному факту сильнее, чем всем остальным: они далеко от Страны Огня, а Зуко далеко от своей сестры и своего отца. Зуко свободен, они с Зуко наконец свободны, пока глупость застилает племяннику глаза, он еще долго будет не понимать, что оковы кровных уз пали с той самой секунды, как они пересекли внешние стены Ба Синг Се. Зуко все поймет. Зуко все осознает и ни раз еще скажет слезно, что дядя был прав и сделал все правильно.

      — Давай, выберемся из этих ширпотребных мест. Среднее кольцо — предел моих мечтаний. Не хочу, не хочу жить как мразь, как погань, — мгновенно ощерился, поглядывая из стороны в сторону повелительным непримиримым взором.

      — Конечно! — улыбнулся Айро, утаивая одну важную истину: Среднюю стену пересекают только коренные жители Царства земли, но Зуко не обязательно это знать. Зуко не должен лишний раз расстраиваться, он привыкнет. — Я как раз над этим работаю, — взял его под руку, облокачиваясь, прихрамывая на одну ногу, уводя в противоположную сторону. — Хочешь чего-то добиться — начинай работать, если бы ты не был таким самонадеянным и умел слушать, то узнал бы, что я нашел нам отличное место.

      — Да-да, нашел нам работу, — закатил глаза Зуко, не веря, что это именно то, к чему он в итоге пришел, так тщательно и долго убегая.

      — Не просто работу! Это призвание. Сумеешь хорошо работать — проблем с финансами быть не должно, а там уж договоримся с кем-нибудь, дабы выбраться за Среднюю стену, — заверил его Айро, усыпляя буйный порывистый нрав Зуко, хотя бы на время.

      Неохотно приближаясь к приличному на первый взгляд зданию, окна которого загораживали деревянные ставни, принц Зуко вдруг взглянул на своего неугомонного дядю, наблюдая на его лице такие разные, но такие искренние эмоции, и ведь дядя ни слова не скажет о том, что для него — для них, действительно важно — нет. Дядя просто этично улыбнется, все еще стянутый по рукам и ногам натужными и надоедливыми правилами приличия, не способный поделиться своими мыслями и переживаниями, а не теми вещами, о которых принято говорить в обществе. Дядя, но мы ведь вне этого общества! Мы всегда были ВНЕ! Никогда. Никогда принц Зуко не станет разделять с обычными грязными, необразованными, глуповатыми и наивными людьми жизнь, взгляды и высшие цели. Это все временно, — успокаивал себя принц, ощущая, как дыра, образовавшаяся где-то за пазухой, на месте, где грела, а в конечном итоге — обжигала корона принцессы Страны Огня, люто с неутолимого голода разрасталась. Такое ощущение, что Зуко вместе с этой короной в одночасье лишился и сердца. Он был опустошен и от безысходности зол, надменно и безучастно взирая на все происходящее на улицах Нижнего кольца. Он достоин большего, только Синяя Маска его во всем поддерживает, только Синяя Маска его во всем понимает. Но ведь, это же синяя маска сказала ему продать корону Азулы! Зуко внезапно остановился, разрываемый от полярных гнетущих мыслей и чувств, что гнездились и боролись в нем словно в бесконечном неостановимом поединке. Синяя Маска лишила его сердца, — схватился он пальцами в собственную грудину, оттягивая неприметные черные одежды. Его душа, его любовь, — он продал все, что с такой заботой хранил и ради чего?.. Ради этого невесомого слитка, который, прямо сейчас, спрятан в его одеждах? Как же это наивно и недостойно!

      — «Глупец, ты избавился от страшной улики!»

      — «Но чего мне бояться, если я за великими стенами?»

      — «Ты за паршивыми стенами!»

      — «Это ненадолго!» — упрямо обрывает чужой голос в своей голове, обращая все внимание на дядю.

      — Здравствуйте, это мы! — дядя натянул на себя улыбку пошире, и Зуко даже показалось, будто дядя в этот момент искренне рад. — Это я — Муши, мы с вами договаривались о встрече, — покрутился на месте, проходя вглубь небольшого домика. Зуко сразу же мнительно с недоверием осмотрелся, с подозрением и нескрываемым презрением обойдя все помещение, глазами впиваясь во все вещи, что вырастали у него на пути. Темно, пахнет сыростью, но тепло, а еще по всему помещению витает запах разваренных листьев, небольшие скромные столики с упирающимися в них стульями.

      — Это вы? — показался из соседней комнатки сухощавый долговязый старичок, одетый в такие же зеленые одежды как тот хозяин лавки. Ну конечно, жители Среднего кольца зарабатывают огромные деньги на таких ничтожествах как беженцы и бедняки Нижнего кольца.

      — Это я и мой сын, — подошел к старику Айро, продолжая с чувством улыбаться, стараясь, как можно стремительнее понравиться. Зуко не спешил подходить, рассматривая каждый угол, каждую паутинку, больно разбереженный увиденным… Столько пыли, столько грязи. Невыносимо. Куда ты привел меня, дядя! — обозлился Зуко, не находя в себе смелости устроить грандиозный скандал при незнакомце, учтиво подбираясь ближе, уступчиво недовольно кланяясь — в знак вынужденного приветствия, будучи заложником натужного бессмысленного воспитания.

      — Я вас помню, вы подходили с утра, — радушно мотает головой, явно довольный владелец удовлетворенно кивнул, удаляясь всего на какие-то жалкие секунды.

      — Ну как тебе? — наконец разговорился дядя, оборачиваясь. — Я, как только нашел эту чайную — сразу понял, что это то, что нам нужно.

      — Тут все в грязи, неужели, ты не видишь? — лицо Зуко гневно вытянулось, он нескромно скорчился, побледнел — на глазах зачахнув, пуще прежнего распаляясь от злости и гнева. — Я больше не опущусь до того, чтобы жить, спать и тем более работать в каких-то свинарниках! — поглядывая в разные стороны, как можно яростнее, но тише, высказывал свое буйство.

      — Так приберись, — расхохотался Айро, вызывая у Зуко мгновенный ступор. — Ну раз тебе не нравится — берешь тряпку, швабру и быстренько все тут прибераешь, ибо теперь это и есть наша работа.

