То, о чем мы мечтаем в одиночку — остается мечтой. То, о чем мы мечтаем вместе — дано превратить в реальность.

*      *      *

      — Ради духов, что вы оба здесь делаете? — ее взгляд моментально смягчился, голос померк то ли от страха, то ли волнения.

      — Мама… — чуть не подавился собственной робостью Зуко. Она с тонким, едва читаемым недовольством поджимает губы, отпуская напряженный взгляд в оживленную разгоряченную толпу снующих гостей. Зуко ревниво покусывает щеку, не сводя трепетных и замерших в ожидании глаз. Мама вновь оборачивается и смотрит уже на них обоих, тая на уголках утонченных губ манящую таинственность. Ее осторожный взгляд пробирал, заставлял отрешенно цепенеть, и Зуко сам от собственных чувств нежно вздыхает, ощущая ту неизбежно грядущую минуту, после которой они, скорее всего, не увидятся.

      — Ну можно мы останемся! — закапризничала Азула, вырываясь сумасбродно вперед, заставляя брата нахмуриться. Казалось, его бередил и раздражал не столько ее голос, сколько вездесущее присутствие. — Мы будем сидеть тихо, как мышки, — рассыпается в скорых обещаниях, надувая беспечно губки, распахивая свои искрящиеся фальшивой невинностью глаза. Мама задумчиво отстранилась, приподнимая голову по-царственному — выше, высокомерно вздернув профиль, с каким-то неизведанным Зуко чувством вглядываясь в пританцовывающую толпу пышно разодетых гостей. Щедрый звон бокалов, приглушенные шорохи несмолкаемого голоса — сливались в неразборчивый дурманящий гул, гармонично сплетаясь с какофонией захватывающей музыки. Казалось, никто и не заметил бы двух несмышленых детей на столь оживленном и позднем мероприятии. Мама воровато оглядывается, все без конца теребя нервные пальцы. Ее тягучие великолепные локоны переливались благородной смолью, пронзенные у самых висков лучистыми золотыми шпилями и столь же сверкающими заколками.

      — Ты такая красивая… — только и смог пораженно восхититься Зуко, не просто не спуская с нее глаз, а даже не моргая. В этот момент Азула ядовито посмеивалась, плохо скрывая свое, горящее огнем — озорство.

      — Его Величество Хозяин Огня Азулон! — прогремел объявляющий голос под неутихающую волну резвой музыки, делая шепотки присутствующих еще более оживленными и взволнованными.

      — Поздно… — а Урса, не скрывая собственных сомнений, казалось, боролась сама с собой, все не прекращая мучить собственные пальцы. — Пойдемте! — а ее руки распростерлись, демонстрируя величественное приталенное одеяние, расшитое не просто слепящим золотом, но и настоящими драгоценностями. Хоть Зуко и пожирал ее голодными глазами — она и вовсе не смотрела в его сторону, эгоистично обеспокоенная чем-то другим. Лишь к запястьям ее покачивающиеся украшения — еле заметно звякнули, да так, что это напомнило принцу Зуко гомон кольчуг и цепей. Он обратил внимание на ее длинные острые ногти, что почти с жестокостью коснулись его плеча, с тревожностью подгоняя. Она трепетно закрывает их собой, веля двигаться дальше, сквозь пугающую сумасбродным шепотом толпу. Нехотя, он подчиняется маминым уговорам, пока она судорожно и резко останавливается возле низкого шкафчика. Распахивая небольшие широкие дверцы, не говоря так пугающе ни слова, одним лишь взглядом убедительно требует от Зуко беспрекословного подчинения — последовать за более сговорчивой сестрой. Азула тотчас сжалась, прилипая глазами к испещренной узорам деревянной стенке, что вовсю открывала обзор на происходящее.

      — Мам… — начал было он, с надеждой хватаясь в ее прозрачные разбегающиеся от плеч рукава, а она, нервно ухмыльнувшись, прижимает ладонь к его макушке, с силой опуская, заставляя покорно согнуться, отползая дальше. Он подгибает колени, с надеждой выглядывая, пока мама отрицательно мотает головой:

      — Не сейчас, Зуко… Не сейчас… — она явно чем-то встревожена, что делало ее образ еще более будоражащим, непостижимым, прекрасным. — Сидите тихо, — истеричный приказ, после чего она сурово посмотрела сначала на сына, а затем на дочь. Они оба почти синхронно кивнули, а она без зазрения совести смыкает маленькие широкие дверцы, оставляя их в полном одиночестве среди десятка бутылок вина, пары позолоченных ведер и темноты.

      — Как интересно! — сжимает пальчики Азула, восторгаясь происходящим, жадно прилипая лицом в резную стенку. Зуко хмурится, его не отпускает мамин взгляд, мамин голос, — ему без конца кажется, что что-то не так. Он окидывает вниманием трепещущую Азулу, а тот свет, что просачивался через небольшие щели, рисовал на ней причудливые узоры. — Вечерний прием, на который никогда не берут детей! — а Азула переводит взор на брата и Зуко в недоумении отпрянул от ее живости и столь поразительной радости.

      — Это все твоя идея! — уже сто раз пожалев, канючит Зуко, складывая руки на груди.

      — Эй! Ноги убери! — толкает его в колено, стоило ему занять позу поудобнее.

      — Здесь тесно! — взбесился, готовый прямо сейчас с грохотом выбраться из этого недружелюбного чулана.

      — Ну вот поэтому не наглей и подбери свои ноги! — злится в ответ, придвигаясь слишком близко, одаривая гневом.

      — Я выше тебя. Мне неудобно! — толкает ее, а она ударяется о стенку, от неожиданности вскрикнув. — Подвинься, малявка! — с особым чувством дразнит, скорчив рожицу, отчего Азула приходит в ярость, с негодования угрожая не только злым оскалом, но и нацеленными кулаками.

      — Я сейчас вытолкаю тебя отсюда! — от столь кровожадной угрозы на ее лице засиял восторг. — И тогда сам объясняйся перед Азулоном! — а она смело повышает голос, что рьяно выводит его из себя, заставляя тлеть на разрушительном огне неистовой ненависти. Какое-то время они смотрели друг на друга не произнося ни слова, тяжело напряженно дыша не только с того, что здесь не хватало воздуха, а потому, что выносить ядовитое общество друг друга — им было крайне невыносимо. Обстановка со страшной силой накалялась и они уже готовы были сцепиться не на жизнь, а на смерть, как внезапно разразившиеся хлопки заставляют обоих прилипнуть своим интересом к таинствам происходящего.

      — Его Величество Хозяин Огня Азулон! — объявляет голос, стоило Азулону показаться из-за горы элегантно покачивающихся фалд. Он стоял на небольшом возвышении, взирая на всех присутствующих с поразительной доброжелательностью, он вытянул руку и статично всех поприветствовал. Зал, утонув в тишине, покорно склонился, лишь только живой оркестр прозорливо сопровождал всю браваду, будто бы подстраиваясь под каждое действие Азулона.

      — Рад всех вас приветствовать на своем ежегодном торжестве, — заговорил он беспринципно, броско, с полным ворохом цинизма. Ему явно приносило удовольствие взирать на всех свысока. Пламя, что оказалось верным спутником — плотной стеной подрагивало от его самоуверенности. Присутствующие искренне затрепетали, склонив почти в молитвенном экстазе головы, пока Азула нервно сглотнула. Зуко, очарованный, не проронил ни звука, в толпе ослепительных гостей разыскивая свою мать. Она оказалась внизу, так унизительно и так показательно — со всеми, сжимая тонкими пальчиками красивый хрустальный бокал, другой обхватывая крепкое наряженное предплечье своего мужа, то и дело о чем-то с ним перешептываясь. Зуко плохо мог разобрать выражение собственного отца, но, казалось — тот отчаянно кивает, обращаясь взором к речам повелителя.

      — Сегодня вашему вниманию хочу представить пару редких книг, — Азулон амбициозно всплеснул рукой перед толпой зрителей, после чего огонь послушно дрогнул, расступаясь. На сцену, прямо из-под пугающей и завораживающей темноты вышел ряженый слуга, держа целую стопку драгоценных книг, с почтенным поклоном в полусогнутом виде, под строгий взор Азулона, он положил каждую на определенный пьедестал. — Мои давно собравшиеся здесь соратники не понаслышке знают, с каким трепетом я отношусь не только к политике, но и искусству, — хохотнул задорно он, подзывая наспех слугу, что тотчас же вручил ему бокал горячительного. — Этот редчайший экземпляр достался мне из самих недр Царства Земли, — подходит ближе к одной из книг, что величаво, словно на троне — покоилась на мраморном пьедестале. — Обложка — тонкие слои изумруда, краешки обрамлены сверкающим серебром. Это сборник самых щекотливых рассказов, — он сказал это со странной расстановкой, после чего по огромному залу прошлись смущенные смешки. Дамы тотчас же попрятали театрально лица, заливаясь краской, тогда как господа с большим интересом прислушались.

      — Зуко, ты понимаешь, что происходит? — не отрываясь от происходящего, завороженно поинтересовалась Азула.

      — Да, — раздраженно бросил, не спуская глаз с зарождающегося представления.

      — Скажи мне! Скажи! — взмолилась она, все также с упоением поглощенная зрелищем. Зуко поджимает раздраженно губы, нахмуривая брови. — Нет! — Азула внезапно прижимает пальцы к его губам. — Молчи! — оборачивается, разглядывая с расторопностью, чем даже вводит в смятение. — Молчи и ничего не говори, — последняя ее фраза звучала также двояко, как и последнее предложение Азулона. — Я сама догадаюсь! — а она прикусила губу, с азартом возвращаясь на сцену, отнимая руку от его лица.

      — Бьюсь об заклад — любимые сказки на ночь самого Царя Земли, — с юрким остроумием поддевает слова Азулона Урса, на что весь фокус внимания молниеносно переметнулся к ней. По залу рябью разошлись гулкие смешки, народ стал рьяно перешептываться, оголтелый звон бокалов, напряжение разрасталось, ведь даже сам Хозяин Огня улыбнулся, одобрительно кивая.

      — Принцесса Урса, ну что ж вы так? Это была его самая сокровенная тайна! — Азулон каверзно подметил, а самого аж с ядовитой интонации распирало. Шушуканье и колкости переродились в заразительный смех. — Я лично ознакомился с содержанием этих шедевров и смело могу заверить, что они того стоят. А иллюстрации заслуживают особо тщательного внимания, — непрекращающийся лепет волнообразно то стихал, то достигал апогея, люди важно что-то обсуждали, то и дело указывая на необычную книгу.

      — Отличный ход, — нахмурился Зуко, впервые понимая к чему все идет.

      — Ну конечно, только невежа не захочет владеть тем, что побывало в руках самого Хозяина Огня! — а Азула поразила Зуко до глубины души, она была пугающе проницательна. — Ни одна драгоценность не стоит такого внимания как та, которой владел Азулон, — она говорила о нем с ворохом страха, ненависти и даже какого-то слепого обожания.

      — Он пользуется этим, — разочарованно подметил принц. — Я просто не верю, что этого никто не видит, — прижимает руки к груди.

      — Стартовая цена этой книги двадцать золотых, — гордо объявляет, отступая назад, давая слуге вынести злополучную зазнобу всего вечера в самый центр. Гости засновали вокруг да около, охая и вздыхая, музыка завопила с новой силой, подтрунивая и так оживившуюся толпу, тотчас же рождая неудержимую истеричную вакханалию. Они словно в одночасье пробудились от недавней хмельной лени, дабы броситься в омут искрометного кровожадного соперничества.

      — Двадцать пять золотых! — крикнул кто-то, за чем с презрительной ухмылкой наблюдал сам Азулон.

      — Какой же он высокий… — внезапно заговорила Азула. Зуко переводит взор сначала на нее, а затем на дедушку. Его долговязая фигура взирала на происходящее — точно судьбоносное око бога, он рьяно посмеивался и восхищался, в одночасье создавал, разрушая. Огонь, казалось, вторил не только его настроению, но и дыханию. Та злачная, излишне кричащая — роскошь, в которой он предстал — затмевала даже самую смелую фантазию, он блистал подобно звездам на ночном небе. Ему шел венценосный золотой. Все вокруг лучилось завидной изящностью, богатством и таким неосторожным приторным изобилием. Эта показная помпезность могла напугать даже принца, — Зуко без зазрения совести скользнул взглядом по всем тем броским драгоценностям, которыми оказалось инкрустировано вечернее одеяние Азулона. Все присутствующие были под стать королю, но их великолепие заметно меркло перед блистательностью золота, в которое оказалась облачена лишь семья Хозяина Огня.

