Величие порождает зависть, зависть рождает зло, ложь — искры зла..

      Громкий всплеск и хрустальные переливающиеся капли воссияли на пейзаже безграничного океана. Приглушенный рык, уходящий в булькающее хрипение. Азула не спускала притомленных глаз с последнего хозяина рек, что плавными размеренными движениями преданно провожал ее путь, резвясь в сверкающей вольной воде. Нигихаями своенравно погружается под воду, оставляя после себя лишь мельтешащую тень на волнующейся глади. Она безотрывно смотрела на него, сильнее сжимая руки, обнимая себя так, словно в одночасье стало холодно. Ее элегантно изогнутые губы рисовали безнадежную разочарованность. Она неторопливо оборачивается, нехотя наблюдая за тем, как далеко успело отбыть их одинокое смехотворное судно. Интересно, как там папа? — Озай напыщенно не выходил у нее из разболевшейся головы. Она старалась думать о том, как, должно быть, хорошо будет по прибытию на Угольный Остров. Что ей, в конце концов, давно пора набраться смелости, дабы кое-что навестить, дабы возложить поминальные цветы к месту, где она, скорее всего, — оставила неизгладимый след, напоминающий о ее громком позорнейшем провале. Веселый окрик, — Азула моментально оборачивается, ее волос касается легкое дуновение ветра, а затем ощутимо зашипела вздыбливающаяся вода, пропуская на поверхность вынырнувшего хозяина рек, что уставился на свою хозяйку степенным глубоким взором. Тай Ли, лихорадочно вцепившись в края ограждения, с особым трепетом провожала столицу, да так, словно вся ее семья любезно наблюдает с противоположной стороны, прощально махая. Но — нет, всем до одури безразлично. Тай Ли искренне никому оказалась не нужна, особенно — своей многострадальной многодетной семейке, тем более теперь, когда ее пожилые родители даже в самом страшном сне не могли бы представить, на что сподвигли свою среднюю дочь. Азула приподнимает в недоумении бровь, ее губа нервозно вздернулась, рождая на лице острое пренебрежение, граничащее разве что с омерзением. Еще вчера той было грустно, а уже сегодня беспричинно весело. Азуле не просто тошно от всего, что посмела бездумно вытворить эта бестолковая девчонка, а, скорее, все дело в том — с какой легкостью Тай Ли смела перемениться в своем аритмичном настроении, а еще и так необъяснимо резко, что это заставило принцессу с тревогой задуматься над правдивостью слов Зуко. «Она сумасшедшая…», — что же произошло в поместье Тай Ли, что же такого она увидела? Что испытала? Что пробудило в ней желание столь открыто противостоять Зуко? На мыслях о брате она неохотно оборачивается, выискивая того томными глазами, моментально подлавливая подле угрюмой и неприветливой Мэй, на что, кажется, — сегодня Зузу реагировал чересчур нервозно. Он простирал к ней руки, стараясь нежно и заботливо приобнять, но Мэй ханжески отвернулась, являя своим выражением праведную бурю негодующего смущения, ведь, казалось, поведение Зуко выбивало ее из привычной колеи. Она была по отношению к нему непривычно холодна, мучила своей отстраненностью, да так, будто он и не парень ей вовсе, а она не его девушка, словно пару дней назад они не обменивались сухими поцелуями, обещая завещать друг другу сердца. Если быть честной, то Азуле становилось невыносимо противно, ее брала тревога и ноющая боль, особенно с того, насколько неумолимо далеко судно отплывало от сияющей столицы и, казалось, до этого не было никому ровным счетом никакого дела. Словно лишь принцессу остро волновало то, как же там их Хозяин Огня? Сильно ли он обиделся? Сильно ли случившееся между ними выбило его из колеи? Азула терзалась и мучилась, ведь она не прекращая все портила и ломала, поддаваясь неведомым доселе чувствам, да так страстно, будто ее неминуемый конец совсем близок, словно она страшилась чего-то напрасно не успеть. Она задумчиво выдохнула растекаясь в грусти с мысли, что она не знает, сколько ей отведено на этой бренной земле, уж лучше она сознается во всем, что ее столь долго изничтожало, чем простится с этим миром, будучи переполненной недосказанностями.

      — Общаетесь? — вклинилась беспардонно Азула, не утруждая себя помыслить о чувствах собственного брата: будто у того их и вовсе не было, либо — они казались излишне несущественными, — который незамедлительно бросил на нее непокорный нервозный взгляд. Зуко был странным. Притягательно странным. Она невозмутимо закидывает ногу на ногу, продолжая пальцами больно впиваться в собственные предплечья, желая укрыться от всего, что столь рьяно ее терзает и подло преследует. Это полноводное устье, по которому они спешат пересечь несколько портов, приближает к тому месту, что должно волновать и радовать, порождая чуткие детские воспоминания. Воспоминания, в которых все хорошо. В которых папа любит маму. В которых Зуко беспечно предлагает сыграть в салочки. В которых по вечерам ждала чайная церемония. В которых Азула без конца бредит папой, преследуя того словно ужасающая теснящая тень, забираясь поглубже в его шкаф, утопая в ворохе царских вещей, что пропахли его парфюмом. Азула приподнимает взгляд, встречаясь с плотоядным и излишне самоуверенным прищуром Зуко, что разглядывал ее с поразительной враждебностью, будто бы ожидая самой гнусной подлости. Это заставило принцессу всласть лучезарно оскалиться.

      — Ты как всегда невовремя, — сам того не осознавая — он не мог лишить себя радости: не оставить ее без внимания, — молниеносно болезненно реагируя, столь заманчиво и притягательно выпуская оборонительно когти, готовый броситься с ней бурную словесную перепалку. Азула окинула с завидным спокойствием чистое безоблачное небо и слепящее в самом зените солнце, обаятельно усмехаясь, будто бы и вовсе не замечала нападок. Он ее боялся и не переваривал, — она так считала и это будило в ней особую симпатию в его строптивую сторону, ей хотелось пылко осадить его, зажать где-нибудь побольнее, впиваясь когтями в самые слабые и нежные места, заставляя его лицо лирично измениться. И его разнузданный гнев с легкого веяния прихоти обратится в беспрекословное подчинение, за которым он столь неумолимо прячет самую что ни на есть — одержимость. Казалось, она потопила его столь глубоко, прямо как океанические воды изворотливое длинное тело Нигихаями. Азула бы обиделась, если бы он никогда так не делал, но, по правде говоря — это было в его неповторимом стиле. Он жарко и с придыханием клялся ей в любви и верности, а потом забывал, несколько дней трусливо избегая, чтобы в одночасье появиться с торжествующей обольстительностью вновь, заставляя поджилки в предвкушении сладострастной неги — затрепетать.

      — Ты очень и очень вовремя, — манерно вцепилась в нее Мэй, на что Азула продолжала стервозно улыбаться, еле заметно раскачиваясь под легкие дуновения, в такт океанической мелодии. На секунду Азула в негодовании замерла, нить с океаническим аккомпанементом резко оборвалась, — когда она всерьез осознала, что Мэй обращается прямо сейчас к ней, минуя столь прилипчиво требующего внимания Зуко. — Я тебя слушаю, — с поразительной приветливостью обратилась Мэй, довольствуясь тем, как исходит на злобу и обиду выброшенный за борт всеобщих интересов Зуко. То, что Мэй столь в открытую не побоялась пренебречь его высочеством — безумно сильно польстило Азуле, что она без лишних слов понимает, насколько же, должно быть, чрезмерно ее замучил Зуко. Азула усмехнулась, злорадно поглядывая на брата.

      — Не разговаривай с ней! — а Зуко обидчиво сцепил пальцы в замок, уставившись куда-то вниз, продолжая вести себя так, словно все вокруг — его безвольные подчиненные.

      — Я не осмелилась спросить, но меня все гнетет незнание: что же произошло в доме Тай Ли? — Мэй излишне мягко обратилась к принцессе, столь заманчиво понизив голос, на что Зуко отреагировал тотчас же — застывая, будто одеревеневший. Азула какое-то время деспотично пожирала Зуко взором, а потом ее легкомысленно попустило, стоило его лицу привычно расслабиться, разгладиться, порождая полное спокойствие, что, словно — удалось ему без особого труда, всего лишь отточенной командой. Азула несомненно уверена, что все произошедшее отзывается буйным ревом в его мыслях, чувственно скручивая в мышцах. Но он был столь ершист, столь колюч, что не желал видеть никого подле себя, унизительно стараясь откликнуться интересом в недоступности одной только Мэй. — Я знаю, что сестры Тай Ли трагически погибли, об этом упорно умалчивается. Но ведь Тай Ли не просто так гостит в королевском дворце?.. — Мэй вперила в Азулу чрезвычайную обеспокоенность, неверие и переливающийся глянцем шок. На что принцесса чрезвычайно снисходительно выдохнула, в деланном беспокойстве приподнимая брови, тайком встречаясь заговорщическим взглядом с Зуко. Она чувствовала его неуверенность даже сквозь старательно непроницаемое лицо, коим он тщательно пытался ввести всех в заблуждение. Его гнетет очевидный страх, что она играючи поведает об этой жестокой расправе и Мэй, обрисовывая его в чудовищном свете. Это вызывает в принцессе садистичный порыв поквитаться, всласть посмеяться, но в какой-то момент ее праведный гнев сменяется на непреодолимую жалость. Она вспоминает, как ее руки эгоистично бороздили по его колючим роскошным волосам, как он почтительно склонялся, с упоением упираясь щекой ей в острые колени, страдающе замолкая. В какой-то момент она вспоминает маму, задаваясь главным вопросом: а как бы поступила она? Мама бы защитила обездоленного и капризного Зузу. Мама без сомнений встала бы на его сторону, даже, если он был бы тысячу раз неправ, даже, если бы он бесчеловечно погубил сотни тысяч безвинных жизней… И тогда ею овладевает немыслимое отвратное потрясение, будто бы в какой-то момент ей кажется, на одном только тончайшем предчувствии, что Зуко смотрит на нее так, как должен бы смотреть на их маму…

      — Там произошло просто чудовищное происшествие, — Азула излишне претенциозно драматизирует, наводя на подругу жути, отчего Мэй прикрывает в ужасе губы, с окриком вздыхая, вовремя беря себя в руки. — Все сестрички Тай Ли были жестоко убиты. Дай Ли ведут расследование, но, кажется, дело — глухарь, — невозмутимо сухо пожимает плечами, вглядываясь в озадаченный, но такой ребяческий вид Тай Ли, что вовсю бегала возле ограждения, приманивая к себе последнего хозяина рек.

      — Как это произошло? — не унимается Мэй, не спуская с принцессы важного интереса.

      — Ты уверена, что вообще хочешь это знать? — не дает Азуле и слова вставить, — Зуко нетерпеливо вклинился, не желая и далее сдерживать нахлынувшее раздражение, напряженно вытягивая скрещенные ноги. Он весь и вся его поза напоминали скорее переплетенный сдавливающий канат, он упрямо поглядывал вниз, словно ожидая, что Азула бросит на него свой неподдельный интерес. И она это без зазрения совести делает.

      — На месте преступления были найдены четыре изуродованные сестры Тай Ли, тот, кто сделал это с ними — истинное чудовище, — когда Азула это говорила, она подстрекающе не спускала нарочито-осуждающих глаз с собственного брата, но Зуко остался подозрительно неподвижен, будто и вовсе отсутствовал. — Троих избили до смерти, практически обезглавив. Им размозжили лица так, как будто те были из глины, раскроен череп, да настолько, что не смогли точно опознать кто именно из девочек это был. Вместо голов жижа и месиво, словно растаявшая восковая свеча. Все в крови, конечности сломаны, — когда Азула это говорила, она бросила мечтательный и умиротворенный взгляд в жизнерадостную Тай Ли, что тянулась к переливающимся водам за бортом судна, игриво плеская Нигихаями. — Другую же нашли наверху. Ее тело было изрезано вдоль и поперек, особое внимание уделяя глазам. Их почти вырезали. На ней оказалось около двадцати ножевых… — когда Азула важно закончила, она невзначай бросила в Мэй меланхоличный смеющийся взгляд, будто все сказанное какая-то старая как мир — шутка, на что Мэй исказила гримаса чудовищного непонимания и ужаса. Она не смогла скрыть обжигающее беспокойство, приходя в замешательство от того, насколько буднично весь этот кошмар преподносила принцесса.

      — Нет даже зацепок? — раздосадованная, Мэй нервозно вклинилась, приходя в тихое бешенство от поведения Тай Ли.

      — Ну… — набрала как можно больше кислорода в легкие принцесса, дабы с затяжным гулом выпустить. Зуко не заставил себя ждать, мгновенно возвращая сестре свою острую, болезненностью отразившуюся на лице — заинтересованность. — Понимаешь, догадки на этот счет уже есть. Двух девочек так и не удалось найти, а вернее — их тела. Словно сгинули. Пропали. Следствие выдвинуло версию, что две пропавшие живы и находятся в бегах, что именно они и убили оставшихся четверых.

      — Чудовищно… — не в силах сдержать накал, отозвалась удручающе и потерянно Мэй, на что Зуко приподнимает в непонимании бровь, оскорбительно принимая на свой счет, на что Азула не без толики умиления — еле сдержала усмешку, ведь в тот самый момент она посчитала Зуко поистине всемогущим. Чудовищным. Его участие в подобном, казалось, делало его невероятным, неповторимым, необъяснимым. Ей даже стало казаться, что после случившегося, — в его обществе она особенно остро испытывает волнующее прикосновение неумолимой обольстительной тревоги. И эта тревога виделась пугающе притягательной, словно игра с таким человеком давала ей особо-важные привилегии.

      — Тай Ли гостила при дворе. У нее в этот день было громкое выступление. Я не могла дать ей вернуться в это оцепленное агентами место, — Азула накинула на себя удушливый хамут благородства. — Она очень переживала, ты бы ее видела… — Азула, загадочно ухмыльнувшись, переводит взор на резвящуюся Тай Ли, что делает блистательный кувырок, призывая Нигихаями повторить. Судно качнулось — вот настолько неожиданно выскользнул из-под океанической глади последний хозяин рек, открывая присутствующим свою переливающуюся жемчужную чешую. Азула на лету поймала задумчивый взгляд Нигихаями, а потом он неуловимо скрывается в толще воды столь же увлекательно, элегантно и резко, как и появился. Тай Ли разразилась радостным смехом, даря его удивительному представлению свои искренние аплодисменты.