      Зуко нахмурился, до скрежета сжал зубы, отказываясь верить в то, что только что услышал. Дожили, теперь он еще должен надраивать и намывать тут все, только из-за того, что он не хочет существовать по соседству с пылью, пауками и мусором. Зуко хотел стукнуть дядю, да побольнее, но не успел, так как сухощавый владелец чайной тут же вынес им две чашечки с неприметным белым чаем. Всучив каждому, он, с широкой улыбкой, наблюдал, как его новые работники неохотно угощаются только что заваренным. Зуко вынужденно отхлебнул, в голове гоняя звенящую мысль лишь о том, насколько грязной была эта кружка… его запястье затряслось, чай в кружке заходил ходуном, но он все же заставил себя проглотить маленький глоточек, тут же отставляя кружку, от тревоги даже бледнея, ибо он не мог отделаться от того чувства, что теперь эта грязь находится внутри него. Что теперь неизбежно Зуко сам порастет всеми этими нечистотами, только уже изнутри. Его жизнь была такой чистой, такой светлой, такой идеальной до того, как его бесчестно вышвырнули из дворца. Жизнь на судне дяди он еще как-то мог пережить, но не то, что происходит с ним изо дня в день. Зуко и не представлял, что за стенами дворца столько грязи, столько болезней, столько мерзости и гадостей. Уж лучше жить в непроходимом лесу, чем грязным скопищем как тараканы — а именно так, оказывается, и живут люди. А в Нижнем кольце еще более страшно, чем представлял себе Зуко.

      — Это не чай, а какой-то горячий сок из листьев! — выругался Айро, явно недовольный выпитым.

      — Весь чай такой! — выругался на него Зуко, не в силах смириться с тем, что он неизбежно умрет или погибнет даже не от того, что его прирежут за золотой слиток на его груди, а с того, что все здесь смердящее, покрытое плесенью, пылью и жуками. Люди — это самый тошнотворный источник грязи. Тесные маленькие пространства, в которых не продохнуть, в которых страшно и неловко находиться. Дворец был огромен, просторен и невообразимо чист. Неужели, все люди живут так тесно, грязно и жалко? Его все еще потряхивало от мыслей, что теперь он неизбежно заболеет, подхватив какую-нибудь неизлечимую хворь. От этого не уберечься. Это будет. Обязательно. Жар, боль, вырывающееся из груди сердце и непреодолеваемая никакими силами смерть… Его дни сочтены, — Зуко, ошарашенный пониманием своего бедственного положения, даже сел за ближайший стол, от безнадеги упирая руки в лоб, ползя пальцами в короткие волосы, начиная их степенно не переставая наглаживать. Что с ним случилось? Почему теперь все так? Как закончить эту пытку?

      — Вы похожи на знатоков чайной церемонии, — удовлетворенно покивал хозяин чайной, принося Айро халат побольше, так как несмотря на такую жизнь, дядя уже еле влезал в дверной косяк.

      — Здесь требуются кардинальные изменения! — стоило владельцу скрыться, как Айро тут же выплеснул непонравившийся чай прямо в окно. — Не реви, племянник, — поставил перед ним ведро с водой, услужливо принеся тряпки и швабру. — Займись делом, Зуко, — сказав его имя шепотом, дядя с заботой в глазах, но при этом не переставая саркастично подшучивать, скрылся за большими тумбами и ящиками, доставая несколько разных пакетов с сухими чаями, начиная все это бездумно смешивать.

      — А вот и займусь! — вскочил на ноги, опрокинув стул, хватая швабру и тряпки. — Думаешь, меня пугает хоть что-то в этой жизни?!

      — Все правильно, племянник. Не стоит прогибаться под изменчивый мир, — говорил он так спокойно, так умиротворенно, окуная все свое внимание в чайные листья, споласкивая тщательно — застоявшиеся чайники. — Однажды, мир прогнется под нас, — бормотал себе под нос, неостановимо колдуя над новым, невиданным этому месту, вкусом. — Такую красоту еще никто из них не пробовал! — восторженно всплеснул руками дядя, ставя на огонь холодную воду. — Ли, ты такой молодец, помогаешь своему старому батюшке, — захихикал он, наблюдая за тем с какой яростью принц Зуко отшвыривает стулья, прогибаясь за оплеванные столики, сворачивая любые преграды, на пути к заветной чистоте.

      — Хорошо смеется тот, кто смеется последним! Отец! — внезапно остановился Зуко, вперив надменный нападающий взгляд в дядю, замечая, как эта фраза задела старика за живое, хоть она и звучала больше как угроза — Айро оказался рад ее слышать. — Что за свиньи здесь находились? — толкает шваброй стол, орудуя, скорее, как мечом, вызывая у Айро приступ гордости и умиления.

      — Не правильно ты делаешь, сейчас разломаешь все! — бежит к нему, выхватывая швабру из рук, показывая, как надо. — Аккуратно, неспеша, спокойно, тщательно, — сметает весь песок и пыль Айро, плавными движениями обходя препятствия. — А то ты расшвыриваешь все зазря, пыль только вновь разбрасываешь, ломая мебель. Ты грубый, резкий, неповоротливый, а здесь грация нужна, легкость, — передает швабру Зуко, беря тряпку и потопляя ее в ведре с холодной водой, следом тут же вынимая, начиная сворачивать, а руки отказываются, изнывая в суставах. — На, вот, бери, — подзывает ближе. — Берешь и начинаешь скручивать по разные стороны, чтобы вода вся лишняя ушла, — с трепетом и удовольствием наблюдает за тем, как принц Зуко внимает его словам. — А теперь, накручиваешь на швабру, — согнувшись пополам, Айро наматывает мокрый кусок тряпки прямо на щетку — показывая, отправляя принца Зуко в раздольный грубый и несдержанный танец по борьбе со всей грязью, что найдет его наточенная как клинок швабра. Он так хаотично и с особой злостью выгребал все, что вызывало у него хоть малейшее сомнение или страх. Айро периодически поглядывал за тем, как Зуко без лишних слов, даже без передышек, совершал одно и тоже, и ему, кажется, это вовсе не надоедало: намочить, выжать, протереть. И так по кругу, пока чайная не заблестела, пока воздух не наполнился чистым влажным бризом, делать вдох становилось не только легко, но и приятно. Зуко безропотно натирал даже стены, не веря, что можно остановиться, ему казалось, что этого недостаточно. Нужно больше, сильнее и жестче, возможно, как решил Айро — Зуко фантазировал, что если он сейчас все тщательно намоет, то чайная по мановению ока преобразится во дворец. Преобразится в родной дом, в котором Зуко так поспешно желал оказаться. В какой-то момент выдыхаясь, так и оставаясь стоять на коленях, опуская руки, выбрасывая тряпку, упираясь горячим лбом в холодную мокрую стену, он замер, тяжело дыша. Айро показалось, что племянник вот-вот упадет замертво обессиленный, но ни одно слово на него не действовало, он только распалялся, он только раздражался. Айро не хотел, чтобы Зуко провел в чайной за уборкой всю ночь, а ведь он мог, стоило бы сказать ему хоть слово наперекор. Зуко не задумываясь сделает наоборот. Лишь бы было так, как хочет он сам. Айро понимал, что принцу так становилось намного легче, ведь Зуко молод в нем много сил и энергии, а также море похабных и непристойных дум, которые его же и грызли, словно крысы зерно. Только такая тяжелая и беспрерывная физическая работа давала ему возможность забыться. Возможность оторваться не только от воспоминаний, но и от всего мира, погружаясь в такую завлекательную и несбыточную фантазию, словно его нет. А если его нет, то и всех тех воспоминаний, всей той боли тоже нет. Этот период просто надо пережить, — констатировал Айро, заботливо помогая Зуко сесть на скамью, что примостилась в углу. Айро поднес своему бледному и потерянному племяннику кружку горячего чая, что отдавала фруктами и ягодами, а цвет этого чая был словно розовые цветы.