      — Ты что только сейчас это поняла? — на выдохе заключил Зуко.

      — Нет, — завороженная, продолжила. — Просто сейчас это особо заметно. Он стоит на сцене, что лишь подчеркивает его рост, — она хотела добавить «величественный», но почему-то не сделала этого.

      — Двадцать семь золотых! — началась оживленная борьба, перераставшая скорее в жгучий спарринг, что только радовало Хозяина Огня, который затаился, давая разбереженным гостям решить наконец судьбу злосчастной книги. Какие странные развлечения, — подумалось Зуко.

      — Тридцать золотых! — кто-то вскрикнул, почти выпрыгивая из толпы. Зуко посмотрел на маму, что продолжала статично и не без доли важности придерживать недопитое вино, всем своим видом стараясь что-то в себе победить. Отцовский вопрос, о котором Зуко мог лишь догадываться — отрывает Урсу от раздумий, она ленно оборачивается, пара угрюмых фраз и она уже сияет ярче собственного платья, приподнимая в сокровенном тосте бокал, грациозно отпивая, будто бы в его честь.

      — Продано! — громогласно объявляет наконец Азулон, да так внезапно, что Зуко чуть не вздрогнул, чувствуя, что крепкая рука ночи опускается на его разум обволакивающей вуалью. Прогремел гонг, и этот дрожащий эхом звук еще долго повторялся у Зуко в ушах, а затем Азулон ставит неутешительный вердикт: — Продано господину за пятьдесят золотых! Поздравляю! — по его тонкому точному жесту книгу сразу же уносят.

      — Осталось еще две, — нахмурилась Азула. Обстановка неостановимо нагнеталась, алкоголь лился рекой, заполняя переполненные блеском горящего королевского огня — бокалы. Доведенные до восторженного исступления гости не спускали глаз с королевской семьи.

      — Какой же он жадный до денег, — с чувством искреннего омерзения процедил Зуко, находя в толпе блистательных господ свою неподражаемую маму, что уже успела окружить свора подхалимов.

      — То ли еще будет, — пугающе хохотнула принцесса, пока глаза принца Зуко неустанно слипались под грохот чужих восклицаний, волны аплодисментов и неутихающий оркестр. Казалось, он прикрыл глаза всего на секунду, отдаваясь в руки мягкому, окутывающему все тело забвению, невзирая на неудобную позу и больно впирающиеся коленки. Всего на секунду. Всего секундочка, — усталость разморила его прямо как горячая ванна после тяжелой тренировки. В жарких фантазиях он уже ощутил окутывающие приятные руки — скользящей шелком подушки, представляя, как хорошо было бы приложиться щекой, навек засыпая, просыпаясь ровно в тот момент, когда все невзгоды — это пережиток давно забытого прошлого. Его голова безвольно откинулась, ударяясь о твердое дерево, что почудилось ему верхом мягкости, а веки, налившиеся свинцом, сами собой сомкнулись и даже наперебой возмущающиеся гости не мешали ощутить приятную истому подступающего сновидения. Его руки окаменели, отяжелели, так и оставаясь непреклонно сомкнутыми на груди. Он тяжко выдохнул, кажется, полностью выходя из этой столь беззастенчивой игры, переставая в какой-то момент не просто ощущать запахи, но и собственное тело.

      — Лот номер три продан за семьдесят золотых мужчине в красной мантии! — объявил тираничный голос Азулона, а затем этот резко прозвеневший гонг, что заставил Зуко, вздрогнув, очнуться. Нехотя и с болезненным выражением, он разлепляет усталые глаза, что нещадно слепит свет сотен свечей. Огненная стена взметнулась ввысь, оставляя Азулона лишь как устрашающий силуэт, после чего зал утонул в безудержной бурной радости. Сотни ладоней соприкоснулись, одаривая Хозяина Огня своим почтением.

      — Что я пропустил? — прижимает пальцы к сомкнутым векам, начиная потирать, с лицом полным мучений, выбираясь из столь сладкого сна.

      — Две последующие книги были проданы, на второй даже произошла драка, — пожимает невозмутимо плечами Азула, продолжающая пожирать глазами гостей.

      — Драка? — измученно повторил, неохотно отнимая руку, разлепляя, будто бы песком засыпанные, веки.

      — Два господина перепили, оказалось, что они старые соперники, — наспех пояснила. — В итоге за их денежной битвой наблюдал весь зал, — поджимает губы, наконец поглядывая на брата. — Ты что, уснул? — она толкнула его в плечо, а затем дерзко приложилась о его щеку. Обжигающий резкий хлопок заставил его подскочить.

      — Ай! — он неожиданно ударился головой, стоило его макушке встретиться с низким потолком тесного шкафа.

      — Тише! — злобной шикнула, посматривая с таким разъяренным видом, словно он спугнул ее добычу. Он обиженно прижимает пальцы к ушибленному месту, рассыпаясь от слез перед подступившей резко болью.

      — А теперь то, чего мы все с таким восторгом ждали! — объявил помпезно Азулон, опуская глаза, стоило столпам огня поутихнуть, — прямо на своего сына. По лицу отца Зуко уловил, что тот скованно осмотрелся, заставляя себя, через силу, натянуть маску полную радости.

      — Куда это она? — Зуко спохватился, стоило маме начать вальяжно удаляться, скрываясь за мягкими складками роскошных театральных штор. Она исчезла в них с такой же неизбежностью, как исчезают рыбки в зыбкости синего моря. Зуко взволновался, не зная что и думать, и ведь если бы не гневливый вид отца — возможно никогда ранее Зуко бы и не обратил на это внимание. Урса испарилась, казалось на бесчисленное количество минут, отчего Зуко аж покрылся испариной, на внутреннем чутье ощущая, что то, что должно произойти — это нечто нехорошее.

      — Хочу представить вам изюминку нашего вечера! — под гулкие аплодисменты на сцену выходит женщина, в которой он с легкостью узнает собственную мать. Зуко помрачнел. Вместо привычного выражения, на ее лице, подобно жесткому каркасу — переливалась золотая, с налетом бронзы — маска, Зуко ничего не успел даже сказать, будучи шокированным, в немом крике прикованный к разворачивающемуся на сцене.

      — Что происходит? — возмутившись, Зуко вжался щекой к решетчатой стенке шкафа.

      — Неужели? — внезапно вскрикнула Азула, хватая брата в запястья. — Теперь они хотят продать маму?! — она была в нескрываемом ужасе, но что-то в этом взоре все же таилось — тихая жаждая греховного любопытства.

      — Почему отец ничего не делает? — с лицом полным разочарования и откровенной болью в голосе — натужно произнес Зуко, не спуская трепетного интереса с собственного отца, что демонстративно застыл ко всему творящемуся на сцене — трусливо, но покорно — спиной. Его взгляд был рассеян и пуст, злые губы задето поджаты, чтобы в какой-то момент его выражение необъяснимо скоро расслабилось. Он обернулся лишь единожды, и то — кратко, быстро осматривая из-за плеча, возвысив острый, полный презрения взор то ли на все происходящее, то ли на своего отца. В мгновении ока все источники света устрашающе погасли, чтобы несколько возгорелось прямиком над стройной, застывшей в пластичной позе — принцессой. Азула не успевает и вопроса задать, как гнетущая тишина, смешавшаяся с беспрестанно шевелящимися силуэтами — внезапно разверзлась тонкими плавными движениями.

      — Она танцует… — с полным недоумения голосом произнес принц, не в силах отвести глаз.

      — Тише ты! — дернула его принцесса. — Ты видишь?! Видишь?! — а Азула вцепилась в деревянную решетку, до побеления костяшек. Легкими увлекательными движениями раскинулись мамины руки, пока свет продолжал освещать лишь ее одну, будто бы она одна единственная звезда на глухом мрачном небосводе. Под осторожные будоражащие движения ее рук из недр сумерек просыпается притаившийся оркестр, сопровождая каждый всплеск ее необычайно сияющих рук. Прищурившись, Зуко понимает, что мамины кисти не просто столь рьяно и завораживающе мельтешили перед публикой — нет — она что-то искусно и старательно демонстрировала. Белые с перламутровым отливом, длинные — до самого локтя, но небрежно собранные на предплечье, усеянные россыпью жемчужин — шелковистые перчатки. Весь зал с изумлением ахнул, стоило ей притягательно задвигаться, да столь чувственно, что та музыка, что сопровождала каждый ее шаг — казалась песней, льющейся из недр сердца. С декоративных черных небес, под которыми, словно луна — сиял большой фонарь: посыпались мелкие белоснежные хлопья, точно тот редкий снег, что можно встретить один раз в году. И вот она с дикой грацией перетекала по сцене, вся усыпанная серебристой мерцающей стружкой, что продолжала градом ниспадать с импровизированных небес, бесконечно подогревая фантазии смотрящих. Безэмоциональная и такая холодная — однотонная, но так точно повторяющая изящные женские черты — маска — стала во всем этом фарсе — непробиваемым щитом, — отчего можно было лишь в сокровенных думах догадываться: каково же истинное выражение Урсы? О чем она думала, когда до судорог будоражила этот зал? Ее плавные движения становились все более эмоциональными, а музыка, словно чувствуя — вторила ее безудержным всплескам. И когда под взметнувшееся пламя ее танец забился в ритмичном апогее, все без конца демонстрируя извивающиеся тело и руки — музыка, достигая чувственной кульминации — постепенно сникает, пока принцесса Урса застывает в манящей таинственностью позе, скрывая изящные миндалевидные склеры маски собственными пальцами. Наступила минутная тишина, после чего зал взорвался бурными овациями, по силе настолько необузданными, что Зуко казалось, что никогда раньше он не слышал в стенах дворца и даже на столичных улицах — такого ажиотажа, рева, смешивающегося со звоном бокалов, неустанной музыкой и бесконечными причитаниями гостей. Осторожные, с размеренными паузами — точные и скупые хлопки Азулона, после чего он словно змей — выползает из закулисья, тая во всем своем образе что-то устрашающее, что-то бесконечно отталкивающее.

      — Надеюсь вам понравилась принцесса Урса? — а он играючи глумился над публикой, считая всех глупцами. Огонь стал разгораться, а свет постепенно наполнять утонувшее во тьме помещение. — Жена моего младшего сына, — не забыл упомянуть, указывая на недовольного, но достаточно сдержанного Озая, что даже не посмел обернуться, находя все происходящее оскорбляющим его честь фарсом. С легкого дозволения, под краткий и многословный кивок Азулона, принцесса Урса сдирает со своего лица гордо маску, ослепительно улыбаясь в ту темноту, что застряла перед ее глазами. Азулон аккуратно принимает из ее рук венценосную маску, наскоро отдавая слуге, — Зуко без устали следил до того момента, пока слуга самозабвенно не скрылся.

      — Главным призом нашего сегодняшнего вечера будет ни что иное, как это! — демонстративно указывает он на Урсу, что все еще элегантно возвышала руки, тесненные плотной тканью. — Тонкая ручная работа, — словно хищное животное на охоте, Азулон стал ходить вокруг Урсы, а она, казалось, этого не замечала и вовсе, продолжая выучено ухмыляться, словно маски еще не были сорваны. — Эти перчатки — редкий и исключительный экземпляр. Ткань для них настолько уникальная, что она пережила воздушных кочевников. Восточный Храм воздуха — вот откуда родом это уникальное прочное полотно, пережившее не только пожар, но и наводнение, — он с методичным усердием стал описывать волшебные свойства этой замысловатой ткани. — Воздушные кочевники верили, что именно эта ткань способна даровать коже гладкость и молодость на долгие годы, а еще она отлично разрезает ветер, — он аж ссутулился, расхаживая по сцене с грузным видом, поглядывая на присутствующих из-за спины принцессы Урсы, что не сменяла позы вот уже сколько времени. Зуко нахмурился, пожалев маму, разглядев в ней невысказанную боль, которую ей приходилось так отчаянно запирать на тысячи королевских замков. — Эти перчатки не только совершенно эксклюзивное решение в гардеробе ваших дам, но также и утонченный неповторимый подарок. Видят духи — была бы моя жена жива — я бы непременно принес бы ей их в подарок, — холодно посмеялся, отчего весь зал, вторя ему словно эхо — дружно расхохотался, одобрительно кивая. — Стартовая цена данного лота — сто золотых, — после объявления цены по залу волной разошлись шепотки, смешивающиеся с негодованием, воплями, плавно перерастающие в истерию. — Торжественно клянусь, что все собранные деньги уйдут на строительство новых кораблей для нашей армии.

