Руки крепко держат, шаг влево, шаг вправо — хватка настолько сильна, что остается только гадать, как увернуться так, дабы не заработать серьезные последствия. Принцесса Азула исподлобья с негодованием косится то на одного агента Да Ли, то на другого. Она не успела ничего понять, ничего осознать, наверное, — ее реакция была довольна предсказуема. Ее реакция такой и должна быть. Они уводили ее словно опустившегося заключенного, что так напрасно провинился. Остается надеяться, что главенствует над всеми не Синяя Маска и их путь не к нему в руки… — Азула на мыслях о Синей Маске — импульсивно дернулась против своей воли, резко ударив одного из пленителей, ловко и неуловимо выскальзывая, ушло отбиваясь и от не ожидавшего второго — ей искрометно удается вырваться. Сердце стучит как бешенное, до краев переполняемое неутолимой тревогой. Перед глазами вырастает малоосвещенный и такой длинный жуткий тоннель, одни мысли о встрече с ее самым злосчастным врагом бестолково вводят принцессу в такой леденящий ужас, что кровь сама по себе стынет в жилах. Куда бежать? Остается только спалить все это место к духам! Нет! Больше никакой Синей Маски, больше нет его власти над ней, он никогда не сможет прикоснуться, и уж тем более надругаться над ней. Царство Земли — бесчестные ублюдки, что бросили все свои силы на то, дабы подло опорочить честь великой династии Страны Огня. Этого и следовало ожидать от хладных червей, чья суть копаться в рыхлой земле. Азула бежит, да бежит с такой скоростью, что только чудом она лбом не настигает сырую темную стену, в последний момент уворачиваясь от нападок Дай Ли, которые — неминуемо нагоняют, словно кошки играющие с мышкой. Петляя по незнакомым тоннелям, она забегает все глубже и глубже, мысленно прощаясь не только с собственной честью, но и жизнью. Какой же неудачный момент для нападения они выбрали. В любом случае варианта остается два: либо это похищение подстроено Синей Маской, либо же Лонг Фенг гниет неподалеку и это его убогий несбыточный приказ. Она бы и не прочь сразиться с Синей Маской, но страх, что клокочет внутри — сильнее всего, сильнее поруганной чести, сильнее сорванных планов, она бежит, пока не оказывается в темном неизвестном месте, напирая на высокую стену.

      — Принцесса Азула! Стойте! — она резко оборачивается, не задумываясь опаляя противника. В моменте все, что было угольно черным, съеденным жуткими тенями — в одночасье загорелось, зардевшись, давая возможность разглядеть то место, в которое она так напрасно забрела. Тупик. Дальше хода нет. Огонь струился из ее рук, вскипая кровь, она ловко и текуче уворачивалась от каждой нападки, кажется, отказываясь от всего того, на что была согласна минуту назад. Слишком большой риск. Слишком неоправданно это все, — пускает пелену лазурного пламени в противников, проводя между ними разделяющую черту, заставляя их в последнюю секунду в страхе друг от друга отскочить.

      — Перестаньте, принцесса Азула! Незачем так дергаться, — в нее летят камни, что моментально принимают форму руки, больно сталкиваясь с костяшками, стягивая запястья. От неожиданной тяжести она молниеносно теряет равновесие, с поражением в ужасе рухнув. Не начав бой — глупо и дальше притворяться. Теперь они уверены, что она и есть принцесса Азула… — тяжко выдохнув, она дышит более глубоко, более ровно, прежде, чем чья-то крепкая рука не помогает ей подняться. Хм, как странно учтиво с его стороны, — поднимает обезоруживающий обескураживающий взгляд, заглядывая за широкую плоскую шляпу, а на нее без смущения смотрит пара удивительно одобряющих восхищенных глаз.

      — Не шевелитесь, — схватил ее сильнее, дожидаясь своего компаньона. И как только их стало двое, как только их грязные руки вновь обвили ее предплечья, провожая словно постыдную заключенную, она преисполнилась ненавистью, яростью, смешивающуюся с таким грязным и ничтожным — страхом. — Я выслеживал вас с того самого момента, как вы с подругами пересекли границу Ба Синг Се. Я был предупрежден о вашем визите задолго до… — на этих словах ее пробирает неверие, что готово разжечь в ней искру — искру к жизни. Он говорил довольно тихо, довольно убедительно, довольно уверенно, что не могло безнадежно не располагать, заставляя Азулу с позором проглотить все страхи о нападках Синей Маски… Кажется, вся ее жизнь превратилась в бесконечные напрасные думы по одному и тому же кругу. — Сегодня же пошлю вашему отцу письмо с благими вестями, — Азула приподнимает на него изъеденный досадой взгляд. Отец… какое великое счастье, что он есть в ее жизни, как было бы отвратительно так унизительно подвести его.

      — С благими вестями? — Азула приподнимает вопросительно бровь.

      — Мы с вами встретились, — он кратко поклонился. — Я был очень заинтересован поймать вас лично, так как не все в Дай Ли полностью отошли от дел Лонг Фенга. Подчиняться в открытую монарху, которого здесь нет и контролировать Ба Синг Се — затея из невыполнимых. Не находите? — краткий смешок, что эхом отразился от каменных подземелий.

      — Вы сообщали отцу о том, что я в Ба Синг Се? — Азула вдруг неловко опустила глаза, чувствуя, как жар от смущения так бесновато приливал к лицу. Неужели отец все это время следил за каждым ее шагом? — она вдруг с ужасом вспомнила про старуху Хаму. Нет… там Азулу никто не мог отследить, если только сама старая ведьма не пошла в донощики. Стоит покончить с ней по возвращению в Страну Огня…

      — Естественно. Это моя работа — вести переговоры с вашим отцом. Недавно поступил человек с письмом от вашего отца, — они вдруг резко остановились возле небольшой железной двери. Азула освобождено развела руками, потерев недовольно пострадавшие запястья, вперив в каждого по очереди безумно убийственный взор — она была готова уничтожить каждого из них, особенно, когда они столь неделикатно вели себя в ее присутствии, — как только агенты Дай Ли безропотно отпустили ее.

      — Как ваше имя? — Азула, не скрывая своего то ли негодования, то ли раздражения — осмотрела немолодого мужчину, делая шаг навстречу.

      — Зецу, — еще раз услужливо поклонился, отодвигая у большой двери металлическую заслонку, позволяя Азуле бегло заглянуть внутрь. Ничего интересного или выдающегося не было заперто в этой камере, только ничтожный убогий старик, которого Азула видела первый и, возможно, последний раз в своей жизни. — Эй, старик! — Азула ошарашенно переводит взгляд на Зецу, стоило ему так внезапно заорать, что аж пленник сырой темницы вздрогнул, шаркая ногами, подбираясь ближе.

      — Да, господин? — голос старика был ровным, хоть и слабым.

      — Поприветствуй свою принцессу, — это было так странно, что Азула вдруг в неверии распахнула глаза, испытывая сильнейшее желание улыбнуться — возгордиться. Да. Все так — я принцесса! Кланяйся мне, раб! Кланяйся мне, червь!

      — Принцесса Азула! — схватился он в прутья небольшого окна, подставляя лицо. — Скажите вашему батюшке, что его наказ был выполнен! Мое имя Шан. Шан из деревни Такемицу, прошу вас, выполните обещание — освободите мою семью от нужды выплачивать налоги, — он жалобно склонился, на что Азула смотрела с нескрываемым напряжением, будто бы где-то на задворках собственной души она испытывала сожаление или даже — необъяснимое обжигающее сострадание. — Возможно, я уже никогда не смогу выбраться отсюда…

      — Ты знал, на что шел, — не успела Азула и слова вставить, как властным и таким бесчувственным голосом заговорил Зецу.

      — Зачем вы все это мне показываете? — оглянулась с усмешкой принцесса. — Что этим вы хотите мне показать или доказать? Что вы на моей стороне? Что вы тот человек, о котором упоминал Хозяин Огня Озай? — она осклабилась, явно за столь долгое время с облегчением седлая ситуацию. Наконец-то необъяснимый страх отступил, у нее было такое окрыляющее и дающее силы чувство, что отец прямо сейчас стоит позади нее и крепкой рукой направляет.

      — Именно, — строго и так выученно склонился. Он не идиот, он хочет от отца различных почестей, — призадумалась вдруг, касаясь собственного подбородка, с интересом поглядывая на плененного Шана и на воодушевленного Зецу. — Лонг Фенг требует вашей аудиенции, принцесса. Мы вынуждены вас сопроводить, — как-то холодно и бездушно затворяет защелку, оставляя старика гнить в беспросветности, вызывая в Азуле такое сосущее чувство удручающей тотальной несправедливости. Нужно как можно быстрее свергнуть все правительство Ба Синг Се, тогда и Шана можно будет вернуть его семье, и дяде Айро утереть нос, и Зуко забрать домой и отцу показать собственную пригодность. Пригодность как правителя Страны Огня.

      — Что было в письме? — Азула вдруг переводит тему, переживая о том, что у отца много неразгаданных загадок, с которыми еще предстоит столкнуться не раз.

      — В каком именно? Если в том, что писал Лонг Фенг, — Зецу вдруг приостановился, становясь возле плеча, хватая принцессу за руку, запястьями прижимая к спине, продолжая так невозмутимо шептать на ухо. — Предлагал Озаю вступить в новый брак и назначить на трон новых наследников, взамен на быстрый выигрыш в войне, — Азула опешила, почувствовав, как незамедлительно ее затолкали в спину, словно она дикое животное, в приказном порядке заставляя идти дальше. Она оказалась права… — Азула с горечью проглатывала ту самую мысль, в которой отец такой же предатель как мать. Продаться за новую территорию… Нет! Это не в характере Озая, — Азула желала верить в это сильнее, чем во что-либо другое, и дело даже не в безумной любви Озая к Урсе, а в том несгибаемом чувстве собственного достоинства, что у отца было раздуто до невиданных размеров. В принципе, она знала, что Лонг Фенг и отец вели напряженные отношения, иначе откуда отцу столько знать про правительство Царства Земли? Папа всегда словно вода — мог просочиться под любой камень, сверкая на солнце словно ограненный бриллиант, а ночью обращаясь мерцающей звездой. Он был тем, кто мог указать ей — заблудшей и такой растерянной от страха — верный путь. Путь, который неумолимо возвращал в реальность. Реальность, в которой она все же остается его дочерью…

      — Неслыханная дерзость! — не скрыла своего недовольства Азула, фыркнув. — Что было в письме Шана?

      — Удалось прочесть лично, — по голосу она поняла, что Зецу усмехается, резко меняя направление. Коридор сменялся коридором. — Ваш отец отказал Царю Земли, оскорбив в довесок. Это и заставило Царя Земли усомниться в верности своего регента, поднимая совет Пяти в склоке против Страны Огня, — Азула покосилась на крысу, что только что прошмыгнула возле стены, противно пища. А еще этот мучительный стук капель о камень. — Принцесса, молчите. Следующий поворот — тюрьма Лонг Фенга. Ни в коем случае не проговоритесь, так как вашего отца поддерживают далеко не все… Трусы остаются всегда, — это было последнее, прежде, чем Зецу смолк, казалось, на целую вечность, заставляя Азулу усомниться в правдивости всего происходящего. А вдруг это все подстроено? Вдруг это ее разбушевавшаяся фантазия, и на самом деле ничего этого не было? Тьма постепенно расступилась, смолкая под натужными блеклыми факелами, шаги монотонно пробуждали эхо, ровно, как и звон воды, что так пугающе струилась по стенам. Азула цеплялась за каждую мелочь, дабы понять, в каком месте оказалась и как, в случае чего — выбраться наружу. Незамеченной остаться невозможно, только, если ты не маг земли…

      — Мы привели ее, — голос Зецу раздался где-то пугающе с другого конца, особенно жутко становилось в тот момент, когда свет, рябью раскачавшись, дал Азуле упустить тот момент, когда этот агент Дай Ли оказался возле еще одной камеры. Возле еще одной тяжелой металлической двери. Послышался гулкий грохот, от которого закладывало уши, что эхом вознесся на все подземелье. Грубые руки Зецу вновь оказались на предплечьях, помогая его же соратнику втолкнуть сопротивляющуюся и изворотливую как уж на сковородке — принцессу Азулу.

      — Уберите свои грязные руки! Да как вы смеете! — всласть заголосила она, упиваясь тем, как лоснилась довольная рожа плененного Лонг Фенга. Как хорошо быть придурком — уверенность в завтрашнем дне родилась вперед него, — она мимолетно склабится, тут же исправляясь, растягивая губы в надменной усмешке, с невозмутимой гордостью посматривая на того, кто все это время так жалко восседал на плешивой подстилке, в ожидании долгожданной аудиенции.

      — Наконец-то мы свиделись, — сверкнули в сумраке его зубы, отчего принцессе неумолимо сильно захотелось вскинуть вперед ногу, одним резким ударом выбивая парочку. Она сдерживается, крепко и сильно сдавленная в руках, пока ее, словно мусор, не швырнули Лонг Фенгу под ноги, резко закрывая дверь, отчего Азулу аж всю перекосило, особенно, когда вновь раздался этот оглушающий противный скрип.

      — В чем дело собственно? — неотступно гнет свою линию, заставляя Лонг Фенга улыбаться еще шире, с особым рвением заостряя внимание на каждой черточке ее такого необъяснимого, но запоминающегося лица. — Ваши агенты напали на меня и притащи сюда! Нельзя так обращаться с воинами Киоши.

      — Но ты ведь не воин Киоши, разве не так, принцесса Страны Огня Азула? — гадко усмехнулся. — Тебе досталась привлекательность собственного отца, — это прозвучало так странно, особенно из уст немолодого мужчины, что от этих слов Азуле резко возжелалось отмыться.

      — Вы его видели? — это прозвучало не столько как вопрос, сколько, как самое неприкрытое ревнивое возмущение.

      — Виделись. Доводилось, — ну и взгляд у него, словно у хладнокровной рептилии, а эта не сходящая с лица порочащая ухмылочка, ведь то, с каким наслаждением он всматривался в ее лицо — заставляло возненавидеть его. — Еще при жизни вашего покойного дедушки. Сумасшедший был старик! — расхохотался, пряча пальцы в широких отвисных рукавах.