      — Пей, — ласково погладил его по затылку, а затем провел старой сухой ладонью по его лбу, сгребая волосы, стирая всю испарину, что проступила на его лице. — Я закончу, — схватился Айро за швабру и ведро, потопив там довольно грязные тряпки, безжалостно выплескивая воду на улицу, ковыляя хромающей походкой вглубь чайной, пряча все это в неприметном шкафу. — Мы открылись, — оглядел он все сверкающее и порхающее от чистоты помещение, радушно вешая табличку «Открыто», распахивая ставни и задвигая красиво стулья.

      К удивлению Айро, посетителям быстро пришелся по душе чай, который он с такой ответственностью практически полдня настаивал. Услужливо доставляя подносы с чаем каждому по отдельности, Айро заходился в собственном исключительном счастье, когда посетители нахваливали чай по его собственному рецепту. Всегда хотелось поэкспериментировать, — улыбается своим же мыслям, находя в себе такое неприличное желание — красоваться. Он быстро отыскал глазами племянника. Зуко с мрачным недовольным видом слонялся по чайной, словно завороженный, даже не желая гостям приятного чаепития, он выполнял работу словно самое большое одолжение, чем расстраивал Айро. Но во избежание эксцессов, Айро все же решил не давать племяннику непрошенных советов, понимая, во что это могло бы вылиться. Забирая грязные чашки, даже принимая от какой-то впечатлительной девушки чаевые, с насупившимся оскорбленным лицом, Зуко удалялся излишне быстро, нарочито недовольно, кажется, у Зуко совсем скоро появятся новые друзья. Айро расплылся в благоговейной улыбке, наспех подходя к той самой девушке. Она миловидно улыбнулась, делая глоток.

      — Какая чудная леди решила посетить нашу чайную. Скажи, не горчит ли мой чай, а то… — начал было он.

      — Нет, что вы, это самый вкусный чай, что мне удавалось опробовать, — захихикала она. — У отца совсем не получается заваривать достойный чай, — пожала она плечами, поправляя длинные сизые косы.

      — Ох! — схватился за лицо Айро. — Неужели, владелец чайной ваш…

      — Да… этой мой отец, — усмехнулась она, с особым удовольствием делая новый глоток. — А этот хмурый тип ваш сын? — взгляд ее чистых наивных глаз тотчас же упал на напряженную и тревожную фигуру Зуко.

      — Да, его зовут Ли, он первый раз работает. Он очень закрыт и малость неуверен в себе, прости его, прелестная девушка, за столь надменный вид.

      — Меня зовут Джин, — она протянула Айро свою пустую чашечку, которую он тотчас же наполнил скорейшей порцией душистого чаю, с поклоном и с радостной бурей в душе удаляясь. Это шанс! Шанс Зуко выбросить из головы весь тот мусор, которым Озай засорил голову, шанс Зуко прибраться в своей голове и душе также тщательно и тотально, прямо, как он сделал это в чайной. Чайная засияла не только для Айро, но и для всех посетителей по-особенному. Проводив племянника безотрывным взглядом, засматриваясь на его напряженное несгибаемое тело, Айро вдруг подмечает, что Зуко заметно истощал, не в силах бороться со страхом и пренебрежением. Зуко желалось и мечталось вкушать королевских изысков, а судьба может протянуть ему лишь плошку помоев или простой ничем непримечательной еды. Ох, насколько же упертым оказался племянник, — Айро смотрел на него и восхищался той несгибаемости и той силой духа, ведь упрямство Зуко можно было сравнить разве что с нерушимостью стен самого Ба Синг Се. Его бледные руки берут тонкую палочку благовоний, с особым трепетом и заботой ставят в простоватую, но начищенную подставку, пальцы Зуко теребят огниво, выщилучивая пару ярких искр. Айро подметил, что Зуко лишь прикрывался двумя камешками, поджигая фитилек своей магией, оставаясь при этом невозмутимым, претенциозным. Он заносчиво приглаживает волосы, делая акцент на виски, все его движения были молчаливы, излишне томны, напыщенны, непримиримы и очень строги. Он упорно не давал себе шанса. Он упорно не давал шанса новой жизни течь неостановимой рекой, подхватываемой и уносимой плыть по течению, заставлявшей отпускать собственные воспоминания и болезненные мысли. Нет. Зуко судорожно и упрямо вцеплялся прошлому в грудки, уперто и очень чванливо напоминая себе о том, кто он такой и каков он есть. Посетители торжествовали, вкушая не только удивительно-вкусному чаю, но и внимая необычайно-приятному аромату, что доносился разгоряченными благовониями. Айро уловил ту еле заметную улыбочку, которую Зуко отпустил, лишь забывшись на секундное мгновение, моментально осаждая самого себя. Он не позволял себе такую вольность как — радоваться, не мог даже помыслить хоть мимолетно отдаться жгучим желаниям.

      Стоило дяде закрыть чайную, выпроводив последних клиентов, что, прямо, как и дядя предпочитают чай покрепче, увеселительно улюлюкая, они подбросили Айро пару монет в качестве комплимента, на что дядя с благодарностью проводил их кивком. Зуко огляделся, не в силах расстаться с тем чувством, словно за ним кто-то исподтишка трусливо смотрит. Прищурившись, уходя с освещаемой улицы, прячась прямо в темном углу старательно выжидая, Зуко притих, словно его не существует. Мимикрировал будто дикое животное, сливаясь черными одеждами с мрачностью ночи, прислушиваясь к шорохам и шагам, что доносились отовсюду. Кто-то смотрит. Кто-то видит его. Или Зуко уже чудится?

      — Ли! Ли? — нерасторопно и очень непосредственно, дядя стал заглядывать под каждую скамейку, переворачивать каждый куст. — Сынок, ты где? — Зуко поморщился, стоило Айро назвать его подобным образом, но он настойчиво продолжал смотреть на все из ночной заставы, всё и всех, приглашая неизвестного хищника показаться, а, возможно, и совершить на дядю долгожданное нападение, тем самым показывая принцу Зуко свой истинный лик. Зуко видел, как дядя уныло остановился, прижимаясь спиной к стене, тяжко выдыхая, он держал в руке свой заветный графинчик, с которого подливал каждому особому гостю, что подкидывали монетку-другую за такой комплимент от шефа. Дядя без стеснения откупорил пробку, делая поспешный глоток голяком, тут же поморщившись, второпях проглатывая — зашипел от неприятной крепости.

      — Ли? — заголосил он с новой силой.