      — Это слишком дорого, — возмутилась Азула, не веря в Азулона столь опрометчиво. Зуко посмотрел на нее не меняя выражения, оставаясь все столь же серьезным.

      — Господа, данные перчатки имеют историческую ценность. Это лишь для исключительных любителей искусства, с рук самой принцессы Страны Огня, — а он умеючи поддевает тайные желания уже озверевшей толпы. Своими вожделеющими жадными взглядами они раздирали ее королевское высочество, точно дикие неотесанные звери.

      — Сто десять золотых! — наконец кто-то осмелился, отчего Зуко аж подавился собственным вздохом, а Азула, испугавшись, переводит на него оскорбленный взгляд.

      — Сто двадцать!..

      — Сто двадцать пять!

      — Сто тридцать пять!.. — со всех сторон наперебой доносились крики, старающиеся перебить друг друга, ступившие на яростную гонку разорения. И их подхватило большинство, борьба стала разрастаться, цены росли, вино разливалось, а музыка не прекращая смеялась.

      — Двести! — крикнул кто-то безумно смелый, а Зуко замечает, как скривилось лицо его собственного отца. Озай не сделал ни одного глотка, до посинения сжимая граненный бокал, поглядывая вглубь собравшихся с таким омерзением, с такой ненавистью, что казалось, он несдержанно выплеснет содержимое. Его тонкое чувство справедливости и такое раненное — собственного достоинства — оказались глубоко и точно задеты, особенно, стоило неумолимо вмешаться Азулону:

      — Двести раз… — разгоняет он разбушевавшуюся толпу точно перемешивая головешки в камине. — Двести два… — на этих его словах Озай болезненно зажмуривается, кажется, ведя с кем-то внутри себя смертельный бой.

      — Двести пятьдесят! — дамы и господа, пораженные, обескураженно ахнули, стоило самому принцу Озаю вмешаться в отцовские торги. Он уверенно и столь непоколебимо приподнимает руку, наконец оборачиваясь, дабы заглянуть в глаза собственному отцу, который аж не смог сдержать глубочайшего разочарования. И да — это была игра на выживание, и Озай хотел вылезти из нее победителем несмотря ни на что. Азула в неверии ахнула, прикрывая раскрасневшиеся губы.

      Наступило томное молчание под гнет неумолимых шепотков, все взгляды уже были прикованы не только к Хозяину Огня Азулону, но и его сыну — принцу Озаю.

      — Кто-нибудь смеет соревноваться с принцем? — разжигая в Озае пламя ревности, обратился Азулон к зрителям, игнорируя ту боль, что проступила на лице Урсы, всего на секунду: столь не уловимо…

      — Двести пятьдесят девять! — вновь раздражающий голос из толпы, еще никогда столь сильно Зуко не переживал, да так, словно на этих торгах решалась не судьба каких-то перчаток, а его собственная. Он вперил в отца полный надежды взгляд, и уже было неважно что там на самом деле — он просто искренне желал отцу победы. Любой ценой, несмотря на все подстерегающие обстоятельства — Озай должен выиграть.

      — Двести семьдесят! — не отступился Озай, его лицом правила ненависть, а голос был низок и натянут, как струна.

      — Двести восемьдесят! — неотступно в его победу врывались все новые и новые обстоятельства. И эти голоса, что без конца боролись с ним — выматывали сильнее всех званных вечеров и того неумолимого позора, что ему пришлось пережить, лишь вступая в столь недостойные и глупые торги. И все ради чего? — а Озай, преисполненный гнева, обиды и разочарования, всматривается в лицемерную радость своего отца. В глазах старика горели деньги, от обладания которыми он приходил в неистовую радость. И только мимолетный уставший вид Урсы, вселяет в принца Озая невероятную силу, после чего он желает, как можно скорее покончить со страданиями жены:

      — Триста тридцать! — громогласно и даже как-то угрожающе заключил, после чего по залу прошлись волнения, но так никто и не осмелился вмешаться.

      — Хитрый принц Озай — поднял сумму аж на пятьдесят золотых! — а Азулон старательно прятал то невежество, что лилось с его языка каверзными шутками. — Триста тридцать раз… — нехотя начал Азулон, а у Зуко аж ком к горлу подкатил, все казалось, что просто так это не могло закончиться. — Триста тридцать… два… — уже менее уверенно протянул Азулон, словно не смиряясь с отсутствием покупателей. — Триста пятьдесят — моя ставка! — а переполненный чувствами зал вновь дружно ахнул, дамы спохватились за сердца, пока господа продолжали жадно пить.

      — Куда это видано, — доносится до них с Азулой жаркое восклицание. — Сам Хозяин Огня борется с принцем! — какая-то щепетильная дама в сопровождении еще двух таких же — просеменили рядом, останавливаясь у фуршетного стола.

      — Отец… — а Озай натужно выдохнул, покачав головой, кажется, ощутивший патовость собственной ситуации.

      — Триста пятьдесят раз! — не теряя лица продолжил Азулон, довольным взором окинув Урсу.

      — Ну же! Ну же! — сжимает принц Зуко пальцы, неостановимо надеясь, что на этом все так просто не закончится, что отец наберется храбрости и противостоит Азулону. — Давай! Давай! — а его аж всего потряхивало от того необузданного напряжения, на его лбу даже выступили капельки пота, волосы неприятно на затылке взмокли, каждый вздох давался труднее: то ли в шкафу душно, то ли воздух в помещении накалился.

      — Ты что, хочешь, чтобы отец выкупил эти дурацкие перчатки? — обернулась к нему возмутившаяся Азула, ошарашено не веря в происходящее.

      — Это не просто перчатки! — взбесился, переполняясь злостью. — Дело не в перчатках, как ты не понимаешь! — отмахнулся раздраженно Зуко.

      — А в чем тогда? — не отстает Азула.

      — Перчатки — это повод! — гаркнул, больше не обращая внимания на ее приставания, оставаясь полностью поглощенным разворачивающейся борьбой.

      — Триста пятьдесят два! — смеющийся тон и скалящееся выражение Азулона не сулило ничего хорошего.

      — Четыреста! — Зуко видел, как тяжело далась отцу эта сумма, но вместе с этим они с Зуко оба с легкостью выдохнули, предчувствие подсказывало, что Азулон не зайдет дальше.

      — Продано принцу Озаю! — на одних звуках этой суммы, Азулон без лишних замешательств берет молоток и с силой бьет в гонг. Раздается отрезвлящий звон, медленно оседающий в голосах присутствующих. Озая тотчас же обступили люди, с лицемерными улыбками принимаясь его поздравлять, пока принцесса Урса в это время наконец оттаяла от своего вынужденного окаменения. Ее лицо пронзила острая боль, отчего она отмахнулась, стоило слугам подбежать ближе, желая уберечь от падения. Она благодарно кивнула, но лишь отрицательно мотнула головой, потянувшись за сверкающим бокалом, что примостился на подносе у официанта. Зуко оказался так сильно обескуражен, что совсем не ощутил, с какой кровожадностью его собственные ногти продавливали нежные ладони. Азула, нервно прикусив губу, с истошностью наблюдала, чтобы с неким разочарованием и таким ликующим взглядом, произнести:

      — Не могу представить, каково это: быть приглашенной на такую вечеринку! — она была в трепетном восхищении, млея от одного вида сверкающей роскоши под гнетом роковой тайны и все это под покровом мглистой ночи. Они словно преступники, пробравшиеся куда-то, куда было ни в коем случае нельзя, но так умопомрачительно хотелось. Он внезапно оборачивается к ней, чтобы следом опустить глаза на свои сжатые до побеления пальцы, что все еще столь отчаянно дырявили кожу. И вот прямо в эту самую секунду, разжимая — он ощутил волной настигающую боль, что пронзила его ровно в тех местах, где успела налиться красным — кровь.

      — Тебе и не надо, — это могло показаться грубостью, но ее преисполненная живым ехидством улыбка — побудила его залюбоваться ею, оттягивая от столь страстного желания — непременно без причины унизить. — Когда-нибудь — это будет нашей вечеринкой, — он заверил ее так чувственно, так убедительно, вкладывая в свою интонацию все сильные чувства, которые он был только способен испытывать. Сидя здесь — в глубине винного шкафчика, будто прокаженные — они разделили друг с другом не только страшную семейную тайну, но и яркое полуночное желание. Им было невдомек, что будет, когда их кости наконец окрепнут и вытянутся, а мышцы нальются и наберутся силы, а магия начнет литься по конечностям — им еще никогда столь явно не приходилось думать, не приходилось мечтать о том: какими же они станут, когда наконец вырастут. Когда наконец повзрослеют. И ему искренне верилось, что их с Азулой судьбы скрепляет неразрывная нить. Да, было то время, которое он почти уже и не помнит — время, когда он был без нее. Когда он был совершенно один. Единственным ребенком молодой королевской четы. Это было настолько давно, что казалось неправдой, что сейчас — когда он смотрел в ее поддернутые сумрачной поволокой глаза — он думал — нет — он был уверен, что ничто в этой жизни не разлучит его с ней. Он просто не мог позволить себе представить хоть какое-то будущее, без ее вездесущего рокового присутствия. Что хуже: страдать от одиночества или страдать от людей? — это именно тот выбор, который Зуко приходилось делать каждый раз, стоило с новым рассветом разлепить веки. Считал ли он Азулу человеком? Или считал частью самого себя?

      Под остывающий аккомпанемент, покачивающиеся под пьяный рокот гости, облепленные блестящей мишурой, громко гогочущие — направились к главному выходу, пока королевская чета терпеливо провожала каждого, благодаря за участие в их традиционном ежегодном аукционе. Зуко напрягся, оглядывая опустевший в одночасье зал, даже оркестр ушел, его сковало необъяснимым страхом, словно это еще не конец.