      — Да, по ней видно, как сильно она переживала… — с нарочитым презрением подмечает Мэй, на что Азула недовольно кривит губы, готовая встать в оппозицию. Но ее отвлекает непрерывный гипнотический взгляд Зуко, который, кажется, полностью растворился где-то глубоко в самом себе, прямо, как последний хозяин рек в трепещущем океане.

      — Не будь так строга, она же твоя подруга, — со смехом поддевает Азула, склоняясь к Мэй еще ближе, на что та недоверчиво щурится. — Я ее не бросила. Ей вкололи сильное обезболивающее, у нее могут быть временные провалы в памяти и странности в поведении… — невозмутимо продолжила, с непониманием покачав головой, отказываясь принимать в свой адрес обвинительные нотки. — Да и тем более — вот, — распростерла она руки. — Мы едем на Угольный Остров. Это все ради нее. Мы обязаны поддержать подругу.

      — Она мне не подруга! — сквозь зубы враждебно процедил Зуко, на что Азула незамедлительно закатила глаза, утомленно вздыхая. Но не успела она и слова сказать, как к ним порхающе подбежала Тай Ли, посматривая так, словно ничего ужасного и необратимого в ее жизни не произошло, отчего на лице Мэй нервозно промелькнуло опасение. Мэй возмущенно оглядела Зуко с Азулой, будто ища в их тираничной невозмутимости собственное спасение. А принц и принцесса так и остались возвышенно холодны, лишь Зуко встревоженно поиграл желваками, стоило Тай Ли слишком уверенно приблизиться. Казалось, в любую минуту он готов с оборонительным наступлением выскочить вперед.

      — Неужели мы проведем все выходные на Угольном Острове? — Тай Ли сияла, не зная, как поточнее высказать собственную очарованность сложившейся ситуацией.

      — Почему же только выходные?.. — усмехнулась принцесса, обжигая непосредственностью.

      — Будет так здорово болтаться на пляже и ничего не делать! — Тай Ли покрутилась вокруг себя, уже виднея плавно вырисовывающийся берег, которому тотчас же рьяно замахала так, словно весь Угольный Остров с нетерпением выжидал.

      — Тратить драгоценное время! — резко вклинился Зуко, исподлобья косясь на Тай Ли, а его выражение даже не пыталось скрыть пренебрежения, тогда как голос остался преисполнен заносчивостью. — Нас выслали на принудительный отдых. Я чувствую себя ребенком… — встрепенувшись, он бросил взор на невозмутимую и немного потерянную Азулу, словно это она только что лишилась всех своих сестер, а не стрекочущая от льстивого восторга Тай Ли.

      — Расслабься, просто папа хочет встретиться с советниками наедине, чтобы ему никто не мешал, — наконец отвечает, игнорируя то, как изменилось его озлобленное и высокомерное выражение. — Не принимай это на свой счет, — она, кажется, искренне захотела его поддержать, но это прозвучало как брошенная наспех издевка, отчего он почти разъяренно вскочил, не зная куда приткнуться, чувствуя себя в их обществе крайне нелепо и скверно.

      — У вашей семьи есть дом на Угольном Острове! — запрыгала ликующе Тай Ли, продолжая осматривать вырисовывающиеся вдали рельефные восхолмия и пригорки, на которых то и дело виднелись, приобретающие очертания домики.

      — Мы приезжали туда каждое лето, когда были детьми, — подметила Азула, не скрывая той истомы, что приятным теплом обжигала все ее мысли, стоило взглянуть на этих словах на Зуко, которого, кажется, обуяла и парализовала тихая, известная лишь ему одному — истерия, отчего он даже трусливо спрятал лицо, но она могла заметить, сколь сильно, почти до скрипа, сжимаются его пальцы на ни в чем неповинном ограждении. Он был поражен в самое сердце, стерпев обуревающую из задворок воспоминаний — ощутимую сталью — режущую боль. Это все без устали наносило ему столь старательно увечья без ножа, без огня — одними лишь детскими воспоминаниями.

      — Наверное, это было весело, — от этих слов Тай Ли Зуко берет бурная ярость, и, кажется, он был готов броситься за борт, отдавая свою полыхающую голову под ритмичные струи остужающего океана. Его бередила любая мелочь, словно при Зуко здесь и сейчас непозволительно даже думать — его возмущало и накрывало ото всего.

      — Это было очень… очень давно, — только и смог добавить, наблюдая в переливающихся водах свое обезобразившееся отражение. И чем дольше он смотрел, тем сильнее ему казалось, что на него посматривает не принц Зуко, а сама Синяя Маска.

      — Добро пожаловать, — хором произнесли две нелепо вырядившиеся старухи, прикрывающиеся от слепящего солнца большими полями соломенных шляп. Азула придирчиво огляделась, вдыхая такой родной и приятный воспоминаниями — солоноватый аромат, скользнувшего едва ощутимо — бриза, не в силах поверить в реальность происходящего. Ее лицо резко меняется, когда до осознания добирается мысль, что тот неприметный тесный покосившийся домик — это именно то место, где они унизительно будут вынуждены провести несколько позорных дней. Азула скептически осмотрела подруг, будто ища безмолвной поддержки, останавливаясь с таинственным вздохом на одном только Зуко, который, казалось, так и остался поглощен собственным потусторонним отражением. Она при всем одержимом желании не смогла бы разглядеть его лица — только затылок и зрелищно шелохнувшиеся на ветру тщательно вылизанные волосы. Ей внезапно возжелалось по-королевски демонстративно взять его под руку, столь открыто проявляя бесчестно запертую где-то внутри заинтересованность, но она моментально отгоняет эти глупые несуразные мысли, стоит только взгляду наткнуться на выглядывающий из-под хмурых скал небольшой кусочек их давно увядающего семейного поместья. С бессилия она поджимает обиженно губы, сопротивляясь всегда и везде главенствующим отцовским словам, внутри воспламеняясь такой необъятной и просто необузданной упрямостью. Она была готова пойти на многое, только бы сам Хозяин Огня делал то, как она считает важным и правильным! Неужели ему и впрямь так сложно было пустить нас пожить в семейный дом? — ее брови надменно приспустились, ломанными линиями припадая к переносице. Когда она думала и столь заносчиво игралась с пониманием, что папа так непростительно поступил, ее окутывало демонстративное желание поступиться и его чувствами. Просто исподтишка. Просто, чтобы пойти наперекор. Чтобы украдкой из засады унизить. Она нехотя спускается по проложенному трапу, следуя за приветливыми и совсем по-детски не отличающимися друг от друга — Ло и Ли, но в какой-то момент Азула останавливается погребая растерянный взор в колышущийся океан, и стоило ей разглядеть многозначительный осторожный взгляд последнего хозяина рек, что уже почти полностью ушел под воду, оставляя лишь рога, — Азула смиренно улыбается.

      — Нигихаями не пойдет с нами? — подбегает Тай Ли, хватая принцессу под руку излишне непосредственно.

      — Ему здесь нечего делать, — пожимает плечами принцесса. — Он довольно своенравен, тем более вода — это его родная стихия.

      — Чешуя речного дракона довольно чувствительна к солнцу, — вклинилась одна из старух, угрюмой походкой взбираясь в неприветливые горы. — Солнце угнетает его.

      — Да и тем более нам негде его разместить, — вклинилась другая старуха, звонко расхохотавшись. — Я не приготовила ему спальню.

      — А разве речные драконы не должны обитать в пресной воде? — нудно поинтересовалась Мэй, как истинная аристократка — важно раскрывая небольшой алый зонтик, тотчас же прячась от кусающихся солнечных лучей. Азула нахмурилась, ведь она никогда не задавалась подобными вопросами. Если Нигихаями так решил — его не переубедит уже никто, даже здравый смысл.

      — Вкус воды не имеет никакого значения, главное в существовании этого дракона — проточная вода, — снова вмешалась какая-то из старух. — Просто исторически так сложилось, что эти твари в основном обитатели рек, но среди солоноватой воды плавать и проще и легче, особенно мне с моими набранными килограммами, — обаятельно хохотнула. — Думаю, дракону ее высочества ничего не убудет с того, что он попринимает солевые ванны, — это звучало правдоподобно, даже успокаивающе, что заставило Азулу почувствовать себя ранимым ребенком.

      — Не хочу, чтобы его кто-то видел, — принцесса без лишних предисловий разгромила все навалившиеся рассуждения. — Ни к чему, чтобы королевского дракона видели близ берегов, я все еще не уверена в людях, что его окружают, мало ли, кто-то захочет нанести ему вред… — она сказала это неприкрыто обеспокоено, почти взволновано.

      — Водяной дракон, должно быть, довольно сильный противник, сомневаюсь, что кто-то из магов огня посмеет его обидеть, — вклинилась старуха, стоило Азуле поравняться с ними.

      — Да, но, а если их будет много? А если они нападут всем скопом? — от этих мыслей у нее на лице проступило отчаяние и ужас.

      — Ты стала такая мнительная, — Азула в растерянности обернулась, распахивая в недоумении глаза, стоило Зуко оказаться неожиданно близко, да так, что могло показаться, будто его голос оглушающим эхом постукивал у нее на сердце. Она ничего не ответила, находя в его взгляде собственную слабость, ведь то, что сказала Тай Ли не укладывалось в ее ранимом понимании. Чем больше она таращилась на Зуко, тем сильнее ее одолевали тяжкие сомнения. Сомнения, которым она не давала жизни, отметая как необдуманные бредни сумасшедшего. Это не мог быть Зуко — это просто исключено… — Азула отыскала Тай Ли, что с завороженным интересом бесстыдно не спускала с Зуко глаз, ненароком то и дело опасливо приближаясь, почти с придыханием касаясь. Тай Ли себя так не вела… — недоверчиво призадумалась, не понимая, то ли в ней взыграла ревность, то ли сумасшествие заразительно. Тай Ли никогда не отличалась умом и сообразительностью. Поверхностная, трусливая, посредственная, плоская — в ней не было и толики ума или глубины, которыми обладала молчаливая и упертая Мэй. Не удивительно, что Зуко спрятался за ее спиной. Разве Синяя Маска вообще когда-то мог быть Зуко? Особенно, если тот уже несколько лет был надломленным позорищем? Дай Ли, что обыскивали дядины и Зуко вещи — обязательно бы нашли что-то подозрительное, особенно, когда по всему Ба Синг Се оказались расклеены объявления о розыске. Дай Ли бы нашли что-то, ту же маску в конце концов… или палаши… — она продолжала с сомнением рассматривать исподлобья брата, на что он, казалось, и вовсе не обращал внимания, даже не чувствуя. Мэй заметила бы что-то подозрительное, будь Зуко действительно к чему-то подобному причастен, но она молчит, и вряд ли дело в том, что она его покрывает… может быть, она просто не знает? И чем сильнее она погружалась в вязкие топкие догадки, тем отчетливее внутренний голос и реакция окружающих убеждала, что никакой Синей Маски взаправду никогда не было. Ее словам вторит и верит — подозрительно лишь Тай Ли, которая и сама достойна носить статус насильника и убийцы… стоит ли хоть на грамм прислушиваться к такому человеку? Ее слова не стоят ни гроша, возможно, она решила избавиться от Зуко, подрывая в своей принцессе сомнения, но вот только для чего?.. — Азула измученно коснулась пальцами лба, стараясь стереть непрошенные домыслы.

      Взбираясь по позорно пошарпанным неприметным ступеням, оказываясь внутри зазорной обители Ло и Ли, да такой, словно те только что бежали с цыганского табора, — Азула презрительно осмотрелась, ненавидя отца за столь жестокое наказание. Провести несколько дней своей жизни в такой засаленной дыре. Ей! Принцессе Страны Огня! Ладно Зуко — он уже привык жить в дерьме, он не брезгливый, раз с удовольствием драил полы в Нижнем Кольце Ба Синг Се. Ну и позорище! — сжались заносчиво ее губы, стоило Зуко ровной и непоколебимой походкой пройти вслед за ней в тесную непримечательную комнатку, заставленную двухярусными кроватями. Азула на секунду задумалась, с увиденного — пришла в недоумение, но не не успела и рта раскрыть, как за нее высказался Зуко:

      — Это что за позорные нары? — он без зазрения совести осквернительно поморщился, оборачиваясь к Азуле, на что та расплылась в широкой улыбке, начиная глумливо хихикать. А он не остановился, отрешенно выискивая старух, считая виновницами.

      — Как же мне нравится белье с ракушками! — с ярким окриком Тай Ли пронеслась мимо, нырнув в заправленную постель, утыкаясь лицом в подушку.

      — Ты шутишь? Это же все равно, что ночевать на пляже, — нахмурилась Мэй, вторя настроению Зуко, что не ускользает от всевидящего взора Азулы.

      — Знаем, вы расстроены, — начала было одна из старух.

      — Так, я не понял, вы хотите сказать, что я буду спать в одной комнате с девчонками? — осмотрел он каждую, брезгливо скривившись, с чего Азула продолжала жестоко глумиться. Ну все, сейчас Зузу устроит представление. Прямо как в детстве! Давай, дерзай! Разгроми тут все! — а Азула смеется пуще прежнего, что, кажется, его и вовсе не трогало, а, скорее, наоборот — подначивало, вселяя уверенности.

      — Принц Зуко, здесь больше нет других комнат, можете лечь в гостиной, — смиренно отозвалась старуха, на что Зуко надменно вскинул бровь, насупившись, но смолчал, и Азула начала обратный отсчет, предопределяя, как поведет себя Зуко:

      — Знаете, я во вшивом гетто Царства Земли жил и то куда лучше. Как человек. Я не упаду ниже своего достоинства, дабы ночевать с какими-то девчонками в одной комнате, — кажется, кто-то из старух хотел вклиниться, но он настораживающе подошел ближе, нетерпеливо взмахнув рукой, приказывая молчать и дальше. В этот самый порыв он казался крайне высокомерен, картинно надменен и столь притягательно воинственен. — И ни в какой гостиной я спать тоже не собираюсь.