      — Пойдем, глупый старик! — бесшумно вышел из темноты, неожиданно хватая дядю под локоть, начиная бесцеремонно тащить домой. — Опять напился. Еще не хватало, чтобы ты тут перебудил пол-улицы, устроив дебош. Только приехали, называется… — наспех отчитывает, продолжая одержимо оглядываться, раздосадованный, что план по поимке неизвестного провалился. И все из-за такого бегемота как дядя. Вот чуткости в нем ни на грамм — любую операцию сорвет, — качает недовольно головой.

      — Какой чудный выдался денек, — подхалимски покачал головой дядя, осматриваясь с особым подозрением, прищурив внимательные глаза. — Не бойся, как только волк проголодается — он нападет первым, — на этих его словах, Зуко отскочил от дяди как ошпаренный, внимая его непробивному и таинственному взору. Чувство внутренней опустошенности накрывает гигантской волной, но дядя не дает уцепиться, наваливаясь на Зуко, продолжая заливисто и капризно кряхтеть, лишний раз возмущая прохожих, тем самым отпугивая. Как только показалось неприметное позорное общежитие, на которое им удалось наскрести из последних монет, дядя тотчас же выпрямился, взгляд его стал серьезным, отчасти сердитым, но Зуко ощутил рядом с ним особую опасность, ведь дядя тоже всегда врет, прямо, как Азула. Стоило отворить дверь твердой рукой, как, оказываясь внутри небольшого помещения, освещенного большим светильником, Зуко моментально вновь затрясло, его обездоленный взгляд блуждал по каждому сантиметру этой зловонной комнаты. Ему тотчас же захотелось спрятаться где-нибудь в лесу, в пещере — настолько невыносимо было осознавать всю бренность его положения. Он, будто бы нищий, бедняк, ничтожество этого мира — ютится в каких-то мусорных гостиницах. Стены покрывали грязные пятна, застланный татами пол был в ворохах пыли, в углу и на люстрах свисала пугающая паутина. Дядя уже успел примостить свои вещи, первым делом занимая пошарпанный и чем-то залитый столик, выставляя чайник посреди. Зуко больше не мог смотреть на этот ужас, что пробуждал в нем зверя, что пробуждал в нем буйство дракона. Зуко смотрел на эту заскорузлую халупу и ему казалось, что по его рукам и ногам гнездятся жуки и черви, что стоит выключить свет, как всякая мерзость облепит его с головы до ног, забираясь в глазницы и уши, выскабливая и выедая. Клопы, многоножки, комары и пауки. Гадость. Мерзость. Грязь. Сплошные горы застарелого мусора. Он в ужасе закрывает руками лицо, резко отворачиваясь, в истерике шипя словно кобра, а на самом деле сдерживая и унимая подкатывающую взрывную истерику. Он хотел выломать двери, раздолбать шкаф, сорвать занавески, вывернуть все дядины вещи, выбрасывая из разбитого окна вместе с толстым бегемотом.

      — Что за грязища? — все еще зажмуривая и закрывая глаза, бормоча все это спиной к дяде, стараясь унять то буйство в душе, сдавленно кричал Зуко, не находя в себе смелости пересилить себя, пересекая порог нынешнего дома, в котором ему придется существовать. — Почему? За что? Сколько будет продолжаться эта пытка?

      — Зуко, мальчик мой, я сейчас все приберу, — запыхтел дядя, в полутьме налетев на собственные разбросанные вещи, свалившись прямо посреди комнаты. Рассвирепев, сжимая до скрежета зубы и до белесых костяшек пальцы, Зуко резво переступает порог собственной тюрьмы, оглядывая захолустное помещение гневливым и ненавистным взглядом, убеждаясь лишь в том, что сгинет он погребенный от съедаемой его при жизни какой-то страшной болезни.

      — Я все понял, — вдруг осенило Зуко и он резко изменился в лице, становясь услужливым и обходительным, даже помогая дяде встать. — Ты хочешь убить меня. Сгноить, — его бровь поползла вверх, глаза горели лютостью, чуть ли не наливаясь кровью, тогда как губы продолжали вырисовывать непосредственную легкую улыбочку.

      — Ч-что ты… — начал было Айро.

      — Выметайся отсюда, — совершенно спокойно, даже как-то обходительно, начал Зуко, Айро призадумался, думая, что ослышался. — Я сказал: «Выметайся отсюда», — пуще прежнего улыбнулся Зуко, бесцеремонно собирая дядины вещи и вышвыривая за порог. — И чайник свой захвати! — наконец вволю выругался, жеманно прикрывая рукой лицо, сдавленно выдыхая, чувствуя, как на душе полегчало, а плечи сами собой расправились. Он был полон невиданной ранее силы, его точила игла, на которой он был словно пришпорен и имя ей — синяя маска, что без конца диктовала ему только одно: «Надень меня. Надень меня!». НЕТ! — кричал он импульсивно ей в ответ, уже не в силах бороться с тем, как скручивает от желания мышцы, как бесит и раздражает все — даже самая обыденная мелочь, даже то, что всегда было незаметным.

      — Чайник-то за что? — ринулся ловить Айро, на лету схватив, собирая побросанные вещи, с недовольством поглядывая на племянника, переставая его понимать окончательно. Он даже двигался странно, его этот судорожный необъяснимый, будто бы потусторонний взор, словно гнездилось в нем что-то, изворотливо выламывая привычные мысли с петель.

      — Я приберусь, — его глаза застыли неподвижным бельмом, тогда как губы обходительно и жутковато ухмылялись. Айро дивился с каким жаром и с каким рвением Зуко взял длинную швабру и мокрую тряпку, без устали стоя на коленях и въедливо оттирая каждое пятнышко, выгребая горы насекомых и остатки мусора от прежних жильцов.

      — Ли, сынок, ты весь взмок. Точно заболеешь, — все еще прижимая к груди собственные вещи, стоя где-то посреди длинного коридора, с опаской заглядывал Айро. В его руках была намыленная щетка, которой он без устали драл и драл стенные пятна, пока его бледные руки не покраснели от напряжения, а на лице не выступил румянец. Айро уверен, что все это доставляло принцу Зуко болезненное и мучительное наслаждение. Он делал красоту собственными руками, при этом действия все его наполнены яростью, грубостью, резкостью и разъяренностью. Он словно скрывал те истинные непобедимые и изнурительные эмоции, стирая их будто самую наимерзейшую и опостылевшую грязь. Если прямо сейчас он не очиститься, то порастет коростой собственных мучительных грез и воспоминаний, не в силах противиться тому, что когда-то у него было, что он так тщетно и навсегда утерял.

      — Я не могу больше жить, как свинья. Как мусорщик! Кто я по-твоему? — вскочил он резко на ноги, продолжая с энтузиазмом повышать на дядю голос, с грохотом выбрасывая мыльную щетку. — У меня есть честь и достоинство! Ясно тебе? — все его слова — звенящая пошлость, каждый звук — бросок и вызов.