      — Почему они не уходят? — обеспокоенно взволновался вслух, рассматривая фигуру Азулона, что неторопливо спустилась, важно и беспринципно ленно пройдясь мимо принца Озая и принцессы Урсы. Они все — молча уставились ему вслед, наблюдая за тем, с какой грацией ускользал длинный подол его королеского одеяния. Казалось, у Азулона в руках время всего мира — он никуда не спешил, казалось — не чувствовал голода или усталости. Он видился непостижимым, абсолютно оторванным от реальности, а оттого и ужасающим. Зуко без особых усилий понял, что мама и папа — всего лишь заложники в цепких когтистых руках Азулона, без его дозволения, казалось, им не позволено даже дышать. А Азулон терпеливо и столь невозмутимо очертил шагами огромнейший зал, направляясь к раскинувшейся и утопающей в сверкающей ночи террасе. Зал переливался золотом еще сильнее на фоне черного небосвода. Урса поджала губы, сжимая пальцы правой руки. Озай незамедлительно это увидел, он лишь слегка обернулся к жене, пытаясь разлепить уста, будто бы в незримом от Азулона желании что-то ободряющее сказать. Зуко с неизгладимым интересом следил за тем, как мама и папа, будто пойманные в клетку — без устали глазели друг на друга, не имеющие права даже что-то простонать, будто боялись. Чего-то так необъяснимо и обжигающе страждуще. Она крайне осторожно протягивает ему дрожащую белую ручку, а он хватает ее резко, с силой, словно выскользнувшая у лучника стрела. Объятия их пальцев были такими крепкими, такими многозначительными и такими тайными…

      — Вы хорошо держались, — разверз гнетущее молчание бравадной речью Азулон, заставляя Озая и Урсу моментально отстраниться друг от друга, словно это было неслыханной дерзостью. Азулон на одних только носках — бесшумно развернулся, уставив в них отчитывающий взор. И от Зуко не скрылось — с каким повиновением опустились глаза его собственных родителей, да так — будто они дети малые. — Урса, девочка моя, — фривольное обращение, с высмеивающей интонацией, которое резало слух не только Зуко, — Прости, что пришлось тебя помучить, — он сделал к ней несколько скорых шагов. И вот она оказалась красивой, запертой с двух сторон — ярчайшей серединой, отделяющей Озая от Азулона. Отца от сына. Озай с вызовом приподнимает взор на Хозяина Огня, пока тот оказался поглощён театральной кротостью собственной невестки. Губы Озая от ненависти скривились, столь подло так и не разомкнувшись. В тот момент Зуко не понимал: что заставляет папу так унизительно молчать, но вместе с тем, будучи ребенком — он навсегда запомнил тот пугающий шлейф, что тянулся не просто от Азулона, но и от любых воспоминаний, связанных с ним. Азулон беспринципно и столь филигранно, казалось — с вызовом, касается ее выбившихся прядей, с надменной заботой поправляя. Он был выше собственного сына, он был намного выше и невестки, что так и не подняла головы, пришибленно рассматривая узор напольной плитки. Она едва вздрогнула, ощутив прикосновение. И вспоминая об этом из раза в раз, уже будучи подростком — Зуко не мог отойти от странного ощущения, будто Азулон любил Урсу. Его слова, его жесты — все это можно было расценить как угодно. Ни к кому и никогда он не проявлял столь поразительную симпатию…

      — Ничего, господин, — а она радует его одними звуками своего мелодичного голоса. — Это было несложно, — она достопочтенно врет, поднимая на него взгляд, стоило его пальцам приподнять ее подбородок, вынуждая взглянуть. — Это была честь для меня, — а ее льстивые речи отуманивали его разум — он терялся в теплоте ее признаний, вовсе не обращая внимания на то, что это была лишь сумбурная ложь.

      — Ты была жемчужина этого вечера! — а он демонстративно зааплодировал, заставляя собственного сына насупиться еще сильнее. И сколь бы не вскипала в нем гордость, желаемая прорваться наружу — он смиренно молчал. Молчал и неотступно терпел. — Ты выиграла баснословное количество денег, — на последнем слове его глаза сверкнули жадностью. Он любил ее, казалось, лишь за то, что она приносила ему выгоду. — Ты меня порадовала, — он добродушно закивал, впервые за вечер искренне улыбнувшись, чем, вроде бы, должен смутить, но Урса своевольно не опустила глаз. Словно все же она чувствовала ту незримую власть, которой в ее руках оказалось больше, чем в руках собственного мужа. — Не то что ты, сын, — и на этих словах радость Азулона нашла свою кончину. Уголки его губ опустились, взгляд то ли опечалился, то ли выдавал вселенскую усталость. — Прокутить четыреста золотых… — его рука с длинными пальцами и завораживающе долгими ногтями — коснулась лба, он потер его, измученно и демонстративно вздыхая. Урса не издала ни звука, лишь переводя взор на мужа. — Это должен был сделать не ты… — тон Азулона был настолько отчаянным, что казался рокочущим, но в присутствии невестки он не нашел в себе наглости грубить. — У тебя нет своих денег, разве ты забыл? — а Азулон приподнимает смело бровь, а его саркастичная издевка несдержанно приобретает нотки гнева.

      — У меня есть деньги, — а Озай, не поднимая глаз, стараясь скрыть дрожь всего тела — отвечает.

      — Да неужели? — Азулона берет озноб, та ярость, что его обуяла, казалось, готова стереть Озая с лица земли. — Урса, не оставишь нас? — это была дружеская просьба, которой он лишний раз показывал, к кому на самом деле благоволил.

      — Позвольте остаться, — а она смело перечит ему, при этом все в ее интонации говорило об обратном. Она аж вся преобразилась, встревая в их диалог, упираясь в Азулона взглядом. Тогда Зуко это показалось невиданной храбростью и даже — глупостью. Он боялся, что из-за нелепых высказываний мог лишиться и матери и отца. Навсегда. И тогда их воспитанием с Азулой займётся Азулон…

      — Вот как… — он протянул это задумчиво, старательно скрывая то ли бурлящую ревность, то ли страшнейшее разочарование. — Оставайся, — его тон переменился, казалось, он воспылал недовольством и к ней. — А ты, Озай, теперь мне должен четыреста золотых. И если ты настолько туп, что думал, что я позволю грабить собственную казну на дурацкие безделушки — ты не мой сын. Не передать словами, как мне было стыдно за тебя перед гостями. Я тысячу раз объяснял для чего все это делается! Свои деньги должны были вкладывать ОНИ! А не Я! — как только речь заходила о деньгах и расходах — Азулон краснел подобно пламени, несдержанно сжимая кулаки. Его тон с каждым словом становился все выше, а слова все безумнее.

      — У меня есть деньги, — а Озай непокорно стоял на своем. И тут Урса переводит на мужа обеспокоенный трепещущий взор. Казалось: она либо понимает о чем он говорит, либо чего-то очень сильно не хочет.

      — Проиграть деньги на какие-то перчатки! — а Азулон взорвался, он был так оскорблен, что даже не смог этого скрыть. Пламя взметнулось, облизывая потолок.

      — Я не возьму твоих денег, — заупрямился Азулон, отчего Озай со страху поднимает глаза, наблюдая за выражением собственного отца. — Твоя жена замечательно отыгрывает свои роли, — узкие ногти Азулона томно заскользили по щеке, внезапно останавливаясь на подбородке. Азулон смотрел на нее и что-то подозрительно замышлял, — Зуко не мог быть уверен, но всем своим существом это угадывал. — Ты и отработаешь этот долг, — он вытянул руку, указывая столь откровенно на Урсу, заставляя Озая ощутить собственную всепоглощающую беспомощность. От этих пугающих слов внутренности Зуко завибрировали, ему хотелось с грохотом выбежать из своего укрытия, встать между матерью и дедом, отгораживая от любых посягательств, но он этого не сделал, чураясь любой фантазии, что рождалась, стоило ему представить тот взор, который на него опустит сам Хозяин Огня. — Я уже рассматриваю следующие экземпляры щекотливых книг, то, что в них описано подстегивается еще более ярчайшими и подробными иллюстрациями, — он начал подло из-за угла, настигая неизвестностью. — Подумываю, что с твоими исключительными способностями, принцесса Урса, ты способна свершить грандиозное представление одним своим голосом, — Азулон задумчиво замолчал, заставляя всех присутствующих — и даже притаившихся — в страхе рождать догадки. — Будешь читать эти рассказы перед толпой неискушенных мужских ушей, — его тонкие губы криво усмехнулись. — Уверен, это заставит толпу реветь громче, а ставки лишь повышаться, — блеск несуществующего золота заставил его хищно облизнуться. — Представь, сколько денег принесет такой аукцион? — а Азулон почти зашелся в ликующем припадке, совершенно не замечая, как изменилось лицо его собственного сына. — Урса, что скажешь? Из уст столь благородной и роскошной женщины — это будет фурор, — Азулон надменно прищурился, уже зная, какую прибыль эта шалость могла бы ему принести.

      — Отец, ты шутишь? — не выдержав — вступился Озай.

      — Я согласна, — немного растерянно, но совершенно без раздумий — произносит Урса, разбивая любые споры о свою покорность.

      — Возмутительная нелепость! — а Озай не отставал, все еще тая надежду, что услышанное — лишь игра разбушевавшегося воображения. — Зачем ты на это соглашаешься? Ты же принцесса! — а Озай искренне обескуражен, испытывая тяжкое бремя то ли вины, то ли стыда.

      — Озай, ты и твои дети — иждивенцы на моем попечении. Раз уж ты своенравен и своеволен, то приказываю не вмешиваться. Это абсолютно добровольно. И это предложение для твоей чудесной жены, — а Азулон смотрел на нее, находя в ее обманчиво-послушном образе так давно жаждуемую отдушину.

      — Озай, твой отец прав, — а она говорила не растеряв гордости, что вызывает лишь восхищение и желание воздать ей бурные овации. — Не считаю искусство постыдным. В любых его проявлениях. Мужская натура скупа и слаба — нет ничего удивительного в их тяге к сластолюбию. На этом можно прекрасно поживиться, — она говорила политически грамотные вещи, но все равно это не укладывалось не только в голове Озая, но еще и в ее собственной. Зуко, стесненный обстоятельствами — трусливо млел, задаваясь насущными вопросами, казалось, не находя ответа. Как бы он поступил на месте собственного отца, загнанный в угол?

      — А вот это уже слова умной женщины! — с восхищением подметил Азулон.

      — Это слова алчной женщины, — на выдохе заключил Озай, а самого аж дрожь во всем теле берет, стоило ее колючему, но такому терпкому взгляду — бесстыдно пройтись по его гордости. Она одним своим пренебрежительным молчанием заставила его чувствовать себя глупо.

      — Долг моей семьи будет уплачен в ваших глазах? — а Урса делает к Азулону несколько шагов, обхватывая его приветливо подставленный локоть. Она впивается своими тонкими гладкими ручками его королевскую трясущуюся и изуродованную старостью. Она изгалялась как могла, останавливая свой таинственно-томный взор на лице самого короля, делая акцент на приторной вежливости, с которой столь красноречиво поклонилась. Азулон расплывался в удовольствии от ее обжигающей лести и таких вычурных манер. И ведь он знал. И ведь он видел, что все это абсолютно неискренне, но ему было все равно. Чужое подхалимство смазывало заржавевшие петли его вздорного характера. Она была готова на многое, только бы Азулон прекратил третировать ее мужа вечными упреками о баснословно растущих долгах и его полной бесполезности. Она оскорблялась, казалось, больше самого Озая, хоть за все время пребывания во дворце не получила от Азулона ни коварного взгляда, ни злого слова в спину.

      — Не вздумай делать эти гадости! — резво и даже как-то ранено — вмешался Озай, не в силах больше терпеть столь вопиющее хамство. Урса лишь в смятении взглянула на мужа, поджимая удрученно губы, испытывая на себе испепеляющий жар двух огней. — Только вздумай! — обратился он уже к Азулону, чем только заставил того расплыться в зловещем оскале. — Я брошу тебя и всю страну на произвол судьбы! Ни одной бумаги не подпишу! Ни одного документа не коснусь! Не проведу за тебя собрание! Не стану обсуждать вопросы внутренней политики! Ничего! — он говорил в меру грубо, а по его лицу было видно, как с каждым словом он вскипал, подобно наполненной водой чаше. Азулон с ущемленным и затравленным видом лишь пугливо делает шаг назад, выпуская из своих скользких объятий невестку, испугавшись самой только мысли потерять так баснословно много.

*      *      *

      Мне не нужны твои великодушные подачки, Озай! — брови Айро в гневе не размыкались, пока глаза продолжали сверлить безвинную капсулку, которую Айро вот уже битый час крутил в руках. Стоило ее перевернуть, как рассыпчатое сверкающее содержимое, подобно песочным часам — перекатывалось с одного края на другой. Айро нервно кривит губой, зажмуривая веки, ведь рука без устали ноет, а под кожей завозился рой колючек. Внутренняя дрожь переходит от шеи до кончиков пальцев, он уже не знал, сколько недель ему так плохо. В этой сырой гнилостной темнице не дают ничего крепче крапивного отвара. Он рвано и с тяжкими мыслями вздыхает, запрокидывая голову, наблюдая над тем, как двоится мрачный потолок. У него аж дыхание в одночасье перехватило, и с такой неумолимой мощью сперло где-то в груди, а паника застилала разум, ведь ему со страшной силой стало мерещиться, что потолки неотступно опускаются, что эти стены надвигаются, желая расплющить его бренное одинокое тело. Это место казалось оплотом боли и отчаяния. Обителем проклятых. Никогда раньше, скажи это, когда ему едва минуло двадцать — Айро со смеху помер, но ни за что бы не поверил, что окажется в таком неотвратимом месте. Он позорно опустившийся и давно забытый, никому ненужный жалкий старик, тело которого неумолимо требует свое… — и Айро вновь смотрит на ту капсулку, что благородно оставил ему брат. В мыслях Айро зародились параноидальные страхи: а что, если это очередная ложь? Озай никогда ничего не делает просто так… скорее всего, это капсула смерти… — и на этих думах ужас отступает перед гневом. Они все всегда смеялись, смело уверяя, что он пьяница. Нет! Это не так! — пожевал Айро губу, отворачиваясь, будто от собственного отражения. Его пальцы с силой сжимаются в кулак, до самого хруста, до смертельного треска. Капсулка лопнула, рассыпая жемчужное содержимое. Айро вспылил и по его венам полился неутомимый жар, вырываясь с кончиков пальцев языками пламени, огонь в его руках резко побелел, пока неизведанный порошок с писком горел. Айро гордо высит подбородок, с презрительным выражением отряхивая ладони, пока его мысли заносчиво твердили: «Мне не нужны твои подачки, Озай! Мне вообще ничьи подачки не нужны!».

