P.S. Да кто меня остановит?

      — Ты представляешь! — бойко и с каким-то заговорщическим видом подбегает Азула, расталкивая лениво возлежащую на сочном газоне Мэй. Мэй невпопад задергалась, взволновавшись — ища корень беспокойства, но напрасно не обнаружив — поджимает с острого недовольства губы, разглядывая ничего хорошего не предвещающий — вид принцессы. Недобро усмехнувшись, Азула плюхнулась рядом, опираясь ладонями в ворсистую зелень. — У Тай Ли-то, между прочим, такой же портфель как и у Зуко! — приблизилась, многозначительно бегая глазами, еле сдерживая сочащуюся подлостью — улыбку. — Ты знала об этом? — Азула несдержанно, с громким театральным изумлением, — коснулась собственной груди, излишне драматизируя, с удовлетворением наблюдая, как резко изменилось выражение Мэй. Ее ярко-красные бантики, которыми были подобраны волосы — покачнулись, стоило Мэй капризно фыркнуть, складывая обиженно руки на груди.

      — Я хотела, чтобы у нас с принцем были одинаковые портфели… — надула Мэй губки, хмуря брови, совсем не замечая, как в этот момент засияло лицо принцессы.

      — Я знаю, Мэй… — Азула с выученным ободрением касается ее плеча. — Ну вот и зачем ты при ней это сказала? — поинтересовалась приглушенно.

      — Ну она же моя подруга, что в этом такого? — искренне, но угрюмо возмутилась Мэй, не в силах справиться с обуявшей ее обидой. — Заявилась в академию и теперь думает, что ей все позволено… — насупилась еще пуще, все никак не в силах справиться с тем разочарованием, что мимолетно перерастало в бесчинствующий гнев.

      — Ну-ну, тише-тише, — поглаживает ее по плечу. — Не пори горячку, ты же знаешь, кто такая Тай Ли… из грязи в князи, — пожимает плечами, хитро прищурив глазки, что на ярком солнечном свету блеснули столь остро и ясно, что это не сулило ничего хорошего.

      — Она же знала, что я хочу, чтобы у нас с Зуко были одинаковые сумки! — не выдержала, огрызнувшись, резко оборачиваясь к принцессе, заглядывая в глаза. Азула едва опешила, натянув непринужденное выражение, чем только сильнее подкосила уверенность Мэй. — Я думала, что так у нас будет больше общего. Думала, что смогу подружиться с ним, поспрашиваю, как работает та странная застежка! — прикусила она губу.

      — Так в чем проблема? Ты же и так можешь это спросить. Ну или купить такой же, вот только, если верить Тай Ли — такой портфель был последний… — разводит деловито Азула руками, не в силах сдержать своей коварной радости.

      — Нет, так не пойдет. Она все испортила! Зачем?! Я же доверяла ей! — сжимает Мэй свои ручки в небольшие кулачки, а затем подпирает веки, начиная тяжело дышать, еле справляясь с теми чувствами, что словно бомбой взорвались в одночасье.

      — Ну Тай Ли всегда так поступала, чему ты удивляешься? Ее зачислили в элитную академию, прикажешь ей за сестрами донашивать? — хихикнула принцесса, подпирая подбородок. — Да ее же засмеют! А так у нее портфель как у самого принца, чем не авторитетный поступок? — как бы невзначай подмечает. — Эх, Мэй, не понять тебе ее тягот! — рассмеялась злостно и с наслаждением, наблюдая, как та убирает руки от довольно раскрасневшегося лица.

      — Тебе будто понять?! — буркнула в ответ, сгорая то ли от стыда, то ли от возмущения.

      — Ты не расстраивайся так, — приобнимает ее за плечи, заглядывая в расплывшиеся от слез глаза. — Давай, проучим ее? — приподнимает лукаво одну бровь, выжидательно посматривая, почти не скрывая восторга.

      — Да зачем? — отнекивается смущенно Мэй.

      — Струсила? — съязвила Азула, резко меняясь в голосе, демонстративно отстраняясь. — Я-то для тебя старалась, не то что Тай Ли! — возмутилась, демонстративно отворачиваясь. — А она, между прочим, специально купила его — это правда, я ее всеми силами старалась отговорить, но Тай Ли сказала, что ей тоже нравится Зуко! И что она тоже хочет портфель как у него! — несдержанно бросила, чтобы тут же в стыде отвести глаза, смущенно прикрывая ладонями рот.

      — ЧТО?! — обомлела, обозлилась и расстроилась Мэй.

      — Ой, прости… — смотрит в размеренно раскачивающуюся траву. — Это была страшная тайна! Ты не должна была об этом узнать! Она только мне сказала! Попросила помочь ей привлечь внимание Зуко…

      — И ты согласилась, зная, что он нравится мне?! — в расстроенных чувствах воскликнула Мэй, не в силах стерпеть столь подлого предательства.

      — А что я должна была по-твоему делать? — набросилась в ответ уже Азула. — Она же тоже моя подруга! — на этих словах Мэй опечалилась еще гуще, что не могло не порадовать принцессу. — Ну ладно, не злись, — обхватывает ее предплечье, осторожно приближаясь. — На самом деле — я на твоей стороне! — вторит шепотом, в суматохе оглядываясь, с подозрением осматривая каждого, кто проходил мимо.

      — Вот скажи, — начала растрогано Мэй. — Как ты считаешь: кто больше подходит Зуко? Я или Тай Ли? Только честно, ладно? Я не обижусь, — она казалась такой забавной в этот момент, наверное потому что оказалась обнадеживающе искренней, но в то же время — страшно униженной.

      — Ну конечно ТЫ! — недолго думая, заверила ее принцесса, утвердительно кивая. — Знаешь, что? Эта Тай Ли тебе и вовсе неровня! Ты посмотри, какая ты красавица: и высокая, и статная, и умная. И семья у тебя богатая, у тебя нет этих дурацких сестер, — когда Азула перечисляла — Мэй не могла сдержать заливистого хохота, хоть на ее глазах и блестели невысохшие слезы. — Ты и Тай Ли — это как небо и земля, да вот даже если взять моего отца — он однозначно не разрешил бы Зуко взять ее в жены, не то что ТЕБЯ! — вычурно подчеркнула, от собственной лжи даже закатывая глаза. Это доставляло ей не просто удовольствие, а наисильнейшее наслаждение, особенно, стоило представить лицо ничего не подозревающего Зуко. — Твой папа и мой — хорошо общаются. Ты всегда вежлива. Между прочим — ты самая высокая у нас в классе, а Зуко очень нравятся девочки повыше. Да-да, — беспечно кивает, расплываясь в улыбке.

      — Правда? — Мэй округлила глаза, покраснев от смущения.

      — Ну конечно! — хлопнула задорно в ладоши. — А ты что, не знала? Зуко, например, вот много мне говорил о том, как ему нравишься именно ты. Он ни раз подчеркивал твой статный рост! — незамысловато на ходу придумывает, отчего Мэй на глазах расцветает. — А еще ты лучше всех в классе играешь на флейте! Не то что Тай Ли — она совсем не чувствует ритма, — каверзно выплевывает последнюю фразу, в глубине души скрывая собственную обиду. Ведь Мэй действительно играла на флейте лучше всех. Когда она касалась своими бледными губами этого изящного инструмента, то завораживающие ноты гипнотически охватывали неискушенных слушателей, не отпуская до последней ноты. И Азуле неумолимо сильно не нравилось, что у нее не выходит ну хоть на капельку — также. От злости она беспощадно ломала несколько своих флейт.

      И если бы только Мэй хоть на секунду догадывалась, что в тот день перед выступлением, ее приносящую удачу флейту, выкрала именно Азула — она бы сейчас с ней не сидела. В тот день Азуле излишне сильно хотелось переломать ее в нескольких местах — насмерть. Если верить рассказам Мэй — эта флейта досталась ей от дедушки, она была невероятна красивая: с резной позолоченной рыбкой, опоясывающей всю поверхность.

      Тогда были приглашены все родители — грандиознейшее выступление самых лучших из лучших, да — Азула участвовала в боевом танце с огнем, но все это не радовало ее так сильно, как если бы она оказалась и лучшей флейтисткой всей академии! Папа, мама и даже Азулон — все пришли посмотреть на это зрелище, что скрупулезно готовилось несколько месяцев. В тот день Мэй беспечно оставила свою флейту на парте. Азуле казалось, что если она коснется губами именно этой флейты, то, возможно, лучшей из лучших станет она? Но вопреки легкомысленному желанию — это оказалось не так. Не тратя время на раздумья, Азула спрятала чужой инструмент в свою грязную боевую форму. Это была пятница, а на выходные — вещи забирались домой, так что флейта в скором времени оказалась в ее распоряжении.

      Сорванное выступление должно было выбить у Мэй почву из-под ног, должно было показать ее бессилие и ничтожность. Побледневший и застывший в тот день взор Мэй не сулил успеха, однако, не проронив ни слова — Мэй воспользовалась другой флейтой. И как назло доказала обратное! И казалось, в этом искусстве ей не было равных, казалось, она сыграла еще лучше, чем когда-либо. Независимо от того, какой инструмент держала. Горечь разочарования и скопившиеся в уголках глаз слезы сопровождали принцессу все выступление подруги, и когда Мэй, радостная, под гулкие аплодисменты выбежала за кулисы, вроде бы и вовсе забывая о недавней потере, — Мэй удивленно произнесла: «Почему ты плачешь?». «Это было настолько превосходно, настолько пронизывающе», — только и смогла меланхолично выдавить Азула.

      — Тай Ли сказала, что твое выступление было ужасным, — нагло врет, разжигая пламя ненависти. — А еще, что она симпатичнее, чем ты. И если честно, то Зуко уже успел оценить ее портфель, — выдохнула принцесса, стараясь казаться непринужденной.

      — Да? — обидчиво хмурится Мэй. — И что сказал Зуко про ее портфель? — не отстает, а сама только больше негодует.

      — Ну он сказал, что он классный, — насупилась Азула, чем выдает собственное разочарование, ведь это то немногое, что оказалось исключительной правдой. — А знаешь, что? — хватает ее за руку, приближаясь. — Давай, украдем их портфели и спрячем? Вот умора будет наблюдать за тем, как они будут их искать! — от ее ликования невозможно было не заразиться, но на лице Мэй надолго застыло сначала неверие, и только далеко после — замешательство.

      — Но ведь Зуко совершенно в другом корпусе! Это же академия для мальчиков, а мы в академии для девочек! — ошарашенно подметила Мэй, все еще не веря в услышанное.

      — Да брось, до их корпуса рукой подать, — обернулась Азула, разглядывая светлое величественное строение. — Нас разделяет небольшой скверик. Наши академии, можно считать — находятся на одной территории. Мы часто ходим к мальчишкам, также, как и они к нам, особенно, когда у них столовая закрылась из-за полчища крыс, — задумчиво оглядывает она небо. — У нас одни и те же учителя. А помнишь то время, когда в школе много кто заболел той странной болезнью и их корпус был закрыт на тотальное проветривание? Они учились у нас.

      — Я не пойду в мальчишеский корпус! — тут же струсила Мэй, отчего Азула сделала недоброе лицо.

      — А тебе и не придется, — поморщилась Азула. — Вообще-то сегодня вторник, а это что значит? — с полным нетерпения взглядом поинтересовалась.

      — Э-э… — протянула Мэй задумчиво. — Что сегодня последним уроком у Зуко будет рисование!

      — Именно! — подловила ее на слове ликующая Азула, хлопнув в ладоши.

      — И они придут к нам! — округлились глаза Мэй, полные ответной радости.

      — Значит так, план такой: ты забираешь портфель Тай Ли, а я выкраду портфель Зуко, — пока Азула с умным видом загибала пальцы, Мэй с серьезным выражением кивала. — А затем мы спрячем их! — от переполнявшего ее восторга она даже расхохоталась, заражая бурным весельем и Мэй. — А дальше с полным недоумения лицом наблюдем за тем, как они будут их искать.

      — А может просто подсунем Зуко портфель Тай Ли и наоборот? — смекнула вдруг Мэй, на что Азула серьезно озадачилась.

      — Да! Можно после того как они будут долго ругаться и плакать — найти их портфели и перепутать, — шутливо захихикала.

      — Да, нечего покупать такой же портфель, как у Зуко! — возмутилась с горяча Мэй, вскакивая на ноги.

      Легкая, почти невесомая улыбка на лице Азулы плавно исчезала, оставляя в выражении только громадную невыстраданную тяжесть, особенно, стоило ее взгляду неотступно наблюдать молчаливую агонию собственной некогда подруги. А ведь ты была мне почти, как сестра… — сентиментально пропели ее дрожащие от слез мысли, пока глаза оставались сухими. И если бы прямо сейчас принцесса позволила губам разомкнуться, дабы пустить на волю собственный голос — он бы несмело трясся, прямо как рука перед первым убийством. Тай Ли лишь открыто, но довольно опечалено посматривала на нее через забор толстых решеток. Азула еще несколько раз придирчиво оглядела помещение, в котором насильно заперли ее дорожайшую подругу. Это никоим образом не было похоже на то, что она представляла, — принцесса нахмурилась, не оборачиваясь к незаметно подкравшемуся лекарю в сопровождении Зецу. Видеть столь пугающую откровенностью форму Дай Ли уже не казалось чем-то из ряда вон выходящим. Азула не успевает задать ни единого вопроса, снова не спуская глаз с мятой робы, в которую куталась ее подруга. Необъяснимо степенно отводя взгляд выше, где решетчатым кольцом с надеждой мерцало небольшое окошко, — Азулу берет еле объяснимый приступ леденящей паники. Руки Азулы едва дрогнули, стоило лекарю предрекающе зашуршать пергаментом, перелистывая страницы медицинской карты. Азула напряглась, брови показались тяжелее камня, а губы задето сжались — она никогда прежде не была в столь ужасающих местах, от которых кровь стынет в жилах. Лечебница для душевнобольных… никогда прежде… — ее взгляд опускается ниже и в этом жутком месте, казалось, не за что зацепиться — вокруг неприятная обволакивающая темень, неисправимо холодно, да так, что мысли о тепле не оставляют ни на минуту. Постоянно хочется спать, а еще бежать — и как можно скорее. Азулон презирал и излишне боялся этих таинственных мест, он все без конца запугивал их с Зуко — стоило совершить провинность, что он оставит их в этом месте на несколько дней, а может и на неделю. В месте, где тишина режет больнее ножа. И как бы странно не казалось, но именно так и было — посетители столь отдаленных мест представали спящими и завороженными. Околдованными. Зомбированными. С их некогда лучистых глаз скорой рекой утекала некогда азартная и подлинная жизнь, оставляющая после себя редкие вспышки снов. И каково же было наблюдать за тем осунувшимся и совершенно безразличным серым лицом, что вот уже несколько дней лишено солнечного света — ее подруга, ее верная соратница, ее отчаянный телохранитель… и так вероломно выброшенный на произвол судьбы, будто из-за ненадобности сломанная вещь. Жалость принцессы постепенно сникала, переходя в отчаянное раздражение и непонимание.