      — Что вам надо? — невозмутимо смотрит на него, а сама в любой момент готова взметнуть руки, дабы поразить противника.

      — Хочу заключить сделку, — он снисходительно кланяется, кажется, намеренно усыпляя бдительность. — Пора мне вернуть власть над Ба Синг Се! А у тебя есть то, что нужно мне — доверие Царя Земли, — он сразу же выложил все карты на стол, кажется, желая поразить Азулу своей честностью, подкупить ровно также, как тот пытался подкупить их с Зуко отца. Гладит показательно по шерсти, чтобы в один прекрасный момент с силой вонзить когти в загривок. Раз отец держался от него подальше, раз отец перешагнул через Лонг Фенга, ни один мускул на его лице в задумчивости не дрогнул — значит это очередное испытание, которое Азуле придется пройти самой, ровно, как и Озаю. — Озай правильно сделал, что выдвинул твою кандидатуру на наследие, — нарочито важно кивает, кажется, стараясь вызвать к себе больше симпатии, чем он того заслуживает. Дешевый подкуп, наиглупейший и очевиднейший комплимент. Самое важное, что никогда не учесть врагу — династия Народа Огня не продается, в их жилах течет самый настоящий огонь, потому что в них плещется древняя кровь драконов. Бессмысленно простому человечишке пытаться навести шорох внутри их гнезда. Даже Зуко не настолько плох, насколько хочет казаться… — с чувством выдохнула она, хватаясь за мысль, что на этот раз она схватила его за вертлявый хвост и не отпустит. Он может быть изрядно полезен, а также — его место неминуемо и неоспоримо возле своей семьи, а не обслуживать такие ошибки природы как народ земли. Это просто неслыханный позор. И это все дядя! — Азула морщится, вспоминая его осевшую под старостью лет морду. Зуко не может быть слишком умным или слишком глупым, ведь Зуко — это пустой сосуд, который то и дело кто-то заполняет, с кем поведешься — от того и наберешься. Зуко — это как собачонка — он способен лишь выполнять команды. Пришло время освободить Зуко с тесного моралистичного ошейника дяди, он будет чрезмерно полезен даже в том случае, если Азула действительно вступит когда-нибудь на трон.

      — Зачем мне помогать тебе? — практически рассмеялась над напыщенной самоуверенностью Лонг Фенга, что он не оставил без внимания, недовольно смыкая брови у переносицы. А этот хлыщ очень зависим от одобрения себя и своих действий, ему жизненно необходимо получать восхищение и поддержку, а не гнить безнадежно в безызвестности в тюрьме. Прямо сейчас он теряется в догадках и не понимает, почему достопочтенная принцесса Азула не пала в его объятия, ища в нем соратника и друга. Какой идиот!

      — Потому что я помогу тебе с аватаром… — «очень заманчиво», — закатила она про себя глаза, посмеиваясь над тривиальностью столь глупого предложения. Аватар — это всего лишь глупый несмышленый мальчишка, что он может против всего мира, он, наверное, даже имя свое писать не умеет. Те, кто не одарен интеллектом действительно привозносят его до уровня духа, а ведь он обыкновенный ребенок. Обыкновенное ничтожество. Лонг Фенг либо действительно настолько глуп, что считает, что все это проделано ради одной бессмысленной цели поймать аватара, либо же он слишком напуган одной лишь мыслью, что Народ Огня способен прийти на земли Ба Синг Се, чтобы в одночасье их узурпировать. Не зря этот недомерок Лонг Фенг тут же выдвинул свои претензии с попыткой в шантаж — это страх. Страх потерять. Страх утерять власть и целый город. Что ж… — Азула приподнимает важно подбородок, элегантно заправляя выбившиеся пряди, удовлетворенно кивая.

      — Как только ты передашь мне власть над Дай Ли — я немедленно избавлюсь от безмозглого Царя и этого сборища старикашек из совета Пяти. Тебе — Ба Синг Се, мне — аватар, — прищурилась Азула, заглядывая куда-то вглубь него. А этот хлыщ по какой-то причине не сознается, что совершил столь оскорбительный поступок в сторону принцессы. Знает, что в таком случае в ней он союзника никогда не узрит. Если Лонг Фенг сейчас же согласится, то у Азулы будет возможность покопаться в старых записях Лонг Фенга, возможно, нарывая что-то о преступлениях Синей Маски. Это ведь все бесчеловечный план Лонг Фенга по захвату Народа Огня? — вопросительно приподнимает одну бровь, выжидательно посматривая, внимая его растерянности, ведь этого ублюдка явно точит желание: и выбраться отсюда и занять место под солнцем, скорее всего, в конце операции, не предоставляя принцессе Азуле ничего, кроме темницы или смерти. Скорее первое, чтобы вынудить отца поступиться принципами и шантажировать дальше. Лонг Фенг был как больная нога внешней политики, которую давно пора отпилить.

      — Идет, — недовольный, явно решаясь на это с тяжелым сердцем, он протягивает принцессе руку, которую та так легкомысленно и беззаботно пожимает, стараясь как можно туже стянуть губы, а улыбка то и дело выскальзывает наружу, расплываясь в самых отдаленных концах.

      — Как все прошло? — Мэй выжидает среди ночных сумерек, что заставляет Азулу остановиться, моментально обернувшись. Она подкрадывается в ночи словно призрак, словно кошка, что вовсю выжидала мышку. — Я волновалась, — достигает наконец принцессы, заглядывая с высоты своего роста прямо в глаза, чем заставляет Азулу дерзко усмехнуться.

      — Ты же знаешь меня. Ты же знаешь результат, к которому я неизбежно приведу любого, кто вступит со мной в связь. Его ждет величие, ни один проигрыш его не коснется, — она широко улыбнулась, явно довольствуясь обществом одной лишь себя, чем моментально задевает, вроде бы, изначально добродушно настроенную Мэй. И как только ее глаз касается такая явная досада, неотложно смешивающаяся с огорчением — Азула сияет ярче небесных звезд, получая ни с чем не сравнимое удовольствие от одного кислого вида Мэй.

      — Какая самоуверенность. Просто поразительно, — Мэй демонстративно отворачивает подбородок, делая вид, что прислушивается к звенящей тишине.

      — Так написано в моем гороскопе, — очень важно обходит, чтобы вновь заглянуть Мэй в строптивые непримиримые глаза. — Вообще-то я тигр! — Азула вложила в эту фразу всю свою дерзость и самолюбование, чем только больше гневила деланное безразличие Мэй.

      — Вообще-то, я хотела с тобой о кое-чем поговорить. Это вызывает у меня сильное беспокойство, — берет принцессу под локоть, начиная наскоро отступать. Они удалялись все дальше и дальше в небольшой садик возле собственного домика, что так услужливо предоставил Царь Куэй. Мэй присаживается на скамью возле кривого ветвистого дерева, что от наступивших столь стремительно сумерек — рисовало скорее черный силуэт. Азула подозрительно осмотрелась, когда кто-то желал вот так серьезно с ней поговорить — это заставляло нервничать. Мэй вперила свой грузный тяжелый взор куда-то наверх, Азула спонтанно проследила, поднимаясь постепенно ввысь, пока не достигла света, что так привлекательно горел на втором этаже их небольшого поместья. Среди такой опустошающей и умиротворяющей тишины можно было разобрать лишь кваканье лягушек и стрекот цикад и то — с какой созерцательностью протекает в небольшом прудике ручей. То место, в которое с таким отчаянием метила свой взгляд Мэй, кажется, вздыхая вычурно томно, что моментально вызвало раздражение — принадлежало бесхитростной и глуповатой Тай Ли.

      — Мне долго тут высиживать, пока ты соизволишь родить мысль? — Азула бросила это очень резко, надменно, без сожаления вставая, даже не давая Мэй собраться с мыслями.

      — Тай Ли сумасшедшая! — огорошила ее своим выпадом Мэй, резко осаждая, хватая больно за руку. — Ты должна ее остановить, — запугивающим и таким звенящим сделался ее тон, отчего Азула ошарашенно и с полным неверием взглянула подруге в глаза еще раз, сомневаясь, что с Мэй все в порядке. — Я слышу это на протяжении нескольких дней, — она переводит свои тяжелые глаза, делая выражение лица таким страдающим, таким необъяснимо страдающим. Азула утомленно вздохнула, сжимая пальцы в кулаки, с трепетом в приоткрытых устах, вперив взор в приоткрытые окна Тай Ли, из которых так озорно горел свет. — Я живу у нее за спиной, ночами могу плохо спать. Но эти звуки, что по ночам отдают мне в стену… — Мэй всю трясло, ее веки были распахнуты, словно она увидела что-то ужасающее.

      — И? Что ты видела? — Азула обходительно гладит подругу по руке, продолжая пристально поглядывать в окна Тай Ли.

      — Кто-то скребется мне в стену каждую ночь. Я лишь могла пару раз наблюдать, как Тай Ли разговаривает сама с собой, распивая чай. Но я лишь заглядывала в небольшую щель, — продолжает нагнетать, вызывая и в Азуле леденящее чувство ужаса. — Днем, пока Тай Ли следила за царем Земли и убирала медвежий навоз, я решила воспользоваться ситуацией и пробралась… к ней в комнату, — Мэй устрашающе схватила принцессу за предплечье, заставляя вздрогнуть. — В дальнем углу, скрытый ширмой, что стоит прямо перед чайным столиком, распростерся огромный ящик из темного дерева.

      — Ну? И что там? — Азула в нетерпении округлила глаза.

      — Я пыталась его открыть, но самое странное, что на нем был крепко-накрепко зацеплен замок…

      — Брось, ты испугалась запертого ящика? Может быть, ты еще не выносишь закрытых дверей? Тай Ли там носит свой реквизит, что непонятного? Я видела этот ящик. И что? — скептически закатила глаза, наскоро отмахиваясь.

      — Все ерунда, если бы не одно НО. Я также, как и ты — ничего подозрительного не увидела. Подергала пару раз и решила, что там — ерунда. Но потом крышка ящика заходила ходуном, словно кто-то изнутри отчаянно бился, пытаясь выбраться наружу. А затем этот хриплый обескровленный голос, практически шепот: «помогите… кто-нибудь… пожалуйста. Спасите меня. Я умираю…», — на этих словах Мэй даже перестала дышать, сильнее вцепляясь в предплечье принцессы, что отразилось на ее лице нервозностью и крайней раздраженностью. — Тай Ли злой человек, возможно — убийца, мы должны ей помешать и узнать, кого же она так безжалостно таит в том жутком страшном ящике.

      — О, Мэй, ты в спасительницы мира заделалась? — скептично подытожила Азула, не зная, как реагировать на все услышанное, вроде бы: страшная сказка, а вроде: бред сумасшедшего. Ну какая из Тай Ли убийца? — смешно же. — Вот тебе-то что? Почему ты вечно суешься? — Азула устало потерла лоб. — Я, вообще-то, такого натерпелась в этих сырых, наполненных крысами катакомбах, перетерпела недвусмысленные намеки Лонг Фенга, а теперь ты меня огорошиваешь еще и этим? — Азула без зазрения совести отчитывала полную решимости, движимую силой одной лишь справедливости Мэй. — Есть хоть одна причина, по которой мне должно быть не все равно на того, кто стонет у Тай Ли в жутком ящике?

      — Да! — закричала на нее Мэй, импульсивно хватая Азулу за грудки, моментально себя осаждая, трясущимися пальцами услужливо поправляя принцессе ворот, явно давая слабину. — Этот кто-то еще ЖИВ! И мы можем его спасти! Кто бы там ни был — он не достоин такой ужасной участи! Неужели ты не понимаешь, что завтра в этом ящике можешь оказаться ты, Азула! Неужели ты не видишь, как Тай Ли смотрит на тебя?! — Мэй не переставала трясущимися руками бороздить по вороту Азулы, продолжая на нее так истерично кричать, сдерживая из последних сил порыв больно и сильно врезать той по лицу. — Будь благоразумна, ты же принцесса! Ты должна справедливо судить и воздавать спасение и наказание тем, кто этого заслуживает! — Азула до глубины души была поражена теми словами, что порождала из себя смелая Мэй, рвение этой девчонки к такой незыблемой справедливости, к ее умению говорить так открыто и непринужденно правду — заставляло позавидовать той силе духа, что гнездилась в ней, не давая на происходящее закрыть глаза. — Открой глаза, Азула — в мире идет война, а тот, кого ты считаешь другом — волк в овечий шкуре!

      — Идем, — Азула моментально встает со своего места, протягивая благородно руку, давая Мэй с надеждой уцепиться в собственные пальцы, уверенно и так необъяснимо двигаясь к цели. К той цели, что разоблачит жестокого искусителя, что так чудовищно способен издеваться над невинными. И ведь Тай Ли не похожа на того, кто с легкостью способен выносить мучения другого… даже то, как она избила до потери сознания Суюки — лишь дань уважения своей принцессе. Это было нужно, Суюки и остальные воины это совершенно точно и неумолимо заслужили, ведь и по сию минуту Азула способна лишь гадать: а где мой последний хозяин рек?