      — Эй, к тебе посетитель! — щеколда металлической двери с гулом отворилась, Айро резко зажмурился, защищаясь от слепящего света. Средь яркой вспышки появился он — грозный ладный силуэт, будоражащий обтекаемой чернотой, как бы Айро не старался — он не смог его разглядеть. Тихие, практически бесшумные шаги расчертили небольшой путь до его решетки. Громкий скрежет и дверь темницы вновь затворилась, окуная помещение в привычную темноту. Как только его глаза пообвыкли, он убирает от лица руку, не меняя своего разбитого, но с остатками прежней гордости — выражения.

      — Дядя! — Зуко воскликнул, бросаясь к толстым прутьям его клетки, обхватывая, падая на колени.

      — Племянник… — голос Айро был измученным, тихим и даже неверящим. Он помнил их последнюю встречу, а оттого неприятней была и нынешняя, но Айро бы соврал, если бы сказал, что не рад. Не было ни дня, чтобы он не гонял мыслей о Зуко. И вот он здесь, словно оживший с его воспоминаний сон: стоит на коленях, опуская прискорбно голову, словно борясь с тем ворохом чувств, которые его волной накрывали. По его вздрагивающей спине Айро без труда понял, что племянник плачет. Эта сцена заставила его седые брови нахмуриться, а губы опечаленно опуститься, он протягивает свою шершавую, испещренную морщинами и грязью ладонь, чтобы с упоительным утешением коснуться его чистых королевских одеяний. — Мальчик мой… — начал издалека Айро, а сердце до скрежета сжималось, стоило узреть его горькие страждущие слезы.

      — Мне так плохо, дядя… — приподнимает он свое искаженное напряжением лицо, и сколь бы он не старался — слезы сами собой покидали его веки. Непослушные. — Если бы ты только знал, как я страдаю… — а Зуко упирается затылком в решетку, пока Айро родительски сжимал его плечо. Красивый, — подумал добродушно Айро, оглядывая его восхищенными глазами, не скрывая искренней улыбки. Он был тем самым прекрасным принцем, которого всегда рисовало воображение Айро. Когда Зуко наконец набрался смелости и взглянул в глаза дяде, то Айро смог лицезреть, как исказила его выражение страшная невысказанная трагедия, заставляя его щеки и лоб побагроветь. Он хлопал своими удивительными глазами, что как две капли воды повторяли глаза его собственной матери. Айро только сейчас узрел, насколько они с Урсой оказались схожи — стоило принцу очиститься от шрама.

      — Жизнь во дворце тебе к лицу, — а Айро, словно в издевку — славно улыбнулся, чем вынудил Зуко подавиться неутешительным горем. Он в отчаянии закрывает лицо, не прекращая ронять страшные по силе слезы, — таким Зуко он еще никогда не видел. — Такой ладный юноша, — а Айро мечтательно вздыхает, не в силах скрывать своего умиления. — А ты все переживал, тогда — помнишь, как только мы очутились в море, после изгнания? А те твои неосторожные роптания в Царстве Земли? Ты шел к цели, тебе даже удалось обмануть меня, хотя мне казалось, что я как твоя сестра — мимо меня комар носа не подточит, но тебе удалось, — а Айро продолжал выказывать Зуко поразительную благосклонность, что заставляло Зуко впасть в непроходимую страшную истерику. Он аж весь сжался, пытаясь скрыться ото всего мира, прямо как маленький ребенок под пуховым одеялом.

      — Дядя, прости меня! — его дыхание срывается, Зуко впивается в его решетку, оголяя уничтоженное, испещренное болью и слабостями лицо. Косые мокрые дорожки расчерчивали скулы, некогда видные изящные глаза заплыли маревом, а склеры раскраснелись. — Перестань заставлять меня чувствовать собственную вину! — а он сопротивлялся даже в таком уничтоженном состоянии, резко разгневавшись, вскрикнув на него так, словно тот ничего для него не значит. Айро нахмурился, но ничего не сказал, продолжая наблюдать его острые душевные стенания, от которых он гудел и постанывал, будто умирающий, распластавшись обессиленно на грязном мокром полу, все продолжая закрываться руками, бурно вытирая слезы, лающе кашляя, давясь с собственного дыхания.

      — Я не сдал тебя, Зуко, — тихо, убаюкивающе, поглаживая его колючие волосы, начал Айро. — Клянусь, я никому не сказал и не скажу.

      — Зачем ты это делаешь?! — ощерился, моментально отползая от его лелеющей заботы, вставая на дрожащие ноги, демонстрируя с каким упадком почернела и обрюзгла его испачканная одежда. — Неужели не проще просто сдать меня? Меня лишат титула, посадят в клетку, а, может быть, даже убьют! — он говорил поразительно жестокие и необдуманные вещи, от которых больно и неприятно становилось не только Айро. — Пускай меня убьют! Зачем мне эта жизнь?! Это невыносимо! — он хватается в собственные волосы, расхаживая монотонно из угла в угол, продолжая горестно подвывать.

      — Зуко, не говори так! — громкий приказ, после чего Айро стукнул по каменному полу.

      — Дядя, я так больше не могу, — кинулся он к нему, страдальчески посматривая, размыкая нервно губы, мечущийся, точно тигр в клетке. — Я сделал так много ужасных вещей… — он не раскаивался — Айро видел это по тому страху, что обуял разум Зуко. Зуко просто истошно паниковал, ощущая, сколько ошибок он непоправимо совершил, оставляя свой явный окровавленный след. И лишь вопрос времени, когда кара его настигнет. — Это не я… — а он жадно затараторил в свое оправдание, понимая, что кто-то наступает ему на хвост. — Это все тот странный голос… — а он вонзается себе в виски, волосы — словно пытаясь повыдергать. На этих словах выражение Айро стало скорбным, а отчего и пугающе серьезным, он не проронил ни звука, наблюдая за агонией собственного племянника, связанный по рукам и ногам, не в силах никак помочь. Озай, стоит ему узнать о тайне Зуко, тотчас же попытается избавиться от него, — Айро был уверен, что брат не пощадит. — Я, это все я. Азула, Джин, сестры Тай Ли…

      — Так это ты или тот голос? — нахмурил брови Айро, не понимая, где правда, а где ложь.

      — Я не могу отказать себе в этой пытке, — а Зуко говорил загадками, с придыханием томно задыхаясь, седлая волну странного наслаждения. — Я убью и ее! — и тут его лицо застыло, глаза распахнулись, пока губы пугающе усмехнулись. Всего секунда — и это выражение навсегда исчезло, порождая волну кроткого страха.

      — Зуко, остановись! — хватает его за края одежд, с силой оттаскивая в свою сторону. — Если она пострадает — ты труп! — другой рукой впивается в его лицо, с силой сжимая ему точеный подбородок. — Это новая война! Не вздумай! Так у тебя еще есть шанс стать отступником, а не убийцей! Мы никому ничего не скажем! — шепотом заверяет, продолжая крепко держать, дерзко встряхивая.

      — Она беременна, дядя… — он сказал это тихо, жалобно, после чего его выражение исказила гримаса боли и отчаяния, он сомкнул веки, а по его раскрасневшейся щеке скатилась крупная слеза. От услышанного брови Айро поползли на лоб, он постарался скрыть тот ужасающий шок, что потянул его на самое дно. — Я люблю ее… — Зуко сказал это еще тише, продолжая неистово страдать, с полным помутнением признаваясь в страшных преступных чувствах. — Я все делал ради нее, ради того, чтобы быть с ней, даже тебя предал… — Зуко в страхе продает свою душу и сердце, с таким же рвением готовый продать что угодно, лишь бы это прикрыло его встрявшую в неприятности задницу.

      — Подожди, подожди… — приближается к нему поразительно близко. — Я с тобой. Тише, тише. Вдох-выдох. Вдох-выдох… — продолжает крепко стискивать его плечо, не отпуская раскрасневшегося лица. — Я тебе помогу, ладно? — убедительно заверил, ободряюще кивая, дожидаясь, когда Зуко ответит тем же.

      — Она умрет, дядя… — а Зуко отводит остекленевшие, заполнившиеся слезами глаза, продолжая настаивать. — Я подлил ей какой-то отравы… она умрет от кровопотери, по моим подсчетам где-то завтра… — а его веки смыкаются, пока все лицо в напряжении дрожит.

      — Что же ты наделал, Зуко? — нахмурился с неверия Айро. — С Озаем тебе оставаться нельзя! — замотал он головой. — Ты хочешь трон, скажи мне? — потрепал его за лицо еще раз. Зуко неуверенно кивнул. — Наплевать на нее, ты должен кое-что узнать… я прекращу твои страдания. Голоса уйдут, обещаю.

      — Но как?.. — с неверием разнылся.

      — Просто доверься мне, хорошо? — всмотрелся в него открыто. Зуко наскоро кивает. — Обещай мне, что не сделаешь глупостей.

      — Сегодня важное собрание, дядя… — с рваным вздохом начал, утирая высыхающие слезы. — Я не уверен, что у меня получится.

      — Тогда просто обещай, что будешь помалкивать! А я постараюсь сделать все возможное. Тебе пора! Не стоит тут задерживаться. Иди во дворец и переоденься! Приведи себя в порядок и доверься мне, — грубо и так ободряюще наставляет Айро, прежде, чем разжать изрядно затекшие руки. Зуко дернулся, делая несколько скорых шагов, дабы скрыться за дверью. Всего какое-то мгновение Айро наблюдал, как племянник исчезает с поля его зрения, он прискорбно опускает глаза, понимая, что дальше тянуть нельзя.

      Его тюремная камера, что доселе моментально запиралась — остается подозрительно долго открытой, Айро с надеждой уставился в мельтешащий просвет. Мгновения превращались в секунды, а секунды в минуты, а потом появилась она, смыкая в руках края небольшого подноса. Завидев еще издалека, Айро глупо улыбнулся.

      — А я и забыл, что сегодня пересменок, — смущенно хохотнул, стараясь скрыть свою нервную озадаченность. Высокая ладная девушка, облаченная в доспехи — незаметно прошмыгнула в камеру. Айро налюбоваться ее красотою не мог, а приятный сладкий аромат, что она источала — опьянял сильнее водки. Он замлел с ее осторожным присутствием. Внучка его некогда сослуживца, — если верить ее словам, так-то под командованием генерала Айро служило много бравых солдат, но разве всех их запомнишь?

      — Мне удалось стянуть ваш любимый женьшеневый чай, а еще немного курицы терияки, — она осторожно поставила поднос у края его решеток.

      — Спасибо, Минг, — накрыл ее руку своей, а она ласково улыбнулась и не одернулась, будто бы он и вовсе не казался ей неприятным. — Ты прекрасная девушка, — а он мечтательно вздохнул, стараясь совладать с сильным чувством голода, что побуждало его немедля заняться соблазнительно пахнущими яствами.

      — Это был ваш племянник? — поинтересовалась осторожно она. — Принц Зуко? — она склонила голову набок, наблюдая за тем, как бывший генерал, не растеряв былой выдержки и манер неспеша притронулся сначала к рису, а потом к чаю.