      — Ей лучше, госпожа, — обратился к Азуле лекарь, на которого, она и вовсе не обратила внимания, погруженная в собственные думы, будто в опоясывающую ледяную воду. Он стал ей что-то упорно рассказывать, разглядывая собственные корявые записи, не подмечая отсутствия хоть какой бы то ни было заинтересованности, пока все это время излишне обреченный и неверящий взор Азулы блуждал лишь по собственной подруге. — …Ввод этого препарата производится внутривенно… — а лекарь что-то без конца говорил заунывным и таким заносчивым тоном, словно все его пациенты — и не люди вовсе. — Он позитивно влияет на симптоматику психотического генеза… — столько новых и ненужных слов полилось из его рта, пока он демонстрировал ей стеклянный шприц лишь на четверть заполненный жидкостью. То, о чем он говорил и тем более то, что показывал — ни разу не внушало доверия, а только недоумение и на одних инстинктах родившийся — страх.

      — Обычный транквилизатор, — заносчиво перебивает его принцесса, лишь слегка оборачивая подбородок. Интересно, что же такое колет себе сам Хозяин Огня, — она неотступно вспоминала те утаенные отцом шприцы, что он хоронил в глубине очешника Азулона. Стоит ли поинтересоваться у этого доктора? Но тогда, должно быть — отец мигом узнает, что его дочь вновь сунула свой нос не в свои дела… — ее разрывало от непонимания: куда и на какое перепутье привела ее эта извилистая дорога? И что бы такого сделать, дабы все прояснить, остаться незамеченной и не ухудшить и так стремительно ухудшающуюся ситуацию? Азула не могла этого объяснить, но лишь одно только предчувствие накрывало ее толстым непроницаемым вигвамом — мороком, покрывалом, что казалось, будто грядет нечто страшное, ужасное, неизбежное. Какая-то истина, которой, казалось, уже было тесно в этом тайном подвале прошлого. Прошлое умеет ждать и Азулу не оставляло предчувствие неминуемого конца. Конца привычной жизни. Надвигается что-то стихийнообразное, лавиногрядущее и судьбоносное. Неоспоримое. Что-то, что может уничтожить все на своем пути.

      — Что ж вы так грубо… — хохотнул украдкой, подкравшийся из-за плеча лекаря — Зецу. А в его мрачных зеленых глазах она неотвратимо видела тьму, которая обещала ей то ли радость побед, то боль и разочарование. И вот Азула, словно встрепенувшиеся чаши весов, нерешительно качающиеся, — в беспрестанном подвешенном состоянии, раскачивалась, словно детские качели. И это было не остановить. Нас осталось двое, — смотрит на, вроде бы, Зецу, а на самом деле куда-то сквозь. Минус один стул… — с ужасом в ее голове разгорается эта мысль, отчего она тотчас же отворачивается, разглядывая полное отрешения и беззаботности — лицо Тай Ли, что покорно и без каких-либо признаков беспокойства — возлежала на больничной койке. Руки ее одеревенело прилегали рядом, изогнутые в неестественном положении. Тай Ли бегала глазами, несмело фокусируясь на пришедших.

      — Я думаю, что ей не нужен транквилизатор. Это ни к чему, — утвердительно покачала головой Азула, испытывая пронизывающий шок от того, что, должно быть, перенесла ее подруга, меньше всего сейчас походившая на живого человека. Тай Ли оказалась поразительно безэмоциональной, сомнительно долго обездвиженной и необъяснимо молчаливой, словно в этом месте ей отрезали язык и высосали всю жизнь. — Еще неизвестно, как он может отразиться на ней в будущем… — Азула оставляла за собой право когда-нибудь вызволить из столь злосчастного места подругу. Вот только все поутихнет… Вот только она забудет… вот только перестанет говорить весь этот бессвязный бред про Синюю Маску.

      — Это абсолютно несмертельный препарат. Мы уже давно испытали его. Первые исследования на людях были еще при вашем дедушке, — начал заверительно доктор, не замечая, сколь точно он ранил ее, лишь украдкой напомнив об Азулоне.

      — Я знаю про эксперименты на жителях Южного Племени воды, можете не уточнять, — ее губы лишь слегка поддернула высокомерная ухмылка, а всплеснувшаяся рука неотступно прерывает любые прения.

      — Этот препарат уменьшает аффективную напряженность пациентов, а также галлюцинаторных расстройств… — а врач, словно не слыша — продолжил, но от сказанного с такой холодной и констатирующей интонацией — принцесса в недоумении замерла. Аффективную напряженность… галлюцинаторных расстройств… эти слова въелись ей в разум, безумным эхом все повторяясь и повторяясь, как заведенное. Если это все началось при Азулоне, если он видел нас тогда с Зуко — как уверял, а затем обвиняя в сговоре и поджоге его части дворца — почему же никто не вколол ему это? Я всегда знала, что он был не в себе…

      — Что еще делает этот препарат? — поинтересовалась принцесса, напряженно делая вдох.

      — Помогает при невротических расстройствах с проявлением тревоги. Купирует психомоторное возбуждение, связанное с тревогой… — а врач без лишних коллебаний продолжил.

      — А как насчет электричества? — призадумалась принцесса, а на этих словах Тай Ли с полным безразличием взглянула на нее. — Слышала, что оно помогает избавиться от нехороших воспоминаний. Моя подопечная страдает от несуществующих… — она говорила ровно, холодно, иногда — с насмешкой, словно все происходящее даже начало забавлять.

      — Да, вы правы. У нас есть несколько отличных специалистов, владеющих техникой молний. Но обычно мы применяем ток только после того, как не помогают инъекции… — доктор поправил очки, взглянув с сомнением на принцессу.

      — Я ни в коем случае не буду вас учить, но если она не выздоровеет — пеняйте на себя. И потом не говорите, что лечение лишь экспериментальное… Что там с ее семьей? — она обратилась к Зецу так, словно он ее важнейший информатор, ему это польстило, даже несмотря на то, что она столь высокомерно — не обернулась на него.

      — Как вы и приказывали — дело закрыто. Две исчезнувшие сестры Тай Ли объявлены в розыск. Родители Тай Ли уже вернулись и были извещены о столь прискорбном происшествии.

      — Как они восприняли? — не ожидая от себя — она даже обернулась, поднимая на Зецу острый притягательный взгляд, находя его хорошим слугой. Старательным. И это несмотря на то, что у него на лице было написано, что он подлый шнырь одного только Озая… у него даже некоторые манеры как у отца.

      — Они были убиты горем. А еще и дом разгромлен, испещрен кровью. Но как вы и приказывали — им выплатили компенсацию. Больше всего их обрадовала новость, что Тай Ли жива, а следом их шокировала правда, что она в лечебнице. Такое событие сложно вынести даже матерым солдатам, а тут неокрепший ум молодой девочки… — Зецу коротко взглянул на безмятежную Тай Ли, что, кажется, успела качнуть пальцами ведущей руки.

      — О да! — всплеснул руками лекарь, убирая свитки в широкие карманы своего одеяния. — Припоминаю. Пожилая пара, что уже записалась на прием в ближайшее время.

      — Они будут ее навещать? — с чувством полного непонимания и необъяснимой брезгливости произнесла Азула, чтобы следом с омерзением всмотреться в теряющийся и обездоленный — обесчеловеченный вид некогда лучшей подруги.

      — Конечно, принцесса, — потирает бороду доктор, а затем касается позолоченных душек своих очков. — Вас это удивляет? Они любят ее, несмотря ни на что… — с тяжким вздохом, растрогавшись, добавил, чтобы удалиться, пока Азула с ворохом непостижимого неверия — смотрела ему вслед.

      — Зецу, оставь меня, — делает шаг в сторону, взметнув рукой в воздухе, чтобы застыть ладонью перед его взором.

      — Да, госпожа, — поклонился он, а затем, галантно уходя, вручил небольшую записку.

      — Что это? — усомнилась в правильности происходящего, ужасаясь найти там нечто, о чем помышляли ее мысли. Синяя Маска.

      — Это от вашего отца. Выполняю его поручение, — без лишних слов он поклонился снова, его сапоги сомкнулись с поразительным гулом, а затем Зецу бесповоротно исчез, оставляя принцессу наедине.

      Гулко вбирая в легкие воздух, Азула не решается развернуть послание, страшась неизведанного, ведь в этом мире единственным существом, что столь рьяно оставляло ей записки — был Синяя Маска. Ее дрожащие пальцы продолжают безжалостно сминать пергамент, а мысли пытаются бороться с желанием обвинить Озая в преступлении против чести. А что, если Синяя Маска — это не один человек, а двое?.. — воспоминания окутывает темный лес, прямиком из предгорья Угольного острова, что скрывал в собственном нутре безжалостного преступника.

      — Помнишь ту детскую историю с пропажей рюкзака, который я тебе подарила? — начала издалека принцесса, отворяя решетку, заходя внутрь. Тай Ли глядела на нее большими невинными глазами, опустошенно вздыхая, безмолвно моргая. — Это Мэй… — начала не без горечи принцесса, присаживаясь на рядом стоящий стул. — Она приревновала тебя к Зуко. Спасибо, что не выдала, что это я тебе его подарила, а то Мэй обеих бы нас убила… — Азула старается улыбнуться, а у нее не получается — вид Тай Ли вызывает в ней то ли скорбь, то ли отвращение. — Мэй подговорила меня украсть портфель Зуко, а сама стащила твой. Я лишь предложила их спрятать и подменять, чтобы у Зуко оказались девчачьи принадлежности. Я так и сделала тогда — украла портфель Зуко и швырнула его в кусты возле крыльца нашей школы. Дальше я притаилась и ждала Мэй… Но все пошло не по плану — она зачем-то вышла с твоим рюкзаком, я замахала ей руками, но не успела предупредить — кто-то отворял дверь и вот-вот вышел бы вслед за Мэй. От страха она швырнула твой рюкзак в мусорное ведро и убежала. Мы встретились в школе, она долго хохотала… — Азула даже не старалась сделать свой голос более совестливым — нет. — А потом ты, Зуко — вы подняли шум. Кто-то из учителей отозвался и принес тот портфель, что я спрятала в кустах. А второго и след простыл. Зуко рвал и метал, — она вдруг искренне усмехнулась. — Та мусорка, в которую Мэй вышвырнула твой рюкзак — ее кто-то поджег! — ее лицо было искренне недоумевающим. — Это не я, честно, — распахивает она веки. — Обман так до конца и не вскрылся, но ты быстро поняла, что твой портфель — вовсе не твой — а Зуко, а от твоего остались лишь огарки, — на этой умиротворенной ноте принцесса выдохнула, словно таить в себе это было для нее невыносимо. — Это все Мэй. Это была ее идея. Я была на перепутье. Она была моя подруга, поэтому я согласилась ей помочь. Но никто и не думал, что все так обернется! — она искренне нахмурилась, опуская взор, не видя, как лицо Тай Ли напряглось.

      — Ты так стараешься для него… — Тай Ли заговорила обескровлено и как-то очень размеренно, чем заставила Азулу напрячься. — Если бы ты знала, что он говорил мне… — а с ее глаз скатилась одинокая слеза, у Тай Ли настолько не было сил, что она даже не смогла коснуться себя, дабы стряхнуть побежавшую грусть. — Ты ведь следующая… — ее сухие бледные губы пророчили ей такую же жизнь, столь же вымученную и поганую. — Ты не исключение, — она произнесла это шепотом, словно лишилась голоса. — Он даже Айро предал. И тебя предаст… — после этих угнетающих пророчеств Тай Ли плавно прикрыла глаза, проваливаясь в безмятежный сон.

      Азула возмутилась, но ничего не ответила, а лишь гордо удалилась, неплотно затворяя дверь. Ее пальцы все так и сжимали некое послание, что столь щепетильно передал ей Зецу. Нервно и довольно быстро она разворачивает небольшой лист пергамента, а ее встречает его красивый каллиграфический почерк: «Жду тебя вечером в тронном зале. На закате будет собрание».

*      *      *

      — Пойми меня, я не мог иначе… — когда его губы плавно разомкнулись и Зуко, совершенно безнравственно, нарушая правила этикета — излишне близко придвинулся, некрасиво упираясь локтями в украшенную чистейшей скатертью столешницу, — Мэй невольно улыбнулась, находя принца Зуко неуклюжим, отчего и милым. Иногда он виделся невинным несмышленым мальчишкой, чьи действия напрасно шли вразрез с недосягаемым статусом. Мэй легкомысленно утратила нить повествования, столь праздно залюбовавшись утонченными острыми губами, что неспеша размыкались, а затем смыкались, тотчас же по-детски скривившись: — Когда я увидел, как он бескультурно подходит к тебе — меня окатила такая необузданная волна ярости… — начал было оправдываться, поднимая на нее чистый незамутненный взгляд. В его глаза тотчас же устремился дневной свет, заполняя и без того светлую радужку, отчего та словно бриллиант — запереливалась, — и после этого Мэй поняла, что принц Зуко настолько встревожен, настолько измучен, что на его веках так немужественно осели меланхоличные слезы. Удивительно, — подумалось ей, — он столь раним… — Мэй стушевалась, особенно, стоило ненароком оглянуться, сталкиваясь с безропотным разглядыванием со стороны совершенно незнакомых ей людей. Это вынудило Мэй обеспокоено сжаться, ожидая каких-либо колкостей.

      — Эй, — он невесомо коснулся ее напряженного плеча, что почти заставило Мэй вздрогнуть. — Что с тобой? — Зуко сделался таким заботливым, таким обеспокоенным, словно она только что на его глазах пережила нечто ужасное.

      — Я… — она тотчас же замкнулась в себе, ведь ей все казалось, что ее голос просто пронизан постыдной неуверенностью. — Я… просто никогда раньше не была в столь неописуемо красивом и элитном месте, — она вновь осмотрела большой, разделённый на укромные зоны зал. Живописные кадки с зеленью, высоченные потолки, живая музыка, стрельчатые колонны и многоуровневые стены, повсюду лепнина, а также зеркала — их было так много, что они бесконечно запутывали разум. Краснота бархата смешивалась с насыщенностью темного дерева. Мягкая обивка сидений идеально сочеталась с лоснящимися, льющимися рекой приспущенными шторами.

      — Фильдеперсовый фарс моего отца… — Зуко сказал это со смущенной улыбкой, с издевкой наблюдая за тем, как завороженно застывает Мэй на каждой мелочи, из которой соткано это заведение. — Это абсолютно уникальное и престижное место. Имена возможных гостей внесены в особый список. Семьи особой королевской дюжины имеют здесь неоспоримое преимущество пред остальными гостями, — когда Зуко говорил, казалось, он бесконечно гордился собственным отцом, однако, помимо этого в его голосе читалось и столь явное отчаяние… как будто — беспомощность.