      — И что же делать, принц Зуко? Может быть, вам снять комнатку в гостинице? — всерьез задалась вопросом та же самая старуха, отчего Азула оскалилась в злорадстве только сильнее, карикатурно хлопая представлению брата в ладоши. Это было невообразимо весело — наблюдать за ним.

      — «С какими-то девчонками в одной комнате»… вот значит как? — не заставила себя ждать униженная и оскорбленная Мэй, пока Тай Ли все это время лежала головой на подушке и не моргала, кажется, переставая от напряжения даже дышать.

      — Ну уж нет, — его голос стал холодным и бесчувственным, его шторм резко стих, он проводит пальцами по свои волосам, претенциозно приглаживая, стараясь совладать с собственными эмоциями. — Где вы спите? — поразительно угрожающе обратился к старухам.

      — У нас с Ли две спальни наверху, — покивали головой обе.

      — Отлично, — улыбнулся он гадко и пугающе, заставляя всех присутствующих напрячься перед вынесением его непоколебимого приговора. Кто-то старательно метит на место Хозяина Огня, да, Зузу? — смыкая в нервозном раже челюсть, Азула враждебно впилась в него колючим взором, который он с легкостью игнорирует. — Ли, я буду спать в твоей комнате, прошу, постели мне новое белье, — останавливается возле одной из старух, после чего безвозвратно уходит. Послышался размеренный стук его шагов — Зуко взбирался на второй этаж.

      — Но я Ло, — удивленно приподнимает старуха брови, оборачиваясь к сестре.

      — Ло, — продолжила заданную Зуко игру Азула. — А я буду спать в твоей комнате… — это прозвучало почти убедительно, но в самый последний момент Азула не сдержалась, скривилась, согнулась, отдаваясь на растерзание нервному смеху. Тай Ли вскочила со своего места, хватаясь за лицо, вторя Азуле начинает заливисто хохотать, наполняя тесную комнатку странным непередаваемым напряжением.

      — Вы в своем уме вообще? — вклинилась Мэй, разбивая непрерывный гомон их непонятной радости. — Это что, получается, с нами будут ночевать Ло и Ли? — она была недовольна, но сдержана, смыкая на груди руки, все еще испытывая по отношению к Зуко тихое бешенство, которое она день ото дня старалась подавить. Все отчетливее он виделся ей страшным предателем.

      — Получается — так, — выпрямилась Азула, согласно кивая, а на ее лице сияло злобное ликование.

      — И я этому несказанно рада! — когда Мэй это высказала, казалось, она готова кинуть в Азулу чем-то тяжелым и острым, навсегда избавляя мир от такой пакости и мерзости. Они столкнулись с Мэй в немой ожесточенной схватке. Глаза с подозрением прищурились, продолжая сверлить друг друга мучительно и неотступно, пока принцесса вольно и надменно не обрывает эту затянувшуюся игру, невозмутимо удаляясь.

      — Пойду проведаю Зуко, — она это сказала так невзначай, но с такой уверенностью, от которой у Мэй подкосилась выдержка. И ведь Мэй не смогла ответить ей ровным счетом ничего, заставляя себя смотреть принцессе вслед, в самых сокровенных думах желая, чтобы Азула исчезла. Исчезла навсегда, ведь в ее присутствии Зуко ведет себя необъяснимо. Должно быть, Азула не прекращая шантажирует его, — Мэй хотелось верить, что Зуко здесь и вовсе не при чем, просто он попал в западню ловких манипуляций.

      — Не помешаю? — для приличия несколько раз постучавшись, Азула распахивает дверь очередной комнатенки, что уходила в миниатюрный балкончик с исключительным видом на океан, на котором красовалось плетеное кресло. Зуко безмятежно отдыхал на заправленной оранжевыми покрывалами двуспальной кровати, поворачивая голову на звуки умиротворяющего океана, что приглушенно едва доносились. Легкий ветер покачивал мутно-розовую тюль, — осмотревшись, Азула находит много интересных вещиц, например несколько портретов-миниатюр. Две маленькие девочки, как две капли воды похожие друг на друга, сидящие на коленях у неизвестной Азуле женщины. Ее глаза не останавливаются, жадно хватаясь в небольшие пиалы из хрусталя, что оказались доверху заполнены разноцветными увесистыми украшениями. Старухи любили принарядиться. Парочка уложенных друг на друга роскошных шляп с алыми лентами. Множество расписных ваз, набитые роскошными живыми цветами, аж вся спальня переполнялась какофонией упоительных запахов. У балконной стены патриотично сиял флаг страны огня, а чуть ниже портрет Хозяина Огня Озая. Азула с недоумением хотела подойти ближе, пребывая в неописуемом возмущении, и она даже не могла объяснить, что настолько сильно ранило ее. Отец — не просто ее родитель, но также родитель и для многих сирот, а также смиренный полководец целой нации, разве странно, что какая-то из старух держит в своей комнате один из его портретов? — Азула старалась совладать с собственной жгучей ревностью, которая подрывалась в ней с лихвой, да еще и так непредсказуемо. Всего какое-то мгновение, на которое Азулу осенило безумной идеей. Не затворяя дверь, привлекая к себе монотонный усталый взгляд брата, она идет в спальню напротив, нервными рваными движениями поворачивая ручку. Дверь бесшумно отворилась, обрисовывая принцессе совсем другой вид, не тот, которым она восхищалась стоя возле Зуко. Ну вот, у него лучше! — молчаливо завидует, неумолимо ревнует, ведь в той комнате, что обидно достается ей — ни флага, ни портрета Хозяина Огня, ни даже балкона с чудесным видом на океан. Ничего такого.

      — Что случилось? — послышался из-за плеча его голос, на что она ни разу не обернулась, слыша по размеренным шагам — он за спиной. Руки принцессы недовольно впивались в деревянные косяки. Ей казалось, что эта комната куда хуже той, которую успел присвоить Зуко. Наверное, перед тем как занять лучшую, он рассмотрел обе, выбирая с красивым видом… — она злилась, она кипела и готова была взорваться с оглушительным хлопком. Мало того, что отец выгнал сюда, так еще и у Зуко пристанище получше будет.

      — Молодец, Зузу, хватка что надо, — ее голос со стальной издевкой, переполненный вопиющим сарказмом, через который истошно проступала обида. Она обернулась молниеносно, встречаясь с ним взглядом.

      — Не понимаю: о чем ты? — он так будоражаще взирал — свысока, но упоительно милосердно, что могло показаться, будто он и не Зуко вовсе.

      — Ой, как удобно! — опять прикидывается! — Занял самую лучшую комнату и все еще строишь из себя страдальца?! Противно, — отводит уязвленный взгляд. Зуко с минуту постоял, нахмурив в недоумении брови, словно действительно слабо понимая к чему она ведет.

      — Тебе нравится та комната больше? — до него наконец-то доходит, его лицо разглаживается, приобретая такие притягательные, обжигающие уверенностью — невозмутимые нотки. Азула упрямо не ответила, продолжая смотреть куда-то в сторону, обиженно складывая руки. — Забирай, — встал он в пол-оборота, вытягивая руку, указывая в сторону противоположной спальни, с которой все еще доносился прибрежный шум волн. Азула опешила, она хочет поднять на него обескураженный тронутый взгляд, а Зуко протискивается в единолично занятый ею проход, оказываясь уже на кровати другой, более мрачной и холодной комнаты. Теневая сторона, да настолько, что в этом месте даже прохладно.

      — Что с тобой, Зуко? — начала издалека, прикрывая распахнутую дверь, оставаясь с ним наедине, присаживаясь на пол, упираясь затылком в мягкость матраса. — Почему ты такой нервный и злой? — она обратилась к нему, посматривая искоса, на что Зуко занервничал, высокомерно приподнимая подбородок, не давая ей уловить то, что творилось в его голове.

      — Я будто снова в изгнании. Отец остался со своими министрами в Кальдере, а я — тут, словно и не принц вовсе. Я уже давно не удивлен, что ему безразлично мое мнение, но столь открытое пренебрежение… и хоть — убей: я не понимаю почему? — он сказал это с трудом и Азула даже притянулась, дабы присесть рядом, а он все равно, оскверненный, спрятал взгляд, выглядя таким опустошенным и израненным.

      — Дело только в этом? — безотрывно смотрит на него, а сама даже в собственных фантазиях и мысли не допускает, что сказанное Тай Ли может хоть на долю секунды оказаться правдой. Это все какой-то абсурд! Зуко абсолютно точно не Синяя Маска и никогда им не был. Он слишком поглощен собой и своими проблемами, дабы расстараться для других, даже, если это желание — сделать гадость. Преступники себя так не ведут! — у него не было объективных причин скрываться, не было причин причинять ей такое унижение. Он бы так не поступил. Зуко даже сейчас остается в подавленности от поведения отца, даже тогда, когда его лицо перестало ассоциироваться с позорным клеймом. Азула тяжко вздохнула, находя переживания Зуко перекликающимися с ее собственными.

      — Нет, — покачал он головой. — Меня аж всего передергивает, когда я вижу Тай Ли. Я ненавижу ее. И не понимаю, почему она здесь — с нами, особенно, после того, что она наговорила обо мне, — он обратил к Азуле свой удручающий и излишне израненный вопросительный взор, отчего у нее по хребтине пробежала целая цепь дурманящих мурашек. Он показался ей чутким и мнительным, а от того и жутким. — Она сумасшедшая. Думаешь, она поверила и забыла о случившемся? Не думаешь, что она со своим длинным языком доберется до отца? Я чувствую себя в большой опасности, потому что теперь я знаю, что она способна на многое, — он был скован, излишне напряжен, хоть тон его и остался спокойнее водной глади в знойный солнечный день. — Она и тебя подставит. Она сумасшедшая. Неужели ты не видишь, что сам факт, что ее рука вознеслась над собственными сестрами — опасный звоночек. Она не остановится, она бездумно уничтожит и тебя и меня, — он нагонял своим задумчивым глубоким голосом жути, заставляя Азулу вспоминать и стыдиться того, что произошло между ней и Тай Ли в Ба Синг Се. — Если ты не ответишь ей взаимностью — она восстанет против тебя, — выносит холоднокровно вердикт.

      — Если не отвечу взаимностью? — сделала невинное, пораженное обескураженностью лицо, походя скорее на ребенка.

      — Вот только не говори, что ты не замечала, как она смотрит на тебя, как глотает каждое, сказанное тобою слово, — он оставался поразительно красноречив в своей тихой и мрачной уверенности. — Она не просто так открыла свой рот в мою сторону, — прилипчиво и так двусмысленно коснулся ее плеча, делая голос заговорщическим и приятно-томным. — Она очень интуитивная девочка. Она догадывается, что между нами что-то есть, — его прищур ощущался опасным, подавляющим, скверным, но ему почему-то хотелось верить. — Она сказала это про меня — из-за ревности. Она может испортить мои отношения с Мэй… — на этих словах Азула надменно вздернула бровь, смыкая плотно губы. — Только не говори, что ты в злостном сговоре с ревностью, — его слова прозвучали ненароком неопределенно, удивленно и малость — разочарованно. Азула пыталась побороть свое глубокое смятение, отчего на ее лице появилась ядовитая усмешка, в этот самым момент она никого столь сильно не презирала, как презирала собственного брата. — Я тебе ничего не обещал. Ты не моя девушка, — это прозвучало как унижение. Как оскорбление, на которое она захотела молниеносно ответить колкостью, размазывающей его нарочитую самоуверенность, но он не дал сделать этого, внезапно покидая кровать, расхаживая по комнате нервно — взад-вперед, словно Азулы здесь вовсе и не было. Интересно, — вздернула она подбородок, раздраженно кривя губы, — а если я буду делать также как ты — Зузу, тебе тоже будет все равно? — она принципиально повернула голову в противоположную сторону, всеми силами выказывая свое королевское пренебрежение, стараясь сохранить достоинство. Она показывала ему то, насколько сильно ей безразличны его слова и доводы. И ведь противопоставить она ничего не могла, да и особо не хотела. Ей нужен был Зуко — любой ценой, а если он здесь — это уже проделанная ею львиная доля. Он так изменился… — она поднимает на него взор, а ее аж в его присутствии мелкой обжигающей рябью колотит. А он нарочно продолжает быть излишне непостижимым, непреклонным, своим отчаянным поведением уничтожая ценность ее присутствия. Она бы обиделась, если бы с ней никто и никогда так не поступал. Ей становилось горько и противно от осознания, что отцу и Зуко, казалось, поистине нет до нее никакого дела, но в глубинах своей тернистой души, она предчувствовала, что это совершенно не так, просто они очень стараются показать ей это. Она испытывала на себе грязный несмываемый след, да такой, словно ею грубо и вдоволь попользовались, словно вещью, за ненадобностью отставляя подальше — в глубокий потаенный ящик, иногда заглядывая, лишь бы потешить собственную важность. В этом он был вылитый отец — он с особым азартом и огненной страстью выжимал из нее крупицы ее силы, энергии и эмоций, питаясь этим, поростая неизведанной личностью, вскормленный ее слезами и гневом. В такие моменты он становился похожим на недостижимое божество, его алчная самовлюбленность переходила все мыслимые и немыслимые границы, но Зуко все равно, даже сейчас — маниакально дорожил собственной честью, старательно оберегая. Он неистово сильно полюбил свое лицо, оно казалось ему новым, не только ему, но даже и самой Азуле, хотя ее не оставляло ощущение, что все это морок, маска, иллюзия. Что в какой-то момент чары спадут, серебристые волосы на левом виске испарятся, рождая выжженную как после бомбардировки — лысину, что простиралась бурыми пятнами на его величественное лицо. Но его кожа, она оставалась чувствительной, гладкой, брови оставались почти симметричны. Словно подтверждая ее подозрения, Зуко подкрадывается к зеркалу, щепетильно всматриваясь, деликатно проводя рукой по волосам, приглаживая неровности, чтобы с опаской дотронуться до кожи — до той стороны, что совсем недавно делила его лицо на две неравные части, будто в нем ютилось несколько человек. И вот пришло время, когда один самозабвенно пожрал другого. И вот этот Зуко столь надменно заигрался со своим отражением, что не увидел того непонимания и открытого презрения, с которым вглядывалась в него Азула. И ведь ей тошно не от того, насколько он поглощен собой и столь болезненно ощупывал собственное лицо, а от того, что с его присутствием она ощущала себя призраком. Будто ее здесь и вовсе нет, ведь его интерес гнусно просыпается в те самые моменты, когда его животной нечистоте желается вырваться наружу, окропляя ей внутренности. Он показался ей до отвращения омерзительным, но вместе с тем она не решилась отвести глаз, будто очарованная.