      — Да, Минг, это мой племянник, — старался говорить как можно более непринужденно. Нет смысла скрывать — все и так все знают, а лишняя скрытность может вызвать подозрения. — Его мучает совесть, он приходит ко мне, все без конца уговаривая встать на сторону Хозяина Огня… — кажется, это вызывает ответный трепет и в глазах Минг, наверное, она бы тоже этого хотела, но не осмелилась высказаться. — Помнишь, те пять золотых монет, которые я дал тебе несколько дней назад? — его голос стал учтивым, но не растерял внимательности, пока взгляд бороздил по ее девичьему лицу. Она незамедлительно кивнула. — Я принесу еще, — а он и не старался утаивать истинных намерений, вызывая в девушки странный азарт и трепет. Минг заерзала на месте, кажется, впадая в омут сомнений, ее глаза забегали, но она продолжила кусать с напряжения губу.

      — Сегодня одно из крупнейших совещаний народа огня, — наконец разомкнулись ее губы, давая убедиться, что она понимает его без лишних слов. — Все силы и вся стража брошены в королевский дворец, — переводит она мнительно взгляд с одного угла грязной камеры на другой. — Я знаю, что вы украли ключ у моего сменщика… — а она облизнула нервно свои пересохшие губы, пряча от старого генерала странный взгляд. — Я подсунула ему свой, — она опускает глаза, словно преступница на допросе.

      — Я уже много раз так делал и всегда возвращался, — хохотнул задорно. — Доверься мне.

      — Где-то чуть больше получаса меня не будет, — тщательно осмотревшись, шепчет она. — Остерегайтесь Зецу, — стоило назвать его имя, как ее выражение исказила гримаса леденящего ужаса. — Даже если вам кажется, что вы одни и никто за вами не наблюдает.

*      *      *

      «Сегодня», — символы складывались в неприкрытую скоротечную угрозу, глаза Азулы из раза в раз вчитывались в найденную записку, будто пытаясь что-то несуществующее отыскать. На ее лице не дрогнул ни один мускул, она лишь перевела взгляд, слыша за своей спиной приближающиеся шаги.

      — Не думал, что ты испугаешься на полпути, — усмешка его пронизывающего голоса заставила обернуться. Азула лишь слегка нахмурилась, кривя губы, ее лицо застыло — измученное вопросами, на что, казалось, Зуко и вовсе не обратил внимания. Он словно хищник — прокрался бесшумно, огибая ее плечо, становясь у самого лица, с полным ликованием в глазах останавливаясь, и это несмотря на то, что его выражение осталось нетронутым ни единой эмоцией. Азула нервно прищурилась, проницательно вглядываясь, на что Зуко лишь сильнее просиял, что несомненно попытался тотчас же скрыть, резко отвернувшись. Азула не проронила ни звука, словно загнанная в ловушку, с растерзанной душой вялыми пальцами сминая записку собственного преследователя. Чем радостнее становился Зуко — тем сильнее его прыть, а значит — слабее и немощнее ощущала себя принцесса. Они застыли посреди темного безлюдного коридора, прямо на полпути в тронный зал, в котором, должно быть, их ожидали. Азула растерянно уставилась куда-то сквозь Зуко, думая о чем-то столь загадочно — о своем, испытывая на себе глубокие трещины, что вот-вот будут откалывать от нее по куску.

      — Вовсе нет, — со вздохом полным насмешек, распрямила она напряженные плечи.

      — Что это у тебя? — как бы невзначай заговорил Зуко, с излишним интересом заглядывая ей за плечо, подкрадываясь так близко, что от малейшего соприкосновения с ним — ее берет жгучий озноб. Он виртуозно прятался и она лишь могла догадываться: какие выражения принимает его лицо, вчитываясь в до боли странный почерк. Ей без сомнения была интересна его реакция, а потому она даже не скрыла записку, лишь кратко из-под ресниц бросив на него неспешный взор. Зуко остался безвольно молчалив, но его страстью подгоняющееся дыхание — заставляет ощутить жар собственной кожей. Он был неприятно выше, он не скрываясь поглядывал на нее свысока, да так, будто она маленький, ничего не значащий для него человек.

      — Сегодня… — его пугающий своей холодной констатацией голос. Азула напряглась, чувствуя невесомое прикосновение его пальцев на спине, что осторожно и мягко вели по позвонкам, останавливаясь неприлично ниже талии. Азула не произнесла ни звука, находя его близость сумасбродной, вызывающей головокружительный горячий трепет, — а от того и бесконечно фатальной. Его голос прекрасно ложился на все те представления, которые она порождала о Синей Маске, будто никто кроме него не мог оказаться столь изящен и изощрен одновременно. Казалось, она нашла короля, для кого предназначался этот венец, нашла артиста, для которого эта роль подходила идеально. Казалось, она готова задохнуться от тех чувств, что захлестнули рядом с ним, но отчего-то ей было совестно на него даже взглянуть. Не в силах совладать со своим телом, она открыла в изумлении рот, издавая приглушенный стон, стоило его ладони обжигающе резко коснуться ее ягодицы. В любой другой ситуации она бы возмутилась, но его рука скользнула по бедру так, что опуская взгляд, она уже видела его взбирающиеся ввысь пальцы. Он прижался к ней со спины, сдавливая странным прикосновением, которым, казалось, желал насытиться ей всей. Глупо было бы не понять, как сильно он упивался собственной вседозволенностью, Азула ахнула, стоило его руке остановиться у нее под грудью, а губам уколоть ее шею сладким головокружительным поцелуем. Она прикрывает в дурманящей неге глаза, свободной рукой касаясь его жестких послушных волос. — Кто оставил тебе записку? — его жалящий дурманящий поцелуй обрывается, заставляя принцессу распахнуть в неверии веки.

      — Папа, — беззастенчиво врет, выгибаясь так, чтобы с усмешкой взглянуть в перекошенного непониманием Зуко. Она ловит его на столь странной реакции, что схожа была то ли с недовольством, то ли со жгучей ревностью. Не нужно быть гением, чтобы догадаться — что от возмущения сомкнулись его губы, желающие что-то столь яро возразить и лишь ее лукавый гипнотизирующий взор останавливает его от свершения еще больших глупостей. Наверное, он всем своим существом понимал, с какой силой утопает в вязком болоте, что засасывало каждым словом, каждым движением. А она пожирала его глазами, так беззастенчиво раздевая, желая его пылкой страсти, желая его порочной похоти и собачьей преданности. Он, не скрывая своего наваждения, прижимается лбом к ее волосам, продолжая тянуться всем телом, пальцами стягивая ее тонкую талию, словно расслабь он объятия — потеряет навсегда, он будто все без конца о чем-то необъяснимо сожалел, ведомый собственным неразгаданным неукротимым характером. Она чувствовала его поистине великие страдания, что касались ее ягодиц сильнейшим возбуждением. Ты Синяя Маска, Зуко?.. — на этих мыслях ее лицо расплывается в ласковой неге, да такой, какой мать смотрит на долгожданные первые шаги собственного дитя. Это вызывало волну любви и сладострастия — всегда, стоило ему позволить себе обнажить уязвимость. Да так опрометчиво, да так неосторожно, словно все в нем: действия, слова, взгляды, поступки — умоляли, чтобы она увидела. Увидела, что скрывается под толстым слоем призрачной маски. Она испытывала на себе его дрожащее дыхание, отчего по спине пробежали истомные мурашки, а сердце сжималось от необъяснимой нежности. Поддавшись безумному порыву, она коротко поцеловала Зуко в скулу, и ехидно рассмеялась, стоило ему испуганно шарахнуться. Она с обманчивой мягкостью оглаживала его щеку неотпускающим цепким взглядом, видя испуганного мальчишку. Он смотрел на нее так, словно она была для него чудовищем из другого измерения, разрывавшим на куски привычный мир. Ему казалось, что ничего более ужасающего ему прежде не встречалось. Он трепетал под ее колючим сдавливающим взглядом также, как пугливый лист дрожит на холодном ветру. Ее лицо победоносно ликовало, обезображенное сильнейшим желанием, что порождало их горячее, но горькое единение. И сила этого притяжения была сравнима лишь с той, по которой луна всегда тяготеет к земле. Она силилась разглядеть в нем новые черты, такие — которые пришлись бы ее безумной стороне по вкусу. И когда он наконец взглянул на нее, о его взгляд можно было пораниться, отчего ее сердце должно бы сжаться, ведь она была словно ланью, прочувствовавшей взгляд волка из темных зарослей. В ее эгоистичном мире Зуко не просто принадлежал ей — он всегда был чем-то, что можно не замечать, но в его отсутствии становилось жутко некомфортно, словно он ее обожаемая вилка, без которой не начинался ни один день. И он боялся ее — боялся до дрожи в коленях, до потери сознания, на самом деле догадываясь, на что она способна, ведь с молчаливой тоской Азула оставляла его разум в подвешенном состоянии: он совершенно точно мучился, не зная, что его ждет, не зная, что же такое она знает? Насколько много? Как давно? Каков будет ее следующий шаг? Испытывал ли он угрызения совести, подливая какой-то отравы в чай? В вино? Несомненно… Да или нет? А вот это волен решать каждый. Ему казалось, что все, что он необдуманно совершил — полнейшая глупость и его губы дрожали в желании предупредить Азулу о возможной опасности, что нависла над ней, но он упрямо не поднял глаз, трусливо моргая, с ужасом представляя, во что превратится его жизнь с ее погибелью. Что сделано — того не воротить.

      — Ты хочешь что-то сказать мне, Зуко? — а она подходит ближе, улыбаясь столь широко, столь коварно, а голос обманчиво откровенный. Он лишь пару раз неосторожно взглянул на нее глазами, переполненными болью, нахмуривая серьезные брови, притаиваясь в темных углах притихшего коридора. Его губы задрожали и казалось, вот-вот он признается в своем предательстве, посмеет раскаяться, но… он смолчал, резко собираясь с духом, чтобы взглянуть ей в лицо, полное игривой решимости его пленить, поглотить.

      — У меня дурное предчувствие, — начал он неуверенно и издалека. Ее лицо уже преобразила скользкая ядовитая радость, от нескрываемого удовольствия, что дарил ей Зуко одним своим обездоленным видом. — Они захотят моего громкого провала. Захотят, чтобы я оступился, — а он закусил щеки, распахивая невинно веки, заставляя Азулу дивиться его кроткому и просто очаровывающему нраву. Когда он себя столь застенчиво вел — ей хотелось защитить его столь сильно, что она бы не погнушилась убить того, кто косо на него посмотрит. — Ты должна быть на моей стороне, — осторожный приказ, после которого он подходит ближе, все также странно не находя в себе сил заглянуть ей в глаза, чураясь, как беснующегося огня. Азула ничего не ответила, ее пальцы коснулись его щеки, отчего он, найдя свое успокоение, прикрывает веки, не желая расторгать этот миг. Вне этой семьи. Вне этого дома. Вне этой политики — он безоговорочно и совершенно точно желал быть подле нее, не гнушаясь даже самых смелых фантазий, что могли бы забраться в ее голову.