      — Семьи особой королевской дюжины?.. — Мэй глупо хохотнула, позабыв нечаянно о манерах — подпирая мечтательно подбородок, все без конца разглядывая открывающееся убранство, то и дело посматривая на дивное лощеное лицо принца. В его жестах было излишне много от простолюдина, он казался самым обыкновенным. Но его взгляд приятно пронизывал, его слова с первого раза располагали, его общество побуждало подражать ему. Он был одет изысканно, дорого, элегантно, со вкусом, но до необъяснимого просто. В его гардеробе почти не присутствовало золота, а если и присутствовало, то лишь ненавязчивой тонкой каймой. На его пальцах полное отсутствие пышных кричащих перстней, шея и запястья пустовали, на его голове совершенно не имелось короны, а волосы оказались смело коротки. На первый взгляд он не казался принцем. В нем имелось невообразимое множество заурядностей и это так поразительно располагало, будто он самый обыкновенный человек. И если бы не его отдрессированные манеры, поддернутый смелый тон, выученная осанка — в нем было бы крайне трудно определить наследника. Его запонки — произведение редкого искусства: золотые, в форме вспыхнувшего пламени, а внутри настоящие рубины. Его руки — они были гладкими, белоснежными. Его ногти аккуратные, чистые и красивой правильной формы. Его волосы рассыпчаты и лоснятся, а улыбка открывала ровный и широкий ряд белоснежных зубов. Он был изумителен, казался идеальным. Идеальным во всем. Когда она смотрела на него, то тотчас же неуверенно ссутуливалась, считая себя невежественной замарашкой на его фоне. Кто ОН? А кто она? Кто ЕГО отец? А кто ее? — все эти мысли заставляли Мэй роптать на собственную семью, судьбу и в смущении прятать глаза от каждого присутствующего гостя этого злачного места, который смел бросить на нее вопросительный или оценивающий взгляд. Ей казалось, что все обсуждают ее, с особым наслаждением перемывая косточки, выуживая столь пестро выраженные недостатки. Мэй кратко вздохнула, опустив глаза на свои туфельки. Ей всегда казалось, что она излишне высокая, отчего и неуклюжая, неладная, а еще и нога у нее огромная. Ей столь отчетливо стало неприятно быть ничтожеством на его фоне, что она мертвенно побледнела, слыша, как в висках пульсирует кровь. От столь ужасающего переизбытка чувств ей хотелось вскочить и выбежать — только бы они перестали все так открыто и явно пялиться, без конца сплетничая и осуждая. «Вы посмотрите на нее, как вырядилась!». «Это что еще за нескладеха рядом с принцем?». «Что? Принц Зуко встречается с такой замарашкой! Тю-ю, — гадкий смешок, — выглядит совсем больной!», — жестокие неприглядные замечания переполняли ее голову и она уже не могла разобрать: то ли это взаправду, то ли это бурная фантазия.

      — Мэй? — обескураженно вопросил Зуко, касаясь ее сжатых в кулак пальцев, пока она столь рьяно душила сервировочную салфетку. — Ты меня слышишь? — его тон встревожен и даже немного напуган. И Мэй тотчас же кольнула догадка, что Зуко, должно быть, стыдно с такой уродиной, как она. Небось поэтому никогда до замечания Азулы и не водил в такие места — СТЫДИЛСЯ! — а Мэй насупилась, разозлилась, обиделась, желая порвать его в клочья.

      — Считаешь, я страшная, да? — вцепилась глазами в него, да так грубо, исподлобья, нападающе. Зуко аж отпрянул, ужаснувшись, он не ожидал такой реакции. — Стыдишься меня? — а она не в силах сдержать гнев, продолжила душить ни в чем неповинную салфетку.

      — Нет. Ни в коем случае! — он оказался поражен услышанным, его веки распахнулись, глаза часто заморгали, а губы старались так явно не улыбаться, ведь это могло быть расценено Мэй как угодно. — Что на тебя нашло? — коснулся ее, а она холодная — нет — ледяная, словно рыбешка. — Я всего лишь извинялся за тот свой порыв на Угольном Острове. Мы там изрядно поссорились, я просто хотел сказать, что это все Азула… — а он стал рьяно оправдываться, открыто жестикулируя, надавливая на ее чувства, представ абсолютно невиновным.

      — Имя ее слышать не хочу! — выругалась Мэй, не ожидая, что это будет вслух. Ее пальцы резво разжались, с яростью отбрасывая измятую салфетку.

      — Я думал, вы подруги… — и тут принц Зуко стушевался, будто пойманный в западню.

      — Азула. Азула. Азула! — а Мэй не останавливалась, вглядываясь в упоительно непорочный вид Зуко. — Можно не упоминать ее в разговоре хоть один день? — казалось, она готова вцепиться ему в лицо, дабы выцарапать глаза, но не смогла, тотчас же почувствовав взгляды, что осели на ее лице. На этот раз реальные. Те столики, что были совсем рядом — оказались прерваны в трапезе, утопая вниманием в речах Мэй. Она сразу же почувствовала себя дурой.

      — Вот ваш чай. Через пару минут принесу блюда, — в их несостоявшийся диалог, ворвался совсем невежливо — молодой симпатичный официант, поставив небольшой чайник. Мэй немного отпустила злость, стоило ощутить этот терпкий аромат перченой гвоздики. Такого запаха она еще никогда не чувствовала, а такого чая никогда не пробовала.

      — Спасибо, — кивнул Зуко, мотая отрицательно головой, стоило официанту потянуть руки к их чайнику, дабы услужливо разлить по кружкам. — Я сам, — заверил принц, отпуская официанта, а тот с кратким кивком невероятно быстро удалился. — Ты какая-то нервная… — а Зуко открывает крышечку переполненного паром чайника — ненароком выпуская, и пар, будто бы дикий зверь — вырывается жадно наружу, обдавая Мэй жаром. В красивых длинных пальцах оказалась начищенная до блеска золотая ложечка, которой Зуко заботливо стал помешивать их только что принесенный отвар, столь мило сопровождая все это располагающей виртуозной улыбкой. Отчего Мэй раскраснелась лишь сильнее, не понимая, почему не в силах усмирить свое недовольство. И с чего оно вообще появилось?

      — Тебя что-то тревожит? — его голос был музыкой для ее ушей, она покраснела еще сильнее, отводя взгляд, испытывая острейшие муки первой любви. Она оказалась им очарована так сильно, что объяснить это просто невозможно. Она и не думала, что ей столь сладка мысль вызвать в нем раздражение или ревность, ибо только так она испытывала минутное успокоение. Ей словно бы каждый раз требовалось доказательство, что он именно ее. Что он все еще с ней и всегда будет.

      — Зуко, прости, — начала растерянно она, качая головой. — Ужасные дни. Я переживаю за Тай Ли. Еще и такая неприветливость с твоей стороны на Угольном Острове… Зуко, — вперила она в него грустные и переполненные слезами глаза, что, будто бы — никак его не заботило. — Я сгораю от ревности к тебе. Мне все время кажется, что ты не любишь меня. Я все время боюсь, что ты бросишь меня! — а она не сдержалась и заливисто расплакалась, пряча лицо в широких рукавах, чем обескуражила и, казалось — обезоружила.

      — Если бы ты не сказала — клянусь, у меня бы и мыслей таких в голове не появилось… — он постарался сделать голос как можно более саркастичным, хотел перевести все в нелепую шутку, но — это разозлило ее еще больше. Мэй ничего не ответила, продолжая утирать постыдно вырвавшиеся слезы, пытаясь справиться с тем ужасом, что навалился на нее.

      — Зуко, извини. Я докучаю тебе со своей ревностью, но Азула… — а Мэй вдруг отняла руки от лица, демонстрируя ему раскрасневшиеся веки. А Зуко с лицом полного отрицания и непонимания приподнимает одну бровь, откладывая ложечку в сторону, закрывая чайник, чтобы тотчас же разлить в кружки. Восхитительный пряный аромат наполнил их небольшое укромное местечко прямо у самого великолепного вида. Мэй расслабленно прикрыла глаза, очарованная, вдыхая новый запах снова и снова.

      — Уверен, такой ты еще не пробовала. Масала, — знающе подметил принц. — Очень дорогой и редкий вид чая. Привезли к нам с пустынь Царства Земли. Долгое время этот рецепт не удавалось повторить. Все ингредиенты трудно достать, они редкие, — а он, словно ничего не слыша до этого, стал красноречиво вводить ее в мир чая. — Когда мы с дядей работали в Нижнем Кольце Ба Синг Се, то подобный сорт чая довольно часто запрашивали наши гости, — и тут Зуко горько усмехнулся, на его лице взыграла ностальгия. — Богатейшие заносчивые индюки с Верхнего Кольца. Но — нет, хозяин чайной Пао не мог себе его позволить. И знаешь, это не уберегло дядю от известности и популярности. У дяди был самый крепкий и свободный на нрав чай, — а Зуко, продолжая, мечтательно вздохнул. — Нам удалось распробовать этот сорт чая только тогда, когда перед нами открылись врата Верхнего Кольца, — разлив чай, он с облегчением отставил чайник на подставку, под которой неумолимо раскачивался небольшой огонек на обгорелом фитильке плоской свечи. — Дядя и в него умудрился подлить саке, — а Зуко улыбнулся одной своей интонацией, словно воспоминания о давно ушедшем приносили ему долгожданное умиротворение, пока его губы оставались поразительно упрямы. Все эти пережитки прошлого дарили ему успокоение. — Я отвлекся… — вдруг поднимает на нее мнительный взгляд, а она, заслушавшись, даже перестала плакать. — О чем мы говорили?

      — О особой королевской дюжине, — Мэй отчетливо дает заднюю, на что Зуко благодарно кивает, делая глоток жгучего чаю. — Кто они? — а она вторит ему, поднося кружку к губам.

      — Любимчики отца. Подхалимы, — как бы невзначай пожимает плечами. — Отцу хотелось как-то отгородить своих людей. Это должно было быть что-то вроде престижных братств и сестринств высшего приближенного общества. А еще он всегда грезил о том, что всеми заведениями в городе будет владеть и управлять самолично — во избежание воровства. Не вышло, но некоторые все же он спроектировал и претворил в жизнь сам, — чем больше он говорил, тем сильнее открывалось то, с каким наслаждением он кичился собственным положением, а даже если это не так — ему однозначно нравилось быть сыном Хозяина Огня. — Парочка отличных гостиниц, бань, ресторанов и чайных, а также театр в сердце Кальдеры — его рук дело.

      — Я не знала его с этой стороны… — Мэй отчаянно уязвляло, что чем больше она узнавала о королевской семье — тем отчетливее становилась между ней и принцем пропасть. Ему впору жениться лишь на такой же особе из всемогущей семьи — как и он сам, а не на заурядной дворянке. Ее отец даже не входил в особую дюжину… — Мэй стало крайне досадно от нерадужных перспектив, что жгучей ревностью травили мысли.

      — Мало кто знает. Эти места изначально были только для приближенных и членов королевской семьи, но потом открылись и для более мелких дворян. Теперь даже такие как Тай Ли могут стать посетителями этого места, — он без какой-либо наигранной робости кичился тем, что он небожитель, философствуя об этом с такой простотой, как если бы они рассуждали о погоде. Он ощущался непостижимым. Очаровательным. Самым желанным. Противоречивым. В его руках с самого детства имелось сосредоточие всего самого привилегированного и лучшего, а его речи — они были пропитаны драгоценным металлом. Он примерно как тот знаменитый шедевр, который впору лишь издалека наблюдать, но никогда — не касаться. И вместе с тем он казался поразительно простым. И все же, сколько бы она не вглядывалась, каверзно выискивая недостатки — все равно считала его совершенным.

      Интересно, каким бы он был, если бы шрам все еще расплывался на его лице? — а Мэй, очарованная, залюбовалась его длинными густыми ресницами, что так поразительно красиво обрамляли его веки. У него была абсолютно геометрически правильная форма бровей: с высоким подъемом и резким удлинённым скатом, а еще очень ровная и бархатистая кожа. Он весь казался каким-то ненастоящим. Фарфоровый мальчик — весь до неприличия филигранный.

      — Ваши блюда, господин, — грубо вмешался в их интимную обстановку надоедливый официант, отрывая Мэй от столь упоительного созерцания. И что бы она не думала про себя, какими бы нелестностями не обливалась — ей крайне приятно, что такой как он — выбрал ее. Сидит подле и даже не замечает, сколь высокопарно выпрашивается всеми его внимание, сколько пронизывающих шепотков родилось на его счет. «Ты погляди, как хорош собой…», — изнеженный стон блаженства. «Это сын самого Хозяина Огня!». «Да ты что? Такой видный юноша, как жаль, что рядом с ним не я», — эти отчаянные ревнивые фразы заставляют Мэй заносчиво приосаниться, ведь это крайне лестно, когда он сейчас именно в твоем обществе. Официант, виртуозно маневрируя посудой, возложил поразительно красивые тарелки с великолепным содержимым, от которого вдобавок очаровательно пахло. Еда была столь изысканно уложена, что Мэй даже не понимала: что это такое и можно ли себе позволить такое съесть? Ее родители оказались крайне старомодны и вовсе не поддерживали новомодных веяний, под которыми рьяно стали открываться новые общественные заведения. Мама всегда брезговала едой, что была приготовлена вне дома, а папа вообще морщился, не понимая, как можно есть при таком большом количестве людей, аппетит ведь пропадает! — вспомнив их лица, ей стало немного смешно, хоть и не без толики стыда за их совершенно устарелые взгляды. Их мало волновала праздная жизнь при дворе, матери и отцу всегда хотелось жить подальше от дворцовых интриг и опасных связей. Им всегда и за все было стыдно. Не стыдно было только сидеть и молчать.

      — Даже жалко это есть, — а Мэй вдруг улыбнулась и голос ее сделался разительно мягче, чем буквально пару реплик назад. — Такая красота, — всплеснула она руками выбирая столовые приборы.

      — Какие люди! — внезапный, как разбивающая все надежды на солнечный день — туча, — рокочущий голос, от которого Мэй застыла в неверии, а Зуко аж поперхнулся. Он старательно не подал виду. Он даже не обернулся на надвигающиеся, сквозящие мрачными новостями шаги. Вечно она все портит! — а Мэй вцепилась в золоченые палочки, готовая воткнуть их прямо в глотку тому, кто смел столь самодовольно ворваться в их тихую гавань. — Так-так, а что это вы тут делаете? — а Азула, не церемонясь, умело собирая всеобщий интерес, бесстыже усаживается на рядом стоящий с Зуко стул, дабы стремительно испортить ему аппетит. Она держалась уверенно, выглядя при этом крайне зловеще.

      — Едим, — невозмутимо ответил, не успевая даже прожевать, неспеша оборачиваясь. — Не знал, что ты ослепла! — а он сказал это не без доли сарказма, что вызвало на ее королевских губах кровожадный смешок. Она придвинулась к нему непозволительно близко, выставляя нагло локоть, развязно упираясь пальцами себе в висок, чтобы с особым жаром наблюдать за тем, как он ест. И это продолжалось, казалось, беспардонно долго, прежде, чем она лениво и с открытым раздражением не взглянула на Мэй, кратко оценивая внешний вид, чтобы с полным безразличием отвернуться, посвящая всю себя Зуко.

      — Братец, а я говорила, что ты крайне неумело ешь? — она сказала это с явной издевкой, столь откровенно пожирая глазами, словно он был эпицентром ее помешательства.