      — Хочу сходить поесть, — смотрит на нее через отражение, а его выражение столь непривычно искажается, до неузнаваемости пугающе отзеркаливая мимику. И ей почему-то стало не по себе, словно тот, кто сейчас смотрит на нее — и не Зуко вовсе. — Что скажешь? — он обернулся резво и уже совершенно с другим выражением, старательно корча из себя несвойственную ему поразительную доброжелательность.

      — Хочешь приказать старухам постоять у плиты? — ее глаза расплылись в зверином прищуре, она почти рассмеялась ему в лицо, а он придирчиво не сдвинулся с места.

      — Фу, — он постарался как можно более оскорбительно выразить свое несогласие. Если бы Ло и Ли прямо сейчас оказались рядом — они бы тотчас же расплакались. — Не хочу даже думать о том, что их седые волосы могут попасть мне в тарелку. У нас был долгий путь. Предлагаю добраться до ближайшего кафе. Или чего-нибудь, что существует в этой дыре… — он был сильно зол, отчего принцесса без лишних слов уловила фальшь. Зуко по-настоящему никогда не мог так подумать, ибо Угольный Остров — это то место, что было дорого их матери. Он не доверяет мне, — словно током, прошибает эта мысль, а ощущение, что ее все больше и больше покинули — болезненно накрывало. Такое настойчивое чувство, что с тобой никто по истине не хочет считаться. Ты никому не нужен. Никому нет до тебя дела… Они словно все шарахались говорить то, что действительно было в их мыслях. Она сама от себя не ожидала, что ей станет столь непосильно больно, да до такой степени, что в апатии не только аппетит исчезал, но и в инициативе опускались руки. Я никому не нужна… — беспринципно всматривается в брата, всячески одаривая лютым коварством своей нетронутой ухмылки, в глубине дум истязаясь о мысль, что ее никто не любит, и, скорее всего, уже никогда не полюбит.

      — Мы уходим, — на ходу сказал Зуко, лишь на пару мгновений безразлично осмотрев гостевую, в которой уже успели разбрестись по кроватям девочки и старухи.

      — Куда это? — восстала из сна столь неожиданно, что перепугала Тай Ли, одна из старух.

      — Хотим сходить чего-нибудь перекусить, — кратко добавил Зуко.

      — А на мое мнение тебе уже совсем плевать?! — вклинилась недовольная и все еще обиженная Мэй. На мгновение забывшись, Азула встретилась с ней воинственным взглядом, не сдержав скользкой ехидной улыбочки, отчего ту совсем в неуверенности подкосило.

      — Ну и зачем ты начинаешь? — тон Зуко был расплывчатым и деланно уставшим, утомленным — он особенно искусно старался показать свое отношение к сложившейся ситуации. — Спрашиваю: ты пойдешь? — он всмотрелся в Мэй исподлобья, отчего она дернулась, растерявшись, не зная, как реагировать. Она хотела отказаться, но пошла на поводу желаний Зуко, угрюмо кивнув. — Тай Ли? — не оборачиваясь, бросает из-за плеча.

      — Бегу! — впопыхах вскакивает и врезается в их несговорчивую толпу с завидным оптимизмом, на что Зуко нелепо кивнул, оставаясь растерянным.

      — Можем посоветовать посетить небольшое кафе «Пестрые фонари», что находится на возвышении около центральной площади, — вклинилась одна из старух, привлекая все внимание.

      — Да, оттуда открывается чудесный вид на океан, а еще там очень вкусная еда и всегда горячий ароматный чай, — добавила другая вдогонку.

      — Правда? — обернулась Тай Ли, одаривая сияющей благодарностью. — Спасибо, — она не поскупилась даже на краткий поклон.

      — Меня уже тошнит от чая, — буркнул нехотя Зуко, удаляясь первым.

      Когда они взбирались по небольшому помосту прямо в порощую роскошной зеленью горы, можно было ощутить приятный океанический бриз и услышать, как ликуют пролетающие беспечно птицы. Осматриваясь, Зуко с настольгирующей горечью вспоминал те времена, когда мама была жива и была рядом. Когда провожала их с Азулой недолгим легкомысленным взглядом, дабы убедиться, что с ними все в порядке. Она любила читать, сидя на какой-нибудь скамеечке под шум центрального фонтана. А также ее всегда неотступно волновал репертуар театра, она каждый вечер искала нечто такое, на что откликалась душа. Зуко однажды подговорил сестру разыграть перед мамой небольшую импровизированную сценку из «Любовь драконов», ему казалось, что эта идея очень понравится маме. И все было прекрасно, пока Азула специально все не испортила, беря увесистую горсть песка, предательски швыряя в него. Мама тогда сильно обозлилась, начала красноречиво причитать, желая уколоть Азулу, на что та сгребла еще одну горсть, обидчиво орашая уже маму. Тогда мама застыла раскинув в непонимании руки, прираскрывая в недоумения губы, ее брови были недобро сдвинуты, тогда как Азуле единственной стало неподдельно смешно.

      — Ой, я такая голодная, — вклинилась между Зуко и Мэй Тай Ли, непосредственно и столь умиротворенно закидывая на плечи обоих руки. Зуко аж передернуло, он брезгливо отстранился, не желая быть в центре ее лицемерной радости. Небось ликует от того, что осталась единственной наследницей в своей поганой семейке. Тай Ли даже не заботило, как отнесутся к столь громкому и ужасающему происшествию ее же родители, должно быть — она нескрываемо упивалась единоличной властью, что внезапно свалилась на нее, грея окровавленные руки. Это убийство было бессмысленным, — сетовал Зуко, ощущая от происходящего разброда душевные терзания, ведь он искренне считал, что на подобное его бесчестно вынудили. Ему захотелось мимолетно обернуться и посмотреть на Азулу так, чтобы она еще весь оставшийся день страдала от непонимания, — но он вовремя себя останавливает, не желая одаривать ее непомерным счастьем от своего же внимания, а ведь именно этого она и ждет. Она нагло пользуется своим положением, а также его добротой, а оттого и беспомощностью. Он старательно придерживался одной лишь Мэй, ощущая от той героическую стойкость. Мэй — это будто кирпичная стена, что отделяла Азулу от ее же грязных надменных помыслов. Она не пойдет в открытую против подруги, но его недолгая тихая гавань с Мэй непременно даст трещину — Азула ревниво старается. Должно быть, Мэй в большой опасности, — его не покидают сиюминутные домыслы, он даже умышленно одаривает Мэй вниманием, в открытую долго посматривая, пока та старалась отделаться от душной навязчивости Тай Ли. Прямо сейчас Азула шла по его пятам, нога в ногу, вторя его движениям, обращаясь в его собственную неуловимую тень, отчего он дернулся, словно опасаясь, что она нанесет ему вероломный сокрушительный удар. Это все — лишь вопрос времени. И тогда в голове Зуко зароились черные неотступные помыслы. Голос Синей Маски, который без устали вторил, что Зуко подлый предатель и трус, что он так и не смог довершить задуманное, гадко прячась в тенях, опасаясь коснуться. Голос в его неуемной голове твердил и требовал, пока лицо оставалось неподатливым, каменным, хоть и растроганным. Синяя Маска проклинала за нерешительность. Он не хотел нападать на Тай Ли, но этот голос — манил и увлекал, в неуловимом моменте лишая силы воли, повязывая конечности в вязких путах и сетях, неся словно на крыльях — к такой же обездоленной убийце, — Зуко цинично опустил безжалостный взор на Тай Ли, что, кажется, и вовсе этого не почувствовала. Надо было убить ее прямо там… — раскаялся за собственную нерешительность, причем настолько напрасную, что его честь резко пошатнулась. Должно быть, Азула о чем-то одержимо подозревает, даже если на словах выразила свою благосклонность — это всего лишь увлекающая своей легкостью — западня. Он подставился… и очень сильно, отдаваясь в лапы лихорадочному безумию, не способный контролировать собственных демонов. Эта игра подводила его к неминуемому провалу. На что готова его сестра, лишь бы поймать убийцу собственной чести?..

      — Вот это да! — всплеснула Тай Ли, стоило открыться прекрасному виду на обширную террасу с видом на уходящий в горизонт океан. Вывеска гласила: «Пестрые фонри». Зуко лишь с мгновение постоял, равнодушно всматриваясь в два раскачивающихся у входа фонарика, пока Мэй и Азула невозмутимо и о чем-то довольно увлекательно беседуя — прошли внутрь, занимая столик с самым интересным видом. Официант не заставил себя ждать, услужливо принося каждой меню, Азула что-то разгоряченно бросила ему в ответ, на что вежливый официант положил еще два, наспех исчезая. Не оборачиваясь, Зуко в оцепенении замер, без сомнений ощущая, как кто-то таинственно дышит ему в спину — стоит пугающе близко.

      — Все могло быть иначе… — с запинающимся голосом, начала где-то из-за его плеча Тай Ли. Та детская нарочитая радость мимолетно покинула, оставляя в тоне колеблющуюся опаску. — Кто бы мог подумать, что Синей Маской окажешься ты?.. — шелест ее гулкого шепота раздается громом в его голове. Он распахивает с ужасом веки, простреленный насквозь, как будто молнией, не найдя в себе сил обернуться, дабы заглянуть собственным страхам в глаза.

      — Это не я, — самоуверенно разворачивается на одних пятках, посматривая без тени прежнего беспокойства. — Это Зуко… — его тон стал столь же заговорщическим, столь же трепещущим и даже каким-то пугающим. Тай Ли с нескрываемым ошеломлением сделала шаг назад, словно задаваясь банальным вопросом: «А разве я говорю не с Зуко?». Кажется, она хотела спросить у него что-то еще, но не решилась, ведь он невозмутимо дернулся, словно выныривая из зыбких холодных вод, ровным степенным шагом взбираясь на возвышение, проходя вглубь помещения, присаживаясь напротив сестры, утыкая взор прямиком в шершавые страницы. Тай Ли не заставила себя ждать, присаживаясь осторожно рядом. Вид ее мог показаться слегка трагичным, даже слегка шокированным, но она постаралась сохранить самообладание, но чем сильнее она старалась, тем охотнее расплывались перед ней иероглифы и она не могла вникнуть в суть написанного.

      — Кто что будет? — вдруг отложила меню Азула, довольная тем, что все в сборе.

      — Никогда не ходила в рестораны… — вздохнула опечаленно Мэй, не спуская мечтательных глаз с Зуко, что упорно игнорировал их всепоглощающее раздражающее присутствие.

      — Что правда? — вклинилась Тай Ли, дёргано улыбаясь.

      — Мама была против неизвестной еды, говорила, что в общественных местах царит антисанитария. Что я обязательно отравлюсь и умру… — недовольно констатирует, возвращаясь к написанному в меню.

      — А я ходила только в те рестораны, что принадлежат моему отцу, — с невероятной гордостью добавила Азула, отчего Зуко с негодованием сжал толстый переплет.

      — Наверное, тебя там все давно знают… — мечтательно подпирает подбородок Тай Ли, липким взглядом растворяясь в лице Азулы. — Открывают обходительно дверь, приглашая занять любимое место… — когда Тай Ли все это говорила, она переполнялась горьким отчаянием, да таким, что оно смешивалось с невысказанными чувствами, которые накрывали с блистательным присутствием принцессы.

      — Да, — кивает Азула, совершенно бессовестно подчеркивая свое превосходство. — Я занимала не просто «любимое место», у меня там исключительно «свое» место. Столик, что находится у самых окон, с простирающимся на горные хребты видом, — она улыбнулась немного мечтательно, засматриваясь сначала на Зуко, но стоило их взглядам в столкновении соприкоснуться, как она, замешкавшись, отводит глаза, окунаясь в переливающиеся волны океана.

      — У вашего отца есть рестораны в городе? — искренне удивилась Мэй, посматривая то на Азулу, то на Зуко.

      — Ну да, тебя это удивляет? Ему вообще полстолицы принадлежит, — с вызовом уставился Зуко, ловя разочарованный вздох Мэй.

      — Не обращай внимания, дорогая, Зузу совсем не понимает намеков… — ядовито оскалилась принцесса, с издевкой поглядывая на брата.

      — О чем вы вообще? — не сдержал своей ярости Зуко, не спуская упрямого разбереженного взора с сестры.

      — О том, что мог бы хоть раз пригласить Мэй в ресторан, тугодум! — эта колкость попадает прямо в цель, раня сначала Мэй, отчего та смущенно уставилась в пол, а затем и Зуко, что поиграл желваками, ненавидя Азулу за ее длинный язык. Она уставилась на него с наигранной невинностью, корча святую простоту, — и лишь поволока ее дурманящих глаз, что сверкала издевкой, могла показать скрытую суть ее истинных намерений. Он был готов молча покинуть эту суетливую и, столь гнетущую в самых сердцах — компанию, не желая объясняться ни перед кем, считая все происходящее жестокой спланированной акцией, что лишь на прочность берет голодным измором.

      Добродушный официант с сияющей улыбкой подошел к их столику, теребя в руках небольшой скомканный блокнотик. Зуко посмотрел на него с такой неприкрытой надменностью, сам того не понимая, что его вид для всех присутствующих виделся то ли комичным, то ли странным.

      — Что-то будешь, Азула? — вклинилась с натянутой вежливостью Мэй, даже не обернувшись, желая уступить первенство своей принцессе, отчего Азула одобрительно кивнула, принимая столь вопиющую лесть как должное.