      Разливая в небольшие чашечки ароматный струящийся чай, Тай Ли с важным видом поправляет нависающие у лица пряди, Катара притаила дыхание, с неконтролируемым ужасом посматривая. Ее глаза неуверенно метались, голова безжизненно повисла, прикорнув на плече, руки были больно и сильно стянуты, что вязкие жгуты веревок впивались в кожу острейшими ножами. Катара тяжко вздыхает, мимолетно отпуская страх, стараясь разглядеть все помещение. Богатые убранства, уютно, хоть и маломасштабно… — Катара удрученно старается отпустить мысли, от слабости покачиваясь, пока полностью не облокотилась на спинку стула. Тай Ли метает в нее пугающий отрешенностью и разочарованием взгляд, от которого по всему телу разбежались припрятанные в закромах мурашки. Этот ее взгляд не выражал ровным счетом ничего, особенно, когда она вот так невозмутимо, не пряча истинных чувств — взирала, словно считала себя непобедимым божеством. А ведь было в ней что-то безмерно сильное, — Катара уже сбилась со счету, сколько продолжаются эти невыносимые пытки, однако и руку поднять — целое испытание. Тай Ли, играючи, вырывала у нее подаренные судьбой умения, заставляя тело растекаться, терять форму. Катара словно тающая и тлеющая от огонька свеча. Тай Ли смотрела не моргая, как будто бы выжидательно, кажется, накаляя страхом воздух, — что Катара аж изо всех сил попятилась. Она, может быть, и хотела бы закричать, но рот с усердием завязан, хоть Тай Ли и не без садистичной ухмылки, придвигает к пленнице свежий ароматный чай. У Катары тело ныло от усталости, а желудок от голода, она бы, может быть, и потянулась бы к душистому ароматному чаю даже несмотря на внутренние опасения, что тот, скорее всего — отравлен. Да какая разница? Еще один день с этим чудовищем она не переживет… — опускает глаза, наполненные отчаяньем, что льют градины слез. Тай Ли в этот триумфальный момент, наверное, лучезарно улыбнулась, демонстрируя ослепительную и дерзкую улыбку. Кто бы только догадался, что за всей этой напускной привлекательной невинностью скрывается это?.. Катара с опаской взирает вновь на Тай Ли, не в силах справиться со страхом перед ее гневом. Все что угодно, только не ящик… — глаза красные, ресницы слипшиеся. Тай Ли, стоило ей внимать слезам своей пленницы, тотчас приблизилась, мягко накрывая плечо своей небольшой ладонью, умиротворенно прижимаясь, словно к мягкой игрушке, начиная так пугающе искренне жалеть.

      — Ну-ну… — жмется все сильней и Катара чувствует ее пьянящее безумное тепло, что было не похоже ни на что. Это так странно… это невозможно объяснить, у Катары не было слов, чтобы все это сначала разобрать, а затем правильно описать. Тай Ли обворожительно заглянула Катаре в глаза, заботливо стирая нахлынувшие слезинки, посматривая с такой сердечной тревогой, что это даже отдается у Катары в груди необъяснимыми импульсами. Стоило утихомириться, задумчиво оглянувшись, с нетеряемой надеждой возвращая взгляд своей надзирательнице, как та тотчас улыбнулась, сменяя лица так же быстро, как актер меняет костюмы и маски.

      — Я приготовила нам чаю, — тоненький звонкий голос, а Тай Ли так близко. Так интимно близко, что заставляло Катару испытать странные необъяснимые чувства, что гнездились в ней роем червей. Она так чудовищна, но при этом так необъяснимо заботлива… Тай Ли придвигает вторую кружку, делая жеманно и очень нарочито глоток, заставляя Катару с жадностью и тревогой взирать, пока в сухом горле мучительно не забегала слюна, что лишь сильнее вызывала жажду. — Неужели ты не хочешь испить со мной этот прекрасный чай? — Тай Ли сделала вид что обиделась? Или и правда обиделась? — понять это было с каждым разом все сложнее и сложнее. — Я думала, что теперь ты моя… — скользкий и такой пугающий прищур, с которым она рукой дотрагивается до бледнеющей щеки Катары, заставляя все тело трепетать как крылья бабочки на ветру. — Я не причиню тебе вреда, — эти слова звучали так убаюкивающе, но Катару всю мелкой дрожью затрясло, когда стоило прикрыть глаза, вспоминая, этот злосчастный ящик. И ведь голоса нет, кричать невозможно. Одна сплошная темнота или небольшая щелочка света — если Тай Ли никуда не ушла. Куда бы Катара не повернула взгляд — везде пытливая шуршащая пустота, словно что-то всегда там елозит и движется, так невозмутимо пугая. Рука Тай Ли, оглаживая терпко щеку, хватается в повязку, что размыкала сухие потрескавшиеся губы пленницы, резко и так неделикатно сдергивая.

      — Поиграй со мной, а иначе в чем твоя значимость? — Тай Ли моментально обиделась, отворачиваясь, что вызывало в Катаре необъяснимые чувства страха и даже какого-то преступного сострадания. Когда Тай Ли в хорошем настроении, то она убаюкивает и так приятно-долго расчесывает Катаре волосы, оглаживая столь приятно и нежно по голове. Что-то необъяснимое, какие-то странные и пагубные чувства толкают Катару обратить на себя взор собственной капризной надзирательницы.

      — Я хочу играть с тобой… — она сказала это, на что Тай Ли немедленно тотчас обернулась, смея наблюдать искреннюю, хоть и такую дрожащую от печали улыбку Катары. Тай Ли моментально распахнула от радости глаза, не в силах сдерживать того волной накатывающего порыва, она вцепилась Катаре в плечи, томно и так любовно обнимая, заставляя Катару в страхе сглотнуть. Это тепло, что заплескалось внутри Катары — щекотливо разлилось по всему телу, оседая где-то внизу, так настырно и так непристойно томя.

      — Ты не уйдешь от меня? — Тай Ли моментально отстраняется, заглядывая в такие сияющие удивительной голубизной глаза Катары. Она сказала это так влюбленно, так необъяснимо растроганно, а эти ее глаза — в них бушевала такая поразительная и необъяснимая страсть. Еще никто никогда так не смотрел на Катару, еще никто никогда с таким помешательством и с таким обожанием не обхватывал ее лицо, пугающе и незаметно близясь. Катара молчала, кажется, стараясь сохранить последние остатки разума, особенно, когда лик Тай Ли вплотную застыл напротив, практически касаясь ее носа своим. Мягкие и шелковистые руки пробрались Катаре в растрепанные поруганные волосы. Катара чувствовала ее сбивчивое и такое неуверенное дыхание, зрачки ее были слегка прирасширены, делая этот взор таким безумным, таким необъяснимо маниакальным.

      — Скажи! — резко меняется в лице, в интонации безжалостно давит, больно хватая за волосы в мгновении ока обращаясь снова в зверя. Она стягивала ее волосы, схватив практически за затылок и тогда Катара с ужасом поняла, что следующее что она увидит — деревянную столешницу, а следующее, что она почувствует — безмерная боль от удара, от которого она взвоет, подобно северному волку, а по лицу заструится теплая кровь. И ее снова ждет ящик…

      — Я никогда от тебя не уйду! — связанными руками она тянется к Тай Ли, пальцами хватаясь в ее одежду, притягивая, заглядывая в глаза так томно, так умоляюще, что, кажется, пробуждает в той ответную страсть. Она смотрела на нее с придыханием, все оглаживая, пробуя будто бы на вкус, Тай Ли приблизилась, высовывая в одночасье язык, проходясь по разгоряченной щеке Катары, оставляя долгий влажный след. Катара перепугалась, словно ощутила прикосновение жуткой змеи.

      — Хочешь спать со мной? — она потянулась к ее волосам, наматывая их на руку. — Ты ведь еще ни с кем не разделяла ложе? — огнем сверкнули ее глаза, заставляя Катару в ужасе вскрикнуть, тотчас же отодвинувшись. — Да брось, не будь ханжой! — рассмеялась, показывая себя совершенно с другой — с бесчеловечной и такой наважденческой стороны. Она подползала к Катаре медленно, чем пугала и доводила, заставляя ее в ужасе кричать, тогда как рука Тай Ли прижимается к колену и ползет так пленительно вверх, пробираясь под самую юбку, сильно сжимаясь на округлой выступающей ягодице, вырывая из Катары полный неожиданности и растерянности стон. Катара перестала дергаться, перестала дрыгаться, стоило Тай Ли над ней так бесчинствовать и деспотично напирать. Руки ее были сухие и теплые, заставляющие сердце биться чаще, а дыхание сбиваться. — Иди сюда! — хватает ее одной рукой за ворот, резко возвращая в сидячее положение, так сладко и так приятно наступая, что Катара могла ощутить этот вычурный и такой незабываемый сладкий запах с еле ощутимыми нотками мускуса. Тай Ли в безудержном раже прижимается губами к губам Катары, влюбленно закрывая глаза, кажется столь безудержно и истомно наслаждаясь, надвигаясь всем телом, заставляя Катару рухнуть на пол, ударившись головой.

      — Моя бедная куколка… — отстранилась на секунду Тай Ли, заботливо поглаживая место удара, вплетая в свои пальцы чужие волосы, наблюдая такой испещренный борьбой вид, прежде, чем сомкнуть их губы снова, страстно с нажимом балансируя между тем, чтобы сделать приятно и сделать больно, вызывая у Катары такой истомный чувственный стон то ли возмущения, то ли боли, то ли наслаждения. Она целовала ее так, что у Катары от столь безумного натиска затряслись колени, а жар во всем теле пульсировал, как и взбесившееся сердце. Тай Ли высунула язык, пройдясь им от самого уха до самой шеи, вызывая во всем теле Катары такие непреодолимые, наполненные ужасом мурашки. Это было настолько чудовищно, насколько можно себе только представить. Ее пальцы не заставили себя ждать, тотчас же ложась на бедро, задорно и так томно приближаясь, пока не достигают самой промежности. Катара попыталась закричать, отбиться, пока ее так глубоко и с желанием продолжали целовать, кажется, не давая вздохнуть, кусая губы.

      — Чай стынет… — вдруг резко отстранилась Тай Ли, внезапно развязывая Катаре руки, бесстрастно и так погано улыбаясь, вызывая к себе столько неукротимого гнева, распаляемого бесчинствующим чувством стыда. Катара тотчас же стала окольцовывать пальцами запястья, с болью в лице потирая, внимая фиолетовым следам, над которыми выступила сукровица. Под таким пристальным и неукротимым взором Тай Ли, что без конца посмеивался, измываясь, Катара, синеющими пальцами, пытается схватить кружку, а пальцы словно онемели — не слушаются, кружка выскальзывает, норовя пролить хоть сколько-то капель, на что Тай Ли с выжиданием смотрит, заставляя все, что было у трясущейся Катары, под гнетом ядовитого интереса — валиться из рук. Наверное, она только и ждет, что Катара что-нибудь разобьет или так внезапно прольет, и это даст Тай Ли полное право наказать провинившуюся. Катара остановилась, умоляющим взором окидывая свою надзирательницу, готовая исполнить любой приказ, даже самый безумный, только бы не ящик… — от одних воспоминаний у Катары сводило щеки.

      — Я помогу тебе, — притягивает в уверенном напыщенном движении кружку, начиная поить, словно маленького заболевшего ребенка. — Моя милая и прекрасная девочка… — этот голос звенит внутри Катары десятками колокольчиков, заставляя фибры души в исступлении содрогаться, поднимая на Тай Ли такой обескураженный, но благодарный взгляд. — Пей… — мягкий заботливый тон, края кружки прикасаются к распухшим влажным губам. Глоток, — какой насыщенный и приятный вкус, Катара на мгновение прикрывает веки, не скрывая того сладкого удовольствия, что накатило, слоило влаге наконец коснуться ее горла, проталкиваясь глубоко внутрь. На все это с таким необъяснимым вожделением посматривала Тай Ли, в этот момент так терпко поглаживая, не уменьшая накал близости, кажется, безмерно истомно возгораясь, особенно, когда ее жертва была так покорна и ласкова. Она пила из ее рук, с нежностью и благодарностью кратко улыбаясь, вызывая в Тай Ли необъяснимые приступы то ли сладостной радости, то ли неминуемого желания превратить жизнь своей пленницы в самый худший кошмар.

      — Тай Ли! — они обе вздрогнули, стоило этому голосу так цинично и бравадно прозвучать за плотно сомкнутыми дверьми, но они вот-вот распахнуться… Тай Ли с негодованием и такой отчаянной ненавистью посмотрела на свою пленницу, что это моментально убило в ней весь тот ласковый и заботливый образ.

      — Это принцесса! — Тай Ли вскочила, схватившись за лицо, оглядываясь безропотно по сторонам, ее глаза в довольном прищуре расплываются.

      — Нет! — взмолилась Катара, хватая свою мучительницу за ноги, страстно смыкая на ее одеждах пальцы. Тай Ли даже в ее сторону больше не взглянула, моментально и так резко ударив в плечо, пока рука Катары безвольно не повисла, роняя ее с грохотом на пол.

      — Ну вот! Как невовремя. А мы ведь даже не доиграли… — стискивает ее запястье, оттаскивая безжизненно свалившееся тело в самый дальний угол. Полы одежд нескончаемо шуршат, Тай Ли изо всех сил тянет и тянет камнем повисшее тело Катары, пока с негодованием не отбрасывает ее руку, стоило им достигнуть большого дубового ящика. Тай Ли со скрипом отворяет, вынимая из петель замок.

      — Прошу… — слезы мертвенно струились с ее лица, пока Тай Ли смотрела лишь в ту сторону, из которой могла появиться его высочество принцесса Азула. Ее высочеству не стоит знать, что с заключенными делает ее верная слуга. Ей вообще не стоит знать, что Катара находится в ее порочных покоях. — Только не туда… — а она продолжала скулить, словно прибитая собака. Отворив глубокий ящик, Тай Ли с таким восторгом всмотрелась во все те игрушки, что так тревожно на нее взирали — запертые.

      — Иди-ка сюда, — хватает ее под руки Тай Ли, с грохотом взваливая и потопляя на дне ящика. Игрушки жалобно запищали, колокольчики зазвенели под тяжестью Катары, на что она, что есть мочи закричала:

      — ПОМОГИТЕ! Пожалуйста! Кто-нибудь! Спасите меня! — Тай Ли дергано опустила взор на похороненную в частицах прошлого, в частицах детства — Катару, прежде, чем опустить тяжелую деревянную крышку, что с грохотом соприкоснулась с поддоном. Как только металлические петли сомкнулись, Тай Ли продела в них небольшой замок в форме сердечка, что заставило ее немедленно и тотчас же улыбнуться. Но шаги извне не утихали, и теперь кто-то с интересом стучится ей в дверь.

      — Тай Ли! — этот голос заставил встрепенуться, Тай Ли тотчас же отпрыгнула, вставая моментально на руки и делая несколько бесшумных шагов, приближаясь к двери.

      — Мэй? — Тай Ли встревоженно опустилась на ноги. — Что-то случилось? — приподнимает одну бровь, делая голос абсолютно невинным и почти плачущим от страха.

      — А ну открывай! — а Мэй сурово продолжила. — Я знаю, чем ты там занимаешься.