      — Пришла испортить мне настроение? — а он отложил столовые приборы, наспех обтирая губы белоснежной салфеткой, с таким же помешательством оборачиваясь к ней. И Мэй видела наяву их жестокие, на пустом месте взявшиеся — ухмылки, одурманенные голодные прищуры, которые они без зазрения совести бросали друг на друга, будто что-то грандиозное замышляя. Казалось, им доставляло особый сорт удовольствия так вести себя на глазах у других. Рука Азулы деспотично ухватилась в спинку его стула: она была очарована Зуко также, как очарована и сама Мэй, если не сильнее. Она демонстративно порабощала его, что отражалось на его лице нескладной радостью, которую он старательно прятал под хитрой ужимкой, словно магнит — прикованный к ней всем своим существом. Казалось, помани она его понастойчивей — и он словно безвольный — будет у ее ног. И Мэй увидела, что Азула это крайне отчетливо понимала, наслаждаясь бурной взаимностью, которую он крайне обособленно выказывал лишь в ее присутствии.

      — А ты догадливый, — приподнимает она вызывающе бровь, придвигаясь еще ближе, а он даже не отстранился, а он даже не взглянул на Мэй, будто позабыл о ее существовании. Азула без смущения лезет в нагрудный карман, чтобы с полным азартом и ликованием — швырнуть перед его носом какой-то измятый кусок пергамента.

      — Что это? — озадачился вдруг, опуская взгляд, будто смутившаяся девчонка, позволяя Азуле бороздить по его профилю своим плотоядным липким взглядом, от которого порой хотелось отмыться.

      — Раскрой, — мягкий, с неприличной хрипотцой — приказ, на что он безропотно подчиняется, а сам даже почти не может скрыть своего подлого счастья, которое пламенем встрепенулось у него на лице. Его задумчивый взор пробегается по невидимым Мэй строчкам, и та щекотливая радость, что переполняла его всего секундой назад — стала испаряться, оставляя на лице лишь безмолвную злость и разочарование. Зуко внезапно поднимает взор — да такой усталый, да такой опечаленный, опустошенный, ныряя в омут с головой в те изысканные пейзажи, что рисовало узорчатое витражное окно. А Азула тем временем с полным наслаждением и умиротворением забирает из его размякших пальцев загадочное послание, с ярким упоением вчитываясь в то, что там написано.

      — Тебя пригласили? На совещание! — выхватил у нее из рук записку, с лицом полным разочарования вглядываясь снова. Невооруженным глазом заметно, что он оскорблен в само честолюбие, в тот момент оно захватило все его сознание. Эта красноречивая картина не могла не порадовать принцессу, — на ее лице воссияло злорадное молчаливое торжество, на что пристально обратила внимание Мэй. — Вот дерьмо! — выругался Зуко.

      — Ну-ну, не при дамах! — язвительно делает замечание Азула, продолжая наслаждаться его патовым положением.

      — Зуко, это ничего не значит! — твердо и решительно произнесла Мэй, придвигаясь ближе, словно пытаясь перетянуть одеяло на себя, уверенно касаясь его плеча, ожидая хоть какого-то отклика с его стороны. Но отклика не последовало — Зуко так и остался гневливо взвинченным, еле справляясь с теми эмоциями, что готовы были с грохотом заклокотать.

      — Да. Пустяки… — нагнетая обстановку, неосторожно подметила Азула, наскоро отмахиваясь, мигом складывая руки на груди. И прямо в этот момент Зуко устремил на нее свой полный унижений взор. Он словно что-то отчаянно выпрашивал, совсем не замечая, с каким жаром на каждый его неосторожный вздох в ее сторону реагировала Мэй.

      — Пустяки? — сжимает пальцы в кулаки, столь холодно и безразлично вопрошая, охваченный уже чем-то иным. Оборачиваясь предательски к Азуле, всматриваясь в ее утонченный, но до чего перекошенный профиль. Ей было то ли нестерпимо досадно, то ли нервно весело.

      — Ты же принц… — пожимает она картинно плечами, внезапно вставая, делая несколько мечтательных шагов, оборачиваясь к нему так оскорбительно — спиной. А он не спускал с нее кровожадных глаз. Его интересовала только она. Для него она была неподражаема настолько же сильно, как и раздражающа, он утопал в ее статной злости, прельстившийся мстительной натурой. Не сказав больше ни слова, Азула гордо удалилась. Ее тут же поймал официант и она села за столик напротив, сразу же сделав заказ, даже не заглядывая в меню. Еще какое-то время Зуко грузно томился, не в силах продолжить трапезу и выкинуть из головы то, что смогли прочесть его глаза. Он был доведен до крайней точки, явно чем-то озадаченный, люто задетый и убийственно разбереженный. О его манерах и человечности можно было смело забыть — это больше не тот прекрасный принц, что предстал перед Мэй всего пару мгновений назад, — Азула уродовала его одним своим появлением, путала мысли невежественным голосом, крушила детские мечты неосторожным высокомерным жестом. Он кусал губы и без конца играл желваками, то хватаясь руками за голову, то потирая с силой веки, то обхватывая виски. Его внезапный оборот в сторону Мэй заставил ее вздрогнуть:

      — Я отойду, — впопыхах на ходу бросил, даже не дожидаясь ответа. — Только никуда не уходи, — извиняющимся тоном добавил, оставляя Мэй одну, чтобы без задней мысли направиться в сторону уже ликующей от столь легкой победы — Азулы, что поджидала с ворохом колких издевок. Она была даже не против его общества, когда он столь деспотично ворвался в ее личное пространство, столь же нетерпеливо отодвигая напротив стоящий стул, занимая крайне многообещающее положение. Казалось, их было только двое. Исключительно двое. Мэй тотчас же исчезла из поля зрения, смешиваясь с давно приевшимися предметами интерьера.

      — Тебе не нужно приглашение… — Азула смотрит на него, и не может сдержать ехидной улыбки: то ли не прекращая смущаясь, то ли коварно любуясь.

      — Я не вынесу этого унижения вновь… — он заговорил так высокопарно, так педантично, задумчиво потирая левую часть лица. — Я не имею права совершать ошибок. Цена слишком высока. Если меня не пригласили — это неслучайно. Я знаю нашего отца… — он вдруг запнулся, всматриваясь с молящей надеждой. — И ты знаешь…

      — Я всегда знаю больше, чем говорю, — пытается отшутиться, но разбивается о его обжигающую и просто пугающую серьезность. Он придвинулся неистово близко, заглядывая судорожно в глаза, закрывая их обоих от отчужденных грустных глаз Мэй, чувственно вцепляясь Азуле в пальцы, впопыхах рваными движениями передавая ей ее же записку.

      — Сделай что-нибудь…

      — Но… — хотела возразить.

      — Ты же обещала, — а он канючил как маленький, возлагая на ее плечи груз собственной ответственности. — Ты же знаешь, — приблизился к ее уху, шепча столь томно и до дрожи наважденчески: — Я твой. Я весь твой… — последнюю фразу он пропел с придыханием, находя всю ситуацию тщетной и даже пропащей. Эти слова как нельзя лучше задели ее. Задели по самому самолюбию, вселили мнимое ощущение власти. Он столь рьяно признавался в собственной никчемности, что в этом читались отчетливые нотки лжи. И этот человек наследник престола? — возмущалось ее бурлящее негодованием сердце, съедаемое отчаянной жалостью, которое стремительно сменялось жаром самой неистовой страсти.

      — Хорошо, — осклабилась, торопливо отстраняясь, желая впустить в поле своего зрения затаившуюся Мэй. — За тобой должок, — она говорила неискренне, скорее сатирично, не желая выглядеть в глазах Мэй расчувствовавшейся жалостливой дурой.

      — Я и так в долгах как в шелках, — распростер он руками, негромко рассмеявшись, прискорбно ощущая всю шаткость собственного положения.

      Мэй еще с пугающим наступлением этого голоса понимала, что их свидание грубо испорчено. Она ждала и ждала, верная слову, не в силах пойти против его приказов и просьб. Она мягко и настойчиво надеялась на его верность, ей думалось, что он непременно вернется, но Зуко даже не оборачивался, о чем-то эмоционально говоря, яростно жестикулируя, рассказывая своей сестре о чем-то таком, о чем никогда не рассказал бы ей. Мэй опечаленно опустила подбородок, так и не притронувшись к еде, попивая уже остывающий чай. Азула изредка поглядывала, сталкиваясь с Мэй такими взорами, что от этих столкновений летели искры. Азула наслаждалась своей мимолетной победой, отбирая Зуко с такой же легкостью, как кусок Царства Земли. В ее руках всегда оказывались незримые для других — исключительно редкие козыри.

      Мэй замечает, что губы Азулы размыкаются и она делает легкий жест в сторону, заставляя Зуко прервать браваду неостановимых эмоциональных речей. Зуко наскоро обернулся, чтобы всмотреться в опечаленный одинокий вид Мэй. Он тотчас же встает, следом что-то говорит принцессе и вот уже через секунду они вдвоем направляются в ее сторону. Мэй почувствовала себя глупо и очень уязвимо, словно ее при всех осмеяли, облили грязью.

      — Знаю, мы должны были провести этот день вместе, — начал издалека Зуко, присаживаясь на свое место, извиняясь крайне неумело, пока в его голосе сквозило раздражение, которое Мэй отчетливо ощутила в свою сторону. — Но я узнал, что сегодня будет собрание, — он всмотрелся в нее умоляющим взором, пока Азула вальяжно заняла место напротив подруги, уверяя Мэй в несостоятельности и тщетной слабости.

      — Не против, если я присоединюсь? — прерывает его поток робких тирад Азула, обращаясь к Мэй, на что та залилась краской от возмущения, но упрямо стерпела столь откровенное хамство:

      — Конечно, принцесса. Это будет честью для нас, — с полным официоза тоном — демонстративно поклонилась Мэй, что тотчас же оскорбило и ранило Азулу.

      — Я навещала сегодня Тай Ли в лечебнице, — крайне ледяным тоном заговорила, игнорируя любое раболепство, переходя грубо и резко — сразу к делу, охватывая впечатлением даже Мэй.

      — Как она? — позабыв о прошлых обидах, почти взмолилась ужаснувшаяся и крайне распереживавшаяся Мэй.

      — Получше многих, — Азула сказала это с нарочитой иронией, пока ее губы расплывались в надменной усмешке, что непременно заставило Мэй напрячься.

      — Ваш коктейль, принцесса, — ворвался в их едва начавшийся диалог ловкий официант, поставив на стол красивый граненый стакан с толстым дном, лишь слегка чуть больше половины наполненный чем-то бесцветным, чем-то прозрачным. — Ваше блюдо скоро будет готово.

      — Благодарю, — она даже не взглянула, сухо отдавая должное, тотчас же потянувшись пальцами, обхватывая неровные грани, отчего стеклянные стеночки запотели. Азула невозмутимо приподнимает руку, начиная покручивать стакан, заставляя содержимое весело загрохотать: кусочки крупного льда забились друг о друга, пока Азула снимает аккуратно примостившуюся на самом краю — дольку лимона, претенциозно кладя себе в рот, чтобы с лицом полного отрешения начать пережевывать. От одного только вида — Мэй наскоро передернуло, стоило представить, какой жгучей кислятиной отдавал сок лимона, но принцесса осталась невозмутима, будто бы не чувствовала вкуса вовсе.

      — Что это у тебя? — внезапно спросил Зуко, указывая на стакан, который она неспеша подносила к своим губам, с лицом полного наслаждения делая обжигающий холодом глоток.

      — Напиток на основе можжевеловой водки, — один неприлично долгий глоток и она осушила его полностью, оставляя на самом дне крупные осколки льда.

      — Так значит, Тай Ли в порядке? А что, собственно, случилось с ней на Угольном Острове? — отозвалась Мэй, обрывая их с Зуко затянувшийся зрительный контакт.

      — Ну как сказать «в порядке»… — Азула на глазах расплылась в мнительной радости, невооруженным глазом было видно, как скоро ее расслабило, давая вздохнуть полной грудью.

      — Она напала на меня, — вклинился Зуко, еле сдерживая накал скопившегося недовольства.

      — Напала? — недоверчиво прищурилась Мэй, переводя взор на Зуко.

      — Прямо во время сна! — всплеснув руками, хохотнула принцесса, отчего у Мэй становится тяжелее на душе.

      — Она шантажировала меня на протяжении всего времени, стоило мне вернуться… — он с претензией уставился на Мэй, считая ее плохой девушкой, ведь она даже не смогла поддержать его в трудную минуту. — Но на Угольном Острове ее ненависть ко мне достигла апогея, поэтому я нашел ее в своей кровати, приставляющей нож к моему горлу… — он хрипло выдохнул, его пальцы сжались в кулаки, а взгляд устремился прямо в тарелку.

      — После случившегося, — начала внезапно принцесса, с вежливым кивком получая наконец свое блюдо, безотрывно поглядывая на Мэй. — Чтобы не поднимать шумихи, я отвела ее в свою спальню, — она вменяет это себе в подвиг, это было видно по ее лицу и неоспоримо читалось в интонации. Мэй с ненавистью сжимает губы, ощущая себя на ее фоне лишь пустышкой.

      — Чудовищно… — Мэй утрированно ужаснулась, хватаясь за сердце. Она не могла объяснить, почему все сказанное вызывает в ней больший страх за Тай Ли, нежели за королевских наследничков. — Хочу увидеть ее, — незамедлительно решила во всем разобраться. В этот момент, практически синхронно, безотрывно и с полным ворохом осуждений — они оба взглянули на нее, да так, словно слова Мэй произнесли что-то невообразимо страшное и неправильное. Такая реакция заставила стушеваться, но гордо и упрямо не отступать от намеченного.

      — Это невозможно, — отбирает последний шанс принцесса, с абсолютным равнодушием принимаясь за трапезу.

      — И почему же? — не отступает строптиво Мэй. — Я знаю ее большую часть своей жизни. Скажи на милость, почему ты запрещаешь мне увидеть мою же подругу?! — а Мэй осклабилась, разгневалась, бесстыдно кидая претензию.

      — Мэй, перестань! — не выдержал уже Зуко, нервозно запуская пальцы в собственные в волосы.

      — Да ладно! — отгораживаясь ворохом лицемерных смешков, отвечает принцесса, поглядывая на Зуко. — Потому что есть подозрения, что Тай Ли Синяя Маска, — Азула сказала это с пугающей несерьезностью, с преисполненным благодарности лицом принимая у официанта очередной коктейль, к которому судорожно и вожделенно приложились ее раскрасневшиеся губы.

      — ЧТО?! — Зуко и Мэй воскликнули хором, да так громко, да так яростно, что соседние столики с капризным интересом побросали все свои дела и с выжиданием уставились.

      — Ну да, — ехидно посмеивается, разморенная то ли от столь пристального внимания, то ли от количества выпитого. — Существует версия, что это Тай Ли убила собственных сестер… — а Азула говорила загадками, то ли недоговаривая, то ли сочиняя на ходу. — Не мешай следствию, — убедительно посмотрела на Мэй Азула, обрывая любые мысли. От всего услышанного Зуко был в таком шоке, словно его исподтишка кто-то оглушил сильнейшим ударом по голове, — все сказанное Азулой не просто вызывало опасения, а скорее пугало, открывая ее с совершенно другой стороны. — Что с тобой, Зуко? — хоть интонация ее и могла показаться милой, но ее выражение говорило об обратном.