      — Говори. Я еще в раздумьях, — в столь же обжигающей манере ответила, продолжая таращиться в раскинувшееся меню. Зуко не мог сосредоточиться — рассматривая Азулу тайком, впопыхах, выискивая в ее силуэте любые детали, что отзывались в его груди приятным жаром. Ее острые длинные ногти. То, как она скучающе подпирала подбородок, теребя столь по-детски большим пальцем нижнюю утонченную губу. Ее ногти были красные. Длинные. Устрашающие. Величественные. Азула дернулась, ее волосы непреднамеренно элегантно качнулись, она переводит заинтересованный взор на кого-то из девочек, кажется, вовсе не замечая за собой столь пристального больного надзора, убийственного контроля, который, кажется всего лишь чьей-то нездоровой шуткой. Воздух застревает в горле, Зуко кажется, что его внимательный интерес кто-то решительно заметил. Среди этого гомона голосов, как будто бы — толпы людей и неразберихи — он теряется, как одинокий ребенок в лесу. Сжимая пальцы, подпирая бледные сухие губы, он слегка, но надрывно покашливает, пока, вроде бы, никто и не смотрел в его сторону. Все засуетились, гвалт женских голосов сливался воедино, по разуму ударил лихорадочный морок, мысли сливались в паутину, склеивались, смешиваясь в нечто необъяснимое и пугающее. Азула сдержано насмехается, передавая официанту толстый кожаный переплет, что-то вторя вдогонку, — пока Зуко накрывала сокрушительная жаркая волна болезненного негодования, расплавляя истинные чувства, сдвигая столь незаметно и резко все происходящие когда-то события. И вот он блуждал в путах собственных воспоминаний, кажется, полностью заплутав, не зная: где он настоящий? Кто я? Не зная, как найти среди всего этого мрачного хаоса выход. Тот самый, из которого он выныривает беспрекословным победителем.

      Смотрит с подозрением на Азулу, что она без лишних слов замечает.

      — Ты слишком много ешь… — говорит, а сам и вспомнить не может, что конкретно она заказала. Пальцы растирают бровь и лоб, а его внезапно озарило чудовищным видением, будто вместо Азулы улыбается живая и пока еще ни о чем несведущая Джин…

      — Слушай, убери эту кислую мину, а то смотреть тошно… — морок рассеялся, силуэты теплой волной схлынули, рисуя долгожданный и истинный облик всего происходящего. Перед ним все в той же бескомпромиссной фривольной манере сидела Азула. Сказанное Зуко она восприняла как непрошенное мнение, на которое у нее рождалась лишь безмерная досада, а в ответ — агрессия. — Ты умеешь удивить, Зузу, комплимента более отвратного я еще не слышала… Мэй, что ты в нем нашла? — ее взор хищный, недоверчивый. Он задел ее за живое, кажется, у нее нет сомнений, что сказанное предназначалось именно ей. Да что же со мной происходит?.. — его вид еще сильнее побледнел, пока он продолжал в своей голове бороться с волнообразным дурманящим давлением, что, казалось, нещадно расплющит внутренности. Когда кипящая волна стихала, уступая лишь неприятному липкому теплу, он уже четче мог сделать вдох. А потом наступали эти уничтожающие монотонные головные боли… — Зуко отрешенно подпирает виски, а пальцами чувствует, с какой силой те пульсируют, словно его голова — одна большая гремящая артерия или второе сердце.

      — Я не… — нахмурился Зуко, а у самого желания идти вразрез собственным странностям оставалось все меньше и меньше.

      — Так и скажи, что ты скряга и просто пожалел денег, — ее замечание приводит его в чувство, обрисовывая на лице мимолетный страх от растерянности. Зуко исключительно косо на нее посмотрев, обратился к еще ожидавшему официанту:

      — Пожалуй, на выбор шефа, только, умоляю, ни грамма рыбы, вообще ничего, что росло или жило в воде — это очень важно. Первое и второе, пожалуйста, — вручает официанту свое меню, а сам чувствует то, как с каждым днем его точит, словно волна камень, он перестает понимать не только окружающий мир, но и то, что за люди его окружают. Все смешивалось в цветастую смазанную какофонию, а затем эти крики — зов смерти, песнь излившейся крови и испустившего дух мяса. Раскланявшись, официант ушел, оставляя их наедине и тогда Зуко провалился, словно в глубины океана, утопая в неинтересных и претенциозных разговорах девчонок. Они казались ему искренне и совершенно точно — глупыми и поверхностными. Но сколь бы не пытался он пойти в противовес собственным ощущениям — его неведанной силой тянуло взглянуть на Азулу: хоть сбоку, хоть издалека, даже, если со спины. И от этих мыслей у него зарделись щеки, пульс стучал уже в горле, мешая дышать, он измученно оттягивает ворот, находя происходящее излишне отуманивающим.

      — Какие планы? — нервно бросил он, чувствуя себя в самом центре раскаленной печи. Девочки незамедлительно переглянулись и ему вдруг почудилось, что по его коленям поползли холодные гладкие прикосновения, они словно змеи — опутывали не только его думы, но и конечности, стягивая, точно прочные жгуты. Тай Ли подосланный агент… — внезапно озаряет в лихорадке мысль, а он остается неподвижен. На полностью безэмоциональном лице невооруженным глазом тенью пролегает напряжение, что выдает лишь вздувшаяся вена на лбу и шее. — Здесь невыносимо жарко… — опускает невинно взгляд, раздосадовано хихикает, прикрывая ладонью глаза, да так, словно каждая из них знает все, но что-то утаивая — подло молчит. Мэй — подосланный Азулой шпион, должно быть, от истинных чувств там только страх перед ней и желание выслужиться… — Зуко уже невыносимо тяготило собственное общество. Он и понятия не имел, как уйти от той тревоги, что вовсю набивала оскомину. Девочки делали вид, что ничего не понимают, подшучивали и посмеивались над его клокочущим и болезненным видом, а ведь Зуко мучил и изводил внутренний дискомфорт, что силой трех изгонялся наружу.

      — Может быть, сходим на пляж? — восхищенно распахивает ресницы Тай Ли, а ее улыбка была столь широка, что казалось, будто ее щеки сейчас непременно треснут. Если Мэй — шпионка Азулы, то Тай Ли — ни что иное, как оружие… — его молниеносный взгляд на сестру, а она смотрит в ответ деловито подпирая подбородок. И в ту самую секунду оскал Азулы показался ему чудовищным, зловещим. От нее веяло самой настоящей опасностью, — пальцы Зуко медленно заколотило, гомон в его голове начал давить с двух сторон, а он не внимал ничему — только ее приветливой обходительной улыбке, за которой он предчувствовал скрытую угрозу.

      — Тай Ли, это просто чудесная идея! — потворствуя удивительной радости, передразнивающе воскликнула Азула, а сама язвительно переглянулась с Мэй. Мэй и Азула без особого смущения глумились над ничего не подозревающей Тай Ли. Он не понаслышке знает, с каким ликованием они за глаза ее оскорбляли. Этот жест показался Зуко столь явным, столь открытым и столь опасным, что он не сдержался и в недоумении уставился куда-то вдаль, желая уберечь себя от происходящего, что параноидальной волной накрывало. Ему казалось, что Азула с подругами в сговоре, что они все знают и что все это — план по поимке Синей Маски — не иначе. Мэй — предательница! — скривились еле заметно его губы, пока в мыслях он медленно терзал ее тело, по частям сбрасывая в воду.

      — Ну вот, придется раздеваться перед стольким количеством народа… — буркнула Мэй, уставившись в только что подоспевшую тарелку с ароматным блюдом.

      Зуко кратко кивнул в благодарность, стоило официанту уделить внимание и ему. Он неохотно поковырялся вилкой, совсем теряя аппетит с их гнусным обществом, не понимая, что за пьянящая и дурманящая завеса неотпускающе схватила. До него доносились лишь обрывки их скорых фраз.

      — Не дури! — всплеснула руками Тай Ли, едва задевая Зуко. — Ты будешь прекрасна, точно кукла, — она подхватывает эту льстивую игру, не отставая ни на шаг. Тай Ли другая… — мучился Зуко, считая, что ее убийство могло лишить некоторых неурядиц, с другой же стороны его могли поджидать непредвиденные и более устрашающие обстоятельства…

      — Ненавижу кукол! — съязвила Азула, поглядывая с нескрываемым отвращением на Мэй.

      — Что же тебе сделали эти несчастные? — Тай Ли хищно впивается с интересом в Азулу, вгрызаясь взором, стараясь зацепить даже самой нелепой фразой. Азула растерянно оглянулась, словно данный вопрос загнал ее в ловушку, лишь только Зуко ощутил на себе ее пробегающий взгляд, что приятными мурашками прошелся вдоль всего позвоночника, заставляя зашевелиться. Сейчас она начнет говорить:

      — Это было очень-очень давно… — в ее фразе он слышит нотки собственного голоса. Нехотя беря столовые приборы, он старается подцепить нечто очень похожее на мясо. Он старательно погружался в дело, всячески выказывая свою незаинтересованность.

      — Расскажи! — не отступает Тай Ли и в ее тоне Зуко ощутил нападение, что выбило из колеи даже Мэй.

      — Когда я была маленькой… — разомкнулись ее уста.

      — Не надо! — раздраженно не выдержал и вклинился Зуко, на что принцесса лишь слегка приподнимает бровь, игнорируя его взбудораженность.

      — Мой отец подарил мне куколку, да такую чудесную, да такую красивую… — она запнулась, в ее голосе Зуко услышал нотки горечи и отчаяния, словно хрипотцой ее тронули слезы, которые она мужественно сдержала. — У нее были глаза как настоящие, — в красках добавила, на Зуко навевая лишь жути, но он старался невозмутимо продолжать трапезу. — Когда ее кладешь — ее веки смыкались, словно у живой. Это не была моя первая кукла, но была последняя, которую я столь отчетливо запомнила, не считая той ужасной, что подарил дядя.

      — И что случилось? — вклинилась Мэй, когда пауза Азулы затянулась.

      — У нее были длинные светлые волосы, да такие, которых нет ни у одного живущего на этой земле человека, — а она продолжила, стараясь не показывать себя со столь чуткой стороны.

      — Не томи! — подстегивает ее рассказ Тай Ли, пока Азула с неупокоенной злобой уставилась на Зуко, а у него аж ком поперек горла встал.

      — Однажды я обнаружила, что она пропала — обыскала весь дворец. Она была мне дорога, так как это подарок папы. В ярости я даже подожгла пару штор, подорвала с кроватей служанок. Весь день искали — и все напрасно. А кукла, словно проклятая — появилась у моей кровати на тумбочке на следующее утро, вот только вид ее даже отдаленно не напоминал прежний. Кто-то вырвал ей глаза, обрил наголо, снял одежду, а тело изрисовал уродливыми каракулями, — Азула говорила спокойно, а брови ее почти у переносицы воссоединились, голос от недоумения и обиды роптал, после чего она старалась и вовсе не смотреть на брата. — Это был Зуко… — вперила в него все свое смирение, которое обжигало надменным холодом, да таким, что впору провалиться сквозь землю. И тогда они все обернулись к нему, молча сверля взглядами, словно выжидая немедленных оправданий.

      — Да? — непривычно спокойно прозвучал его ответ, пока лицо осталось непостижимым, что лишь сильнее обижало Азулу. — А ты не забыла про тот кукольный домик?.. — он склонил заговорщически голову, заставляя воспоминания в ее голове забурлить, точно котел над пламенем.

      — Ты серьезно? — грозно придвинулась к нему, наверное, желая отомстить, да столь явно, что ее губа аж дернулась. — Ты такой мелочный! — каверзный упрек, а Мэй и Тай Ли неустанно наблюдали за этой таинственной перепалкой.

      — Какой кукольный домик? — уже не выдержала Мэй, обращаясь к Зуко. Он на секунду оторопел, подбирая разбитую в воспоминаниях честь.

      — Ему очень нравился мой кукольный домик. Ой, совсем забыла: Зуко держал это в страшном секрете, — самовлюбленно сдает все его тайны, кажется, готовая жестоко поднять на смех. — Когда-то очень давно, когда мой кузен был жив и не шел в наступление в Ба Синг Се, Лу Тен откуда-то из Царства Земли привез мне в подарок баснословно дорогой кукольный домик, он был сделан из драгоценных металлов и камней. По правде говоря — я никогда не играла с этим кукольным домиком, да и вообще с куклами, а потому, однажды, мама пришла и сказала, что я должна подарить этот домик Зуко… — Азула была обижена. До сих пор…

      — И что сделала ты? — не спускает с нее ответной обиды, готовый поквитаться здесь и сейчас. А Азула так и осталась себе на уме, не подпуская ближе, оставляя у самого края собственных тайн.

      — Я взяла этот кукольный домик и сбросила с лестницы третьего этажа. Он летел с такой скоростью, что, когда приземлился — от него остались только жалкие ошметки, — когда она это сказала, она даже нервно выронила вилку, тотчас же прикрывая ладонью лицо, считая своего брата подлым предателем, с чем она столь отчаянно не могла смириться. — Я сделала это лишь для того, чтобы он не достался Зуко. Потому что я хотела, чтобы этот кукольный домик остался моим! — когда она закончила, отнимая руки от лица, он мог уловить блеск ее сдерживаемых слез. А потом она как ни в чем небывало стала обедать. Наступила угрюмая упоительная тишина, да столь на долгое время, что это безмолвие показалось Зуко самой сладкой музыкой.

      Обед тянулся мучительно неторопливо, словно с этого понимая все пребывали в каком-то замешательстве, будто признание Азулы заставило их задуматься о чем-то таком, о чем они никогда бы не стали говорить. И тогда Зуко бросил взор в сторону Мэй, ведь той — Зуко был уверен, очень откликнулась история с кукольным домиком. Сколько своих любимых игрушек ты переломала, Мэй, в погоне за тем, чтобы все твое оставалось твоим, не доставаясь Том-Тому? А Тай Ли? — обернулся он к ней, а она даже, словно осенний листик на ветру — в испуге шелохнулась, чувствуя очень остро любое движение. Любое движение Зуко. Девочка, у которой ничего своего-то и не было. Жизнь на семерых. Бесконечное ощущение собственной ничтожности и никчемности. Кто старший — тот и прав, да, Тай Ли? Тебе ведь не в первой донашивать вещи за самыми старшими? В таких семьях всегда хорошо быть старшим — все новые игрушки, новейшие одежды, обувь и предметы для обучения — покупаются в единственном экземпляре и передаются от сестры к сестре, и тому, кто самый младший, достаются, порой измусоленные отребья. Теперь ее мечта сбылась, и теперь самая старшая и единственная — она сама… — он не испытывал к ней чувства бурного осуждения, ему было порой глубоко безразлично, ранила лишь та мысль, что он оказался втянут в эти нелицеприятные разборки. И все из-за тебя, Азула… — мимолетно бросает на нее взгляд, а она охотно отвечает взаимностью, отчего у него все внутри как будто бы раздувается, раздувается до предела, готовое в одночасье со взрывом лопнуть.