      — Поймите, принц Зуко, — ошарашено к нему подбегает, выбрасывая все вещи в одночасье, хватая племянника за запястье, одергивая от монотонных бесцельных действий. — Минута покоя укрепляет душевное равновесие. Пойдем, сходим искупаться в общественную баню, — уперто ставит чайник на все еще грязный столик, на что Зуко искрометно реагирует, наспех и впопыхах оттирая даже еле заметные кляксы, кажется, приходя в умиротворение от одного только вида, как грязь разъедается и беспросветно тает, исчезая, ведь тогда принц Зуко — победитель. — Ты весь мокрый, — проводит рукой по его взъерошенным горячим волосам, а он дергается в сторону, шарахаясь, в момент падая, обескураженно посматривая на дядю. — Что с тобой происходит? Что-то ведь происходит? — пристально поглядывая — сел напротив, навязчиво доставая две чашечки, уже без стеснения наливая из своего тайного графинчика, одобрительно кивая в сторону наполненной кружки. Зуко в ту же секунду изменился, сначала его лицо исказил дикий страх, следом безумное отвращение, но, растерявшись, разжимая пальцы и откидывая щетку, он несмело хватается в дружелюбно стоящую напротив чашечку, поморщившись.

      — Это поможет расслабиться, — знающе улыбнулся Айро, делая глоток уже смелее обычного. Зуко с опаской поглядывал на него, в какой-то момент решаясь переступить через себя, переступить через отцовский запрет, что тот возвел лишь для себя, но так незаметно — через общую кровь — передал и сыну. Выдохнув, как будто в последний раз, Зуко упирается в холодную глину кружки теплыми разбереженными губами, его рука заметно от волнения затряслась, он сжал крепче, но как бренчащая струна зашлось все тело, протестуя.

      — Смелее, — командует дядя, расхохотавшись над столь серьезным лицом племянника.

      «Невздумай!», — Зуко был в шаге от того, чтобы набрать в рот побольше рисовой водки, пока не услышал этот пронизывающий истеричный крик где-то на задворках собственного нутра. «Для тебя это билет в один конец!», — в нем боролся такой до боли знакомый голос, опекающий, словно его собственный отец…

      — Я… — отставил в проигрыше кружку, отрицательно качнув головой, вызывая у дяди недоумение и неподдельный интерес.

      — Не готов, я понимаю. Не пришло твое время, — хохотнул нараспев, потянувшись к кружке Зуко, осушив ее дочиста.

      — Не предлагай мне больше своей выпивки, с меня достаточно чаю, который я заставляю себя хлебать рядом с тобой, — вскочил он на ноги, тщательно кружась со шваброй. Айро устало закатил глаза, не переставая в непонимании мотать головой, Зуко так старательно пытался каждым словом нанести непоправимый грозный урон, а получалось, что сам же об эти слова и разбивался. Разрывался в клочья, ведь племянник не становился радостней, спокойней, удовлетворённей. Зуко сидел будто бы на насыпи из обломков стекла, что впивались ему вовсюда, и ведь причиняемую боль он упрямо прятал, упрямо терпел. В честь чего? Ради чего такие жертвы, сынок? — озарились солнечным светом глаза Айро, он с хлесткой улыбкой приблизился к Зуко, потрепав того за стоящие колом волосы, хохоча с того, как племянник неистово стал защищаться, моментально выпуская шипы, грозно рыча, будто он самодовольный лев или непокоренный дракон. Что же тебя с такой силой гнетет? — продолжал не отчаиваться Айро, ровно и крепко вставая на ноги, ощущая, каким легким и порхающим стало неповоротливое гигантское тело, Айро словно на глазах распустил крылья, превращаясь в певчую хрупкую канарейку, что ветер гонял как хотел. Боль отступила, давая, наконец, вздохнуть полной грудью, в душе сияло солнце, глаза заволокло радостным бельмом, и теперь, в такой момент ему и море по колено. Айро был так воодушевлен, так приятно разгорячен, с охотой разминая гуттаперчевые суставы и при этом — никакой боли. И намека не усталость. Айро улыбался долго и искренне, хватая Зуко под руку, летящей походкой выпихивая за порог, в припрыжку спускаясь с лестницы, греемый тем внутренним трепетом, тем топливом, что с радостью принимало его старое скрипящее сердце. Айро так до конца и не понимал, почему пара глотков делали из него легкий свободный лепесток, что с бесконечностью рассекал небесные просторы. Зуко, кажется, что-то недовольно бурчал всю дорогу, без конца продолжая брюзгливо роптать и роптать.

      — Не гневи духов! — расхохотался Айро, наконец останавливаясь, осматривая ночные и притихшие улицы Нижнего кольца. Город засыпает, пока они с Зуко все также навязчиво не могут уснуть. Айро был бодр, хоть и уставшим, Айро был молниеносным, хоть и очень осторожным, а еще он не терял надежды подарить племяннику радость, желая прорвать тот гневливый порочный пузырь, что клинком поселился у его сердца. Прости себя, Зуко, — не переставая смотрит на него, не желая переставать опекать. Он же без дяди пропадет — сгинет в безызвестности. И одному небу будет известно, что сделалось с его непокорным импульсивным мальчиком.

      — Да духам давно плевать на нас, неужели ты не видишь? — впервые рассмеялся Зуко, и тут глаза Айро в ласковом прищуре заволоклись, брови воодушевленно поползли наверх, рисуя на лбу несколько морщин, а плотные губы растянулись в лучезарной улыбке. Зуко рассмеялся еще больше, хлопнув дядю по спине, заставляя старика споткнуться на ровном месте, Айро всмотрелся в его необремененное злостью лицо и он с умиротворением рассмеялся ему в ответ, считая его смех своей первой небольшой победой. Мой мальчик, мы далеко. Ты не в обиде. Дядя тебя защитит, — крепко схватил его за руку, продолжая скорый путь.

      — Баня? Ты серьезно? — с неверием саркастично возразил Зуко, стоило увидеть радушные двери, из которых доносился пряный теплый пар. Дядя пригнулся, ступая по ступенькам очень бодро, скрываясь за длинными тканевыми шторами.

      — Идем, Ли, пришло время отдохнуть, уверен, в такое время там никого нет. Твоему старому батюшке сегодня много отстегнули добрые люди, — хохоча продолжал Айро, поклонившись недоброго вида старухе-управляющей, что с назидательным и честолюбивым видом взирала на них. — Здравствуйте, нам два взрослых, — обернулся Айро к племяннику, подзывая поближе.

      — Ну да, знаю я, за что они тебе отстегивали, — скептично закатил глаза Зуко, принимая из рук недовольной управляющей полотенце и мыло. — Хорошо, что сюда с такими вещами не пропускают, — все не мог остановиться.