      — Что это у тебя? — поинтересовался Зуко, указывая на то, что блестело у нее в тарелке. Он спросил первое, что пришло в голову, ведь ему показалось, что столь долгое молчание было подозрительным.

      — О, замечательное сочетание ананасов, кисло-сладкого соуса, овощей в кляре, с самой лучшей вырезкой, — с особой ответственностью подошла к ответу, все не прекращая хвастаться.

      — Что за мясо? — его лицо моментально из наивного стало подозрительным, ужаснувшимся, недовольным, на что принцесса лишь гаденько ухмылялась.

      — Мясо самого лучшего жвачного животного… подается с гарниром на выбор, — она сказала это так, словно знала все меню наизусть.

      — Ты много ешь, — процедил это так, словно его это злило.

      — Думаешь? — не прекращая играет с его выдержкой, а он аж весь побагровел от гнева, тотчас же бледнея от страха.

      — А ты посмотри, как ест Мэй, — без смущения указывает в ее сторону так, словно она была музейным экспонатом, а не живым человеком. Он злил Азулу и делал это умышленно, будто бы на что-то столь некрасиво подстегивая, — Мэй не совсем понимала о чем это он, но ее интуиция подсказывала, что Зуко был расстроен и голос его — ругающий, стенающий и даже обескровленный. Зуко сжимает пальцы в кулак, крепко прижимая к губам, он смыкает плотно веки, кажется, о чем-то столь рьяно сожалея.

      Азула с холодным выражением осмотрела копну зеленых листьев, что украшали легкий салат Мэй, к которому та даже не притронулась.

      — Она как раз-таки ничего не ест, — пожимает плечами принцесса, чем незамедлительно оскорбляет.

      — Просто я не привыкла есть в местах, где так много людей! — возмутившись, вскочила со своего места, рьяно защищающая свою честь. — У нас так непринято! — она сказала это с гордостью, но с лицом полным боли и разочарования. Несмотря на все это — она с какой-то надеждой взглянула на все еще в трепете застывшего Зуко, которому, казалось, все в один незримый момент стало безразлично.

      — Куда ты? — протягивает ей руку Азула, оголяя длинные наточенные ногти. — Уже покидаешь? — каверзное неверие, пока ее другая рука сжимает вилку с приговоренным мясом. — А как же наш музей? — абсолютно выбивающая из колеи внезапная смена ее тона, — это именно та обескураживающая способность Азулы ошеломлять и околдовывать даже в те моменты, когда ярость застилала глаза.

      — Музей? — нахмурилась Мэй, а Зуко даже оттаял от своего замешательства, переводя на сестру задумчивый, но такой тронутый взгляд.

      — Зуко не показывал тебе? — ряд ее издевок, казалось, невозможно прекратить. — Наш семейный музей. В нем множество реликвий, что дожили до наших дней. И то, что так важно и дорого Зуко… — со знающим тоном добавила, заставив Мэй стушеваться, почувствовать собственную глупость и слабость.

      — Мне нужно отойти ненадолго, — сменила Мэй гнев на милость, в поклоне кратко присев, дабы незамедлительно удалиться.

      Когда они с Зуко остались наедине, то их накрыло куполом такого странного, но такого долгожданного — спокойствия. Азула словно в одночасье обессилила, опустив невидимое оружие. Зуко продолжал с отсутствующим видом пожирать тот вид, что открывался ему из окна:

      — Как давно у тебя были менструации? — его вопрос не показался ей неприличным или даже невежливым, она сразу же коснулась его плеча, да так мягко, да так нежно, а он лишь разбито и удрученно взглянул.

      — Я не помню, — невозмутимо продолжает трапезу. — Вроде бы очень давно, — ядовитая усмешка, которая отражается на его лице страшными муками. Он затравленно впивается пальцами себе в виски, лоб, волосы, начиная с яростью массировать, будто бы все услышанное доставляло ему сильнейшие головные боли.

      — Дерьмо! — он импульсивно выругался, пока его выражение оставалось до глубины души ошеломленным. — Избавься от него! — резко обернулся, выхватывая у нее из рук столовые приборы, впиваясь в ее запястья и пальцы. Его глаза были распахнуты, с катастрофическим ужасом внимая ее умиротворенному поддернутому лицу. — Ты должна избавиться от него! — он практически умолял. Его настойчивость переходила все границы, когда он больно сжал ее руки, но на ее лице терпеливо не дрогнул ни один мускул.

      — Не забывайся, братец, — с полным ворохом безразличия оглянула окружение, испытывая смущение от его лихорадочной близости.

      — Ты не можешь его оставить! — он напирал с такой злостью, с таким гневом, а ее, казалось, это только больше веселило.

      — Это мне решать, — вцепилась в него взглядом, отчего его пронизывает несметным страхом и омерзением. Он посчитал ее поступок предательством. Он ненавидел саму мысль о детях, а теперь он ненавидел и себя, но то, что росло в ней — еще больше. — Это мой ребенок. И только я вершу его судьбу, а не ты, Зуко! — она процедила это сквозь зубы, наконец показывая свое истинное лицо: обиженное, униженное и такое уставшее. — Ты — никто. Ты — ничтожество! — она была груба, ее слова протыкали глубже мечей, но на глазах, когда она это говорила — выступили горькие слезы.

      — Это не так… — только и смог, ошарашенный, выдавить, чем только больше вывел ее из себя:

      — Заткнись! — сжимает она пальцы в кулаки, поглядывая исподлобья. — Твои слова для меня ничего не значат. Меня не интересует мнение ничтожества. Мне важно мнение короля! Вот станешь королем… — пока она столь жадно его отчитывала — ее голос слезливо трясся, и Зуко был обескуражен.

      — И я стану, — он посмотрел на нее искоса, да так, что это можно было счесть за угрозу.

      — Вот тогда и поговорим, — а Азула опустила глаза, с грустью вздыхая об испорченном аппетите. Она касается ледяными пальцами горящего лба, с истошностью смыкая веки, стараясь так отчаянно не расплакаться.

      — Простите, что задержалась, — Мэй обхватила тонкими пальчиками спинку стула, с выжиданием замирая.

      — Прекрасно, — всплеснула нервно руками Азула, вставая со своего места, напоследок осушая граненый стакан. — Я уж думала, ты сбежала, — на последнем слове она приподнимает вопросительно бровь, чем загоняет Мэй в угол, а затем суровость спадает с лица принцессы и она смеется, на что Мэй улыбается в ответ.

      — С тобой все в порядке? — вставая, Зуко коснулся Азулы, кажется, его мысли были заполнены лишь ей одной. Он даже не смотрел в сторону Мэй, мучаясь от того распирающего чувства, которое он был вынужден теснить в своей груди. Его дыхание сперло, голос охрип.

      — Вполне, — мотнула она головой, делая несколько скорых шагов, обгоняя Мэй.

      — Извини, что так вышло, — отрешенно добавил он, на этот раз обращаясь к Мэй, руки́ которой мягко и обходительно коснулся. — Она все испортила, — расслабился, находя скрывшийся вдали силуэт Азулы.

      Их дорога была в исключительном молчании, что неприятно сдавливало ребра. Принцесса важно уставилась в окно, с каким-то обреченным видом подпирая подбородок, пока на нее безотрывно, практически не моргая таращился озадаченный Зуко. Он не понимал к чему она ведет и зачем все это делает. Из-под ее пальцев выстилался пепел. Она девочка с пронзительным взглядом волчицы. И стоило ему об этом подумать, как Азула переводит на него свой млеющий неспокойный прищур. Их карета неистово и так обреченно приближалась к королевской заставе, Азула с нервным интересом поднимает взор выше, и Зуко догадывается, что весь ее интерес сконцентрировался на высоте грозных шпилей, коими была украшена дворцовая крыша.

      С чувством выполненного долга — Зуко помогает Мэй сойти со ступеней, оглядывая пугающе величественный дворец своего отца, отца своего отца и… его собственный. От этих мыслей голову распирают дурные и противоречивые мысли. Странный шепот вновь пронзает все его существо, неразборчивым жутким лепетом побуждая сделать что-то плохое. Что-то нехорошее. Разрушить чью-то судьбу. И Зуко застыл с непроницаемым выражением, стараясь скрыть все те эмоции и чувства, что волной накрыли его с появлением в его голове кого-то чужого. «Убей. Убей. Убей», — и он не мог бы описать этот монотонный голос, так как он перестал быть уверенным в его реальности, словно эти побуждения ни что иное, как голос его собственных чудовищных фантазий. Воззрев на свою сестру, что уже успела переступить порог дворца, принц Зуко всматривается в глаза ничего не подозревающей Мэй, чтобы отдать краткий, но довольно простодушный приказ:

      — Догони ее. Я отлучусь ненадолго, — он неискренне улыбнулся, отчего его лицо скорее воспылало от несчастий и горестей, — Мэй нахмурилась, сжала посильней губы, но ничего не говоря — решительно удалилась, пока Зуко с интересом провожал ее легкий стан, чтобы в какой-то момент, когда она окончательно скроется — броситься в толщу людей на городской площади. Он бежал далеко, долго, окольными путями, прячась в тени величественных построек, чтобы всего лишь достичь главного базара в своем городе. Недовольные торговцы и их покупатели, что без конца трепали друг другу нервы, не умеющие торговаться щеглы и их матери, подлые ворюги и полчища городской стражи. Зуко нетерпеливо проталкивается в узкий проход, все дальше и дальше убегая от пристального, как ему казалось — внимания, углубляясь в самое сердце торгового дворика, где за прилавками корпели лишь старые бабки, да дряхлеющие деды.

      — Чего тебе, сынок? — вгляделась в него старушка, откидывая алый платок. — Голова разболелась поди? — хриплый смешок, после чего она раскашлялась, с гордостью окидывая все свои товары.

      — Мне нужно сильное средство, которое способно избавить меня от нежеланных наследников… — когда он это говорил, старуха что-то неразборчиво промямлила, но опустилась куда-то вниз — практически себе под ноги, начиная с гулом ворошить сумки.

      — Вот, — протягивает ему небольшой пузырек из темного стекла, наглухо закупоренный пробкой. — Подлей это своей благоверной, через сутки все должно выйти само, — когда она говорила — она рьяно кивала.

      — Это точная информация? — не отступает принц, снимая со своего манжета запонку.

      — Нет неточная. Ни одна отрава подобного рода не дает гарантий. Вероятность есть. Это настойка хинина. Вызывает сильное кровотечение, — заверила, не спуская глаз. — Но будь осторожен — этим можно убить. Или может вообще не подействовать, — пожимает плечами. — На все воля духов.

      — Спасибо, дайте две, — бросил он перед ней свою запонку. — Этого хватит и даже с лихвой.

      — За какие такие заслуги? — расхохоталась старуха, тотчас же пряча подаренное.

      — За молчание.

*      *      *

      Неизмеримо, сколько было утрачено времени, ведь глаза обволакивал сумрак, мысли путались, пока она все спускалась, спускалась и спускалась, словно ноги несли ее сами собой — в бездну. Они шли в загробном молчании, тесненные безнадежной холодностью узких стен, пока наконец не оказались в совершенно ином месте. Мэй невольно дернулась, оглядывая большие мрачные потолки. Здесь было холоднее всего во дворце. Если хорошенько прислушаться, то может показаться, будто где-то по каменной кладке стекает вода. Азула, мня из себя истинную хозяйку — наиграно прошлась по красной ковровой дорожке, что открывала перед глазами удивительное по своей значимости место. Мэй нервно сглотнула, ощущая где-то на кончике интуиции страшный подвох. Азула никогда ничего не делает просто так… если быть с ней неосторожной — легко уподобиться незавидной участи Тай Ли. Мэй сжимает окоченевшие руки, растирая предплечья, чтобы упрямо ступить за невеселой принцессой. Все здесь испещрено полурастаявшими свечами: они были на полу, на стенах, на предметах мебели и даже на экспонатах. Глаза Мэй разбегались от множества древнейших книг, обилия архитектуры, различных картин и других необъяснимо диковинных вещиц. Из самого конца зала на нее грозно посматривали начищенные до блеска доспехи. Под стеклянным куполом витрины находилась целая стопка каких-то ветхих на вид бумаг и рукописей. Гордые пьедесталы вычурно украшали этот зал — зал доблестного тщеславия. Азула — она была потеряна, хоть ее губы старательно и не спускали с лица болезненной ухмылки, а ее глаза — они растерянно бегали, но надменно — не опускались. Настенные факелы недружелюбно потрескивали, заставляя предметы отбрасывать ужасающие тени.

      — Здесь так холодно, — стоило разомкнуть Мэй губы и заговорить, как она вся содрогается от звонкого эха. Азула загадочно хмыкнула, переводя взор, словно ища что-то определенное, пока Мэй не оставляли вопросы. Ни одна из вещей не оказалась знакома, ни одна не кричала о том, кому на самом деле принадлежала. — Мы так долго спускались, — Мэй знала, что принцесса, скорее всего — заносчиво не ответит, но продолжила старательно крушить, это стеной выстроенное молчание, считая мучительно-долго тянувшиеся без принца Зуко минуты. В коварном обществе принцессы Азулы — Мэй необъяснимо ясно предчувствовала неизбежную опасность.

      — Здесь так холодно и темно, потому что солнечный свет все разрушает. Особенно чернила. Испокон веков на нижнем ярусе дворца был этот музей, хотя нет — вру. Его несколько раз переносили, — чрезвычайно бесстрастно пояснила принцесса, с полным пренебрежением в лице касаясь книжных полок. Казалось — ей было не до всего, мысли Азулы занимало что-то особенное, что-то загадочное и безусловно важное.

      — Зуко куда-то отошел… — Мэй пояснила извиняющимся тоном, отчего принцесса с презрением на нее покосилась.

      — Я не спрашивала тебя об этом, — ее голос стальной, ледяной, ровный, словно бритва. Полоснул так глубоко, что вот-вот останутся шрамы. — Я знаю, что он за человек. Не надо мне про него ничего рассказывать, — Азула заверила об этом очень вольно, очень броско, тотчас же отворачиваясь, сливаясь с пугающей теменью. — Я лучше вас всех знаю, как ему претит долгое общество женщин. Он нас ненавидит, — это было сказано с такой гордостью, что заставило Мэй встрепенуться, а Азула уже сияла, да так неестественно, что это не могло не насторожить.

      — Почему ты мне все это показываешь? — Мэй остановилась у стопки наскоро сшитых рукописей в толстом переплете, на которых памятно покоилась корона наследного принца. Кривым и полуразмытым почерком корешок гласил: «Дневники Ан Ри».

      — Интересный выбор, — хмыкнула принцесса, делая несколько шагов, вставая напротив стеклянного купола, что защищал эти слегка запылившиеся бумаги. — Это корона Созина, между прочим. В его самые молодые годы, — Азула коснулась стекла, постучав длинным ногтем.