      — Тай Ли, мне что, выломать дверь? — эта невозмутимость заставила Тай Ли нерешительно подобраться к собственной двери, хватая за ручку, прислоняя пальцы к запертой защелке. — Это приказ. Открывай! — пальцы Тай Ли нервно заскребли, заставляя металл натужено взвизгнуть. Очень осторожно, действительно стараясь что-то такое некрасивое и неправильное утаить от своей понимающей, но хоть и довольно жестокой принцессы, Тай Ли натягивает радушную улыбку, со скрипом приоткрывая дверь. Ее глаза в ужасе распахиваются, стоит ей столкнуться взором не со своей принцессой, а с непримиримым раздраженным взором Мэй, от которого так и веяло непростительностью и непреклонностью… Сама не зная почему, но пред ее высокой статной фигурой, Тай Ли пресмыкающееся склонилась, опуская глаза, не в силах побороть то необъяснимой силы волнение.

      — Почему ты так долго не открывала? — командирский и бесчинствующий тон, что заставил Тай Ли задрожать, особенно, когда слух улавливал малейшие колебания из дубового ящика.

      — Я… я… — ее голос просел, Тай Ли не могла найти в себе сил взглянуть в лицо пришедшего. — Мне казалось, что я слышала Азулу… — хочет сменить тему.

      — А я здесь! — резвый насмехающийся звон ее голоса, заставляет слезы подступить. Нет. Не может быть… как девочки узнали? Что же будет, когда они узнают… Азула выступила вперед прямиком из-за спины Мэй, небрежно и так по-свойски именно ей — отодвигая. Мэй сжала недовольно губы, проследив за каждым шагом принцессы.

      — Что-то случилось, девочки?.. — нервно дрогнула улыбка Тай Ли, особенно, когда так бесцеремонно Азула переступила порог ее комнаты, окидывая собственническим взглядом все вокруг. За ней тут же прошмыгнула Мэй, надвигаясь неминуемо вглубь, заставляя Тай Ли нервничать. — Азула, ты уже навестила своего брата в чайной? — стоило этим неосторожным словам слететь с ее языка, как это мигом останавливает напористую Мэй на полпути, заставляя встревоженно обернуться. Да, Мэй вовсю была недовольна, но не смела хоть как-то перечить своей принцессе, ведь на это у нее не имелось никаких полномочий. Как глупо с ее стороны ревновать принца Зуко к собственной сестре. Азула не изменилась в лице, оставшись непроницаемой, непробиваемой, будто бы и не услышала обращенного к ней вопроса. Тай Ли победоносно выдохнула, стоило ей ухватить внимание этих обеих, удерживаясь от неминуемого позора…

      — Я все знаю, — подходит к ней так сердито, так укоризненно — Мэй, заглядывая в глаза со всем своим арсеналом острых предметов, которые, кажется, гремят у нее из-под юбки. — И это просто омерзительно! — Тай Ли не верит своим ушам, особенно, когда с таким утвердительным и ругающим тоном она это все произносила, заставляя принцессу Азулу удовлетворенно улыбнуться, сделав шаг навстречу.

      — Не понимаю, о чем ты… — растерялась Тай Ли, округляя невинно глаза, посматривая рвано то на одну, то на другую.

      — Все ты понимаешь! — Мэй нахмурилась, очень раздосадовано бросив укор, быстрым размашистым шагом приближая себя к тому злосчастному ящику в котором подскрёбывала ногтями обессиленная Катара. — Ключ! — Мэй повелительно протянула руку, не давая повода Тай Ли избежать такой позорной участи: как полное и необратимое разоблачение. Азула не произнесла ни единого звука, с особым интересом наблюдая за этими двумя, поражаясь тому, насколько же разрастался этот накал. Ради своих секретных страстей, ради сохранения собственных тайн… Тай Ли заигралась, будучи уверенной в том, что никто не в силах ей помешать, что ей все можно, — Азула в глумливой усмешке довольствуется тем, как подруга в ужасе прикрывает ладонями лицо, кажется, впопыхах стирая нахлынувшие жалкие слезы. Она была столь унижена, столь оскорблена, словно она и не человек вовсе, словно она вновь попала в то деспотичное детство, где ее мнение ничего не значит, словно она вновь попала в тираничные лапы к собственным родителям, что вот так без спросу шарятся у нее в шкафах, в поисках таких неудобных секретов. Азула довольно сощурилась, важно откинувшись на резном богатом стуле, вальяжно закидывая ногу на ногу, готовая с неудержимым трепетом наблюдать за тем, что же такое неумолимо прячет Тай Ли. Под гнетом такого отчаянного стыда, роняя падшие слезы скорее страха, ежели угрызения совести, всхлипывая как маленькая девочка на экзекуции родителями, она молча повинуется, в лице вся краснея под неукротимым плотоядным взглядом собственной принцессы, что словно судья на всем этом представлении, которой отведена особо важная, особо вкусная роль — вершить чужие судьбы. Вот как Азула решит — вот так и будет, — растянулись ее губы в такой надменной и ожесточенной усмешке, особенно, когда Тай Ли признавая свое поражение — опустилась на колени, вверяя в руки Мэй тайный ключик от всех своих коварных секретов. Азула требовательно сплела пальцы обеих рук, подпирая свой королевский подбородок, приходя в такое страстное неистовство от желания наконец встретиться с той пугающей правдой, с той щекотливой неудобной тайной, за которую в любой момент можно будет попрекнуть или даже осадить — на что-то беспощадно вынудить. Мэй закопошилась с ключом, в момент отворяя покачивающийся замок, от чего у Азулы зашлось в интересе сердце, заставляя каждый вздох делаться чаще, глубже, разгоняя по венам бурлящую нетерпением кровь. Вытаскивая и отбрасывая на мягкий коврик тяжелый розовый замок, Мэй распахивает грузную размашистую крышку ящика так, словно это была крышка мрачного погребального гроба. Азула впилась пальцами в подлокотники, готовясь одним легким прыжком вспорхнуть со своего места, заглядывая в то, что с таким секретом так тщательно хоронила Тай Ли. Мэй ахнула, отходя, пряча пренебрежительный и наполненный неверием взгляд, в котором так отчетливо плескались нотки животного ужаса.

      — Как?.. — Мэй с таким непредвзятым осуждением смотрела в такой ребяческий и искренне непонимающий взгляд Тай Ли, которая столь мучительно утирала резко остановившиеся слезы. Тай Ли не сдвинулась и с места, кажется, поднимая на Мэй взор, полный вызова, взор, наполненный завидной уверенности не только в себе, но и уверенности в своих действиях. Азула едва уловимым движением приблизилась к тому, что так отчаянно барахталось в огромном деревянном поддоне. Взглянув на это с нескрываемым интересом, до глубины души пораженная столь отменной необъяснимой жестокостью, Азула, с секунду размышляя, переводит быстрый взгляд на Тай Ли в глазах которой не просто не читалось и толики раскаяния — она совершенно точно и абсолютно уверенно вопрошала: и что такого? Сдержав тяжкий выдох, Азула вновь смотрит на этот жуткого вида протяженный безмерный ящик, внутри которого в искривленной неестественной позе, с безжизненным, пустым взором, на котором то и дело поблескивали слезы, лежала измученная и истерзанная Катара. Руки ее не были связаны, но это до недавнего времени — те раны, что оставили на ее конечностях веревки — еще кровили. Катара была бледна, от ее смуглой привлекательной кожи остались только воспоминания — одним духам известно, сколь долго она не видела солнечного света, сейчас она напоминала лишь сломанную и такую несчастную игрушку, ведь именно в толще бесцельных детских, порой даже ужасающе не подходящих по возрасту игрушек — она тонула, словно пробитое в океане судно.

      — Кем нужно быть, чтобы сотворить с живым человеком ТАКОЕ?! — Мэй заговорила первой, наполненная твердой решимости выбить из подруги всю дурь, пока Азула не могла оторвать своих прикованных к надорванной и истощенной Катаре глаз. Это было необъяснимым зрелищем, при одном взгляде на которое рождались одни вопросы. Что же должно быть в ее голове, чтобы наслаждаться подобным? — Азула почти обожглась о свои думы, а ее уста сами собой размыкались, рождая слова:

      — Это невероятно… Какая поразительная лютость, безнаказанность, — ее голос был почти содрогающимся, таким немного восхищенным, в то же время и неуверенным.

      — Тебе нравится? — вдруг с надеждой заговорила Тай Ли, обращаясь так по-детски-жутко к принцессе, минуя любое недовольство, переходящее за грань сдержанности Мэй. Азула коснулась ящика, чувствуя на себе этот замученный тягостный взгляд, которым Катара так отчаянно молила ее о помощи, и вдруг Азула запнулась, потрясенная увиденным, что так неизбежно выбрасывало ее в те кошмарные дни собственного нападения.

      — Ты ненормальная! — с нескрываемым ужасом сделала в поражении шаг назад Мэй, все еще не в силах смириться с тем, что человек, с которым она все детство мило дружила — хладнокровный безжалостный монстр. — Ты слышишь себя? — хватает ее за руки, вынуждая встать с колен, продолжая трепать, словно это ее маленький несмышлёный, но такой раздражающий брат. Она вцеплялась Тай Ли в ворот, продолжая трясти, будто бы погремушку, кажется, распаляясь и ужасаясь всему происходящему еще больше.

      — Кто бы мог подумать, правда?.. — Тай Ли театрально роняет крупные слезы, но Азула, моментально взглянув, поняла с неоспоримой уверенностью: ее слезы — это не слезы раскаяния, сколько слезы обиды от непринятия. Тай Ли была не готова делиться этой стороной собственной жизни, кажется — ни с кем. Так грубо и так обвинительно Мэй ненавидящими глазами смотрела на нее, наверное, желая только одного — праведно вонзить свое только что наточенное острие, ведь по ее собственному чувству справедливости — такая необоснованная жестокость была недостойна жизни. — Тебе никогда не понять, — а Тай Ли продолжила горестно, но уже пугающе бесстрастно, наверное, только больше убеждаясь в собственной исключительности и правильности принятых решений, раз они вызвали такой резонанс — это все от зависти. — Никогда тебе не понять эту возвышенность, которая практически окрыляет меня, — Азула, не проронив ни единой эмоции, обернулась к Тай Ли, все еще близясь к замурованной Катаре, оставаясь подле жертвы, то ли сопереживая, то ли пытаясь разобраться в собственных мыслях, что роем пчел не давали даже вздохнуть. — Такое недоступно обычному человеку… — Тай Ли была так нежна, так добра в этот момент, словно мама, которая обнимала у пруда маленького Зуко.

      — Услышь себя, Тай Ли! Это ненормально! Мы сейчас же отпустим эту девчонку и запрем в катакомбах! А перед этим я бы отдала ей твой ужин, — ткнув в последний раз в провинившуюся Тай Ли, Мэй обернулась уже на Азулу, высказываясь не вопрошая, скорее, ставя во всем этом вопросе свою властную, моралью подпитанную — точку. Не проронив ни малейшего слова, не бросив и примирительного взгляда на обездоленный лик Катары, принцесса Азула нарочито хладнокровно и безразлично огибает ошарашенную и нервозную Мэй, не отвечая ни на одну ее провокацию. Азула остановилась лишь однажды, услышав такой наполненный болью истерики крик Тай Ли:

      — Азула! — она практически вцепилась ей в локоть, кажется, упорно сползая на колени, продолжая без видимых причин рыдать и о чем-то так удивительно открыто просить: — Не бросай меня, Азула! Скажи, что ты думаешь? Ты разочаровалась во мне? — эти слова как медом в уши, глаза Азулы исказились, под гнетом такой душераздирающей необъяснимой грусти и тоски, особенно, когда Тай Ли так, словно в последние секунды своей жизни — отчаянно хваталась в нее, будто в единственного родного человека. «Не бросай меня! Скажи что-нибудь!», — это последнее, что запало в душу принцессе, прежде, чем дверь за нею захлопнулась. Она бы даже при всем огромном желании не смогла бы объяснить тех пугающих своим милосердием и пониманием чувств, что открылись у нее пред Тай Ли. Это, безусловно, заставляло и восхищаться и пугаться… Твердой рукой Азула выуживает припрятанный в самый дальний угол плащ, накидывая его на свои опустившиеся от груза ответственности плечи. Если Тай Ли сумасшедшая, есть ли в этом вина и самой Азулы? — она избегает смотреть на себя в зеркало, находя такую выбивающую из колеи растерянность — унизительной. Какое совпадение, — веки распахнуты, уста готова исказить гримаса боли, особенно, когда перед глазами закрывающий облик солнца и луны — Синяя Маска. Он не может не знать, что прямо сейчас она в этом городе… если за этими грязными политическими играми по уничтожению чести принцессы стоит ни кто-нибудь, а Лонг Фенг, то он непременно уже сообщил о случившемся кому надо. И этот кто-то без особого стеснения и зазрения попытается напасть. Почему бы смело не распахнуть ему дверь собственной обители, прячась за плечами Тай Ли или кинжалами Мэй? Тай Ли — первая же забьется в угол и будет страдальчески умолять ее спасти, тогда как Мэй — либо получит в ответ меч в глотку, либо они обе узнают то, что принцессе Азуле так невероятно сильно желалось скрыть. Что за принцесса, из которой практически вытряхнул всю душу и спесь какой-то безликий ублюдок? Им нельзя устраивать встречу. Никому нельзя знать, что принцессу Азулу и этот ширпотреб с театральной маской на лице — может что-то щекотливое связывать. Только не сейчас, только не здесь, когда город кишит Дай Ли, царь еще греет трон, а Лонг Фенг загадочно потирает руки. Какой позор вскроется, если он и впрямь был заказан ее убить и опорочить… Зачем? Кому нужны такие мучения принцессы Азулы? Нежели это такая неуместная месть их с Зуко отцу? — прячет неуверенность и такое бешено бьющееся сердце за тяжелым темным капюшоном.

      — Ты куда? — разочарованный и такой встающий в воздухе вопрос, особенно, когда Мэй застает свою принцессу за противоречивым гнусным побегом.

      — Пойду найду парочку Дай Ли, чтобы они перетащили девчонку под покровом ночи, — моментально отрекошетила ее нападки Азула, довольствуясь тем, как стыд и вина смешивались в образе Мэй. — Вы доставляете мне невообразимое количество трудностей! — напоследок выплюнула, вздергивая гордо подбородок. — Все приходиться решать за вас… — театрально нахмурила брови, показывая свой самый недовольный и беззастенчивый вид, чем вводит Мэй в ступор.