      — Ну все, а ну цыц! — рассмеялся Айро, скрываясь за еще одной шторкой, на которой услужливо было написано: «для мужчин». Баня. Общественная… Зуко не верилось, что он докатился до такой пресной и престарелой жизни. Теперь никаких радостей, теперь ничего своего — теперь все исключительно общественное, начиная от бань и туалетов, заканчивая женой — недовольно надулся, не находя в себе смелости даже произнести это слово — оно вызывало острое отвращение. Гадость.

      — Ну где ты там застрял? — вопит откуда-то дядя, а его голос восторженным эхом отражается ото всех стен. Краснея за пьяные выходки дяди, Зуко молча и с соболезнующим видом кланяется управляющей в знак своего самого нестерпимого сожаления, в знак своей неприступной благодарности и кроткого повиновения, делая неуверенный шаг к общественной жизни. Никогда. Никогда ранее он и помыслить не мог, что люди купаются друг рядом с другом… в обнимку что ли? — он скривился, боясь представить дядю голым, наверное, это самое ужасное, что удастся узреть принцу за всю свою недолгую жизнь. Если прямо сейчас дядя стоит во всей красе, ожидая копошащегося племянника — Зуко однозначно пожалеет, что отец не лишил его обоих глаз.

      — А! Вот ты где! — переполошился дядя, повязывая махровое полотенце, без стеснения, без какого-либо приличия, распаляя у племянника прилив стыда и острого неприятия.

      — Я не буду раздеваться, — упрямо сел на скамью спиной к шкафчикам.

      — Ты глупый что ли? — раскрыл в неверии глаза, — как рассерженная птица, налетая на Зуко, сдирая одежду насильно. — Сейчас нет никого, — повесил его кофту аккуратно в шкафчик. — Перестань дурью маяться, — выжидательно смотрит на Зуко, а тот упрямо скрестил на груди руки, демонстративно отворачиваясь, оставаясь в одних штанах, все еще истерично зажимая коленями полотенце. — Ну как хочешь. Я пошел, — хмыкнул Айро, разворачиваясь на одних носках, с веселой песней направляясь куда-то за темную стену, откуда доносился приятный запах теплых разваренных трав, умиротворяющих натруженные мышцы и задубевшие закостеневшие мысли и устои. Стоило дяде скрыться, как Зуко с жадным интересом обернулся, смотря куда-то в такую непреодолимую даль — за таинственную манящую стену. Послышался громкий возглас, а затем взрывной всплеск, — это дядя с детской непосредственностью бросился прямо на дно нагретого бассейна.

      — Ой, как хорошо… — соблазнительно завздыхал. — Как хорошо… Тепло и приятно. Ох, мои ноющие пятки наконец перестали гудеть, — не переставая голосил дядя, вынуждая Зуко злиться. Злиться не только на дядю, но и на свою дурацкую неуверенность — неуверенность во всем. Злиться на невозможность быть беспечным и непринужденным в принятии самых неважных и глупых решений в его жизни. Что? Ну вот что страшного случится, если принц Зуко разденется и искупается в бассейне? — он разъяренно всматривался туда, откуда не прекращал бить яркий свет, туда, — где беспечно плескался придурковатый и смешной дядя.

      — Иди сюда, племянник. Я расскажу тебе одну страшилку, — расхохотался звонко и громко Айро. Зуко вскочил как ошпаренный, набираясь наконец невиданной силы снять с себя надоедливые портки, и, зажмурившись, полностью кутаясь в полотенце, с опаской приближаясь к купальне. Пути назад не было — обнаженных ног уже коснулось приятное обволакивающее тепло. Вставая у самой стены, что отделяла его от дяди, Зуко с силой зажимает полотенце, вынуждая себя быть менее трусливым, менее жалким. Он крепкой рукой повязывает полотенце вокруг своих бедер, делая вычурно-уверенный шаг, прикрывая лицо от яркого настигающего света. Спустя мгновения, когда в глазах рисовались картины уже знакомых дней — дядя вальяжно распластался в самом углу, приторно вздыхая, Зуко смог разглядеть убранство бани получше.

      — Мы с солдатами часто принимали такие процедуры что во время учений, что во время военных походов, — глаза дяди были в блаженстве прикрыты, его губы не переставали улыбаться, а голова все это время запрокинута.

      — А мой отец?.. — Зуко боязно ставит сначала одну ногу на заполненную терпко-теплой водой ступень, затем другую, снимая полотенце ровно в тот момент, когда полностью погружается в обволакивающую заботливую влагу, трусливо скрываясь в ней почти полностью. Опускаясь по самые уши, слыша лишь отголоски знакомых звуков, да таких дальних, таких приглушенных, принц Зуко понимает, что вода успокаивает его, размягчает и наполняет какой-то утраченной лаской и любовью. Вода любила и обнимала все его тело, просачиваясь в самые закрома, грея, грея, грея, пока от облегчения не завздымалась увереннее и спокойнее грудь. Зуко вынырнул, погружая в мокрые частые пряди пальцы, претенциозно приглаживая.

      — Озай? — едко ухмыльнулся Айро, заставляя обернуться. — Озай редкостный трус и заноза в заднице, мешающая спокойно жить…

      — Почему ты так говоришь? — примостился в противоположном углу Зуко, впервые так непринужденно, так открыто и так спокойно отреагировав. Айро даже переполошился, пугаяясь, что племянника подменили духи, судорожно открывая глаза, отыскивая неверящим взором Зуко. И от того, насколько невозмутим, насколько непринужден он был — Айро пробирало до ноющих костей. Как необъяснимо быстро и пугающе он меняется.

      — Он всегда придирается к мелочам, — насупился Айро, — осуждает других людей, их идеи и мнения. Давит… — прячет взгляд в ровной глади приятной пряной воды. Зуко смотрел на него с таким неподдельным интересом, с таким подозрительным и несвойственным ему молчанием, что это даже смутило Айро. Ехидство племянника он ощущал кожей, молчаливое, невозмутимое, таинственное и такое необычное… ему идет, — подемечает Айро, сталкиваясь с племянником взглядом. Ему идет быть невозмутимым, циничным и таким ровным — прямо как гладь этой прогретой бархатной воды. Зуко ждал. Даже не так — Зуко выжидал и Айро это увидел только сейчас, когда горячая вода распарила его шелушащийся кокон и он спал прямо вгубь бассейна, теряясь на дне. Вот какой он… жутковатый, — Айро не мог объяснить того загадочного рвения, что подсказывала ему интуиция — спрятать. Спрятать взгляд, словно принц Зуко это злобный дух, с которым лучше лишний раз не заговаривать…

      — Твой отец отличный бухгалтер. Все что касается денег — это его талант. Деньги любят его, — как-то обреченно выдохнул Айро, признавая наконец в брате сильные стороны. — Твой отец завидный хитрец, вспыльчивый, но сварливо-умный. Он что-то прячет… — уставился Айро в потолок, наблюдая за тем, как мглистые пары поднимаются все выше и выше, застревая у самых стен, заставляя окна жалостливо потеть.