      — Вам что-нибудь еще понадобится? — врывается в их напряженную паузу официант, перенимая все внимание. Но только не Зуко, он так и остался несгибаем, не отводя упрямых глаз от Азулы, лишь в самый последний момент вольно бросил в помешавшего всем официанта претензию. Молчаливую, суровую и необъяснимую.

      — Счет, пожалуйста, — закончил на выдохе Зуко, кладя последний кусок мяса в рот, пережевывая неохотно и с тяжестью, чувствуя, что ему на сегодня достаточно.

      — Сколько с меня? — задается вопросом Азула.

      — Вы мне скажите, сколько надо, я обязательно верну, — кивнула в ответ Мэй, даже не понимая, к кому обращаться. Они заполонили своими пустыми разговорами весь стол, вытесняя столь чудесный солнечный день.

      — Если честно… то у меня вообще нет денег… — жалобно в стыде запищала Тай Ли, отчего Зуко показательно и довольно театрально вздохнул, желая показать им свое высокомерие и пренебрежение — вот настолько их проблемы казались ему несущественными, а поведение — глупым. Он резко встает, с грохотом отодвигая стул, привлекая к себе излишне много внимая, в чем-то необъяснимо даже — пугая.

      — Я оплачу, — отрезал на корню, бросая на стол пару монет.

      — Я верну, — настойчиво вклинилась Мэй, чувствуя себя неудобно, да так, словно Зуко одним разом их с одной стороны жестоко унизил, а с другой — величаво привознес.

      — Оставь себе, — задвинул стул, не скрывая знойной ухмылки, находя их замешательство забавным. — Дарю вам этот прекрасный обед. Спасибо, девочки, — он говорил, а сам, казалось, готов нервозно рассмеяться. Они переглянулись, но ничего не сказали. Наверное, Азула желала прожечь дырку в его спине, ибо он неустанно ощущал этот гнетущий непрекращающийся и заносчивый взор, что впивался колющей пламенной стрелой. Ему казалось, что он успел вовремя убежать, пока что-нибудь не вышло из-под контроля, а ведь его столь страстно раздирали на части собственные желания. Он хотел пойти на поводу у чувств, зная, что это ведет лишь к неминуемой западне, но также ему сладострастно желалось сделать что-то совершенно непредсказуемое. Такое, чего от него мало кто ожидает, в достижении собственных возвышенных целей. Азула безошибочно чувствовала в нем непросто соперника, она испытывала к Зуко столь же сильное и необъяснимое влечение, что, казалось, при их слиянии готово погубить множество жизней, разрушить неминуемо много планов, доведя их существование до депрессивного упадка. Но когда они были вместе, их сила непокорно возрастала, достигая в оргазменной точке свой наивысший апогей, который, казалось, готов привести к безоговорочной победе в любом сражении. И он не мог простить ее, но также сильно не мог и отпустить, затягивая этот узел на их шеях смертельно сильно. Он тотчас же вздрогнул, готовый нанести ответный удар, стоило чему-то неизведанному мягко коснуться его лодыжки. Опуская ошарашенный взгляд, пред ним предстает маленькое и мягкое существо с длинным хвостом и большими остроконечными ушами. Оно терлось и обихаживало его ноги с двух сторон, кажется, затяжно напевая воркующую песнь. И это ощущение показалось ему настолько приятным, что он даже опустился, протягивая руку, давая влажному розовому носику уткнуться в его горячие липкие пальцы. А затем шершавый колючий язык прошелся по коже, да так резко и неожиданно, словно его ударило на секунду током. Кошка, — рассматривает ее грациозные вялые движения, опуская пальцы в плотный белый мех с рыже-буроватыми разводами. Она не издавала ни звука, кроме сопящего напева, что исходил откуда-то из недр ее глотки. У нее были большие голубые глаза, словно она далекий маг воды. Касаясь гладкой переливающейся шерсти, да столь неловко и резко, надеясь напугать, он почему-то вспомнил те меха, в которые не стеснялась принарядиться Азула. Кошка излишне открыто взглянула на него, садясь бесстрашно напротив, он внимательно осмотрел ее тонкие лапы и довольно истощенное тельце, находя в глубине своего сердца жалость, трепет и сострадание. Будто бы рядом с этим существом он ненадолго, но, все-таки, стал человеком. Забытое и незыблемое чувство, по которому он столь непримиримо страдал. Он тянет к ней руки вновь, желая сурово спугнуть, а она напрасно не отбегает, наивно падая в его крепкие объятия, безоговорочно доверяя тому запаху еды, что оставлял пьянящий шлейф его пальцев. Прижимая это худое, практически костлявое тельце, Зуко выпрямляется в полный рост, и ему неумолимо кажется, словно на его предплечьях примостился беззаветно любящий его ребенок. Кошка тронула ледяным носиком его шею, а затем щеку, высовывая черствый язык, проходясь им так интенсивно, что можно расцарапать. И стоило ему заключить это животное в свои объятия, как он безоговорочно понял, что не может выпустить обратно, будто бы это самое страшное преступление, которое он только мог посметь совершить. В тот самый момент он оказался столь счастлив и окрылен, что и вовсе не заметил тех приближающихся с угрозой шагов.

      — Что это у тебя? — цинизм холодом сквозил из ее голоса, Азула почти без стеснения высмеивала каждую вещь, что виделась ей в нем слабостью. — Зузу завел новую подружку? — она полоснула его больнее самых острых кошачьих когтей, продолжая принижать и с удовольствием насмехаться, а он так и остался героически безразличным, не позволяя ее свирепости сломать его неприступную стену. — Мэй, ты уже в пролете, — она широко и стервозно улыбнулась, поворачиваясь к подруге, заставляя ту разгневаться, но не на Зуко — нет, а на ту беспечность с которой это было сказано.

      — Зуко, откуда ты взял кошку? — осторожно и довольно пугливо поинтересовалась Тай Ли, он видел в ее глазах ужас и страх, особенно, когда ей в голову приходили воспоминания о минувшем преступлении. Он не ответил ни на один вопрос, начиная уверенно отдаляться, подпитываемый теплом у себя на груди, мягкостью ворсистой шерсти, считая свой поступок героическим и милосердным.

      — Ты что, заберешь ее с собой? — скептически подметила Мэй, касаясь его плеча, заглядывая в глаза с ворохом непонимания.

      — Разве это плохо? — с непониманием улыбается.

      — Она же уличная, — а Мэй не оставляет попыток переубедить, ей не просто не нравилась эта идея — она казалась злобной шуткой.

      — Теперь — нет, — кратко улыбнулся, да столь дружелюбно, что ее губы сами собой дрогнули, желая ответить тем же, но Мэй сдержалась. — Никогда бы раньше я не задумался о том, каково это: жить в изгнании, не иметь своего дома и людей, на которых можешь положиться… — он сказал это так искренне, так пронзительно, что Мэй в отрешении даже отступила, не желая бороться.

      — Отец все равно не разрешит тебе притащить ее во дворец, — смиренно добавила Азула, подходя с другой стороны, а он шел столь ровно, несгибаемо и быстро, что им втроем становилось сложно за ним угнаться.

      — Тебе же разрешил притащить свое чудовище, — это было колкое замечание, на которое она излишне сильно обиделась, однако, мимолетно оставила попытки хоть что-то донести. И когда он вышел из этой игры победителем, неся на руках спасшего, он ощущал себя героем. Героем, которого не хватает этому миру и аватар здесь вовсе не при чем… Теперь он понимал, что голос Синей Маски не столь ужасен, ведь этот голос молчал, а порой и подтрунивал над принятым решением, говоря, что он все делает правильно. Мама не любила животных, говорила, что у нее аллергия на всех, у кого имелась шерсть, а отец и слышать об этом не желал, лично избавляясь от канареек Азулона. И нет — он не поджаривал их до золотистой корочки у Зуко на виду, он лишь распахивал их запертые клетки, позволяя беднягам гнаться за свободным ветром, навсегда покидая свои долгие кандалы, избавляя от неминуемого тюремного заключения, в которых те были вынуждены гнить под строгим гнетом Азулона. И ведь только сейчас Зуко задумался: а выжила ли хоть одна из ручных птичек Азулона там — на вольных берегах, терзаемая добычей пищи, не представляющая себе другой жизни, кроме той, когда за тебя все услужливо сделают? Наверное, — опустил Зуко взгляд на притихшую в его руках кошку, — их сожрали твои собратья…

      Ло и Ли не спуская ошарашенных негодованием глаз, простирали перед своим принцем деловитую любезность, провожая того подозрительными, но покорно-молчаливыми взорами, не спуская с новой пушистой постоялицы недоверчивого интереса, которую без смущения тешил на руках принц Зуко. Он показательно и, будто бы — с грандиозным вызовом делал все исходя исключительно из своих необъяснимых даже самому себе — умозаключений. Но именно в тот момент, когда он держал эту без пяти минут беспризорную кошку, — его губы тронула искренняя, хоть и недолгая чувствительная улыбка: без привычного налета фальшивости, словно он впервые за долгое время разрешил самому себе приспустить непроницаемую маску. Он с особым вожделением наглаживал послушный кошачий мех, не спуская по-детски капризно с рук, игнорируя ее скорое желание сбежать, минуя через тот ужас, что поселился в ее невинных круглых глазах, на что он смотрел с восторгом, азартом, кажется, забывая, что это живое существо, а не игрушка.

      — Господин, мы с Ли нашли немного еды, — оказалась на пороге гостиной старуха, за которой плелась ее сестра, в пальцах сжимая блюдце с водой. Зуко тотчас же растерялся, словно его застали врасплох и ведь он даже не подозревал, что девочки украдкой наблюдают за ним — озадаченно и в полном гнетущем молчании переглядываясь. Азула презрительно стояла чуть поодаль, позволяя остальным без особых усилий обозревать его непринужденную позу, в которой он разложился на диване в гостиной. Азула ревностно и жадно уставилась на его руку, в локте которой он беззаботно зажимал совсем недавно — всего лишь какую-то уличную кошку. Понимание, что он, кажется, дорожит этим существом намного больше, чем ею, заставляло в негодовании прикусить губу, обозлившись, — опостылевшие мысли неуклюже разбивали уверенность на глазах, оставляя после себя долгое страдальческое чувство, что оставалось на кончике языка с горьким привкусом.

      — Зуко такой… — с придыханием растягивает мечтательная и растроганная увиденным Тай Ли, а Азула нелицеприятно уставилась в ответ, искоса таращась, деланно отворачиваясь, словно ей совсем неинтересно. — Такой… — Тай Ли романтично не могла сформулировать, будто привороженная тесня и толкая Мэй, заглядывая рьяно в окно.

      — Может быть достаточно, вуайеристки? — Азула без смущения с отвязным раздражением высмеивает обоих, поддевает, — демонстративно распахивая дверь, чтобы в вольной манере показаться на пороге. Пока Зуко продолжал искусно делать вид, что его все происходящее и вовсе не интересует, тогда как ее взгляд истерично цеплялся за его одежду и наручи, что уже покрывала мелкая белая шерсть. Его довольно сильно раздражали ее волосы, которые ему приходилось отыскивать на своем теле или приносить в свою же кровать, а тут кошка… уличная… и он ни разу не брезгует. Как так? — от досады ее лицо побагровело, однако, она, не теряя самообладания — осторожно подходит ближе, сцепляя честолюбиво пальцы, посматривая на него с остервенелым почти приказным — вызовом, провокационно выжимая с него хоть толику внимания.

      — Принц Зуко, вам стоит ее отпустить… — осторожно добавила Ли, на что он внезапно замер, с отчаянием задумавшись, опуская неуверенный взгляд на кошку, что уже виделась его несчастной пленницей.

      — Ты затискаешь ее до смерти. Перестань, — это прозвучало излишне побудительно, словно по-родительски звонкий приказ, после чего Зуко, сам того не осознавая, беспрекословно, но как-то вынужденно — подчиняется. Кошка спрыгнула с таким восторгом — почти ажиотажем, что даже издала краткий урчащий звук облегчения, начиная с особым трепетом отряхиваться. Высовывая язык, она принялась бесстыдно нализываться, будто желая отмыться от непрошеных грязных объятий.

      — Ло, Ли, — обратился он, нарочито важно вставая, наконец-таки искренне брезгливо отряхиваясь от налипших ворсинок. — Пусть Джин побудет у вас. Когда-нибудь, я ее обязательно заберу… — когда он говорил это, он мягко печально улыбался, вовсе не взирая на старух, словно он сделал это из какой-то выученной вежливости, тщательно стараясь скрыть свое истинное отношение.

      — Джин? — обиженно сложила на груди руки принцесса, еле сдерживая то непонимание, что накопилось в раздражение, готовое ненароком выплеснуться.

      — Да, — кивнул он мечтательно, мягко, отрешенно посматривая куда-то неуловимо вдаль, чтобы следом повернуться и насторожить внезапно навалившимся на него расчувствовавшимся видом. Азула злодейски прищурилась, нащупывая в интонации Зуко неизведанные нотки.

      — Почему «Джин»? — она бы не смогла объяснить столь резкого нехорошего предчувствия, что схватило ее где-то под ребрами, отказываясь до последнего отпускать.

      — Когда я жил в Ба Синг Се, то у меня была подруга с таким именем… — ну и лицо на нем проступило: словно он погорел на огне собственного раскаяния, опечаленный столь сильно, что это вызывало непередаваемый ужас.

      — Как интересно, и что с ней стало? — придирчиво не отпускает, делая к нему несколько излишне смелых шагов, пока он столь глупо и очевидно прятал израненный взгляд в хаотичных действиях этой надоедливой кошки. — Познакомишь? — это прозвучало с достоинством, вызывающе — почти как на поединок.