*      *      *

      Дурацкая швабра в руках, последние посетители с легкой покачивающейся походкой радостно покидают остывающую как отвар в кружке — чайную, дядя, кряхтя и покрутив тряпкой в воздухе, поднимает разбросанные по всему помещению стулья. И только Зуко не мог противиться той лавине угнетающих чувств, лавине острого несогласия. Он пораженно рухнул на стул, в который тут же ухватился дядя, желая перевернуть и упокоить на столешнице до следующего утра.

      — Дела в чайной идут просто замечательно, — дядя воодушевленно выдохнул, кажется, начиная незамедлительно отдаляться, Зуко, крепко зажимая стержень швабры, бесшумно оборачивается. Дядя был полон сил, что ручьем надежды пробегали вдоль всего сердца. Надежды нет. Дядя глупец. Нет ничего страшнее, чем потеря собственного лица… — Зуко запнулся, вдруг осознавая, что его истинное лицо не то, в которое привыкли смотреть нечуткие посетители чайной, не то, в которое спросонья улыбается дядя и даже не то, которое он демонстрирует своей сестре Азуле. Нет. То, что есть на его лице в ту самую секунду, когда пальцы с разбитыми в голове думами касаются обожжённой кожи, что уродовала четверть лица… Никакая корона не исправит этот позорный недостаток. Его лицо — это синоним к слову «изменник», его портрет, наверное, детям в страшных сказках описывают. Что таилось за этим обезображенным временем и недопониманием лицом? Значит ли это, что когда синяя маска вплотную прижимается, пряча и сокрывая — она обнажает истинные чувства и истинные мотивы принца Зуко? Значит ли это, что тот, кого он видел во сне — он сам? Но почему он был без шрама? Неужели изувеченное шрамом лицо — тоже маска, шелуха, за которой давным-давно прячется, словно серый кардинал — кто-то другой. Тонким мелодичным напевом дядя отвлекает своего племянника, мысли устаканиваются, а пальцы еще крепче сжимаются на основании швабры. Дядя остановился, — Зуко заметил то, с каким легкомыслием он чуть уловимо качнулся, и было это едва ощутимо. Все его движения скользящи и ровны, на что принц Зуко сильнее с недоверием прищуривается, особенно, когда здоровая ладонь дяди ползет за пазуху, вытягивая тоненькую плоскую фляжку. Зуко резко отвернулся, давая старику обмануться о ту мысль, что этого никто не видит. Конечно же это всё — все слова дяди слыли неотесанным враньем, наглой ложью. В их семье лжет не только Азула… вернее — ее научили те, кто разделяют с ней семью. И дядя туда же… — послышался чуть заметный скрежет металла о металл — это дядя отвинчивал маленькую крышечку. Зуко без стеснения обернулся, таращась с полным усмешки взглядом, ведь с одной стороны он рад — он так и знал. Он не сумасшедший… как искусно дядя бы не уверял в обратном, а правда остается такой же неизменной: привычки сильнее дяди. Дядя не готов расстаться со своей жестяной зазнобой, которую так привлекательно по всей наружности обрамляет серебристый змей, может быть, дядю так неумолимо сильно влечет этот ядреный спиртовой внутренний мир? — продолжает криво ухмыляться, не смиряясь с тем, что их жизни неизбежно опустятся в то дно, в ту низину и трясину, с которой столь отчаянно выбирались… выбирался Зуко! Дядя же не сделал ничего, кроме того, чтобы потворствовать собственным слабостям, ленно возлежа на засаленных татами, утыкая голову в стену, заунывно храпя.

      — Какая красивая фляжка, дядя, — продолжил многозначительно улыбаться Зуко, вставая со своего места, тут же запрокидывая стул на протертую столешницу, невозмутимо начиная грести.

      — Спасибо, Зуко. После трудного рабочего дня — это лучшее лекарство, — задорно хохотнул, делая вид, что никогда никакого обещания, что никогда никакого разговора о его тесных отношениях с алкоголем не было… Зуко на секунду опешил, замыкаясь в себе, ведь его захлестнула выстужающая и такая полная уверенность в том, что никакой беседы будто бы никогда и не было. Будто бы дядя ничего такого не говорил, а все те алкогольные гулянки и приступы — ничто иное, как разыгравшаяся фантазия… И Зуко уже абсолютно и совершенно точно терялся в догадках, а где же, собственно, и была истина? Что правда? А что ложь? Что было? А чего не было? Это необъяснимое невероятное чувство, словно Зуко застыл посреди невесомости, словно земля в одночасье ушла из-под ног, руша привычно сложившийся мир и нет — он не падает в припадке ужаса куда-то неизвестно вниз, он застыл словно в вакууме, не смея сдвинуться, ведь чувство реальности навсегда покинуло… Возможно, Азула еще в городе, — все мысли Зуко резко треснули, будто бы с грохотом кто-то швырнул в него камень, вынуждая по кусочкам расколоться. Отбросив швабру, принц Зуко берет курс на дядю, что так беспристрастно сверкал заплывшими разгоряченными глазами, расплываясь в такой елейной масляной улыбочке. Старый кретин опять не в себе — опять напился. Как он это делает? — призадумался, делая пару шагов, а ядреный запах различных благовоний и трав перебивал такой ни с чем не сравнимый аромат алкоголя. Он напился не только что, он пил систематически весь световой рабочий день, при этом мало напоминая нетрезвого, но под конец дня он окосел бесповоротно и окончательно. Зуко, как бы не старался — не мог уловить этот незыблемый момент, когда дядя в жадном глотке прислоняет губы, дабы испить свой любимый напиток, порой находчиво ошпаренный травяным чаем.

      — Хочу прогуляться, ты не против? — Зуко неуверенно улыбнулся, зарываясь пальцами в волосы.

      — Конечно, — дядя тут же стал сваливать накопившуюся посуду в тазик с мыльной водой, смазливо скалясь, кажется, в глубине души совершенно не раскаиваясь — ни в чем. Без каких-либо задних мыслей, принц Зуко небрежно развязывает не туго сидящий пояс, сбрасывая засаленный передник невежественной кучей прямо посреди стола, ни разу не беспокоясь о чувствах дяди, без оглядки, холодно и так необъяснимо — удаляясь. Они с дядей уже давно начали разбегаться. Эта мимолетная пропасть непонимания лишь доказывала, что их отношения, оказалось, состояли из известняка, ибо разрушаться с такой скоростью способно изначально нечто хрупкое. Казалось, что с Азулой и отцом у Зуко куда меньше общего, но эта необъяснимая сталь их вечных отношений вибрирует на фибрах его души и по сию секунду, диктуя заданный тон. Он неумолимо шел, будто бы на голос… голос кого и чего? Кто так отчаянно звал в свои пропащие руки, желая в пальцах перемешивать и перебирать составляющие принца Зуко, будто по косточкам? Пристально осмотревшись, Зуко отмечает насколько разительно здесь тише и спокойнее, чем в Нижнем круге города — агентов Дай Ли и след простыл, от них остается лишь обветшалый темный силуэт, что отдает то ли тень дерева, то ли разыгравшаяся паранойя. Азула была здесь… — Зуко с горечью и тоской, разбереженный в самые области сердца, готовый схватиться в собственную кожу, что вздымалась вместе с грудной клеткой, сдергивая, будто ненужный палантин, дабы наконец-то заглянуть внутрь себя, дабы наконец-то узреть, из чего же такого ужасающего он состоит? Может быть, какой злой дух овладел его телом, повелевая, словно кукловод, повелевая, дергая за ниточки соблазнов, подсказывая и предсказывая? Темная широкая улица, в переулках которой так приятно никого не было — Верхнее кольцо — обязательный комендантский час. Люд здесь засыпал рано и просыпался также, распивая до обеда чаи в дядиной чайной, попутно обсуждая премудрости, что слетели с языка будучи с пьяни. Неуловимый и вертлявый язык, накачанный сверху донизу водкой, распоясавший даже самый зажатый и неуверенный в себе ум… любой, но только не принца Зуко… как, должно быть, легко живется этим проклятым пьяницам: стопка в глотку — смелостью разгорелись собственные глаза, стопка в глотку и любая уродка по мановению ока обратится в красотку, стопка в глотку — никаких угрызений совести, никакого страха, одна лишь бравада и безусловная уверенность, растекающаяся мягким пластичным воском не только по венам, но и по спрятанной внутри самооценке. Зачем чего-то бояться, зачем чего-то хотеть, зачем что-то решать или о чем-то жалеть, если можно так весело и быстро подлить испаряющийся из крови градус? Что же за человеком нужно быть, отец, чтобы выносить весь этот мир, все то, что выносишь ты и все на трезвую голову? Каждый страх, каждую трудность, каждое горе, не это ли героизм? — запнулся о собственные чувства Зуко, словно находя на душе такое пробегающее тенью ощущение скорбного сострадания, тесно переплетающегося с уважением. Зуко бы никогда в жизни не задумался об этом, если бы не дядя Айро, если бы не эта гнилостная жизнь на задворках чужих стен: что они из себя представляют, если не паразитов с Нижнего кольца… Как легко взобраться уровнем выше — только заплати, только знай, кому протянуть руку, с зажатой крепко благодарностью… Отец сделал невероятный поступок, невероятно четко и образно дал своему сыну понять и ощутить вкус жизни, вынудить придерживаться правильных ориентиров несмотря на подгребающие и следующие по пятам трудности… И даже то, что Азула пользуется великодушием его широкой души лишь доказывает ее слабость. Слабость, о которой отец бесспорно печется, зная, что хрупкий мир этой девчонки сломается подобно карточному домику, стоит любой невыносимой трудности обрушиться на ее высокомерные плечи. Азула для красоты… а я должен взять эту жизнь, возможно, взять эту страну… свою страну — твердой сухой рукой, не дрогнув, как осиновый лист без конца дрожит от каждого лихого дуновения, от каждого упоминания ветра… ветер… аватар. Идти против аватара — это противостоять потокам ветра. И только отец смог показать ему это, вверяя в руки простоватому и такому легкому на подъем дяде. Да, язык у него — бесспорно — не переговоришь, но, на этом, пожалуй — все. Ушло твое время, дядя. Мало что ты понимаешь в силе, не смышлен ты в робости духа, которую, словно злого духа пытается изгнать из собственного сына строптивый Озай. Зуко, озаренный тысячами звезд, на мгновение остановился, потопляя взгляд в непроходимой заманчивой тьме, с небосвода которой взирала зеркалом сама луна, словно пытаясь что-то сказать, словно показывая своему самому странному наблюдателю — такое скорое и неизбежное отражение, в котором принц Зуко ловил неизбежно ускользнувшее прошлое, в котором ему улыбался тот негодяй из его снов, волею случая лишенный синей маски. И какого же было его удивление, словно дядя, у которого стоит отобрать фляжку, другую… У каждого в жизни своя тяга. Неужели принц Зуко боится признаться в собственных слабостях, и уж тем более раскрыться словно карты — перед другими?

      Несмело распахивая дверцы собственного шкафа, его встречает его собственная припрятанная «фляжка» — деревянная, окрашенная лазурной краской синяя маска, связь с которой вызывает у него одни вопросы и неловкое смущение. Разве такое можно хоть кому-то понять? Разве такое можно хоть кому-то рассказать? А если захотят разлучить Зуко с его полюбовным безумием? Ну уж нет! — жадно хватает, захлопывая с грохотом дверцу, наспех вылезая из всех своих мешковатых фисташковых одежд, сбрасывая словно змея старую кожу, небрежно толкая в щель под кроватью, немедленно и без промедления с блаженством прислоняя прохладную гладкую маску к собственной разгоряченной стыдом и хроническим негодованием — коже, оставаясь полностью и так постыдно обнаженным, без тени сомнения поглядывая на собственное отражение, что, как-то, удивительным образом преобразилось. Словно принц Зуко больше не Зуко, где-то из-за спины, будто обманчивые крылья у него произрастают длинные тонкие паучьи лапы, что возвышают его над обычной мирской жизнью, моментально облачая во что-то приятное и черное. Черное, как ночь. Черное, как и мысли принца Зуко. Руки скользят по полупустым полкам, отыскивая тонкое и темное одеяние. Черный — не его любимый цвет, но самый подходящий, особенно, если бежать на зов под покровом ночи. Кто? Кто так судорожно и неостановимо тянет его, словно пойманную рыбку на крючок, куда-то туда — на волю, где его так безжалостно спохватят руки чужака, вынуждая повиноваться собственной воле. Туго обматывая сатиновый пояс поверх чернильной рубахи, его выдают лишь белоснежные, обтянутые сатином пуговицы, а в остальном он чернее ночи. Руки плавно перебирают края подоконника, одним движением пальцев, он утихомиривает каждую свечу, что так пленительно мерцала. Ощутив тяжесть своих наполированных палашей, Зуко понял, что это и есть его паучьи лапы, скрыться от которых не поможет даже ослепляющая темень, ведь именно он способен видеть всех и вся, невзирая на свет улиц. Одним чутьем, одним предчувствием и одним инстинктом ведомый, он плавно крадется, подпирая затемненную стену чужого поместья, кажется, сливаясь с потоками ветра, дыханием останавливая бьющийся через край неугомонный ритм сердца. Сводя себя с дорожки менее освещенной на возвышающуюся гранитную стену, которая только и делает — что вынуждена ограждать поместье очередного богача от любопытных глаз пронырливых соседей. В Верхнем кольце оказалось куда тоскливее, чем представлял себе Зуко, даже где-то сожалея о утраченном трофее, который он отдавал словно честь собственному прошлому — корона принцессы Азулы, ведь это было единственной гордостью, единственной частью дворца, единственной частью семьи, которая придавала ему спеси и хоть малую, но все же — надежду. Как легко оказалось потерять то, что с такой заботой и содроганием в сердце таил, кажется, даже от самого себя. Пальцы горят, кажется, наполненные огнем, под маской приятное тепло, тело пластично и гуттаперчиво, словно он дикая кошка, что перещеголяет старательную Тай Ли на сухом, распростершемся под потолком, канате. Пальцы поспевают за мыслями, мягко ступая на каждый выступ, жажда новой крови, жажда схлопнуть в руках чье-то неосторожное дыхание — застучало барабаном в висках, пробуждая, казалось, давно сгинувший неумолимый голос синей маски, в котором он, словно тщедушный оборотень, меняющий облик от фазы луны — вынужден повиноваться своей неукротимой природе. Это было не просто сильнее него, оно требовало найти выход сейчас… Если бы не поганая Азула, возможно, никогда больше принц Зуко не услышал бы тех мыслей, не прогнулся бы под тот страстный раж, что побуждал его вновь испытать на собственных ладонях чужое испепеляющее дыхание. Верхнее кольцо — благополучный район, в котором исключена любая идея преступности, избыток Дай Ли здесь просто невозможен — им тут работы нет, им тут поживиться нечем.