      — Вас уже заждались, — голос откуда-то издали, что заставил их обоих обернуться, моментально отдалившись друг от друга. Один из отцовских министров направлялся в их сторону. В присутствии королевских наследников он склонился, прошмыгнув прочь, заставляя принцессу в ступоре оглядеться. Облизнув верхнюю губу, гордо возвысив подбородок, она важно приближается к величественным гигантским дверям тронного зала, с каждым шагом четче различая голоса отцовских подхалимов. Она сглотнула тот осадком придавивший ком, натягивая на лицо невозмутимую ухмылку, и лишь ее растроганные глаза не могли выбросить из головы все то, о чем им с Зуко только требовалось поговорить. Двери важно распахиваются, впуская сдержанностью сверкающую принцессу, которая умышленно и столь заносчиво — не взглянула ни на одного идиота, что ворковали над распростершейся на большом столе картой. В ее присутствии они немедленно замолкли, склонив свои седые головы, дожидаясь немого одобрения. Азула не могла думать ни о чем, ощущая на себе тяжелый мрачный взгляд Зуко, которым он столь старательно буравил, вынуждая изо всех сил повиноваться его воле — и обернуться. Азула хищно улыбается, испытывая невероятное удовольствие даже от такой странной ситуации. Еще ни к кому столь сильно она не испытывала все эти дурацкие эмоции, как к… — поток ее мыслей обрывается, ведь она занимает главенствующее положение на внушительном возвышении, но все еще в нише собственного отца. Азула осторожно поглядывает на Зуко, что постарался натянуть приветливую улыбку, останавливаясь в кругу отцовских министров, плененный их любопытством. Он старательно из кожи вон лез, чтобы хоть на секунду понравиться и от него укрывалась элементарная тайна: все они были восхищены его появлением не меньше, чем появлением самой Азулы. Но во всех этих шёпотках и разглядываниях — Азула уловила нечто болезненное, нечто нездоровое, на одной интуиции определяя опасность. За что же отец так сильно не хотел твоего присутствия, Зуко? — Азулу берет совесть, ей становится неприятно от одной мысли, что на ее брата готовится подлый штурм, который она не в силах остановить. Но Зуко довольно сильно потерял бы в репутации, не окажись он здесь, — успокаивает себя, не понимая, почему ее взгляду не удается отыскать Хозяина Огня. Зуко в одночасье заменил им неразгаданную загадку, которой являлся Озай. Зуко старается быть похожим на своего отца, — и у него это даже получается, но только почему-то Азула обеспокоенно хмурится, как будто это не просто ей не нравится, а вызывает необъяснимые, опоясывающие разум, чувства. Неуловимо много прошло времени прежде, чем страж объявил о приближении самого короля. Двери вальяжно распахнулись, заставляя весь зал сникающей рябью зашептаться. Азула напряженно сглотнула, ощущая, как неутешительно приливает жар к вискам и сколь сильно ее подчиняет мигрень, пока пальцы сами собой стали подрагивать, стоило Озаю явить свой беззастенчивый вид. Он заносчиво не обратил внимание ни на кого: ни на своего сына, что еще не занял должного положения подле, ни этих собравшийся в его честь прохвостов, что с придыханием провожали каждый взмах его мантии. Его длинные, контурно обрамляющие лицо волосы — выглядели восхитительно в свете неугасаемого пламени, блики то и дело танцевали не только в его зрачках, но и на поразительно обезличенном лице. Восхитившись открывающейся картиной, Азуле показалось, она непременно задохнется от переизбытка чувств. Зуко, словно его вездесущая тень — проскользнул отцу за спину. Зуко был готов на все, только бы не попасть под горячую руку.

      Когда отец сидел столь близко — это непримиримо смущало, ведь столько глаз должны будут уставиться, — Азула не могла смириться с тем чувством страшной ревности, что взыграло в ней неукротимым пламенем. Озай столь вызывающе даже не взглянул на Зуко, будто тот и не сын ему, будто Зуко здесь и вовсе не присутствует. Подогреваемый интерес к непунктуальной персоне лишь разгорался, прямо, как и пламя во всем помещении, отчего становилось смертельно душно. Азуле хотелось схватиться за собственный лоб, ведь ей показалось, что ее охватила лихорадка, но она сдержалась, не желая быть выпровоженной с совета. Кто же тебе поможет тогда, братец? — а Азула устремилась на Зуко, который застыл каменным изваянием, не проронив прискорбно ни слова.

      — Рад вас всех приветствовать здесь, — начал бархатистым тоном Озай, оглядывая всех и никого, его губы подёрнулись, высокомерно сжавшись, стоило узреть принца Зуко, что все еще был где-то среди своры министров. — Сын мой, — а Озай моментально вцепляется в него, словно хищник, отчего Зуко встрепенулся, но остался на месте, почтительно склонившись. — Мой будущий наследник… — его голос сделался до неузнаваемости мягким и нежным, отчего Азулу это даже напрягло, она с неверием покосилась на отца, находя его выражение необъяснимо пугающим, где-то даже опасно ликующим. Счастье Зуко, что он всего этого не видел, но Азула уже понимала, что неотступно грядет наказание. И наказание это принадлежит не столько Зуко, сколько ей, — Азулу мелкой рябью пронизывало, ее глаза неуверенно забегали от одного уважаемого министра к другому, на лицах которых вырисовывалось чуткое понимание и одобрение. — Как всякий отец — я желаю тебе добра, — Озай начал интригующе — издалека, после чего Зуко все же поднимает взгляд — устремляясь с таким выученным послушанием, с таким благоговением, — отчего Озай лишь больше расцвел. — Советник Мань, — внезапно переводит взор, отыскивая в толпе сгорбившегося, но хорошо одетого старика.

      — Да, ваше величество? — теперь пришла его очередь склониться. Присутствующие не без интереса наблюдали за происходящим, молчаливо восхищаясь, будто они всё предрекли с самого начала.

      — Вы служили и служите мне верой и правдой, могу ли я взять на себя обязательство вверить судьбу вашей похорошевшей дочери в руки моего наследного принца? — услышанное поразило не только Азулу, отчего она обессиленно и с неверием на глазах уставилась сначала на брата, а потом на отца, который даже не шелохнулся. — Зуко хорошо воспитан, да, у него были огрехи, но он изменился, — кивнул Озай, а его обманчивый доброжелательный тон колол острее кинжала. Неприятная улыбка расползлась по его лицу, когда он наблюдал за сыном. Зуко побледнел на глазах, он смотрел на отца полный горечи, неверия и отчаяния, но он, как и Азула — не мог сделать ничего. Не возразить, ни отказать, ни выбежать из зала. Если он что-то подобное напрасно свершит — это путь в один конец, без права на прощение. Лицо принца, казалось, окаменело. Он словно боялся пошевелиться, то, насколько Зуко озлоблен, — Азула узрела лишь по вздувшимся на шее венам и подрагивающим ресницам.

      — Это большая честь для меня, Ваше Величество! — не в силах скрыть собственное счастье, просиял советник Мань. — Моя Лю будет в восторге, о большем и желать невозможно, — волна из шепотков наполнила большой зал, а Азула не выдержала и схватилась за лоб, мимолетно стирая капельки пота, что выступили, казалось, от этой столь накалившейся ситуации.

      — Отец, — вмешалась необдуманно Азула, перетягивая все внимание, отчего луч надежды Зуко вновь возгорелся. Он буравил сестру взглядом, искренне надеясь на ее вездесущее могущество. — Вам не кажется, что брак — это дело добровольное? — она смело шла наперекор, пока Озай рассматривал ее болезненно побелевший профиль. — Может, стоит поинтересоваться мнением самого Зуко? — она говорила это все с наигранной легкостью, не спуская оборонительного оскала, а внутри ее аж всю в надрыве заколотило — она на последнем издыхании сдерживалась — только бы навзрыд не расплакаться, готовая умолять отца отказаться от своих слов.

      — Дорогая Азула, — это прозвучало также фривольно и оскорбительно, как и весь ее протест, — Неужели ты не желаешь счастья своему брату? — а Озай приподнимает выжидательно бровь, буравя свою дочь таким взглядом, от которого, казалось, можно вспыхнуть подобно спичке. Азула напряглась, ощущая тот холодок, что пробежался по ее спине с его мнимым добродушием, с которым Озай, думалось, готов будет терзать, стоит только отвернуться. Она стискивает с силой зубы, противясь тому животному страху, что взыграл в ней перед отцом. Она вдруг впервые на себе прочувствовала, как разрушительна и всеобъемлюща его власть, и эта искрометная рука воздаяния наконец коснулась и ее, оставляя на сердце неизгладимый шрам. — Ему не стать наследником, будучи холостым, — он переводил взор на Зуко, который, кажется, провалился сквозь землю. У него был отсутствующий страдающий вид, он отгородился от всего происходящего непроницаемой ширмой, но его муки выдавали лишь играющие желваки и стиснутые пальцы.

      — Но Зуко даже нет двадцати одного, — а она беззастенчиво защищала его честь, впервые ощущая, что направляет свою силу в благое русло. В этот самый момент она была согласна на собственную погибель, если это заставит Озая пойти на попятную и подчиниться. — Это незаконно.

      — Закон — это я! — в его голосе отчетливо столкнулась сталь, а та ярость, которая всплеснулась не только в глазах, но и голосе, заставила присутствующих в страхе переглянуться.

      — Принцесса, — вмешался кто-то из седовласых министров. — Позвольте не согласиться, но ваш батюшка, ваш дедушка, ваш прадедушка — все они вступили на престол уже будучи женатыми и имеющими наследников, — учтиво расстарался, заставляя лицо Азулы покрыться красными пятнами. Такой необузданной ярости и такого бессилия принцесса давно не ощущала. — Это лишь политический ход, что обезопасит династию.

      — Зуко, ты согласен жениться на дочке господина Мань? — Озай перебивает старания своего советника одним кратким взмахом руки, переводя требовательный взор на сына, поглядывая так, словно ответ и не требовался. Зуко трусливо распахнул глаза, не зная на кого смотреть, не зная кого выбрать: Хозяина Огня или Азулу? Отца или мать? Трон или свободу? Не долго решаясь, будто отстраняясь от собственных ощущений и чувств, вспомнив боль от обгоревшей плоти, Зуко покорно прикрывает веки, как будто где-то в глубине души прощаясь с собственными желаниями.

      — Да, отец, — сложив в национальном приветствии руки, Зуко почтительно кивнул, закрепляя свои слова незримой, но понятной для всех клятвой. «Подлый предатель!», — верещали мысли Азулы, пока глаза блестели, наполняющиеся горькими слезами.

      — Вот видишь, — обернулся вдруг Озай к Азуле с нарочитой заботой, что скорее была похожа на жестокую издевку. — Все добровольно, — его губ коснулась мягкая, но такая кровожадная улыбка, а ее напряженное страдающее лицо — явно поведало ему куда больше, чем мог бы ее лгущий язык. — Прекрасно, — поднял Озай руку, одним жестом подзывая Зуко сесть, и тот, словно ручной пес — последовал малодушной команде. Казалось, Озай пребывал на вершине блаженства, будто с его рук потопляющая ледяная вода хлынула, а он так и остался непокоренным и сухим. Он явно ощущал себя победителем в этой семейной войне, отчего у Азулы прихватило где-то в области сердца, ей мерещилось, что эта боль уничтожит разум. Вся ситуация перед ее глазами рушила любые планы, точно также, как она когда-то разрушила песчаные замки на Угольном острове. С облегчением выдохнув, Озай еще раз осмотрел собравшихся, которые, кажется, имели под собой силу присяжных, ежели являлись обычными слушателями. Азуле показалось, что ее с жестокостью высекли у всех на виду, лишив чести. Так больно и унизительно она не чувствовала себя давно. Она лишний раз боялась сделать движение в сторону отца, в самых жутких помыслах предрекая, какой силы ответ ощутит. Он ставил ее не просто на колени — он унижал прилюдно и без особых интриг и скандалов. Он позволил принцессе обманываться, считать себя самой умной и великой. Еще никогда крах не казался столь близким. Азула растерялась, ей почудилось, что перед глазами все плывет, что ее жизнь потеряла смысл, а внутренняя боль, что брала начало откуда-то из солнечного сплетения — стала разрастаться, подобно раскидистому дереву.

      — Экстренность ситуации заставила меня вас всех здесь собраться, — обескуражил каждого Озай, упорно посматривая в лишенный света темный угол. — Зецу! — краткий приказ, скорее похожий на команду для отдрессированного животного. Всего секунда и из темноты, словно призрачное облако — выполз этот странный вездесущий мужчина, что заставляет Азулу испытать сильнейшее чувство смятения и ужаса, смешенное с терпким отвращением. Все это время Зецу наблюдал за их с Зуко падением, к чему нещадно и приложил свои грязные руки.

      — По последней информации, что удалось перехватить — аватар жив, — Зецу сказал это с нагнетающим шипением, отчего у Азулы даже заскребло на душе. Один вид Зецу внушал такую же деспотичную панику, как образ самого Озая. Они словно две стороны одной медали. Озай и его тень… — Азула переводит взор на Зуко, лицо которого, казалось — не выражало ровным счетом ничего, будто Зуко и не услышал сказанного. Он застрял где-то внутри собственных печалей и горестей, пытаясь хоть как-то справиться с навалившимся. Ему, казалось, в одночасье стала безразлична судьба нации, судьба собственной сестры, дяди — кого угодно.

      — Так ты обманула меня?.. — Озай внезапно перебивает затаившиеся мысли каждого, во всеуслышанье истязая собственную дочь столь долгим откровенным вниманием.