      — Днев-ни-ки Ан-Ри, — по слогам с трудом прочитала Мэй, стараясь разобрать смазанные буквы. — Но кто такой Ан Ри? Почему корона Созина вместе с этим Ан Ри? — этот вопрос заставил Азулу нахмуриться, словно она сама не знала. Это был один из немногих вопросов в этой жизни, который ее никогда не волновал. Казалось, в этом не было никакого смысла. Кто такой Ан Ри? Что он сделал? Какая разница, если принцесса никогда о нем ничего не слышала? Азула натужно вздохнула, качая отрицательно головой, недовольно поджимая губы. Сказать: «не знаю» — было вопиющим унижением, а потому она гордо промолчала, переводя резко тему:

      — Это все было найдено в покоях Азулона. То, что уцелело в пожаре. Если не ошибаюсь, там вырваны страницы, — прищурилась она, ей явно с трудом давались воспоминания о детстве. — Папа говорил, что Азулон был не в себе в свои последние годы. Наверное, Ан Ри — это тот, кого он всегда слышал. Тот преследующий его разум голос… — она загадочно и довольно меланхолично, явно с искренней жалостью — протянула, отчего Мэй с неверием на нее смотрит. — Эту корону Созин в дар как любимому другу преподнес аватару Року и какова насмешница судьба — корона снова здесь. Снова дома, — Мэй нахмурилась, но не стала ничего спрашивать, все более и более мучимая одним и тем же вопросом:

      — Почему ты мне все это показываешь? — она невооруженным глазом видела, что Азуле дается это нелегко, что все эти захоронения семейного тщеславия — не для чужих глаз. В каждой вещи своя душа, каждая имеет историю, а может даже тайну. Азула явно не питала иллюзий и делала это, имея скрытый мотив. Что ты хочешь этим сказать? — насупилась Мэй, через ткани одежд оборонительно нащупывая лезвие кинжала.

      — Ну ты же метишь в ряды нашей семьи, — а она за словом в карман не лезла, — от столь горячей внезапной провокации — лицо Мэй предательски залилось краской. — Хочу, чтобы ты знала. Чтобы была готова… — она переводит все в дружескую шутку под маской исключительной заботы, во что верилось с трудом.

      — Готова к чему? — этот голос заставил их обеих содрогнуться и резко, позабыв обо всем — обернуться.

      — Принц Зуко! — воскликнула ошарашенно Мэй, в страхе успевшая выхватить пару кинжалов. — Зачем же подкрадываться? — ее глаза распахнуты, а губы с трепетом подрагивали. Это место пугало так, как может в знойную сумеречную непогоду пугать строй ровных могил. Это место напоминало кладбище.

      — Тебя долго не было, — а принцесса выступила вперед, посматривая на Зуко с такой откровенной обидой. Она говорила так, как чувствуют себя отвергнутые и преданные женщины.

      — Мне нужно было заточить кортик, — он заговорил твердо, непреклонно, посматривая не моргая, и с гнетущим умиротворением. Его пальцы обходительно сжимали несколько кубков, не говоря ни слова, он подходит ближе, протягивая один Мэй. Пряча судорожно ножи, она с благодарностью принимает наполненный почти до краев кубок, не в силах отвести глаз от принца, мечтая быть в его обществе желанной, а он даже не смотрит. Лишь делает шаг в сторону, самозабвенно преследуя Азулу.

      — Подожди, у меня тоже для тебя кое-что есть, — Азула странно улыбнулась, недобрый блеск ее глаз — это именно то, что запомнилось Мэй прежде, чем принцесса ускользнула с поля зрения. Зуко остался неподвижен, делая судорожно глоток, и лишь по легкому колебанию его тела можно было прочесть насколько сильно он волнуется. Что с тобой, Зуко? Чего ты так боишься? — Мэй, вторя принцу, слегка отпивает из кубка. На языке разливается благородная кислинка кроваво-красного вина.

      — Нравится? — Зуко замечает порозовевшие щеки Мэй, на что та лишь согласно кивает. И вот настал этот бесценный момент, когда он смотрит именно ей в глаза, улыбаясь лишь краешком губ, обдавая долгожданным теплом.

      — Зуко, ты помнишь? — раздается столь подозрительно приторный голос за его спиной, отчего у Мэй мурашки побежали по коже, а шею пронизывает холодок. Пальцы его рук сами собой разжимаются и один из кубков с будоражащим грохотом валится, разливая багровое вино, пачкая красивый королевский ковер. В мгновении ока Мэй почудилось, что ворсинки заполонила теплая, нечестно пролитая — кровь. А Азула выступила из темноты, будто дикое хищное животное, элегантно держа руки возле своего лица, таинственно демонстрируя то, во что они были облачены. Перчатки? — помрачнела Мэй, выдавая свое негодование плотно сомкнутыми губами. Они были невинно-белые, длинные — почти до самого локтя, обрамленные жемчугом, с красивыми тройными отстрочками. Еще никогда прежде Мэй не удавалось увидеть нечто подобное, — она с сомнением поднимает глаза на Зуко, а он словно пропащий — уставился с ворохом невысказанных взбеленивших его разум — чувств: то ли на сестру, то ли на эти непонятные перчатки. А Азула продолжила подозрительно ликовать, говоря с Зуко на тайном языке взглядов и жестов, который никто кроме них не мог разгадать. Сплошные намеки и кусающие любопытство недомолвки; чувственное, вызывающее ревность внимание; и такое поведение — от которого долгое и неумолимое желание отмыться. Азула делала это специально — она искусно и неподражаемо измывалась над ним. Издевалась. Ей без труда удавалось превратить его лишь в жалкое подобие себя самого, и все это так несправедливо жестоко — на глазах у Мэй, отчего та лишь сильнее сжимает кубок, желая выплеснуть все содержимое прямо в торжествующее лицо принцессы. А Зуко, пораженный до глубины души, застрявший где-то в глубинах собственных тайн — судорожно делает вдох за вдохом, неумолимо сильно желая то ли что-то сказать, то ли что-то судьбоносное сделать. Одним своим беспринципным взором Азула уверяла их обоих, что обязательно и неизбежно — уничтожит их. Мэй не могла объяснить всего, что испытала при взгляде на Зуко, который с такой всепоглощающей страстью и даже какой-то обреченностью — смотрел — смотрел на Азулу, пока она с садистичной радостью внимала его тревогам и ласковым чувствам. Она играла им, как огонь играет с любым предметом, что неосторожно оказался в его смертоносной власти.

      — Мамины перчатки… — только и смог изнеженно выдавить. В голове Мэй, кажется, начало все проясняться, — как навалилась волна новых доселе небывалых вопросов.

      — Да-а, — а Азула неосторожно делает к нему шаг, а он хватает ее за руки, вцепляясь в пальцы, посматривая с таким ужасом, с таким очаровывающим забвением — что он скорее безропотно млел, ежели правда ненавидел ее. — Как здорово, что хоть что-то осталось, — на этих ее словах его пронизывает острая игла непосильной боли. Он был готов легкомысленно расплакаться, а Азула с ликующим видом дотронулась до его щеки: мягко, невесомо, словно перышком прошлась. — Ну-ну, не стоит. Это не стоит твоих слез, — она стала говорить ему что-то, как казалось Мэй — вовсе невпопад, но это был язык их жестов и чувств. Азула явно что-то всем этим показывала — и Зуко без сомнений понимал ее.

      Зачем ты мне все это показываешь? — в недоумении опустила глаза Мэй, прибывая то ли в искрометном ужасе, то ли до саднящей хрипоты утопая в ревности. От бурлящего негодования с подлой несправедливости, Мэй резко дернулась, ненароком задевая выпавший из рук принца кубок — тот неожиданно звякнул, откатываясь. Среди обволакивающей муторной тишины родился неумолимый жуткий гул.

      — Мэй? — Зуко, будто очнувшийся от внезапного наваждения, рьяно выпутывается из той сладострастной упоительной иллюзии, в которую его заключила Азула.

      — Каждая вещь в этом месте имеет не просто свой смысл, но и свою цену, — преисполненная честолюбия, бессердечным тоном заключила принцесса, без особого труда стягивая с себя загадочные перчатки. Не проронив обиженно ни слова, Мэй с очередным грохотом упускает из рук золоченый кубок, разливая остатки вина, чтобы тотчас же без объяснения — трусливо сбежать. — Ну и зря ты убежала, — Азула бросает вдогонку издевку. — Зузу очень сильно привязан к этой вещице, — она сказала это с таким потешным трепетным тоном, что это было даже жутко.

      — Ты жестока, — схватил ее за локоть Зуко, заглядывая в глаза, и чем больше он внимал — тем сильнее расплывалась его бравадная злость, оставляя после — лишь слабость и титаническое терпение.

      — Ничего не хочу слышать, — с особым садизмом насмехается над ним, швыряя белоснежные перчатки ему прямо в лицо, а он, перепуганный — ловит их, обращаясь с ними так бережно, так нежно. От одного его гнусного вида Азулу прошибала тревога — будто электрическим разрядом, он настолько же отталкивающ, насколько и обманчиво притягателен. Ей все никак не смириться, что он оказался готов предпочти ей любую. Предатель, — проницательно смотрит, стараясь сделать вздох, да как можно тише, а саму пробивает на гулкие слезы, но она столь напрасно не могла себе этого позволить. — Признавайся: ты навещал Тай Ли в лечебнице, также, как навещаешь старого-пердуна Айро, — это был даже не вопрос, а дерзкое утверждение. И он, посматривая на нее с ворохом полного непонимания, лишь делает шаг навстречу, примирительно протягивая ей уцелевший кубок. Азула упрямо отворачивается, разглядывая сумрак сгущающихся у лестницы теней.

      — Это неправда, можешь убедиться в этом, поспрашивав персонал, — она слышит то, что хотела, после чего моментально оборачивается, хлестко задев его волосами, с деланной благодарностью принимая кубок, рассматривая мрачное содержимое. — Это она тебе сказала? — его вопрос был похож скорее на скрытое нападение. — Когда же до тебя наконец дойдет, что она абсолютно безликая и сумасшедшая? — он произнес примирительно, заглядывая в ее вечно прячущееся лицо.

      — Ты повел Мэй в ресторан нашего отца! — а она аж побелела от ярости, находя его вид пугающе невозмутимым.

      — С твоей подачи, между прочим, — поджимает оскорбленно губы. — Если бы ты держала язык за зубами — этого бы не случилось.

      — Не понимаю, о чем ты, — а она вторит его настрою и вот они уже стояли и яростно пререкались.

      — Мэй запомнила — она просила меня показать это место. Просила устроить ей свидание, — а он, без лишних маневров, с полным отчуждением, с легкостью готов отказаться от любых своих слов, только бы она так сильно не обижалась. И у него поразительно точно получалось заполучить мельчайшие крупицы ее редкого сожаления. Азула задумчиво пожевала губу, не переставая озадаченно хмуриться, отпивая наконец вина, находя его вкус довольно странным. Зуко наблюдал затаив дыхание, любуясь тем, как она в своей эксцентричной грубости — изящна, раздираемая на части от мутных сомнений. Она пожимает плечами, ее брови дернулись, а губы сжались, словно она вела незримую беседу, отвечая кому-то на обескураживающий вопрос. Ее лицо тотчас же изменилось, преисполняясь, невежественно, — заносчивостью, она даже хитро поджимает губы, утонченно и едва ощутимо ухмыляясь, продолжая свой немой спор. Ее губы касаются краешка кубка, она размеренно отпивает вновь, явно чем-то сильно озадаченная, но и не менее — взволнованная. Ничего не ответив, окинув Зуко своим умопомрачительным взором, она лихо и прямо на ходу отставляет кубок, он звонко приземляется о стеклянную витрину, пока она неспеша уходит, эгоистично и абсолютно самовольно провозглашая себя победителем в их несостоятельной глупой ссоре. Ему так не желалось, чтобы она уходила, чтобы она покидала, растворяясь в черноте несговорчивых теней, не оставляя после себя даже эхо шагов, что он хватается в ее ускользающий стан как в спасительную соломинку, вовсе переставая понимать и себя и все то, к чему ведут его чувства. Обескураживающая, вскипающая безостановочно, ранящая и оставляющая неизгладимые вечные шрамы — волна его неиссякаемых противоречивых чувств, от которых он мучился, казалось, еще пуще чем от испытываемых эмоций по отношению к Азуле.

      — Скажи это! — бросает ей вызов прямо в спину, а она аж на полпути останавливается, заинтригованная, прикованная его дерзостью и такой глупой необдуманной смелостью. — Я все жду, что ты скажешь: «Брось ее! Не смей встречаться с этой Мэй. Вернись ко мне» и не забудь в заключении добавить, что без конца думаешь обо мне, — он взирал на нее театрально — с высока, пытаясь играть ту роль, что была ему пока что не по размеру, требовал, словно взбеленившийся с негодования ребенок, от своих же речей распаляясь.

      — А ты высокого о себе мнения! — резко оборачивается, почти доведенная до бешенства. И как ни странно — на этих его словах ей хотелось плакать намного сильнее, чем сломать ему руку или выжечь сердце. А она горделиво приподнимает подбородок, показательно посмеиваясь не только над его пугающей откровенностью, но и над его чувствами.

*      *      *

      Стоя перед королевскими наглухо сомкнутыми дверьми, Азула томно прикрывает от усталости веки, не понимая, когда же эта невыносимая пора наконец закончится. Она толкает неприветливые двери, впуская в большое и светлое помещение сильный струящийся порыв ветра. Персиковые полупрозрачные шторы в бешенстве заходили ходуном, послышался звук гулко втягиваемого воздуха, даже напольные доски жалобно заскрипели. В нос ударил приятный запах сандаловых благовоний, а перед глазами встает согревающий солнечный свет, заглядывающий в широкую арку, что вела прямо на задний двор. Прищурившись, Азуле вдруг подумалось о Зуко, она уверена, что он, не теряя мгновений, стоило ей скрыться — тотчас же побежал догонять Мэй. Лицо Азулы осталось непоколебимым, неподвластным никому и ничему, лишь глаза выдавали обескровленную усталость. Стеллажи из темного дерева, что наперебой разделала яркая роскошная тахта, бархатные кресла и небольшой деревянный столик. Стоило ей ворваться в эту умиротворенную обитель, как без лишних слов она понимает, чей покой только что нарушила. Да так вольно, стервозно, неподобающе. Она посмотрела на все происходящее смело, исподлобья.

      — Принцесса, мое почтение, — поклонился излишне льстиво Зецу, на что, казалось, принцесса не обратила никакого внимания. Она лишь сделала несколько шагов, безотрывно вглядываясь в отцовский силуэт, что все это время беспечно восседал спиной. Немного погодя — ее бы это неминуемо оскорбило, но прямо сейчас ее душа и сердце мучились от чего-то неизведанного, непокорного — абсолютно ни на что непохожего.

      — Твой ход! — доносится до принцессы отцовский приказ. Она решительно подкрадывается еще ближе, наблюдая его расслабленные плечи, плотно прилегающие к живописной мягкой тахте. Азула стала свидетелем чего-то такого, чего никогда раньше не знала: папа с кем-то оживленно делился не только речами, но и самым сокровенным — эмоциями. Хоть принцесса и не видела отцовского лица, но лишь по манящей музыке его голоса она поняла — он улыбался. Папа улыбался. Он был долгожданно весел и, как будто бы — счастлив. От ревнивого осознания ее берет траур.