      — Я больше не знаю, где она… — он изысканно ухмыльнулся, наконец поднимая удивительно бесстрашный взгляд — одаривая им Азулу, — что, несомненно, захотела влепить ему звонкую пощечину, да побольнее, охваченная таким необузданным чувством, ведь что бы он не говорил, а она поняла его почти без слов — невербально и, как ей казалось — безошибочно. Вовремя сдержавшись, она ищет спасение в виднеющихся силуэтах Мэй и Тай Ли.

      — Почему ты не возьмешь ее с собой во дворец? Неужели боишься отцовского гнева? Неужели боишься, что уже никогда не увидишь ее? — а Азула не могла смириться с этим новым странным чувством, что было ни на что ранее не похоже. Он так необыкновенно пронзительно посмотрел, ужимисто кривя губами, упрямо ничего не отвечая, — хотя Азула была полна завидной решимости беспринципно пытать и дальше. Ей не составляло труда каждый раз с жестокой иронией ощупывать ту непробиваемую стену, которую он между ними собственноручно возвел, прячась, словно изнеженный трус. Он сразу же отвернулся, с облегчением разрывая этот затянувшийся угнетающий зрительный контакт, стоило раздаться неизведанным шагам за их напряженными спинами. Мэй и Тай Ли с опаской остановились, посматривая так воровато, на одном только уровне чувств испытывая на себе тяжесть сложившейся ситуации. Эта пауза и то непрошенное, но бесконечно теснящее в любых местах — внимание, что плотным кольцом не прекращая сдавливало их королевские фигуры, — заставило Зуко воссиять в претенциозной нервной ужимке, будто искренний чужой интерес — именно то, чего он так долго и амбициозно добивался.

      — Предлагаю пойти на тихий час, — он без труда отыскивает часы в гостиной, после чего присутствующие, словно завороженные, синхронно обернулись, внимая тому, как ленно и неспеша покачивается бронзовый маятник. — Переждем солнце в зените и можем идти на пляж, — на этих его мягких побуждающих словах, Азула, не скрывая громкого отвращения, демонстративно осмотрела его снизу-вверх, задиристо поджимая губы, а ему, кажется, — это нравится еще больше. Она без сомнений понимает, что за игру он ведет, что заставляет ее горько усмехнуться.

      — Ты чего это тут раскомандовался? — эксцентричный, но опасливый вызов. Она бы соврала, что не была к этому готова, но все же — это оказалось излишне неприятно и губительно больно, даже собственное отражение начинает приносить только горечь и стыд. — Ты здесь не главный, — ее приглушенный голос прозвучал как открытое нападение, хоть лицо и осталось скованным, глухим и одеревеневшим. — Кстати, — обернулась она, внимательно и самодовольно взирая на собравшихся, — что насчет того, чтобы устроить себе небольшой тихий час, а затем отправиться на пляж? — она сказала это так обыденно, так уверенно и так буднично — с гордостью рождая на лицах присутствующих долгий след острого замешательства.

      — Отличная идея, Азула! — бодро поддержала Тай Ли, заставляя Зуко в наглую усмехнуться, обратив все его невысказанное презрение на себя. Азула с довольным лицом победителя восприняла этот ответ как должное. Если они все от тебя без ума, то это еще ничего не значит!

      — Мы с Ли пока пойдем что-нибудь приготовим на вечер, — смекалисто переглянулись старухи, покидая их напряженную компанию.

      — Вы оба просто невыносимы! — «Придурки!», — постеснялась добавить она, сжимая с досады пальцы в кулаки, демонстративно удаляясь, вынуждая обернуться себе в след. Зуко лишь одернулся, будто бы пытаясь стерпеть тот сильнейший эмоциональный удар, что Мэй оставляла шрамом на его болезненном самолюбии. Ему ничего не стоило выйти из себя, чтобы накричать, напрасно разрывая их новорожденные отношения, однако, он стерпел ее выходку добровольно — мужественно смолчав. Мэй не занимала и толику его мыслей, но их поведение, заставляло его двинуться дальше, туда, где бы он мог побыть наедине с собой, прячась от назойливого внимания не только своей вездесущей контролирующей сестры, но и ее изворотливых подруг. Ему доставляло особое удовольствие понимать, что они считают, что загнали его в цепкие тиски, окружая со всех сторон, подло пленяя. Как бы поступил на его месте папа? — разгоряченно подумалось ему, пока он взбирался, разбереженный, на второй этаж, толкая незапертую дверь, обессиленно рухнув на постель, чье белье приятно и успокаивающе пахло. Его руки жадно сгребали одеяла и простыни, что своей чистотой даже похрустывали. Старухи времени даром не теряли, — подмечает каждую деталь, что посмела измениться за время его недолгого отсутствия. А что, если не папа отослал их на Угольный Остров? А что, если это хитрый план Азулы, дабы вывести своего брата на чистую воду? В своей ревности она могла быть безжалостней отца, — раньше его сковала бы ярость, смешивающаяся в горький коктейль со страхом, но то — лишь ребяческая слабость. Он вновь касается своего лица, наслаждаясь пониманием, что теперь он такой же как все, если не лучше, если не выше… Никто более, обглоданный горечью огня, — не посмел излечиться от вечных уродующих шрамов, что в наказание всегда клеймом будут идти рука об руку через всю неизбежность твоего существования. Но теперь его лицо не посмешище всей нации, теперь он достоин не только своего отца, но также и деда и прадеда… Они бы гордились им, — мечтательно и самозабвенно прикрывает глаза, представляя, как они с гордостью и величием пожимают его руку, отдавая свое почтение, с гордостью передавая династическое бремя. Его с невероятной приторной силой разрывало на части понимание, что он не такой как все — он лучше, он выше, у него на роду написано быть вершителем, а от понимания оного — его брала горячая непроходимая истома. Непомерная сила власти, что бренчала золотыми монетами деда и отца в его карманах. Какая же, должно быть, печальная участь у этих провинциальных невеж, что никогда и пальцем не смогут коснуться его предрешенного духами величия. Его в одночасье, будто бы, венчал сам Дух Луны, притягивая на одну ступень с собой. Он касается белоснежных волос, а сам не может скрыть напыщенной улыбки, чувствуя себя крайне превосходно. Все безвозвратно изменилось в тот самый день, стоило Духу Луны избирательно выделить его средь тысячи недостойных, да столь обжигающе и трепетно, что Дух Луны во снах являлась ему, венчая силой божеств снова и снова, уверяя, что он самый особенный среди всех особенных, что даже аватар не удостоился подобной чести. Его брови плавно ползут вверх, а губы продолжает терзать бурная радость, он рухнул лицом в чистейшее белье, бороздя руками по скрипучим простыням, находя сей действие блаженством. Зуко много раз вспоминал лицо собственного отца, находя в его вычурном презрении нотки самой крепкой и теплой любви, желая всячески оправдать, словно предчувствие подсказывало, что все, что тот делает не просто во имя своей страны, но и во имя него — во имя Зуко. Он присел, не в силах принять подобные мысли, что подстрекали нагло расчувствоваться, жалом скорпиона больно ядовито жаля. Может быть, отец действительно был прав, — теребит свои волосы, стоически принимая всю душевную боль, что приносили воспоминания о вероломном Агни Кай, — если бы не этот ожог, отметил бы меня Дух Луны?.. — не может спокойно принимать собственное превосходство, в восхищении от самого себя улыбаясь. Он не признавался, но ему была дорога каждая секунда, проведенная возле отца. Не успел и мыслей собрать, как дверь его комнаты бесцеремонно распахивается, Зуко даже не удивился, инстинктивно поморщившись, стоило Азуле переступить порог. Ей даже не хватило благородства скрыть свое отчаянное презрение к нему, оно сквозило в каждом ее плавном движении. Он не спускал с ее бесцеремонного вида глаз, провожая так, словно она — это главная цель его неоконченной охоты. Не смотри на меня так! — его выражение берет разочарование, ведь что угодно, только не такой взгляд. Ругающий, грубый, обиженный, разочарованный.

      — Слышала, у отца намечается еще одно очень важное собрание, — у нее осторожные наступательные движения, а от ее вида ему даже тяжелей делать вдох, — с ее присутствием не находит смелости оставаться в сидячем положении — мышцы сами собой напряглись, становясь стальными и жесткими. Она неосознанно пронзала его грудину острейшими стальными кольями нерешительности, — и вот ему вовсю чудится, будто он захлебывается в отверженной слабости под ее бурные кровожадные аплодисменты. — Вот только, какая жалость, что тебя нет среди приглашенных, — удручающее выражение с ласковой грустью, что мимолетно перерастает в глумливый злорадный хохот. — Я видела списки.

      — ЧТО?! — ему и в голову не пришло, что сказанное может оказаться методичным враньем, но ее эта обольстительная непробиваемая уверенность в любой глупости, которую она изрекала — заставляли лицо в искреннем ужасе одеревенеть, отчего она с незабываемым коварством улыбалась только шире.

      — Да, согласна — это крайне несправедливо по отношению к тебе, — она манерно поджимает губы, качая печально головой, рисуя на лице лицемерную обеспокоенность, с картинной заботой делая тон своего голоса убаюкивающим, околдовывающим. — Ой, Зуко, извини, не хотела тебя обидеть, ведь ты так стараешься, чтобы после изгнания тебя любили, чтобы тебя признали… — а на ее этих неискренних изнеженных словах он аж в надменности сморщился, сжимая с силой челюсть, да настолько, что ему становилось больно, пальцы сами собой сомкнулись в кулаки, желая приложиться о ее милое личико.

      — Меня нет в списке приглашенных… — его вдруг отпускает и он удивленно распахивает глаза, впадая на мгновение в ступор.

      — Но ничего, я обязательно добьюсь твоего присутствия, — ее вовсю забавляло его присутствие, она даже не скрывала, что его жалкий вид доставлял ей особое наслаждение. Она подходит осторожно ближе, заглядывая в его потерянные бегающие глаза, уверенно кладя руку на плечо. — Только если ты этого хочешь… — это прозвучало почти интимно, да настолько, что ее интонация сошла на еле слышный шепот. Он был готов простирать к ней руки, умоляя встать на его сторону, умоляя не бросать, ведь от того ужаса, что окатил, будто ледяной водой — он в замешательстве не знал что делать. И в этот самый момент она виделась ему ВСЕМ, даже ее наглое напыщенное существование в этот самый незабываемый момент вселяло в его никчемную жизнь хоть немного красок, хоть немного сакрального смысла.

      — Конечно хочу! — он был импульсивен в своем решении, преисполняясь детской радости и безусловной уверенности, не замечая, как Азуле нравится все происходящее на его лощеном лице. — Что за глупые вопросы, вот только… — он запнулся, одаривая столь же необъяснимой улыбкой. — Что ты за это попросишь?

      — Да брось, Зуко, не делай из меня монстра, — она наспех отмахнулась, в открытую наслаждаясь его побитым видом и тем, с каким неприкрытым обожанием он смотрел в ответ, стоило жестоко столкнуть его с долгожданно выстраданной верхушки собственного самомнения. — Ничего. Абсолютно ничего, — она посмотрела на него с таким поразительно невинным лицом, что это даже вводит его в беспамятство, легкое заблуждение, порождая гнусный огонь в его черных мыслях. — Сделаю это лишь по доброте душевной, — незатейливо пожимает плечами, а сама аж вся светится.

      — Я перегнул палку, я знаю… — сглотнул тот ком, что встал поперек горла. Она не давала ему покоя своим видом, своим существом, своим вездесущим присутствием пробираясь даже в самые глухие закрома его ужасающих мыслей. — Я раскаиваюсь… — он посмотрел на нее убийственно открыто.

      — Сомневаюсь, что ты умеешь, — подходит ближе, делая голос ужасающе спокойным, даже смиренным, что заставляет его сердце в бешенстве непослушно забиться. Он смотрел на нее и не верил в происходящее, словно все случившееся — злая шутка, будто бы все случившееся в его судьбе — затянувшийся странный сон. Азула прикоснулась к его щеке, на мгновение даже растеряно улыбнувшись. Ее прикосновения заставили его в блаженстве прикрыть глаза, ей было обидно и больно от каждого слова, взгляда и действия, которые он совершал по отношению к кому угодно, кроме нее. Это была ее самая главная и неоспоримая слабость — огненной геенной для нее оказывалось всепоглощающее чувство острейшей ревности, которое она уже страстно не отличала от зависти. Она столь безумно желала им обладать, что практически призналась в этом, она не произносила ни звука, а он уже все понял, ощущая тот накал боли и слез, что мучил каждый раз, стоило ей остаться наедине с собой. Поэтому она здесь — она не может и не хочет даже хоть на секунду оставаться одна. Одиночество ее пугало, тяготило и ей без конца мерещилось, что на нее кто-то постоянно без устали смотрит… Она молчала, но он все видел воочию, не нуждаясь в долгих длинных пояснениях. Ничего не говори, я все знаю, вижу… чувствую, ведь это с тобой делаю я… Ее легкие поглаживающие прикосновения в мгновение ока стали грубыми и царапающими, в кульминационный момент становясь колющими и несдержанными, — стоило ее ладони и пальцам с острыми ногтями полоснуть по его щеке резким оглушающим ударом. Он отшатнулся также, как это было в их первый раз, пораженный до глубины души, ведь это вызывало в его теле обуревающий своим жаром взрыв, который становился похож на терзающее щекотливое помешательство. А ее взгляд сделался стальным и несгибаемым. С ней так всегда — она ничего не говорила, но в его воспоминаниях всплыли все те слова, обличенные в болезненные угрозы, что она бессовестно сладко шептала каждый раз, стоило глупо забыться, отдаваясь на растерзание собственной гордыне. Своим беспринципным присутствием она не давала ему сделать вздох, вынуждая ощутить свою слабость. И он растворялся в догадках, не понимая, что же такое она с ним делает…

      — Тебе не кажется, что ты слишком открыто пользуешься своим положением? — возвращает ей обуревающий злобой и гневом взгляд, не желая, чтобы с ним и впредь так поступали, так беззастенчиво ставя на место.