      — Ты о маме? — вопрос прозвучал так просто, так необычайно легко, словно принц Зуко обсуждал какую-то мало интересную обыденность.

      — Не знаю… Вряд ли… Хотя, все может быть… — призадумался Айро, щурясь. — Скажи, почему из всех масок ты выбрал именно ту самую? — выпрямился Айро, упираясь спиной в стены, в упор смотря на Зуко через весь широкий бассейн, ловя его отрешенность, его небывалую стену лжи, которую он так неожиданно и мастерски возвел одним своим непоколебимым лицом.

      — Ты так говоришь, как будто у меня был выбор из, как минимум — трех. Она была единственная. Просто взял и все — нужно было спрятаться. Я ни о чем таком не думал… — разговор о синей маске почему-то заставлял Зуко нервничать сильнее обычного.

      — Это не просто маска… — опустил голову в воду Айро.

      — Ой, только не говори, что она одержима злобным духом — я даже это слушать не буду, — как-то пугающе поглумился над этим Зуко.

      — О, нет. Вовсе нет. Хотя… я же не знаю полной истории этой маски, — призадумался, хватаясь в подбородок, пытаясь что-то вспомнить. — Если ты помнишь, хотя — вряд ли, ибо ты был слишком юн, да и не в себе, — Зуко на этих словах поморщился, явно не принимая. — Когда твоя мать исчезла, а возможно она и… — Айро на этих словах словно споткнулся, видя, как изменилось, как вытянулось, как напряглось лицо Зуко — в надежде узнать что-то ценное. — В общем твой отец так мне и не рассказал полной правды, вернее — он не сказал ничего. Все что я знаю — лишь мои домыслы и я тебе об этом не раз рассказывал. Я не считал нужным ошиваться во дворце…

      — Жалкий трус! — Зуко процедил это сквозь зубы, злобно исподлобья поглядывая, отдаленно напоминая Айро собственного, давно утеряного отца, но больше он напоминал Айро — здравствующего брата. До дрожи в коленях, до колышащегося сердца — вот настолько Зуко был, словно его отражением. Озая он бросил, а Зуко — нет! Хватит, брат, хватит! За что ты наказываешь меня столь долго, спустя столько лет… всегда! Перестань! — Айро смахивает со своих волос остывшие капли, как бы прогоняя прочь навязчивые мысли непроходимой виновности.

      — Покои твоей матери — твой отец был не в себе и почти год не выходил из собственной комнаты, ему становилось лучше, когда ничего не напоминало о ней. Я приказал выбросить все ее вещи, — на этих словах Зуко словно копьем прострелило в самое сердце. Дядя?! Как дядя мог такое сделать? Не может быть.

      — Отец был в ярости? — скалится Зуко, упрямо сдерживаясь, а сам под водой сжимает кулаки.

      — Нет. Вовсе нет. Озай не заметил даже… или сделал вид. Я думаю, он был мне благодарен за то, что я избавил его от этой непосильной ноши. Он словно переболел и все в одночасье прошло. Никакой Урсы. Никакой жены. Ни малейшего напоминания… — Айро говорил это так спокойно, так благосклонно, словно все так и должно было быть.

      — Но были мы с Азулой! — он уперто не соглашался, Айро снисходительно улыбнулся, покачивая головой.

      — Смысл истории не в этом. Помнишь, что я тебе говорил? Все возвращается к своим истокам. Я лично осматривал комнату твоей матери. У нее висел здоровенный свадебный портрет, на котором она с Озаем только что венчались. Это первое, от чего я решил избавиться, так как изображения — главный спусковой крючок. Озай все равно сжег бы до тла все эти побрякушки, а возможно и весь дворец. Я не знал. Я лишь как солдат — хотел выиграть эту войну с наименьшими потерями. Я снял картину, и какого же было мое удивление, что твоя мать — поклонница театра-Но. У нее под портретом висело несколько масок. Одну из них — носишь ты, Зуко, — с выдохом погрузился он в воду, начиная замерзать. Зуко и бровью не повел, оставаясь все таким же: недовольным, оскорбленным и заоблачно горделивым.

      — Где остальные? — претенциозно расслабился.

      — До чего же симпатичными они мне показались. Одну я утащил к себе в поместье, другую повесил у вас на Угольном острове, другую повесил, вот — в каюте, которую, в итоге занял ты. Четвертая вроде была, — почесал свой старый затылок Айро. — Кажется, я был пьян, когда играл с Ло в пай-шо. Эта старая интриганка сжульничала и выиграла у меня последнюю маску, — пожал плечами. — Это все ее сестра Ли — она нашептывала Ло, как поступить. В итоге эти старые перечницы меня уделали, — на этих словах Зуко рассмеялся, неожиданно исподтишка обрызгав дядю, который тотчас же переполошился, закряхтел и чуть не опрокинулся. — Кстати, — обернулся к племяннику. — Я тут познакомился с одной прекрасной особой, думаю, принцу Зуко она и в подметки не годится, но страннику Ли — вполне, — ехидные поигрывания бровями, заставили Зуко недоверчиво сощуриться.

      — К чему ты клонишь, глупый старик? — он снова обнажил свои лезвия.

      — У хозяина чайной, в которой мы работаем — есть чудесная дочка, тебе стоит поухаживать за ней…

      — Нет.

      — Но ты даже не дослушал, — ухмыляется Айро.

      — Нет и все. Даже слушать не собираюсь, — насупился.

      — Дело не в том, что ты думаешь, а в том, как стратегически верно поступить. Дочка хозяина чайной — это решит многие проблемы. И быстро! Она и ее отец — из Среднего кольца. Роман с ней — быстрый путь не только по карьерной лестнице… Эх, — мечтательно закряхтел Айро, — я же тогда стану главным мастером чайной, — сально улыбнулся. — Мы бы смогли выбраться за стены Нижнего кольца, стоит всего лишь зарекомендовать себя. Стоит всего лишь жениться на ней…

      — Нет! — отвернулся, обиделся, оскорбился. — Я тебе не марионетка, чтобы дергать меня за ниточки.

      — Так значит, ты следуешь велению сердца, а не в угоду собственного комфорта, принц Зуко? Поздравляю, тебе не стоит возвращать свою честь, она всегда у тебя имелась. А как же та девочка, что писала тебе письма? — вдруг переполошился Айро, навострив уши. — Ты любишь ее?

      — Мэй? — резко вспомнил о ней, удивляясь тому, что такое вообще было. — Как странно, — усмехнулся, — а ведь я даже не вспоминал о ней. Не знаю что там с ней, наверное, она уже пишет письма кому-нибудь другому, — бесстрастно пожал плечами.