      — Мы уже битый час не можем закончить эту партию! — вторит его настрою Зецу, чем поражает Азулу своим бестактным тоном, с которым он обращал не к кому-нибудь, а к самому Хозяину Огня.

      — Извините, что помешала, — скучающим и нарочито-деловым тоном подчеркнула Азула, позволяя себе наконец узреть глаза собственного отца, а не его коронованный затылок.

      — Азула? — Озай внезапно обернулся — его голос изменчиво пошатнулся, а легкая поза, которую он позволял себе наедине с Зецу — в присутствии Азулы стала поддернутой и более светской. Он искренне растерялся, пока она надменно посматривала на него сверху-вниз, наверняка в собственных мыслях он умирал от столь болезненного острия — чувства стыда. — Присаживайся, — наспех бросает, указывая на место рядом, так странно даже и не взглянув. Послушно последовав его словам, она примостилась возле него, с чувством невысказанного трепета ощущая, как в сладком трепете заклинили ее мышцы. Теперь ей даже не удавалось нормально взглянуть на него, не то что посматривать свысока. Под долгим скрупулезным интересом Зецу, Азуле казалось, что она у всех на виду. Его смелая, в какие-то мгновения отдающая скользкой подлецой — ухмылочка, а затем его пальцы, что ведут собственную фигу под неминуемую смерть.

      — Я помню те времена… — начал столь извилисто и так отстраненно, стесненный обстоятельствами, но вдохновленный чем-то из прошлого — Зецу. Озай задумчиво подпирает висок, на секунду заострив все внимание на противнике. Зецу наконец сделал ход. И этот ход радовал Озая так, как казалось, его не радовали собственные дети, слуги и подчиненные. Азула испытала на себе бремя такой отчаянной вины, ворох ненужности и скорбь ревности.

      — Те времена, когда вот так просто мы могли просидеть весь день за партией в шахматы? — а Озай продолжает за него то, что Зецу недосказал, и только последний мог уловить тот краткий миг, на который лицо Азулы исказила гримаса злости и недопонимания.

      — Вы что, знаете друг друга всю жизнь? — этот вопрос был посторонним вмешательством в их тихую скромную гавань. А Азула преисполнилась возмущения, утопая на дне печали, как будто — от расставания. Озай посмотрел на нее, находя ее вид излишне бледным, а голос слишком дерганным.

      — А ты думаешь, я бы позволил тебе вершить грандиозные планы без моего ведома? — а Озай то ли обиделся, то ли восхитился. — Если в чем-то нет уверенности — я не буду рисковать. Особенно своими наследниками, — на этих его словах она оборачивается, а в ее глазах читались все притязания, что она не позволяла спустить со своего языка.

      — Ваша семья благоволила мне, — а Зецу заговорил с такой поразительной теплотой и благодарностью, что Азула оскорбленно поджимает губы, прикрывая измученно глаза, глотая очередной ком прорвавшихся недомолвок и секретов, что таила ее семья. Что еще от них ожидать? — а принцесса внезапно вспомнила истерический бред Лонг Фенга.

      — Ты был — безродная сирота, — а Озай поразительно смело бросает это в лицо тому, кого впору назвать другом. На этих словах Зецу должен был бы оскорбиться, вспылить и полностью разочароваться в Озае, но к удивлению принцессы этого не произошло, Зецу так и остался в привычном расположении духа. — Как и многие в структуре Дай Ли, верно? — а Озай потирает задумчиво бровь, упираясь ладонью в висок. — Зачем этим титулованным господам с Верхнего Кольца марать руки? Это обязывает: ни семьи, ни отдыха.

      — Бестолковое послушное служение, — а Зецу соглашается, казалось, если не со всем, то со многим. — Сначала — беспринципной глупой династии, — на одном упоминании о царе — Зецу аж всего передергивало от омерзения.

      — А затем и Лонг Фенгу, — внезапно закончила Азула и они оба перевели на нее взгляды, о которые можно было обжечься.

      — Отец всегда ставил на то, что он продажный, — при осторожном упоминании Азулона, Азула почувствовала в отцовском голосе нотки самой настоящей жалости. — Что им крайне легко управлять, стоит только посулить.

      — Кстати о Лонг Фенге, — ее деловой тон и обезоруживающая интонация обратились уже лично к Озаю. Она бы бездумно задала отцу такой вопрос, на который он бы никогда не ответил один на один. И Зецу без лишних раздумий все понял:

      — Как насчет пай-шо? — этот его вопрос выбивает из колеи не только Азулу.

      — Ваш чай, повелитель, — осторожно ступая, в их разгоревшуюся беседу — врывается служанка, ставя перед мужчинами две чашки чая, отчего принцесса почувствовала себя не только лишней, но еще и преданной.

      — Тебя не было, — начал было в свое оправдание Озай, ощущая ее звериное недовольство. — Неловко получилось, — хмыкнул он, будто бы наслаждаясь всей сложившейся ситуацией. — Принеси чаю моей дочери и поторапливайся! — а Озай рьяно ударил этими словами по нерасторопности служанки, заставляя девушку задергаться и в испуге тотчас же убежать. Азула нахмурилась, чтобы следом искренне посмеяться, и именно в этот момент, когда их глаза с отцом столкнулись, и они соприкоснулись друг с другом столь эфемерно, задумчиво, молчаливо, — казалось — эта связь все самое сокровенное и дорогое, что у них осталось. Эта нежная секунда слабости растворилась внезапно, немного стыдливо, ведь Зецу деланно поперхнулся, привлекая внимание. Азула часто заморгала, опуская невинный задетый взор, чувствуя, с какой теплотой отзывается сердце, что оно вот-вот сорвется в дикий необузданный любовный пляс, наплевав на любые доводы. Взгляд Озая, он был такой… такой степенный, умудренный и не без червоточинки, которую, казалось, имел каждый член этой обездоленной и пропащей семьи.

      — Вообще, я по делу, — прерывает затянувшееся, становящееся неловким, молчание.

      — Я тебя внимательно слушаю, — а Озай отвечает ей молниеносно, словно даже до конца не дослушав, делая слабый глоток.

      — Ты выслал мне приглашение, — а Азула указывает обиженно на Зецу, выжидательно требуя хоть какого-то объяснения, пока ее отец продолжил демонстративно пить чай, будто в одночасье оглох. — На собрание, — и вот наступал тревожащий момент истины, от которого даже в сидячем положении подкашивались ноги. — Дело в том, что Зуко не получил твоего письма, — ей было крайне неудобно все это говорить, ей хотелось провалиться под землю, ведь она чувствовала себя глупо. — Теперь он считает, что ему не место на твоем собрании… — она говорила все неувереннее, теряя нить повествования, натыкаясь на полную холодность и рьяную отчужденность. Неужели Зуко был прав? — сдвинулись ее брови, а губы в недоумении вытянулись.

      — Ему действительно не место на моем собрании, — величественно, отрешенно и честолюбиво-равнодушно произнес он, переводя на дочь упрямый раздраженный взгляд. Его минутная доброта и лучезарность, с которой он открывался Зецу — моментально куда-то исчезла, оставляя после себя деспотичную непреклонность.

      — Но он же принц… — с полным недоумением в голосе — возразила Азула, в тот же миг растерявшись. — Наследный принц, — поправила себя же, вглядываясь в тот пугающе выразительный взгляд отца, в котором смешивалось все: от любви до ненависти, от горя, до радости, от гордости до зависти.

      — Ему там не место, — броско и довольно кратко заключил, отчего Азула ощутила собственную беспомощность, но уходить с тотальным проигрышем — было не в ее характере. Тогда как она сможет смотреть в глаза брату и подло хихикать, если ее слово в действительности ничего не значит, ровно, как и его?

      — Почему? — вцепилась в отца гневливым взором, забывая про всевидящее присутствие Зецу.

      — Потому что это может его обидеть, мне не нужно, чтобы он разрыдался на весь честной народ, — а Озай живо и резво посмотрел на Зецу, лукаво подтрунивая, на что тот лишь в поддержку рассмеялся. — Ну, а если серьезно — это его наказание. Потому что я кое-что узнал… — он демонстративно прерывает на самом интересном, искоса посматривая, как под таким давлением меняется выражение самой Азулы, а в этот миг он лишь делает очередной глоток, запивая чаем ее бестолковое горе.

      — И о чем же? — а она обижается, собирая весь ворох домыслов, который мог кишеть в голове самого короля. Что он узнал? Что Зуко убил сестер Тай Ли? Что Тай Ли считала его Синей Маской? Что Зуко замышлял дядин побег?

      Что? Любовника своего пришла выгораживать? — ее прошибло словно электрическим током, стоило отцу так долго и откровенно на нее взглянуть, бесконечно терпеливо чего-то так пугающе выжидая.

      — Слышал, у твоей подружки убили родственников? — начал внезапно Озай, пока Азула мимолетно обращает оскорбленный изнеженный взор на Зецу, что все это время задумчиво посматривал на них обоих. — Она устроила какой-то переполох на Угольном Острове, — поджимает с театральным непониманием губы, а на самом деле, как пить дай — вовсю насмехался над всеми ними. Она испытала по отношению к отцу головокружительные эмоции, что своей полярностью готовы были свести с ума. — А еще адмирал Чан по какой-то необъяснимой для меня причине ушел в отставку. И это в такое-то время! — а он не отчитывал, а он вгонял ее в неумолимую краску, ведь все, что ей казалось — делалось у него за спиной — оказалось на поверхности. Он все знает! ВСЕ! — а Азулу аж в жутком мондраже затрясло, что она изо всех сил попыталась скрыть. Вы заигрались, — гласил его повелевающий величавый вердикт.

      — Удивительно! — подыгрывает ему подло Зецу и вот они вдвоем практически высмеивают ее, как казалось Азуле — на глазах у всего мира. — А я слышал, им подняли жалование, — едкий смешок.

      — А еще в поместье адмирала Чана был устроен ужаснейший погром. Какие-то ненормальные учинили драку с его сыном, нервно перерастающую в бойню. Гигантское существо, что живет в водных просторах — чуть не сожрало беднягу. Интересно, кто бы это мог быть? — а он так откровенно смеялся над всеми ее жалкими потугами мнить из себя титулованную интриганку. — Такая сложная загадка. Уму не приложу: что же это такое творится?

      — Этот Чан меня домогался! — а она окрысилась, рьяно прогрызая себе путь к отступлению, стараясь вывернуться из любой — даже самой шаткой ситуации. Лицо Озая резко переменилось, от былого саркастичного настроя не осталось и следа. — А еще он избил Зуко! — продолжает нагнетать.

      — И где его синяки? — поинтересовался внезапно, загоняя Азулу в угол, заставляя ее веки в страхе распахнуться. — У Чана, между прочим, все лицо в кровоподтеках, ровно, как и руки с ногами, — он вел себя как дознаватель.

      — Нигихаями вылечил, — а она говорит первое, что приходит в голову. И она даже сама опешила от столь правдоподобного, как ей казалось, вранья. Озай на секунду задумался, с изнуренным видом тяжело вздыхая.

      — Ваш чай, принцесса, — в их невеселую беседу ворвалась служанка и Азула нахмурилась, ощущая, что будто бы что-то не так, но она не могла понять: что? Азула бережно подносит края чашки к губам, делая осторожный глоток. Сначала все было хорошо и плохое предчувствие стало отступать, как вдруг странный вкус чая заставил ее испытать мучительное чувство дежавю.

      — Что-то не так? — всмотрелся в ее изможденный вид Озай, пока Азула старательно морщилась.

      — Этот вкус… — она растерялась, находя свое поведение необъяснимо странным.

      — Новый сорт. С восточных регионов. Не нравится? — в его интонации она ощутила опасность, но продолжила пить, улыбаясь как ни в чем небывало.

      — И все же: Зуко должен присутствовать на собрании, — отринув любые смятения, наседает с новой силой, желая выстоять эту борьбу против упрямства и невежества отца.

      — Зецу, — он бросает на него издерганный взор, одним выматывающим видом давая все понять. Тот встал с розоватого кресла, и не проронив ни звука — бесшумно удалился. — Думаешь, он все же должен там быть? — а Озай переспрашивает, словно не расслышал, в смятении заставляя Азулу поежиться. Он что-то задумал. Он что-то знает. Все не просто так, — ее веки смыкаются, она мысленно старается считать до десяти, но у нее не выходит. Она испытывает на себе его тяжелый властный взор, что вкупе со столь неотвратимым присутствием — заставлял почувствовать себя пылью.

      — Ну конечно. Даже если Зуко ждут нелестные новости: кто он такой, чтобы уберегать его от всеобщего позора? — ей самой это показалось неправдоподобным, особенно, если учесть тот устрашающий шрам, ради которого отец его не пощадил. — Ты что, боишься его? — а она идет бесстрашно до конца, проверяя его на трусость, не веря собственным ушам, не понимая, что такое отпускает ее вольный язык. Любой ценой! Любой ценой Зуко должен попасть на это дурацкое собрание! — вторит она, не жалея себя.

      — Боюсь чего? Что он когда-нибудь убьет меня, дабы занять мое место? — когда Озай это сказал, Азула вновь и вновь возвращалась к словам Лонг Фенга: «Твой отец убил короля!..», — ее мучили мутные сомнения, однако, она не хотела об этом думать, а лишь обезоруживающе взглянула на него — из-под ресниц — когда коварство смешивалось с пьяняще блаженным приливом страсти. Ты убил Азулона, отец? — крутился в голове этот насущный неприличный вопрос, ответ на который был и вовсе не нужен, но так хотелось заполучить. Как? Зачем? При каких обстоятельствах? Неужели все ради того, чтобы спасти Зуко? — вспоминает ночной разговор отца с дедом… тогда почему ты так его ненавидишь? Или ты пошел на убийство не ради Зуко? А ты вообще убивал Азулона? — ей внезапно пришло озарение, что Зецу должен что-то знать, раз во все это был так старательно впутан сам Лонг Фенг. То есть Царство Земли было заказчиком убийства Азулона? Или же его сообщником? — столько вопросов, ответы на которые способны не просто уничтожить их жизни, а уничтожить жизнь всей династии.

      — Просишь за него, значит… — а Озай натянул на лицо невозмутимую маску. Маску титанической терпимости, явно путаясь о собственные чувства и мысли. Азула гордо промолчала, считая ответы излишними. И вот наступила долгая и какая-то горькая пауза, в которой Озай направил свой взор куда-то за пределы дворца. За пределы досягаемости, как казалось — за пределы всего сущего. — На что ты готова ради него? — этот вопрос был из ряда вон — провокацией, на которую Азула спешно поддалась, отчетливо видя, что все происходящее вызывает в отце бурную ревность.

      — На всё… — она сказала это, пожирая отца взглядом, обращая все свое помешательство в его недосягаемую сторону.

      — Люблю служанок, — начал пугающе издалека. — Будешь служанкой? — вопрос, который от своей нелепости даже повис в воздухе, заставляя выражение лица принцессы в оскорбленном недоумении замереть.

      — Не понимаю, — набирается храбрости, а у самой — нервный смешок вырывается. — У тебя полный дворец прислуги, — этот разговор заходил в тупик, заставляя Азулу испытать жар.