      — Да-а? — протяжно, с ядовитой издевкой — оскалилась, кажется, в этот самый момент испытывая наивысшее наслаждение, марая королевские руки в его липком тщеславие, что каждый раз оказывалось напускным. — И что ты мне сделаешь? — беззастенчиво идет в атаку, готовая прижать побольнее, не соглашаясь с его раздутым эго, отказываясь воспевать его столь же беззаветно и открыто как все вокруг. — В угол поставишь? — от ее последней фразы его пробирает сладострастная дрожь, будто всего на мгновение ему почудилось, что эти слова принадлежали и не ему вовсе, а их постоянно отсутствующему отцу. Обескураженный, он даже не нашелся что ответить, отдаваясь всепоглощающей боли, что горячкой изъедала ему щеку, окуная в такое гадкое чувство обугливающего стыда. Она видела, сколь бесстыдно Зуко отбирал все, что когда-то столь выстрадано начало принадлежать ей. Ей одной. Самозабвенно и с жарким усердием. Все свои гнусные действия она бесстрашно возводила до уровня короля, желая всепоглощающего открытого послушания. Она ведь вся такая идеальная, такая неприступная и до неприличия смелая, и ей все без конца казалось, что они все должны уповать на силу ее убеждения, склоняясь по одному капризному взмаху ресниц. Понимание этого порождало в нем строптивое пламя сопротивления, что неустанно билось в схватке с желанием беспечно сдаться, отдаваясь на растерзание в ее эгоистичные руки. Она обжигала его своей поразительной решительностью и храбростью, граничащей разве что с глупостью, словно она действительно не отдавала себе отчет: кто перед ней стоит. Это не могло не заставить восхититься, на подобное способен либо безумец, либо отчаявшийся. Он понимал, что главным ее обвинением выступало лишь эгоцентричное желание разрыва его отношений с Мэй. И она была излишне горда, чтобы обмолвиться об этом в открытую, предпочитая покусывать каждый раз исподтишка, выжидая громких извинений и бурных оваций. За столько лет, проведенных бок о бок вместе, она все никак не могла смириться со знанием, что когда-то давно он посмел ее беззастенчиво в открытую бросить, и даже сейчас он взирал на нее без тени сомнения, что все сделал правильно. Так тебе и надо! — он нервно склабится, ощущая ее столь мучительную претензию, в которой она ощущала себя настолько ужасно, настолько унижено, что даже в самых сокровенных думах не могла бы в этом признаться. Он бы соврал, если бы сказал, что ничего не чувствует к ней, но это было отнюдь не самое важное в его жизни, — откровенно презирая себя, считая ее своей подлой непозволительной слабостью, от которой у него не хватает цинизма и храбрости — в одночасье избавиться. А вот она бы в порыве гнева не раздумывая бросила в него камень, и от этого ему вдвойне неприятней, но несмотря на ее подлую натуру — он считал себя выше этого, не желая уподобляться ее грязным непростительным методам.

      — Что? — удивительно резко сменила гнев на милость, в неверии обведя взглядом, натыкаясь на мрачную стойкость. — Уже не хочешь быть моей игрушкой? — леденящее безразличие и какое-то рьяное отчаяние заставило его с пугающим вожделением удивиться. Наверное, не слова прозвучали для него столь убийственно, сколь ее внезапный отчужденный и доселе невиданный взгляд, которым она была готова внезапно даровать ему свободу, будто бы в одночасье решая благосклонно отступить, считая все происходящее не стоящий ее нервов игрой.

      — Я этого не говорил… — он произнес это нарочито небрежно, удивляясь тому накалу истомы, что доставлял один ее разбереженный вид, а понимание, что однажды в одночасье он окажется ей не нужен или даже неинтересен — порождало в сердце глубокую, щемящую резью — рану. От этого столь неосторожного признания она даже не удосужилась сдержать уничижительного оскала, заставляя Зуко почувствовать себя настолько оскорбленным, что это оказалось даже приятным. Рядом с ней его переполняли излишне полярные чувства, — что одно ее появление вызывало массу борющихся меж собой противоречий, и ему так нравилось, что она могла дарить ему это — поразительную дуальность, которая в секрете делила его жизнь надвое. Она вдохновляла его даже в те тяжелые моменты, когда была столь удручающе далеко, сама того не понимая, она дарила ему потрясающий контраст, лишь который помог ему выжить, пройдя столь унизительный и грязный путь изгнанника. Он смог превзойти самого себя, с трудом пробираясь через тернистый путь только благодаря ее безжалостному отношению, — ему настолько необходимо было увидеть ее вновь, будто что-то доказать ей — становилось равносильно доказать что-то отцу. Он самозабвенно возводил над нею ореол всемогущества, готовый отдаться на растерзание, всего лишь помня то, какой путеводной звездой она оказалась в самые спорные моменты его жизни. И он бы тысячу раз соврал, если бы сказал, что не хочет быть с ней, принадлежать ей, служить ей, но — нет… Никогда, — в нем сквозила несгибаемая гордыня, что заставляла широко расправить плечи, вспоминая: кто он такой.

      — Это я в тебе просто обожаю… — она ехидно нежно скользнула по поруганной ею же щеке, стараясь приглушить разбушевавшийся жар его воспалившейся кожи, пытаясь приручить его неутихающую боль, находя его страдания до одури пьянящими и завораживающими. Она бы никогда и никому не смогла объяснить, что же такое щекотливое и неподатливое она испытывала в его упрямом обществе. Она слишком вожделенно желала его возвращения, даже намного сильнее факта, что он принадлежит ей.

      — Что именно? — а он словно маленький, засыпает ее очевиднейшими вопросами, ответ на который чрезмерно важен, скорее — для него самого, словно от этого зависела чья-то жизнь.

      — Не знаю… — издевательски смеется, продолжая с чувственным удовольствием всматриваться в его лицо, находя Зуко самым красивым мужчиной, которого ей доводилось встречать. И она это говорит на одной только зыбкой музыке прикосновений и чувств, изысканно польщаясь от того, что он прямо сейчас находится рука об руку с ней. Она столь неприкрыто выказывала ему свое обожание, что в какой-то момент порабощает его настолько глубоко, что он был готов сделать ради нее все… но только в тот момент, когда они оставались наедине, наконец обличая свои сердца друг пред другом. Без смущения, открыто, с вызовом. Он мягко с приторным млеющим вздохом касается ее руки, что продолжала его жалеть, снимая причиненную боль. Это оказалось настолько упоительным, что он даже перестал чувствовать что-либо, кроме этой одурманивающей связи, что огнем горела на его мышцах, заставляя костенеть… — Не могу объяснить, — с утонченным вздохом продолжила, наслаждаясь его млеющим глупым видом, в какой-то момент желая сделать с ним что-нибудь поистине чудовищное. Когда он так открыто почти признавался в своей помешанности, в своей утонченной любви, — то ей тотчас же желалось уничтожить его, растоптать, разломать на две половины — с необъяснимой жестокостью выбрасывая, дабы вдоволь насладиться чужими искрометными страданиями. Казалось, что, если ты влюблен — тебя излишне легко разрушить, это чувство не просто окрыляло — опьяняло, лишало чего-то существенного, парализовывало, стирало. Любовь — это отказ от мозгов добровольно. — Но ты какой-то долбанутый, — без стеснения ранит его, стоило прираскрыть хоть на долю секунды свои истинные чувства. Улыбка с его лица тотчас же спала, разбиваясь о камень реальности, о понимание, кем, все-таки, была его Азула. Злобная мстительная бесчувственная стерва, — он аж в гневе скривился, испытывая непреодолимое желание впиться пальцами в ее королевскую шею, дабы с особой страстью начать душить до предсмертных стонов. — Но тебе идет, — она постаралась сделать свой тон как можно более подбадривающим, примирительным, — плохо скрывая лихой гогот коварства, что воссиял на ее красивом зловещем лице, выбивая из него последние капли чуткой преданности, на которую он безвозмездно оказался способен. Она приблизилась уверено, смело, отчего его всегда пронизывала приятная мелкая дрожь. Она будто бы несла в себе какую-то лишь ей ведомую — опасность. Он смотрел на нее, считая ее привлекательность зловещей. В ее обществе он испытывал щемящий где-то между бедер дискомфорт, не имея и малейшего понятия, как с этим бороться. Он был немощен и слаб, особенно, стоило ее рукам фривольно и дерзко приложиться к его груди. Она с особым интересом осматривала собственные руки на его одежде, резко сжимая под пальцами жалобно шелестящую ткань. Он испытал резкую боль, что тотчас же его отпустила, словно секундное помешательство. Азула карикатурно его помиловала, примкнув к его губам, смотря столь удушливо и неприлично в глаза. Эта лихорадка нагревала тело, стоило их губам соприкоснуться. Он взял ее за руки, не отрывая губ, считая мгновения, в которых это тепло удваивалось — мимолетным счастьем. Этот поцелуй был мягким, глубоким, измученным и столь желанным, что Зуко напрягся во всем теле, слишком быстро ожидая продолжения. Ее поцелуи были нежными, но испепеляющими самоуверенность, опаляющими выдержку, он без конца ходил на грани, готовый вот-вот сорваться в темную бездну. Он специально падает, тянет ее за собой. Порхающие объятия кровати ловят их на лету, словно подстрекая продолжить, а Зуко так и сжимал ее пальцы в своих, несмотря на то, что ее ногти больно вонзались. Взбираясь на нее сверху, считая секунды, в которых его выдержке придет конец — он страстно наслаждался ее безумным присутствием. Спроси его — и ведь он не сможет ответить. Ни на один твой вопрос, ведь все что он делал — это странные, не поддающиеся размышлениям поступки. Их дыхание сбивчиво окутывало друг друга, усиливая жар их тел. Ее губы уже раскраснелись, а на его — виднелись следы от помады, но горячка сладострастного поцелуя лишь нарастала. Он сплетается с ней глубже, помутненный от чувственного безумства, нервными руками сжимая ее плечи, пока, отстраняясь, не смотрит на нее, высокомерно возвышаясь. Азула со звериным прищуром не отпускает, стоило чужим рукам сомкнуться на шее, начиная нервно расстегивать пуговицы, — как она глядит на его обезумевший болезненный вид, разукрасивший ему губы. Она широко улыбается и со зверской с издевкой насмехается, подстрекая. Зуко злится, не желая даже на мгновение понимать причину ее уничижительного веселья. Стоило оголиться светлой коже, что вздымалась с каждым ее трепетным вздохом, Зуко тянет с силой, пока не послышался предсмертный треск ткани. Грубая рваная полоса, что делит ее нагую грудь надвое. Прижимая трепещущие ладони к ее выразительным аккуратным разгоряченным грудям, он окунается в разорванный столь неслыханно поцелуй, чувствуя от воссоединения их губ, поразительную морочащую слабость. Она едва заметно стонет, стоило сжать ее груди сильнее. Ее пальцы ложатся ему на лицо, пробираясь плавно ввысь — в волосы. И ему щекотно, и ему упоительно приятно, когда она столь заботливо поглаживала, словно забытое о ласке животное. Его дыхание становилось сбивчивым, а ее приглушенные вздохи все отчетливей. И вот он уже был в этой приторной неге разморен, разбережен, готовый идти напролом дальше, бросаясь в омут блаженства с головой.

      — Зуко, ты здесь?! — внезапно послышалось из-за двери. Азула и Зуко резко обернулись, прерванные в самом незабываемом и приятном моменте.

      — Это Мэй! — паника!— Зуко впервые увидел в ее глазах этот несметный обуреваемый ею лютый ужас. Она словно еще чуть-чуть и готова расплакаться. Его коробит ее мимолетная слабость. Его ладонь деспотично ложится на ее раскрасневшиеся губы и он с силой давит, прижимая затылком к матрасу, заговорщически прильнув указательным пальцем к своим губам. Он излишне невозмутимо приказывал ей замолчать, невзначай хвастаясь собственной выдержкой. Он лишь слегка обернулся, удостоверившись, что дверь не распахнута.

      — Зуко? — настойчивый стук, переходивший в бурное бешенство.

      — Да? — он нервничает, но старается этого не показывать. — Ты что-то хотела? — он чувствовал, как безотрывно и с каким чувством трепета и восхищения на него таращилась собственная сестра, столь же подло не издавая ни единого звука, только тяжкие всхлипы. Его ладонь уже становилась влажной, от ее дерганого дыхания.

      — Я хотела зайти, — Мэй слишком воспитана, чтобы врываться в комнаты к другим людям. Но было в ее голосе что-то, что желало нарушить глупые правила этикета.

      — Не надо! — растерявшись, он выкрикнул это будто приказ, свободной рукой еще ощущая упругость оголенной Азулы.

      — Ты не одет? — он с облегчением прикрыл глаза прижимаясь щекой к груди сестры, продолжая с исполинской тревогой посматривать на дверь, что в любой момент может распахнуться.

      — Да. Я не одет… — последняя фраза была слишком безвкусной и легко брошенной. Мэй ничего не ответила, послышались удаляющиеся шаги, а затем приглушенный стук напротив. Она искала Азулу. Что за?.. — Зуко разгневался, не считая нужным перед кем-то оправдываться, считая гадким от кого-то столь рьяно прятаться.

      — Азула, ты здесь? — второпях послышался вопрос Мэй. Зуко нахмурился, приподнялся, ложась рядом, окидывая сестру таинственным мрачным взглядом, находя тот вырисовывающийся испуг на ее лице — естественным, красивым. В этот момент, когда она оказалась загнанной в угол — ее маска дала трещину, и проступило ее настоящие, вечно запертое где-то в глубине — лицо. И именно с таким выражением она виделась ему удивительно сильно похожей на маму. Азула смыкала на своей груди поруганную одежду, тут же прячась. Она посматривала молча, с нескрываемым напряжением, недоверием, находя странности Мэй удивительным совпадением! Послышались шаги вновь, а затем тихий стыдливый стук.

      — Зуко, а ты не знаешь, Азула у себя? — Мэй словно кошка, что загнала в западню мышку, неустанно поджидая.

      — Мэй, ты что-то хотела? Я, вообще-то, занят! — это прозвучало столь высокомерно, что Азула даже усмехнулась, представляя, чем таким особенно важным можно быть занятым, при этом будучи раздетым.

      — Извини, просто Тай Ли и старухи прогуливаются в саду, мне стало скучно… — она оправдывалась столь бесправно, немного раздраженно, словно перед собственной матерью.

      — Я без понятия, где может быть Азула. Думаю, тебе стоит подождать ее внизу, она обязательно придет… — он каверзно улыбнулся, посматривая на сестру, на что Азула никак не отреагировала, продолжая стыдливо прикрывать нагую грудь.