      Зуко притих, как только из отдаленного дома напротив выходит чья-то неторопливая фигура, она шла прямиком в сторону принца Зуко, к большой площади, что украшал размашистый фонтан. Распластавшись вдоль всей поверхности гладкого гранита, Зуко с выжиданием замер. Она шла не оглядываясь, не увиливая, закрываясь в большие мягкие складки темного плаща. Огромный бесформенный капюшон скрывал все очертания, которые только рисовала фантазия. Зуко не мог бы себе объяснить того странного чувства, той безысходной уверенности, с которой заныло его неукротимое сердце, когда тревогой зазвенела интуиция, желая, чтобы под капюшоном странной фигуры оказалась его сестра. Глупо предполагать, что она так легко покинула Ба Синг Се, скорее всего, все ее слова — бравада и она здесь по душу аватара… — не спуская заинтересованных глаз, он плавно соскальзывает с гранитного ограждения, мягко приземляясь на носки, начиная так безосновательно и долгожданно приближаться. Ее фигура застыла возле неприметной доски с объявлением. Ее пальцы коснулись трепещущей ткани капюшона, чтобы в одночасье бесстрашно сбросить, рисуя принцу Зуко ее ни с чем не сравнимый задумчивый профиль. Пальцы безучастно шарятся по деревянной доске, пока ее когти со скрипом не останавливаются на одном единственном объявлении, безнравственно раздирая. Она что-то вынюхивает… — с прищуром уставился на ее дальнейшие действия. Она стояла всего несколько секунд, прежде, чем с испугом обернуться — ее глаза бесцельно шарили по каждому уголку, не останавливаясь ни минутой там, где с вожделением на нее взирал беспринципный буйный взгляд Синей Маски. Она знала на что шла… она, должно быть, вышла наконец встретиться со своим главным необъяснимым страхом, дабы доселе уверенно заглянуть ему в глаза, дабы принять на себя бремя разрушительного страха, скорбно глотая. Стоило ее ресницам мимолетно сомкнуться, лишь слегка дотрагиваясь своим темным взглядом, как по телу Зуко бренчащей волной по всему телу разгорелось такое пагубное и порабощающее тепло, и тогда он вспомнил все: каждую деталь их давно похороненного прошлого, у которого так вопиюще даже не стоит памятника. Он и она — это единственные свидетели их былых чувств. Ничего не стало, после той разрушительной и сметающей все в щепки волны. Ох, как же он был преисполнен высокомерием и полной уверенности гордыни, не ожидая, что тонкий лед, по которому он так не осторожно отступал назад — в одночасье лопнул, утаскивая на дно ледовитого всепрощающего океана. И этот горящий глаз потушила лишь ледяная кромка утягивающего на дно бездны океана. Она была не готова быть брошенной. Она никогда не простит ему такой вольности: как посметь выбрать назло ей кого-то другого, даже, если это была всего лишь первая попавшаяся нескладная отговорка. Ты душила меня, Азула! Тебя было слишком много! — его пальцы сами собой скорбно, на самых кончиках возгораясь яростью, сжимаются в твердые острые кулаки. И вот он уже готов ступить на эту распростершуюся между ними кроваво-красную ковровую дорожку, вспоминая, как всего пару дней назад был готов крайне неистово от безвыходности и патовости столь беспросветной ситуации — пасть пред ее несгибаемыми коленями. Его рвало и разрывало на две части, когда блики луны лишь контурно вырисовывали ее безмятежный твердый анфас, и ведь он был в бешенстве, не в силах решить, кого в ней было больше: моей матери или моего отца? Кто? Кто в ней его так безудержно порабощает и практически стирает с лица земли? Кому он так отчаянно мстит в ее лице? Маме? Или папе? Его беспечный и такой нескромный шаг в ее сторону заглушает внезапный порыв ветра, подхватывающий мешковатый окутывающий ее всю — скромный бархатистый плащ. Ей не было равных. Она даже в собственной слабости находила одни лишь выгодные стороны, она маневрировала ситуацией так, как маг воды маневрирует на тонких пластинах льда, обходя остроконечные скалы в самый предгибельный момент. У нее был один неоспоримый талант — несгибаемая принципиальность и удивительная находчивость. Снова шаг, Зуко касается бесшумно поверхности чужого гигантского ограждения, на последних секундах скрываясь за рвущимися на ветру тенями округлого дерева. Азула всего какое-то мгновение прислушивается к своим ощущениям, прежде, чем рука Синей Маски так беззастенчиво отодвигает навалившиеся скопом ветви, являя свой устрашающий и такой долгожданный вид. Зуко запечатлел то мгновение, в котором ее лицо так явственно и так неописуемо исказила гримаса бурного свирепого ужаса, она разве что не закричала, впиваясь ослабленными трясущимися пальцами в подрагивающий капюшон, начиная так по-детски и так предсказуемо — убегать. Она сорвалась с места словно тигр, которому надзиратель дал волю, прираскрывая клетку. Она даже не попыталась победить его, она даже не пыталась мстить, она — безропотно и так до глубины души шокированная — бежала не пойми куда, абсолютно и так бестолково не разбирая дороги. Летящим движением легкой руки, Зуко обнажает припрятанные и ждущие своего часа трепещущие палаши, грациозно указывая одним из них в ту сторону, в которую она сгоряча убегала. Бедная, бедная сестра — так напугана, но при этом он знал ее такую искусную натуру лжеца. Она ведь лгала не только всем вокруг, но и самой себе — играя на своих же нервишках. Ей так мечталось разгромно его победить, поджимаясь так учтиво и так осторожно, выверенно: шаг за шагом приближая себя к тому — кем же все-таки является Синяя Маска, что выдержать натиск удручающей правды — оказалось не в ее девчачьих силах. Капюшон так картинно слетает с ее головы, она бежала так, как бегут только от неминуемой смерти, в попытках продлить каждое мгновение своего существования. А вдруг это ловушка? — призадумался Зуко. Азула не совсем уж идиотка, она явилась в Царство Земли дабы поймать преступника, — он срывается с места на напружиненных ногах, крупными частыми шагами перебирая ноги, пока это не превращается в неистовый бег. Двойные палаши — исконно передающееся умение от отца к сыну в народах Царства Земли. Азула солгала, не бизон аватара ее реальная цель, а поиски своего заклятого врага. Твое везение, принцесса Азула, — ухмыляется под маской Зуко, останавливаясь возле стенда, который так потерянно рассматривала Азула. Разыскиваются: неизвестный в маске синего духа, — безжалостно-злостно срывает поцарапанное ею с горяча объявление, тотчас же выбрасывая под потоки ветра, без какой-либо задней мысли бросаясь ей вдогонку. Она не кричала, хотя Зуко мог поклясться, что слышал ее прерывистое безумное дыхание, он не мог объяснить, откуда по всему телу расплылось такое животворящее тепло, с которым он так легко и без особых усилий нагонял ее, пока в какой-то момент она не свернула на очередную темную улицу. НУ ЖЕ! КРИЧИ! ЗОВИ НА ПОМОЩЬ! — рассекает со свистом воздух, в последний момент теряя равновесие, упуская ее взбалмошную фигуру. Устоять на ногах, будучи таким пьяняще разгоряченным, становясь словно глиняный — не составляет труда, он моментально выравнивается, грубо задевая ее одеяния мечом. Послышался треск хрупкой ткани и такой явный отчаянный краткий вскрик, с которым Азула побежала без остановки дальше. Она, казалось, была ловка, неуловима и так несообразительна. Когда Зуко увидел ее в свое самое первое и сладострастное преступление — такую напыщенную и даже в тот момент, лишенную королевских одежд, но не лишенную удивительной проницательности и изумительных царственных черт. Все: повадки, голос, движения — одним словом живая грация. Дикая грация. Взгляд из-под ее длинных ресниц, манерная высмеивающая ужимка с недоверчивым прищуром, а из голоса ее сочились сладкие неугомонные речи. От воспоминаний в его штанах становилось приятно тесно. Что она делает? Идет без стеснения за ней, сокрытый под покровом предательской ночи. Единственная соучастница во всех преступлениях — это ночь: она все знает, порой — она единственный свидетель, который всегда молчит. Который всегда на стороне бесстыжего нелюдимого преступника. Азула остановилась, когда перед ней выросла такая непробиваемая и такая нерушимая гранитная стена. Надо же — духи играют с ним в злую шутку. Все было предрешено, но красной нитью судьба связывала их вновь. Казалось, что больше никогда и никакой Азулы. И вот — собственной персоной сидит в его чайной в Верхнем кольце Ба Синг Се с беспринципным лощенным взглядом и цепкой умопомрачительной улыбочкой. От одного ее вида все тело Зуко изошло на мелкие истерзывающие вибрации. Стыдно. Как же стыдно, что она увидела его таким, лишний раз удостоверившись в том, какой же ее брат жалкий и ничтожный. Она изваянием застыла, не двигаясь и не оборачиваясь, пока Синяя маска нагло и не скрываясь шёл по пятам, раскрывая свои гнусные злонамерения, преграждая легкий путь к отступлению. Зуко со скрежетом, но очень медленно протянул свои палаши в ее сторону, замечая, как потряхивается в страхе силуэт Азулы. Их неразрывная красная нить сводит вместе каждый раз, пора бы понять, к чему все идет… Синяя Маска не даст спуску никому, особенно, таким нехорошим девочкам, как Азула. Он бесцеремонно напирает лезвия в ее спину, ожидая хоть чего-нибудь. Только не это. Только не снова… — наверное так щебечут ее загнанные в угол мысли. Азула резко обернулась, удивительно смело, вальяжно и очень непринужденно наконец встречаясь с тем, о ком так напрасно грезили монотонные страхи. Она грезила посмотреть за его маску? Она желала уверенно встретиться с собственным страхом? Но чтобы что? Чтобы в одночасье победить, надеясь, что он растворится как хрупкая горка из песка? Она с поразительной легкостью и присущей ей наглостью, не теряя королевского деланного высокомерия — выходит из-под его устрашающих клинков. Что она хотела этим сказать? Неужели поверила в то, что это всего лишь бредовая фантазия? Что он ничтожество и его нет? Зуко обескураженно замер, желая ее мимолетного минутного страха, желая ее криков, желая ее боли на своих руках… она смело и так обескураживающе делает шаг за шагом и он слышит, как она мнимо ускоряется. Она хочет сбежать! — все молниеносно понимает Зуко, срываясь за ней вдогонку, а она рванула, да так быстро, да так неостановимо, словно дикая кошка. Он протягивает руку, хватая ее за плечо так, словно срывает бездумно — растущий в траве цветок, с силой швыряя к стене, прижимая, наблюдая за ее бледным даже в ночи лицом. Поймал.

      — Нет. Не тогда, когда я так близка к цели, — бормотали ее разомкнутые губы, рисуя на лице цепенеющий ужас. Она с нескрываемым пренебрежением вспоминает, чем обошлась ей их последняя встреча. Ее мысли метались, губы дрожали, что не могло не ускользнуть от такого неморгающего обескураживающего взгляда Синей Маски, если Дай Ли увидят то, что он с ней сделал, то это неприменно дойдет до их с Зуко отца, это дойдет даже до Лонг Фенга, гниющего в сырой тюремной камере. И тогда узнают все… И больше никто не будет в силах спасти ее такую рушащуюся на глазах репутацию.

      Око за око — честь за честь, — посмеивался принц Зуко, коварно спрятав улыбочку.

      От воспоминаний ее бросало то в жар, то в холод, Азула сколько бы не старалась — не могла поверить в реальность происходящего, а он уже тянет к ней свои облаченные в чёрные перчатки руки, прижимаясь так отчаянно всем телом, опуская пальцы на ее бедра, с остервенением и безумием ощупывая. Трогая ее всю и везде, что она, не проронив и звука — стерпела. Может, он оставит ее в покое, если получит то, что ему нужно? Грязный подонок, мерзкий ублюдок! Как он нашел ее? — ее мысли нестановимым потоком рвали разум на части, казалось, что она перестала в одночасье хоть что-то чувствовать и ощущать. Получается, что она оказалась права — Синяя Маска кто-то из агентов Дай Ли. Только таким образом Синяя Маска мог найти ее… На чьей он стороне: на стороне отца или же ушлый подонок Лонг Фенга? Может быть, это все глупый бред? — глаза бесцельно блуждали по треугольным, украшенным драконами крышам. От этих мыслей она вздрогнула, ощущая от Синей Маски потусторонне веяние. А может быть, он и вовсе не человек? — злобный дух, который пришел на ее такой отчаянный крик? Она с ужасом переводит на него взгляд, ногтями яро впиваясь в его плечи стараясь оттолкнуть. Каждое прикосновение к его телу — словно прикосновение к леденящей неприятной чешуе. Чем больше он оплетал ее своими безнравственными гнусными прикосновениями, заставляя выдержку на глазах таять, ведь она была готова сдаться, в какой-то момент соглашаясь даже умереть — вот настолько его прикосновения казались ей пыточными. Все тело сопротивлялось. Ее не покидало странное ощущение, что это может кто-то увидеть, а что, если в Дай Ли прямо сейчас есть шпион, что наблюдает за ней? Может стоит спросить напрямую у Зецу? Нет! А если отец причастен к этому? — тогда Зецу немедленно перетасует все карты… отец, за что? Зачем? Не может быть? — стирает она гнетом сорвавшиеся слезы, с силой сгибая ногу в колене, желая уравнять все то, что так бесхозно болталось между ног этого негодяя. Его жуткий непредсказуемый хохот, от которого стынет в жилах кровь, особенно, когда он моментально упирается своей ладонью ей в колено, так бесхитростно предугадывая. Он вознес над ее лицом руку, кажется, желая оставить свой нелестный след на ее лощеном благородном лице — Азула мгновенно сжалась, прикрываясь в ужасе, в думах гоняя циничное: «только не лицо, только не лицо», — прямо, как в их первую встречу во дворце. Синяя Маска замер в угрожающей позе, тогда она так удивительно повелительно и так бесцеремонно хватает его руку, вынуждая опустить, рассеивая над собой коршуном нависшую угрозу.