      — Услуга за услугу. Место Зуко на совещании — и ты весь день в качестве моей прислуги, — а он задумчиво продолжил, да так, словно обсуждал нечто обыденное и абсолютно неинтересное. Это будто бы не вызывало в нем никаких эмоций. Азула без сомнений поняла, что попала под горячую руку. Она сама напросилась, сказав, что готова на все, расписавшись только что в том — что и на любые унижения тоже. И вот она в непонимании замолкла, нахмурилась, не зная, как поступить. Один день все равно ничего не решит, ну принесет она пару раз отцу чай вместо какой-нибудь дурацкой служанки — зато перед Зуко у нее останется нерушимый авторитет. Если я не смогу решить этот вопрос — я до конца жизни буду чувствовать свою никчемность.

      — И это останется тайной? — вопрос, в пору которым требовалось умолять, но она не растерялась, решая идти до конца независимо от финала.

      — Безусловно, — в его доблесть хотелось верить, однако, Азула не понимала: зачем все так усложнять? За что же ты его так ненавидишь, отец? — задумчиво хмурит брови, сгорая на огне праведного смущения, ведь кому расскажешь — тотчас же засмеют. То же мне принцесса, ага, как же! Прислуга! Служанка! — ей должно было стать обидно, но она, скорее, испытывала неловкость, щекотливое волнение, словно в самых сокровенных мыслях — это было ее мечтой.

      — Ладно, — без всяких пререканий, отрицая собственную заинтересованность — заверила она.

      — Хорошо, — кивнул Озай, резко вставая с тахты, удаляясь к столику, на котором раскинулись его чернила и пергамент. Он сделал несколько скорых штрихов, подозвал слугу, кратко бросив: — Передайте моему сыну, — в этот момент он смотрел в глаза собственной дочери, пытаясь считать ее чувства, истинность которых так сильно размывалась под гнетом ее неустанной лжи. Слуга перехватывает небольшой сверток и тотчас же удаляется. И вот они вновь остались наедине, а от его присутствия у нее сердце в груди затрепыхало — наперебой зазвенело, в волнениях и тревогах рассыпаясь, заставляя губы в предвкушении дрожать, а голос томно хрипнуть. — Ты свободна, — махнул он длинным широким рукавом, с разочарованным тоном указывая в сторону двери. Это выбило почву у нее из-под ног, а ведь она уже успела размечтаться, представляя себя в совершенно новом амплуа. Ей нравилось думать о том, насколько это неправильно, грязно и унизительно, она почти в любовной лихорадке бросилась к нему с подобострастным объятием, готовая умолять взглянуть на нее еще ну хоть разок, а он так скупо и сухо попросил ее покинуть помещение. Ее разочарованию не было разумного предела. Но она все же послушалась, ощущая себя так каверзно, так мерзко, будто бы о нее с наслаждением вытерли ноги. Но она не верила, что на этом настал конец их зарождающейся страсти. Ее похолодевшие пальцы касаются дверной ручки и она вот-вот ее дернет, как у нее за спиной раздается пугающий своим самомнением голос:

      — Я пошутил, — она слышала, как его рука корпит над шелестящим пергаментом. То чувство острого разочарования — ледяной волной окатило ее, заставило в неверии обернуться, напоследок бросив преисполненный гневом и отчаянием взгляд.

*      *      *

      Он взбирался по отсыревшим ступеням так, словно за ним гналось полчище чудовищ, что все время пугали из темноты. Его охрипший крик вырывался за стены дворца, но даже это не остановило ее, заставляя величаво высить подбородок, навсегда и ото всех скрывая истинные чувства.

      — Мэй! — вдогонку кричит ей срывающийся на бег принц Зуко, что должно бы вызвать в ней острый прилив радости, а не напротив — раздражения. Мэй даже не хотела понимать и разбираться во всех сложных перипетиях и недомолвках этой чокнутой семейки, правильно писали в желтых газетенках: «Эта семья на протяжении поколений состоит из одних только сволочей. Никому из них неведомо чувство сострадания. Каждый рассчитывает получить какую-то выгоду. Алчность объединяет эту семью», — наверное было бы глупостью наивно поверить в столь красноречивые обвинения жалких завистников, но как бы Мэй не старалась — она не могла выкинуть из головы увиденное. Это было настолько отвратно, мерзко, что даже отдавало зловонием — Мэй была не робкого десятка, она всего лишь хотела спасти собственную душу. Не хватало еще загреметь в места не столь отдаленные просто потому, что какой-то самодовольной принцесске взбрело в голову то, чего нет. Видимо, Тай Ли и поплатилась за свою неосторожную близость к Азуле, но Мэй это все не нужно, тем более политическая карьера отца стабильно держится, не хватало еще разделить судьбу несчастного Чана. Да, Чан был придурком, но он явно не заслужил таких измывательств… — Мэй ловит тисками душная совесть.

      — Мэй! Постой! — а Зуко разгоряченно хватает ее за предплечье, больно дергая. Мэй в гневе морщится, но, казалось, его это вовсе не останавливает. — Пожалуйста, не злись на меня! — а он зачем-то рьяно пытался отмыться от той грязи, из которой сам же и был вылеплен. На каждое его слово у Мэй подступала тошнота. И ей было даже неважно, что имела в виду Азула — но превращать на ее глазах Зуко в безвольную марионетку — непростительная дерзость.

      — Не трогай меня! — взъелась, отталкивая с особой жестокостью. — Ты мне противен!

      — Ты не понимаешь, — начал рьяно отнекиваться, не постыдившись расчувствоваться не только перед Мэй, а даже у неба на виду. — Это перчатки моей мамы. Я не знал, что она будет давить на больное…

      — Вы оба давите мне на больное! — выругалась наконец, со всей силы толкая в ребра, замахиваясь неумело кулаками, желая выбить из него всю дурь, только бы на душе стало легче.

      — Я хочу быть с тобой, — обескураженно застывает, пока она неосторожно бьет его в грудь, каждым ударом заставляя дернуться. — Но я хочу стать королем, — он сказал это величаво, хоть в нем и читались нотки неопределенности. — Ты многого не понимаешь, — хватает ее за запястья, заглядывая в глаза, вынуждая осесть, остановиться. — Я в ловушке. Я в засаде. Я человек подневольный, — красиво и трагично признается, ощущая себя с ней не только живым, но и свободным. — Я использую Азулу, — он сказал это шепотом, после чего глаза Мэй в неверии распахиваются и она отстраняется, приходя в себя. — Она как лестница, по которой я взбираюсь. Неужели ты настолько глупа, что не видишь этого? — он виртуозно играл на ее чувствах, как и сама Мэй умело играла на флейте.

      — Зачем тебе Я, Зуко? — разрыдалась внезапно, да так, что перепугала этим. — Что ты хочешь от меня?

      — Тебе честно? — окинул он беспечным взглядом ясное небо. Мэй незамедлительно кивнула, утирая убежавшие слезы. — Я хочу, чтобы ты стала моей женой, — ободряюще прижимает ее к себе, ласково поглаживая. Он был готов на все, только бы она не устраивала лишних ненужных сцен. — Я все делаю ради нас с тобой, — вторит шепотом, целуя в висок. — Потерпи, — отпускает ее, заглядывая в раскрасневшиеся глаза. — Все это время, пока я был в изгнании — я жил тобой, твоими письмами и мечтами встретиться, — обхватывает ее лицо ладонями, а от его проникновенных речей она только печальнее вздыхает, роняя слезы, не в силах усмирить собственные чувства.

      — Я тоже, Зуко! Я тоже, — со всхлипами мягко вторит ему, касаясь горячей сухой руки, находя его касания головокружительными. — Я все делала только ради того, чтобы ненароком встретиться с тобой! И Азуле помогать пошла, потому что не могла жить в этой чудовищной разлуке! — а чем больше она говорила — тем сильнее плакала, тем отчетливее был шум ее взбудораженного сердца.

      — Я знаю, — продолжает шептать, стараясь ее успокоить. — Я тоже. Я пошел на обман. Я знаю, что моя судьба, скорее всего, печально оборвется, может быть, даже на полпути к желаемому, но я все равно рискнул. И эту гадкую Азулу я терплю и терпел только ради того, чтобы видеться с тобой, — а его руки окольцовывают ее плечи, крепко сжимая в объятиях. И вот она тоже тянет к нему ладони, прижимаясь в ответ, утопая горькими слезами у него на груди, пока он беспристрастно поглядывал на стремящееся на покой солнце.

      — Что же нам делать, Зуко? — вцепляется в ткани его одежд, невпопад озираясь, словно чего-то боясь.

      — Нужно время. Не знаю сколько. Многих вещей не могу раскрыть, но — обещаю, ты все узнаешь, только дай мне победить эту войну. Дай мне победить самого себя, — его меланхоличный голос был подобно унылой мелодии, что когда-то Мэй напевала на флейте.

      — Я люблю тебя, — последний чувственный порыв, от которого она хнычет, а потом страдальчески плачет.

      — Я знаю, — сглатывает тот вставший поперек горла ком, не зная, как теперь ему смотреться в собственное отражение. — Я хочу сделать нас счастливыми, но для этого перво-наперво я должен попасть на это чертово собрание! — практически отталкивает ее, начиная в раздумьях ходить взад-вперед. — Дай мне доказать тебе, что я чего-то стою, — остановился, внезапно заглядывая ей в мутные опечаленные глаза. — Что и я люблю тебя, — он говорил так выразительно и живо, что верить ему просто-напросто хотелось и Мэй поверила, не видя ни одного довода не делать этого.

      — Тай Ли! Что с Тай Ли? — а Мэй на последнем издыхании в завершающем акте вздрогнула, полностью выдыхаясь.

      — Я узнаю! Я все узнаю, — заверил ее, крепко прижимаясь ладонями к ее плечам, упирая губы ей в растрепавшийся затылок. — Мне нужно идти, — не сказав больше не слова, он сорвался на бег, мимолетно удаляясь, оставляя после себя лишь дурманящий цветочный аромат.

      Оказываясь в привычной неразберихе королевских стен, Зуко идет вдоль роскошных картин и династийных знамен, прежде, чем столкнуться с невнимательной служанкой.

      — Ой! — завопила она, еще немного и выронив поднос с фарфоровой кружкой. Щуплая бледная девочка, скромно завязавшая пучок на своей не особо выдающейся голове. Она попыталась прошмыгнуть дальше, но Зуко останавливает одним непреклонным жестом.

      — Это что? — насмехающимся тоном указывает на покачивающийся чай.

      — Хозяин Огня велел, господин, — затараторила она сбивчивым от неуверенности голосом. — Для вашей сестры, принц Зуко.

      — Где она? — Зуко нервозно поиграл желваками, смыкая с силой челюсть, желая откусить собственный язык.

      — В южной части дворца, принц. В летней библиотеке с вашим отцом, — поклонилась, упираясь взором себе в ноги. Зуко призадумался, разочарованно вспоминая недопитое вино, что Азула оставила прямо среди семейных реликвий. Не долго размышляя, он достает из кармана припрятанный пузырек, улыбаясь собственной осмотрительности, — если в первый раз ничего не вышло — мы пойдем другим путем. Абсолютно не гнушаясь безвольности служанки, он откупоривает пробку, выплескивая все содержимое в чужой чай, наблюдая за тем, как прозрачная жидкость лишь легким осадком придает блеск поверхности. Служанка, словно воды в рот набравшая, стояла покорно и смиренно, даже не смея задать ни единого вопроса, пока принц, прятал пустой флакончик в нагрудный карман ее передника. Та пугливо сглотнула, аж вся затряслась, пока ни один мускул на его лице не дрогнул.

      — Я тебя провожу, — старается играть в галантного кавалера, чем лишь сильнее запугал девушку. Они шли в полном молчании, гнетущие стены дворца, казалось, сдвигаются и теснятся, что вот-вот раздавят всех, кто посмел потревожить королевский покой.

      — Знаешь, — внезапно начал принц, осматривая витиеватые канделябры. — Поговаривают, что в стенах этого дворца замуровывали еще живых женщин и детей, якобы это способствовало укреплению постройки, — он уныло усмехнулся, поглядывая на портрет собственного деда, который даже сквозь года, будучи приколоченным к стене — посматривал испепеляющим взором. — Веришь в это? — наклоняется к ней.

      — Никак нет, господин… — а девушка чуть не споткнулась снова, но Зуко придержал ее за локоть. Еще не хватало, чтобы последняя ампула зазря пропала!

      — Ну да — это все слухи и нелепые страшилки, — старается поддерживать непринужденную беседу. — Скажи честно, — его доселе непосредственный голос стал вызывающим и даже пугающим. — Ты спишь с моим отцом? — он выжидательно приподнимает бровь, даже переставая от предвкушения дышать. Девушка замялась, покраснела, а затем резко побледнела, руки ее затряслись.

      — Что вы такое говорите, господин? — замотала она головой. — Нет. И никогда не спала, — эти слова заставляют Зуко отчего-то поежиться, словно нечто подобное он уже когда-то слышал. А затем этот сгущающийся и разбегающийся по стенам — шепот. Зуко уже и не пытался его разобрать, даже не пугался, просто хотел всячески вытеснить то, что столь отчетливо копошилось в его мыслях. — Мы пришли, господин, — Зуко лишь кратко кивнул, давая ей уйти, пока он болезненно прильнул к стене, отчего-то сильно впадая в озноб, что питался его горькими страхами. Он не помнил себя до того момента, словно провалился в чашу забвения, прежде, чем служанка с грохотом не затворила дверь, вздрогнувшая от прилипчивого и вездесущего принца Зуко.

      — Отнесла? — он спросил неприлично грубо, в одночасье переставая быть на себя похожим, словно кто-то другой завладел его волей. Служанка тотчас же кивнула, справедливо побаиваясь. — Отлично, — выпрямляется, расправляя гордо плечи. — Ты уволена, — его последний приказ заставил девушку с ужасом заозираться, пасть ему в ноги, отчего он брезгливо морщится.

      — Господин, прошу, не увольняйте! Матушка больная! Сестрица маленькая еще, — взмолилась она прискорбно. Вцепившись в ее предплечье, он насильно волочет ее подальше от роковых дверей, в самом страшном кошмаре представляя, что с ним сделают, если вскроется правда. Он отволок ее в другой коридор, отпихиваясь от назойливых приставаний.

      — Не трогай меня, — угрожающе замотал головой, не переставая брезгливо отходить. — Не поднимай шуму — убегай. Азула узнает, что это ты принесла ей этот чай, — с легкого жеста из деспота обращается в благодетеля. — Смени имя, а лучше — место жительства, — пожимает плечами, говоря излишне деловым тоном, который скорее походил на подлую издевку, ежели на искреннюю помощь. — А если ослушаешься или попытаешься кому что сказать — ходи и оглядывайся. Я лично душу из тебя вытрясу, — это было последнее, в чем он хладнокровно уверил, да так твердо, да так решительно, а потом, закрывая лицо ладонями — служанка, горько рыдая — наскоро убежала.

      — Господин, вам послание от самого Хозяина Огня, — нагоняет его дворцовый прислужник, вручая маленький сверток. Не долго мучаясь, Зуко разворачивает пергамент, не веря своим глазам. «На закате в тронном зале жду тебя на собрании».