      — Чудное ожерелье я ей выбрала, что скажешь? — а дядя все о своем. — Я всем своим девчонкам всегда дарил жемчуг. Они были в восторге… — мечтательно нараспев выдохнул. Наступила неловкая пауза, Зуко недоверчиво оглянулся, вздрогнув, стоило дяде внезапно дать о себе знать: — А теперь! — пригрозил племяннику пальцем, словно тот был несмышленным мальчишкой. — Теперь настало время страшной истории. Эту историю мне рассказал один солдат… — голос Айро стал приглушенным, снисходя на шепот. Он подозрительно и таинственно обернулся, утыкаясь взглядом в высокую перегородку. — Женская часть бани начинается за этой стеной, — указывает пальцем, поежившись, обтирая руки и плечи теплой водой. — Однажди один молодой солдат, возвращаясь глубокой ночью домой: изможденный, страшно уставший и желающий наконец переступить порог родного дома, ринуться в обятья матери, прогреть бочку с водой и отведать вкусной еды, шел быстро, насколько позволяли силы, — Айро нахмурился, заставляя Зуко с опаской приблизиться. — Ночь была непроглядная, городишко хоть и маленький, но удобства имелись, не бедствовали. И вот, идет — и видит, как перед его глазами выросло здание. Да такое, которого раньше он никогда не видел. Хоть по долгу службы и приходилось отбывать надолго, но не настолько, чтобы смогло появиться новое здание, — дядя с жутким молчанием прервал рассказ, пытливо сверля племянника взором. — Огни этого небольшого уютного домика звали и кричали о своей уникальности. Красивая приветливая вывеска «Общественные бани», звала и бессознательно манила. Да так, что молодой солдат даже забыл куда шел, — Зуко напрягся, застывая статуей, осознавая, что может оказаться частью подобной истории. — Как бы сильно домой не хотелось, как бы с матерью встретиться не желалось — неведомая сила околдовывала и навязывала ему желание войти в столь яркое и необычное место. Не долго думая, радушно улыбаясь, он переступает порог бань. Его встречает молчаливая, по виду как сморщенная мумия или восставший из могилы труп — управляющая. Она сидела себе неподвижно, даже «здравствуйте» не сказала, вроде бы — это уже должно было насторожить, заставить бежать без оглядки, — покосился на Зуко Айро, нагоняя жути. — Но глупый солдат был ведом лишь своими беспечными мыслями: что ночью дешевле, что ночью никого не будет. Он протягивает управляющей пару монет. Все это в загробном молчании. Она неожиданно протягивает руки, принимая деньги. Не издавая даже звуков дыхания — подходит к шкафчику, всучая постояльцу полотенце и мыло… — Айро делает паузу, еще раз утыкаясь взглядом в перегородку, что отделяла их от женской половины. — Молодой солдат, ни о чем не думая, радостно проходит, скидывая разом вещи, набирая ведрами воду, опрокидывая на себя. В бане — никого. Ни единой души. Молчание такое, что даже мушка не пискнет. Для юного солдата это несказанный отдых. Он присел на небольшую табуретку, намыливая тело, как вдруг… — Айро схватил Зуко за локоть, заставляя вздрогнуть, после чего Зуко мстительно отпихивает дядю, заставляя корчится от смеха.

      — Что было дальше? — в нетерпении подгоняет.

      — Неожиданно приятный девичий голос, такой нежный, такой тихий, в закромах глумливый, тоненько лепечет: «Извините… Извините, есть кто-нибудь?». Молодой солдат тут же устремил свой взгляд на перегородку, что отделяла от прекрасной незнакомки, — Айро прищурился, медленно косясь на заветную пугающую стену, вызывая у племянника желание встрепенуться в ответ. — «Можете одолжить мне немного мыла, если осталось?..», — вновь зажурчал ее прелестный голосок. Парень радушно закивал головой, предлагая ей остатки своего. Он встал поближе у стены, за которой доносился этот милый детский лепет, размахнулся и перебросил кусок мыла за перегородку. И вот что странно — звука приземления не было, словно мыло испарилось, убегая за тот край. Мыло, которое он всего секунду назад сжимал в своих руках — такое тяжелое, такое осязаемое. «Простите, что отвлекла», — услужливо залепетала она, вводя одними своими звуками елейного голоса в самое горячее возбуждение. Он пристроился в бассейне, мечтая и рисуя ее прекрасный и божественный образ в своей голове. Представляя, какая, должно быть, эта девушка незабываемо красивая. «Извините, можете одолжить тазик, если есть запасной?», — через какое-то время, она залепетала вновь, а он словно этого и ждал. Ждал, когда же она заговорит с ним вновь. Когда она вспомнит, что по другую сторону перегородки он. «Тазик? А в женской половине его нет?», — это показалось молодому солдату таким наивным, немного странным, ведь в такое позднее время никого нет. Даже с ее стороны была гробовая тишина. «Нет. Все уже заняты…», — она ответила ему грубее, словно начала раздражаться. «Если нету, то ничего страшного…», — вновь запорхали бабочки от этого ликующего звона. Он повиновался ее воле, находя происходящее уже довольно удручающим, но он покорно и благородно стискивает в руках тазик, швыряя за стену, у которой доносился этот певучий голосок. И опять тишина. Словно тазик исчез. Он не упал, не ударился, его никто не поймал. Подозрительная тишина, на которую молодой солдат не обратил должного внимания. «Большое спасибо», — не оставила она за ним последнего слова, услужливо поблагодарив. «Извините, можете одолжить бритву, если у вас есть?», — не успел он сделать и пары шагов, как новая просьба огорошила его тут же. «Извините, я зашел в баню после трудной службы, так что бритвы с собой нет», — покачал головой парень. «Ясно… а ножницы есть? Можете одолжить?», — не останавливалась, а голос ее становился бодрее, живее, веселее. Ножницы? Кто берет в баню ножницы? — не переставая тревожился парень. «Полагаю, что у вас их нет?», — разочарованный и немного грустный тон. «Простите, но у меня нет ножниц», — подтвердил солдат. «Плохо. Как тогда отрезать?», — она обращалась не к нему, чем вызвала приступ паники у паренька. «Может быть, спросите на входе у бабушки?», — не переставая цепляется с ней за диалог. Напрасная затея, — сделал разочарованное лицо Айро, всматриваясь в бледного племянника. — «Придется воспользоваться этим… а если кровь пойдет? Как быть? Почему он не взял с собой бритву или ножницы? Лжец! У него наверняка есть ножницы!», — наперебой спорила она сама с собой, пугая несчастного, который в страхе начал наспех смывать мыло, желая удрать как можно скорее. «Извините, не могли бы вы одолжить мне свои волосы? Хотя нет — лучше палец! А еще ухо и нос впридачу! А язык не одолжите? Зубы давайте! Ноги! А еще ноги! Тебе не скрыться… Отдайся мне!», — а она все говорила и говорила, истерично, громко, от милой наивной девушки не осталось и следа. Затем настала подозрительная тишина. Свет погас, и это последнее, что запомнил бравый солдат, а еще звук разъяренных лезвий и ее мягкие обходительные слова: «Я просто заберу тебя всего…». Вот так, — закончил дядя. — Не стоит играть с духами. Не стоит верить женщинам…