      — Скажи мне, — вдруг заговорила она, и он удивительно безошибочно понял, что искала его именно она. Это не случайность. — Помоги мне, — протягивает к нему руку, столь необъяснимо терпко проводя по его напряженному плечу. — Избавь меня от муки этой нерешимой загадки. Скажи, тебя наняли, чтобы меня убить? — ее взгляд сделался таким открытым, таким необъяснимо трепетным, что это заставляет принца Зуко содрогнуться под Синей Маской, делая шаг назад. Он еще никогда не был столь сильно подавлен, особенно, слыша голос собственной сестры. Он с таким облегчением и неверием одновременно скрыл под маской полную счастья улыбку, ведь прямо сейчас она развеяла словно пепел после похорон один тревожащий его страх — что она все знает, ну, или хотя бы догадывается. Бедная, — нежно и почти смеясь, дотрагивается ее щеки, касаясь волос, улавливая в ее дыхании и взгляде такую манящую червоточинку, что искрой выбивала неприкрытый интерес. Он лишь нескромно мотает головой в разные стороны, с удивлением наблюдая, как порождает уже на ее лице сверкающее счастье, что, казалось, горело ярче звезд. Ярче огня.

      — Ты пришел по мою душу по собственным мотивам? — этот вопрос ему не понравился, она это ощутила всем телом, как только его пальцы сомкнулись на ее шее, грубо и резко толкая в холодную стену. — Почему? Почему именно сейчас? — она в отчаянии прошептала, кажется, все еще довольствуясь тем, что ни Лонг Фенг, ни отец, скорее всего — не причастны. Она слышала его влажные сальные вздохи у себя на плече, его томную тяжесть на своих руках, и эти руки… их словно были сотни, эти его руки были везде, жеманно и нагло пороча. Он отстранился, показывая свою маску, и как только она всмотрелась в эти черные бездонные глаза, ее пронзило словно молнией, — такого обездвиживающего и потустороннего страха она никогда не испытывала. Только здесь и сейчас, когда злобный дух с вожделением уничижительно глядел на нее. Когда они были один на один.

      — На колени! — прогремел его клокочущий грубый баритон. Она в неверии распахнула веки, ресницы дрогнули, губы несогласно разомкнулись, стоило ей услышать этот необыкновенный нахрапистый приказ. Голос, которому она не могла противиться, будто приказу Хозяина Огня. Он так необъяснимо давил на ее мысли и чувства, заставив подчиниться. Она скользнула вдоль стены, рухнув на колени, исходя от дрожи, что начиналась с колен. Опустив голову, он не видел ее лица, наблюдая лишь колышущиеся волосы, вздымающуюся грудь и еле уловимую дрожь ее клокочущего сердца. Она преступно сдается, как нерушимая крепость, что сдается без бою. Она была готова на многое, лишь бы он и пальцем ее не тронул, лишь бы он не заявил о случившемся на весь мир. Она слишком явно ощущала то преступное бесстыдство, с которым он готов растерзать и уничтожить ее. Она пугалась, страшась и приходя в цепенеющий ужас, смешивающийся с таким приторным потоком безмерной радости. Кто ты такой — уже не столь важно, — кинула в него полный насмешки взгляд. Не мешай. Уйди. Она не ощущала себя проигравшей, хоть и была на волоске от громкого уничижительного провала. Она выжидательно, не рыпаясь восседала смиренно возле его ног, закрывая в стыде веки, отказываясь принимать случившееся, но все-таки — с мучительным осознанием грядущего будущего — принимая. Возможно, с ним удастся заключить сделку? — открыла она неспешно заволоченные глаза. А он уже столь внезапно восседал возле нее. Лицом к лицу лица не увидать. Она могла внимать лишь его глумливому оскалу, что рисовала эта жуткая маска. Его вытянутая крупная рука упиралась в стену, так неожиданно близко от ее лица. Он зажимал ее в кольцо своих рук. Его близость была и невыносимым горем, и страшным наказанием, и истошной пыткой и таким наважденческим наслаждением, ведь этим гадам из политической верхушки Царства Земли не в чем ее уличить и публично унизить. Но он находит ее всегда и везде. Почему? Зачем? — вопросительно склоняет голову, приподнимая саркастично бровь. Он приближается к ней так бесцеремонно, так скоропостижно, сжимая ее пальчики, которыми она так старается изо всех сил оттолкнуть или хотя бы как можно сильнее отсрочить эту неминуемую всепоглощающую близость. Его прикосновения — мерзость без прикрас, наглое унижение, он просто бесхитростно пользуется своим положением. Как это низко!

      — Нет. Не могу, — смотрит ему в глаза, сдерживая то ли смех, то ли слёзы, дотрагиваясь до твердости холодной маски. Он сжимает ее руку сильнее, недовольно одергивая. — В другой раз, — расплываются в елейной улыбке ее губы, а рука сползла на каменное покатое плечо, да такое горячее. Хочет узнать его, хочет познакомиться, страшась неизвестности.

      — Закрой глаза, — какой странный у него голос… — подумалось ей, особенно, когда он был так опасно и неприлично близко. — Закрой и не подглядывай, — такой бесстрастный жесткий приказ, которому абсолютно не желалось подчиняться. Он мог в одночасье сорвать все ее планы, но также и она — в одночасье могла сорвать и все его планы. Она довольствовалась тем, что он так безропотно пошёл у нее на поводу, заходя с ней в отношениях глубже и беспросветнее. Так напрасно, так наивно, но так самонадеянно открывая черствеющую душу. У него было раздутое эго, которое она ощущала, стоило ему приблизиться. Но теперь, когда она познала его так близко, она с уверенностью могла заявить, что он абсолютный безумец, внутри которого бушевал ураган страсти, чести и совести, перекрываемый одной лишь волной — безумства. Он был совершенно точно нарочито эгоистичен и так некрасиво тщеславен. Азула сжимает ткань его одежд, прихватив плечо, самозабвенно отдаваясь в лапы его сумасбродства, уже предвкушая следующий выпад, на который с таким завидным помешательством пойдёт Синяя Маска. Она зажмуривает крепко-крепко глаза, на самом деле боясь узнать его тайну, которую он с таким отчаянием прячет. Она боялась, боялась удостовериться в чем-то таком, что могло бы в корне разрушить ее прежнюю жизнь. Не сейчас! С таким провалом подвести отца в его же игре… Неловкое молчание, которое длится, кажется, целую вечность, а потом его притихшее сбивчивое дыхание. Он совсем близко. Он так рядом, что она ощущает его испытывающий взор. Он дышал словно дикое бешеное животное, которое вот-вот помрет от жажды. Он впился в нее жарким мокрым поцелуем, увлекая за собой в пучину тайн и бездну безумств. Он прижимал ее так крепко, держал так, будто боялся в одночасье навсегда утерять. Он пожирал ее губы своим безнравственным томным поцелуем, вскружив этим умопомрачительным бесстыдством голову. Она чуть было не простонала то ли от облегчения, то ли от неожиданности. Она не знала, как ей следовало бы поступить. Смело притягиваясь рукой выше, она ощупывает его шею, впиваясь животной хваткой, желая перекрыть доступ к кислороду. А он с такой яростью, с таким умопомрачением целовал и зацеловывал ей губы. Она вскрикнула, попытавшись отстраниться, стоило ему проникнуть в ее королевский рот своим гадким преступным языком. Он держал ее еще крепче чем раньше, прижимая к холодной мрачной стене, силясь с желанием сделать с ней что-то поистине зверское…

      Наотмашь, глотая слезы горя и отчаяния, она бьет его со всей силой под дых, кажется, представляя, как надламываются его стальные ребра и как разрываются не перестающие сокращаться легкие. Она ощутила тот прилив властного неостановимого огня, что кипящей лавой пролился по всем ее венам, наполняя огненным теплом пальцы. Она вскрикнула со всей силы, кажется, забывая обо всем на свете, переполняясь словно чаша — неистовым бурным страхом, желая видеть его тело, закованное в смирительную рубашку. На раскачивающихся ногах он отстранился, хватаясь прямо в области солнечного сплетения, борясь с сильнейшим желанием пасть навзничь, вся грудная клетка, словно окаменела, а на ребра опустился железный занавес, не дающий возможности хотя бы раз нормально выдохнуть. Он все вдыхал и вдыхал: мелко, резко, быстро, готовый закричать от нестерпимой боли, что вот-вот почти склонила его на колени. Азула в растерянности смотрела в лицо агонии, не в силах разобрать собственных чувств: рада она или нет? И вот ему, прямо сейчас — ужасно больно, нестерпимо, Азула вскакивает, готовая бежать, с ужасом бросая последний взгляд назад, она лишь чудом уворачивается от скрытого в ночи лезвия. Послышался звон металла, что вошел так неосторожно в каменную кладку. Азула распахнула в неверии глаза: «Он не человек!», — в неконтролируемом мондраже у нее затрясся даже внутренний голос, порожденный животным несметным страхом. Лезвие вошло в камни так уверенно и точно преграждая принцессе последний путь к отступлению. Нет! Только не трогай меня! Только не трогай! — молились ее мысли, особенно, когда он, тяжело делающий каждый вдох, прижимающий ладонь к судорожно вздымающейся груди, смотрел на нее так бесчеловечно, так зверски и так пугающе. Азула закричала что есть мочи, как только его вторая рука скользнула за спину, выуживая последний меч, что он без зазрения совести, без малейшего колебания бросил в ее сторону. Она кричала так сильно, что лазурный огонь заалел на ее пальцах, он был таким ярким, таким насыщенным, и таким горячим, что, казалось, готов был выжечь ее же сердце.

      — Что за шум? — пламя моментально стихло, между ней и Синей Маской воцарилось гробовое молчание, только стук бешенных сердец, подкатывающих к горлу и это нескончаемое громкое дыхание.

      — Агенты Дай Ли… — Азула бросила это без капли надежды, в какой-то момент уступая глубже в угол, надеясь, что ее не застанут в столь странной компании. Что? Что она им скажет? Еще не хватало Лонг Фенгу учуять странности в ее голосе, еще не хватало подарить ему собственные страхи и слабости на блюдечке. Молниеносный, практический оглушающий сознание лязг металла о камень, она видела, как Синяя Маска, покачиваясь и неровно стоя на ногах, изгибаясь, словно в его конечностях не имелось костей, одним точным движением возвращает палаши в ножны. Останавливаясь, чтобы бесцеремонно обернуться и так бесстрашно смотреть в ее сторону. В ее запуганную и доведенную до истерики сторону. Она наспех прижимает пальцы к холодным щекам, выдыхая в ладони, отгоняя последние нотки страха, стоило расслышать неизбежно приближающиеся шаги рыскающих в поисках преступлений Дай Ли. Он был далеко. Синяя Маска был далеко, одновременно и так близко, болезненно склоняясь пред ней в издевательском поклоне, изнуряюще держась за ноющий бок. Она ударила его со всей страстью, что накопилась в ней за столь долгое время. Это было так непредусмотрительно с ее стороны — не сдержать собственный огонь, будучи на территории врага… Слишком опрометчиво. Слишком эмоционально. Слишком страшно… — она выдыхает сквозь разомкнутые уста, кажется, давясь последним всхлипом, который старается задавить вместе с непроизвольным рваным дыханием.

      — Здесь кто-нибудь есть? — послышался голос Дай Ли. Азула не сводила глаз с Синей Маски, что наконец разогнулся, она была уверена, что его улыбка была столь же широка, насколько широк был его рисованный склабистый оскал на контурах маски. Жутко… Какой же он был жуткий… — кончики пальцев похолодели, голова закружилась, Азула вжалась в каменные выступы, кажется, теряя равновесие от столь стремительного и опьяняющего головокружения.

      — Я здесь! — закричала она, и стоило ее губам разомкнуться, как Синяя Маска вскинул наверх руки и сорвался угрожающе с места, приближаясь с каждым шагом, пока не сорвался на угрюмый устрашающий бег, в котором он не мог стоять ровно, словно призрак весь извиваясь. Она вытянула руки, первым делом закрывая лицо, несдержанно и истошно крича, особенно, когда он так необъяснимо яростно на нее бежал, стуча подошвами. Она закрыла глаза, зажмурилась, оседая к мостовой, вжимаясь в темный угол только больше, пока в лопатки не уперлись холодные камни.

      — Кто здесь? — незнакомый голос. Азула воспряла словно из пепла, тотчас же распахнув веки. Никого, — она, на дрожащих ногах поползла вверх по стеночке, пока не смогла ровно стоять. Послышался шум приближающихся шагов откуда-то с улицы, Азула с неверием посмотрела туда, где в последний раз видела Синюю Маску. Он исчез… испарился… — она нервно сглотнула. Шаги приближались, чиркнуло огниво и вдали загорелся факел. Азула, нарочито выпрямляясь и стирая последние следы истерики, неуверенно шагнула навстречу неизвестности.

      — Сейчас комендантский час, — мужской голос сетовал, пока не поравнялся. — Принцесса… — это он добавил уже шепотом. Свет потрескивающего факела бросился прямо в лицо, заставляя с наслаждением осмотреться. Никого. Азула взглянула на молодого мужчину, что уверенно рассматривал ее недоумевающий истерзанный вид. — Что случилось? — какое у него было знакомое лицо, — прикусила она про себя язык. Мысли в голове заметались одна за одной. Не долго думая, она понимает, где они уже успели познакомиться — подручный Зецу. Вместе с ним Зецу крепко сжимал ее руки за спиной, прежде, чем бросить в клетку к Лонг Фенгу. — Вы кричали… — он смотрел на нее обеспокоенно, а его сдавленный голос выдавал страх. Какой позор, — прикрыла она в недоумении глаза, вспоминая то, что лишь чудом не пострадала и не оказалась в грязной ситуации, после которой изгнание из Страны Огня нависало и над ней острым лезвием гильотины.

      — Я хожу во сне… — не долго думая, сказала первое попавшееся, что пришло в голову. — Сомнамбула, — взглянула она на надрывающуюся огромную луну. — Здесь луна ближе, чем у меня на родине, — невозмутимо двинулась вперед, как бы невзначай умничая. «Какой бред я несу… Духи милостивые, простите меня… Отец, мне так стыдно…». — Она плохо влияет на всех людей, вы разве этого не замечали? — с умным видом приподнимает надменно бровь, дожидаясь, пока агент Дай Ли поравняется.

      — Хм, — всерьез призадумался, заставляя Азулу в неверии усмехнуться — впервые за долгое время. — Знаете, а вы правы, — закивал как болван головой, заставляя принцессу едко усмехнуться. — Я думал, что один такой, — его голос сделался трогательным, что не могло не вызывать бурю негодования. Все, чего хотела Азула прямо сейчас — добраться до дома и запереться на все замки, что были. — Меня мучает бессонница. И стоит мне уснуть, как я вдруг могу оказаться неизвестно где… — Азула без стеснения усмехнулась, почему-то вдруг вспоминая слова бабушки Рины в сторону собственного мужа: «…твой отец совсем с ума посходил. Ночью с крыши снимать приходится, безмозглым совсем сделался…».

      — Проводите меня до дома? — она вдруг врывается в его долгий нудный монолог, стараясь натянуть на себя маску благовоспитанности и приличия, все еще маниакально прислушиваясь к шелесту позади, изредка оборачиваясь, кажется, кожей чувствуя, что за ней кто-то неустанно смотрит. Наверное, ему не составит труда узнать, где она обитает… Кто же ты такой? — призадумалась принцесса, прикусывая губу. Может быть он правда злостный дух? Может быть не упокоенный призрак? — ей в голову лезли самые фантасмагоричные идеи и догадки.

      — Это было по осени… — доносятся до принцессы краткие обрывки. — По осени голова пухнет. А еще весна… весной сон пропадает… — она вновь перепугано оборачивается — надеясь, что в последний раз, с опаской накидывает обволакивающий мягкий капюшон.

      — Скажите, — нервно перебивает, придерживая капюшон за неровно спадающие края. — Кто такой Синий Дух? — они остановились, стоило знакомой ограде показаться, Азула с облегчением осмотрела свои временные владения. В каждом окне беспросветный мрак — девочки давно и послушно спали, соблюдая комендантский час.

      — Синий Дух? — переспросил нервно Дай Ли, разглядывая улицу, медленно переводя взор на принцессу, смотря на нее задумчиво. Сверху вниз.

      — Я видела объявление о розыске. Очень странно, что кто-то разыскивает человека, чье лицо сокрыто маской. Чье лицо никому неизвестно… — ее голос сникал постепенно, пока не сошел практически на томный сокровенный шепот.

      — Вы в это верите? — он усмехнулся, чем, кажется, хлестко задел Азулу. — Верите в существование Синего Духа? О нем мало говорится. Я не встречал еще людей, кто бы встретился с ним лично. Слухи — да и только. Грабеж, разгром якобы в паре деревень. Не более… — отмахнулся. — Здесь ему нет места, — он сказал это уверенно, практически ставя точку.

      — Его не существует? — с облегчением и каким-то ужасом в глазах произносит, не понимая: это она сходит с ума или мир вокруг пытается ввести в заблуждение?

      — Очень вряд ли… Выдумки. Я могу быть вам чем-то полезен?

      — Можете, — довольно бесстрастно и утомленно закивала Азула. — Нужно упрятать одну девчонку.

      — Это возможно. Но только ближе к утру, — покачал головой, на прощанье улыбаясь, удостоив принцессу своим кратким лестным поклоном прежде, чем она ступила на роскошно возделанный сад, что в ночи отбрасывал чернющие тени. Это место выглядело удивительно жутким в ночное время суток, и таким сказочно красивым, когда солнечные лучи покрывали, разукрашивая все вокруг. Нервозно и так осторожно отворяя незапертую так напрасно входную дверь, принцесса юркнула внутрь, вздрагивая от неосторожного шелеста собственного плаща. Она вскрикнула, стоило ткани за что-то так резко зацепиться, практически затрещав, заставляя Азулу с неистовой силой испугаться. Мурашки леденящей цепочкой пробежались вдоль всего хребта, она вытягивает руку, мгновенно зажигая острое голубоватое пламя. Резко дернув края плаща, Азула рвет самый край, что уцепился в крючок настенной вешалки. Пальцы судорожно теребят пуговицу на шее, стоило освободительному щелчку прогреметь, как тяжелое покрывало камнем спало с ее плеч. Она отдалялась, без конца сверля взглядом намеренно незапертую в ночи дверь, она судорожно в истоме представляла, как ручка медленно всколыхнется, со скрипом начиная поворачиваться, чтобы в какой-то момент дверь с протяжным стоном отворилась, парализуя накатившим в безумие страхом, от которого немел язык и дыхание становилось редким. Ей казалось, что от такого неистового безумного ужаса ее похолодевшие пальцы обмякнут, а тело предательски рухнет, стоит только черному ботинку показаться в дверном проеме, а обтянутым черной тканью пальцам сжаться на приотворенной двери. Он словно тысяча темных теней — проберется так бесшумно, пугающе жутко и так необъяснимо молчаливо. От одних только воспоминаний ее колотило так, словно она пропустила через себя целую молнию, готовая в бессилии, выжженная, — рухнуть. И чем больше она смотрела в силуэт тающей в ночи двери, через поднесенное к лицу синюшное пламя, тем сильнее скапливался этот необъяснимый утомляющий неудержимый страх, что чужак проберется, что он настигнет, что он достанет. Азула сквозь темноту несется в соседнюю комнату, моментально налетая на пару тумбочек, с которых так неосторожно опрокидывает несколько чашек. Посудины, недовольно соприкасаясь с полом — оглушающе бьются, в дребезги рассыпаясь. Дыхание прерывисто куда-то мчится, его не остановить, Азула наспех раскрывает все дверцы, что скромно и плотно были затворены, уверенно зажимая пламя меж пальцев, она окидывает взором все склянки, что так беззастенчиво отражали синеву ярчайшего огня. Когда глаза уцепляются за силуэт знакомой бутыли, она хватает без раздумий, грея мысль лишь одну: только бы это прекратилось, только бы тот ужас отступил. Оставаясь в полной темноте, она судорожно цепляется пальцами обеих рук в неприглядный пузырек, стараясь откупорить так глубоко засевшую пробку. Как только послышался скрипучий щелчок, а рука сама собой отдалилась от бесформенного горлышка, крепко вцепляясь в широкую пробку, Азула с изумлением от неожиданности вздрогнула, откидывая вытянутое куда-то в темноту и только семенящий звук перекатывающейся пробки убеждал принцессу Азулу в том, что она не спит, что все это наяву. Не в силах объяснить собственных порывов, преследуя лишь одну цель: избавление от такого гнетущего и неконтролируемого ужаса и страха, напряжения, — она приложилась сухими губами к краешкам стеклянного горлышка, с отягощением закрывая глаза — стоило вспомнить, за кем она так некрасиво повторяла. Если бы отец стал свидетелем ее такой напрасной вольности, то пренебрежительно скривил бы губы, грузно опуская вздернутые брови, окидывая свою дочь ушатом пробирающего ругающего осуждения. Но его здесь нет. Он не увидит. Он не узнает. Разжигающая воспламеняющая жидкость разлилась неприятно по языку, моментально вызывая у Азулы сильнейший приступ выплюнуть все то, что так лихо она вобрала в себя, но, побеждая в схватке с собой — она все же делает глоток за глотком, уперто не останавливаясь, желая ощутить отпущение как можно скорее. Как же это неосторожно и столь беспечно с ее стороны — позволять дурману взять над собой верх так легко и непринужденно, особенно, находясь неосторожно в стане врага. Не имеет значения! Сейчас больше ничего не имеет значения. Главное, что этого никто не видит — отец не видит, не почувствует, не узнает. Отдышавшись, приходя в себя от той крепости, что вскипала в венах кровь, заставляя глотать воздух глубже и чаще, а выдыхать прогорклый дым, словно она наелась огня. Ей так хотелось распуститься — отпустить сидящее на привязи пламя и поглотить им все помещение, позволить своему огню пожрать собственную одежду, обнажая. Огонь… чтобы все было так неминуемо в очищающем огнем, — грузно плывут веки, становясь тяжелыми, а она вновь прижимается к бутылке, уже более сговорчиво заставляя себя совершать глоток за глотком, пока жар не прилил к ее лицу и губам, накаляя руки. Она отставила пузырек, давая ход огню, практически бесстрашно освещая себе путь. И вот, выходя в жутковатый коридор — половица так заунывно и неожиданно скрипнула, порождая забытый ужас и безысходность. Она смотрела перед собой, борясь с буйным желанием поджечь тут все. Откуда-то сбоку потянуло холодным степенным ветерком. Пламя в ее руках необъяснимо тускнело, пока полностью не рассеялось, стоило ощутить чье-то потустороннее присутствие, что рисовала оголенная нервозная фантазия. Если здесь кто-то есть, то лучше бы затеряться в этой ночи. Под покровом темной ночи каждое лицо было скрыто, но каждый нервный скрип слышен отчетливее предыдущего. Азула упирается головой в прохладную одинокую сцену, стараясь дышать как можно тише, пытаясь привести разбежавшиеся мысли в порядок, словно порванная с бусинами нить. Но сколь бы не были сильны старания Азулы — на глазах застыли слезы, а к горлу подступил такой немой гортанный хрип, который она сдерживает, чуть ли не теряя равновесие от столь титанического усилия. Устала… Как же она устала сдерживать и сокрывать в глубинах своих чертог столько немыслимых событий, столько унизительных происшествий… преступлений. Что жизнь хочет этим показать своей принцессе? — Азула делает глубокий вдох, а воздух рывками оседает на шее, вырывая томные стоны отчаяния, больше похожие на горькое рыдание. Пара капель расчертили линию от дальнего уголка глаз вдоль всей щеки. Зачем? Ну зачем она это сделала? Зачем пошла наивно в самую гущу ночи в безлюдный город после пробившего комендантского часа? Зачем так беспечно представилась перед Дай Ли, отцом и Лонг Фенгом? Есть ли правда в словах Синей Маски, или он все намеренно наврал? Он узнал о ней, должно быть, с ее самого первого появления в городе, либо он кочует с места на место, не переставая странствовать в ее поисках… Как невероятно сильно хочется знать правду, и какой же чудовищной она может оказаться… нет! Она не готова. Не готова так рисковать, ставя на кон всё, ставя на кон доверие и благосклонность отца. Казалось, что эта правда, к которой так бездумно тянулась Азула, от которой также бездумно трусливо бежала — разрушит и так хрупкое положение принцессы в этой непредсказуемой жизни. Дальше искать столь сумасбродных встреч было нельзя… нельзя хоть как-то бередить то, чему до́лжно разлагаться в земле. Азула делает неуверенный тяжелый шаг, замирая, как только ступень натянуто скрипнула. Еще один шаг и она на узкой лестнице, падение с которой равносильно смерти… что есть смерть, когда она уже так много раз уходила от нее? — она стирает дрожащей рукой трепетные горькие слезы, кажется, все больше прираскрывая серьезность нанесенного ранения, туда, где фибры души сплетаются в одну гармоничную мелодию. Азула прикрывает рот, стараясь не изнывать столь заманчиво, столь громко, дабы не потревожить бдящую Мэй. Ступень, еще, третья, скрип… добираясь до низины второго этажа она таинственно сторонится каждой тени, выискивая в ужасающем мраке противоестественные шевеления… а что, если он все же где-то здесь? Синяя Маска здесь? От воспоминаний о случившемся ее разбивает отвращение… Как можно было отдать себя в бренном поцелуе тому, кто так порочно и неизгладимо уничтожил ее жизнь? Чего не сделаешь, ради достижения цели… — мысли цинично произносят, а слезы градом льют со щек, вырывая из груди сдавленное рычание. Упираясь влажными, изъеденными тремором ладонями в дверь, Азула неосторожно ее распахивает, проходя в покоившуюся во мраке комнатку. Азула умиротворенно огляделась, борясь с гнездящимся в душе гневом… гневом на саму себя.

      — Азула? — она резко оборачивается, как только слышит столь звонкий, такой поразительно близкий, но просевший от глубокой тоски голос.

      — Тай Ли! — безмятежно бросилась ей на шею, смыкая крепко руки у нее на плечах, кажется мимолетно успокаиваясь.

      — Что ты здесь делаешь? — горячие пальцы аккуратно заправляют ей выбившийся локон. Тай Ли пристально смотрит, от чего у Азулы по всему телу пробежали волнительные мурашки. — Да и еще так поздно… — Азула вдруг взорвалась от ощущения невероятного ужаса, что порождал в ней страстный приливной огонь, когда осознала, что здесь и сейчас Тай Ли ничего не стоит нажать на пару нужных точек, заставляя тело Азулы бездушной куклой пасть… пасть в объятия ее необъяснимых загадочных игр. Один на один. Один на один с безумством, почти что в руках убийцы, — продолжает смиренно таращиться в расступающуюся темноту, рисующую разнообразные силуэты, пока Тай Ли очень неспешно, кажется, наслаждаясь, поглаживает ее спину, медленно опускаясь на талию. Что Тай Ли мешает запереть и Азулу в этом темном пугающем ящике, из которого так недавно поглядывала полуобморочная Катара? Ничего. Ничего не мешает, — слышит будто бы чей-то наставляющий шепот. Синей Маски? Или Азулона?

      — Ты холодная, — прижимается еще сильней, медленно и так маняще делая шаг за шагом. — Пойдем… — очень осторожно отстранилась, обхватив ее лицо ладонями, прежде, чем впиться во влажные от слез губы принцессы грязным долгожданным поцелуем. Азула в неверии распахнула веки, сумев только нелепо хмыкнуть, смыкая заполонившие усталостью и отчаянием глаза. Тай Ли целовала долго, монотонно, почти заботливо, растягивая собственное удовольствие, как можно дольше, наслаждаясь растерянностью и слабостью принцессы Азулы.