      — Ввела в заблуждение! — сделал резкую поправку Зецу, а на его лице принцесса считала искреннее расположение и ту симпатию, которой он руководствовался в эту самую минуту, не погнушавшись собственной головой, но Озай его словно даже не услышал. Он третировал Азулу разочарованным горьким видом, да таким, каким обычно награждают неверных жен, на всеобщее обозрение осмеивая.

      — Я… я… — растерялась принцесса, только и в силах, что хватать воздух ртом, ощущая, как, объединившись, — прижали они ее в угол, изуверски подстегивая, безжалостно наблюдая. Зецу ему все рассказал, да? — а Азула уставилась на отца, пытаясь поймать в его взгляде ну хоть намек, а он лишь заразительно посмеивался, так невыносимо больно принижая. Зецу все видел? Он же был там! В подземельях! — в бессилии грустно опускаются ее брови, а грудную клетку будто парализовало.

      — Она ничего не знала, — вступился за нее Зецу, перетягивая все внимание на себя, заставляя принцессу нахмуриться. Не сказал! Не сказал! — сиюминутно обрадовалась, прежде, чем испугаться. Но почему?.. — прикусила она губу, ощущая себя посмешищем в столь яро разворачивающейся сцене.

      — Это я… — отозвался внезпно Зуко не отрывая взгляда, говоря столь отсутствующим тоном. — Моя ошибка. Не добил, виноват, — а Зуко обернулся к отцу, заставляя того вскинуть вопросительно бровь, капризно поджимая губы.

      — Но аватар был мертв, я видел это своими глазами, — а Зецу, ведя свою какую-то непонятную ни для кого игру — самозабвенно стал выгораживать наследников престола. Что ты задумал? — прикусила губу принцесса, ощущая постыдно слабость — зависимость своего шаткого положения.

      — Это все видели, — спокойно подтверждает Зуко, продолжая выдерживать взгляд Хозяина Огня со стоической уверенностью, даже безрассудной наглостью. Озай разочарованно сощурился, но, обескураженный, ничего так и не произнес.

      — Видимо, кто-то смог вытащить его с того света, — вступился в поддержку Зуко советник Мань, что, казалось, выбивало Озая из колеи лишь сильнее. Он насупился, хоть и старался этого всячески не показывать. Не так он представлял сей разгромный момент, не был он готов к тому, что все окажутся, сплоченной против него страхом — командой. Озай горько усмехнулся, отмахиваясь от услышанного, как от назойливой мухи.

      — Не имеет значения, как он выжил, главное, что грядет затмение и они попытаются на нас напасть, — Озай подает знак Зецу, после чего тот положил на необъятный круглый стол свиток и с силой толкнул. Тот с шорохом покатился аж до противоположного края. Министры с интересом даже повставали со своих мест. — Это план по захвату Кальдеры прямо в день черного солнца, перехваченный моей дочерью, — Озай лишь кратко обозначил ее место, цепляясь взглядом, находя ее разочарование чарующим и волнующим его в самое сердце. Он встает со своего трона, важной и твердой походкой минуя несколько ступеней, дабы поравняться со всеми, а министры, словно водная рябь — синхронно расступились. Озая берет конвульсивная ярость, его пальцы едва касаются пергамента, который, казалось, он ненавидит сильней Азулона. — Если раньше еще была надежда на то, что план несбыточен без аватара, то теперь я не сомневаюсь, что нам стоит что-то предпринять…

      — Мы огородимся пламенной сетью, — заговорил один.

      — Мы используем нашу лучшую технику! — заговорил второй.

      — Мы бросим все силы на защиту столицы! — кричал третий.

      — Я готов взять на себя командование силой нашей армии, — как блистательно благородно это звучало из его королевских уст, Азула не без трепета внимала тому, как восхитились его жертвенностью его же министры. Они запорхали вокруг, как бабочки возле самого сладкого цветка.

      — Это исключено! — не выдержал уже Зецу, поравнявшись с Озаем, заглядывая тому в глаза, словно говоря что-то такое — на уровне одних мыслей, что Озай без сомнений понимает.

      — Жертвовать вами мы не можем! — поддержал эту тираду господин Мань, что мало мог скрывать радость от новости, что скоро он и его Лю смогут породниться с королевской семьей. Все это представление виделось принцессе дешевым цирком, только в главных ролях была не гуттаперчевая Тай Ли, а бессердечный Озай. — Вы должны покинуть Кальдеру как можно скорее! — почти взмолился он.

      — Я не трус! — хлестко отрезал Озай, а его роскошные волосы при резком движении затрепетали. — Вы думаете я боюсь постоять за свою страну? — он насмехался над ними, а они просили еще и еще, окружая словно любимую знаменитость.

      — Озай, ты должен уехать! — минуя любую субординацию — вмешался вновь Зецу.

      — Я не должен! — а он всмотрелся в него с клокочущей яростью.

      — Они могут убить тебя! — вторит Зецу наперебой охающим министрам. — Ты будешь беззащитен.

      — Я не беззащитен, — ровно и так уверенно произнес Озай, а его слова, казалось, не успокаивали, лишь наоборот — порождали истерику.

      — Отец! — не выдержала Азула, вставая со своего места, с ужасом представляя во что обратится ее жизнь с его гибелью. — Прошу тебя! — на ее глазах засверкали слезы, которые она изо всех сил старалась сдерживать. — Будь благоразумен!

      — Озай, не время для геройства! — разъяренно добавил Зецу.

      — Я не уеду из столицы! — сквозь поднимающийся ажиотаж — заверил кричащих, чем сильнее породил скандал. — Я не подлый предатель! — горделиво возвысил подбородок, а его волосы не прекращая раскачивались.

      — Ты предашь всех нас, если вступишься! — а Азула не отпускала, не давала мыслить трезво, хоть голос ее и был уверен и жесток, но то лицо, с которым она на него взирала — не могло не покорить. Она умоляла его.

      — Мы не можем вами рисковать! — наперебой заворковали министры.

      — Ты останешься в столице, — заверил его Зецу. — Я сотворю подземный город под твоим дворцом, уходящий на безопасную глубину.

      — Я не буду отсиживаться, как наглый трус! — казалось, Озай свирепел с каждым их предложением только больше.

      — Что тебе мешает? — делает пару шагов Азула, останавливаясь не доходя. — Надоест — выйдешь. Это лучше, чем сразу потерять тебя или бежать из столицы, разве я не права? — а ее воинственный настрой поддержали многие. — Мы их запутаем, — ухмыльнулась она своей коронной ухмылкой, чем сразила почти всех. — Я буду за тебя. Пускай попробуют потягаться со мной, — она самодовольно посмотрела на собственные ногти, ловя то прекрасное ощущение внутреннего огня — стоило чужим восхищенным взглядам обрушиться на нее. — Вы с Зуко переждете затмение, — она обернулась на брата, который не спускал маску смятения со своего лица все собрание.

      — В кого ты такая смелая? — поддевает Озай.

      — Почему я должен прятаться? — насупился уже Зуко, вскакивая со своего места. — Хочешь сказать, я — трус? Одна ты у нас неподвластная законам? — Зуко тычел в нее пальцем, не понимая, что происходит и как остановить этот ожесточенный и непрекращающийся поток безумия.

      — Потому что ты нужен стране, — она сказала это недовольная, искренне не понимая, почему она должна это объяснять. — Ты наследник! Ты и папа не можете так рисковать. А я провинилась… — ее голос стал мягким и податливым, стоило ей обернуться к Озаю, с театральной вежливостью поклонившись.

      — Зецу! — скомандовал Озай, тотчас же бросая в того цепкий взгляд. — Отвечаешь за нее, — громкий приказ Хозяина Огня, от которого языки пламени неосторожно лизнули потолки.

      — Да, господин, — почтительно склонился. — Я и мой отряд будем сопровождать принцессу все затмение.

      — Все свободны, — махнул рукой Озай. — Я обсужу детали с каждым из вас отдельно. И не сегодня, — он с утомительным лицом коснулся собственного лба, потирая виски, словно пытаясь справиться с настигшей его внезапно мигренью. Зал стал смиренно пустеть, все не прекращая перешептывания.

      — Я останусь, отец, — этот голос заставил Озая в презрении изогнуть брови. Он упорно не озирался, будто все надеясь, что ему послышалось, что ему показалось.

      — Принц Зуко… — а Озай нехотя обернулся, начиная расхаживать взад-вперед. Азула, увидев, что брат не собирается покидать отцовскую обитель, упрямо подошла ближе, поравнявшись. Теперь они вдвоем всматривались в него с ворохом неразгаданных тайн и мучимыми их вопросами, с геройской наглостью выжидая.

      — Отец, я против свадьбы на дочери господина Мань! — не сдержав недовольство, разъяренно ставит свою точку Зуко. Азула польщенно засияла, чувствуя себя сердцевиной всего происходящего. Озай черство оставил без внимания его жалкую дерзость, на что лишь невозмутимо осмотрел обоих, словно вынуждая сознаться в чем-то сокровенном, в чем-то страшном. — Я не буду жениться ни на ком, — замотал Зуко головой, да так отчаянно, да с таким трепетом, словно его приговорили к смертной казни.

      — А-ну закрой свой дерзкий рот! — Озай погрозил ему пальцем, пугающе приближаясь, отчего на лице Зуко проступил ужас. — Ты будешь мне указывать? — жестокая бранная ужимка, а взгляд, которым, казалось, он сожжет заживо. — Может быть, ты готов отречься от престола? — Озай отошел от него, будто от прокаженного, всем своим видом давая понять, что мнение Зуко здесь никогда не учитывалось. Зуко побелел как мел, его лицо в какой-то момент перестало выражать хоть что-то. Он казался оглушенным, смертельно раненым и сильно задетым. Он молчал, то ли не зная, что ответить, то ли от упрямства. — Ну так что? Отстранить тебя? — тонкий шантаж, ведь выбор зависел лишь от выбора Зуко. И Зуко казалось: стань он Хозяином Огня — он станет хозяином собственной жизни, нужно лишь пройти этот узкий ветшалый мост, под названием «обязанность».

      — Нет, — его губы задрожали, хоть лицо и осталось непробиваемым, безразличным.

      — Хорошенькое у тебя личико, принц Зуко, — отец подошел к нему, унизительно схватив за подбородок, чтобы повертеть, словно заморскую зверушку, вглядываясь ощутимым и таким преисполненным брезгливости взглядом. — А я и забыл, каков ты, — это прозвучало как тонко уловимая угроза, порочащая любую честь. А Зуко от одного легкого намека о собственном Агни Кай — трясся подобно листу на ветру. — На меня похож? — задумался на секунду, обводя его черты внимательным скрупулезным интересом. — Или на мать на свою? — схватил столь больно, столь резко — прямо за челюсть, с силой сжимая, заглядывая в его строптивые глаза, что готовы были сказать больше изящных губ. — Запомни, — начал Озай приглушенно, фальшиво-спокойно, почти убаюкивающе, — Ты не смеешь мне перечить, и дело даже не в том, что я твой отец или Хозяин Огня, — он начал интригующе издалека, все сильнее и сильнее сгребая его лицо, в омерзении кривясь. — А то, что я знаю достаточно, чтобы уничтожить тебя. И дело даже не в том, что я испорчу твою внешность снова, а в том, что я знаю, что ты наведываешься к моему брату! — он был столь холоден, столь свиреп, что это вынуждает Азулу в ужасе распахнуть уста, делая поспешный шаг назад. — И хоть одна глупость с твоей стороны — его голова полетит с плеч. И что же ты будешь делать без своего Айро? — с преступным интересом щурится, с грубым толчком отпуская, после чего Зуко тотчас же схватился за онемевшее лицо. Он посмотрел на отца исподлобья, предательски смолчав всю ярость, что заплескалась в нем, подобно штормовым волнам.

      — Папа! — вмешалась в его нагнетающую тираду Азула, переполненная то ли ответным гневом, то ли разочарованием. Казалось, все было под контролем. Все было хорошо. Все было так, как нарисовала в своей голове принцесса, и каков ужас, что Озай оказался совсем не тем, в кого ей так отчаянно хотелось верить. Никогда до сего момента Азула не испытывала такое жгучее ощущение потери, ей бы и в голову не пришло, что какая-то сила осмелится украсть у нее Зуко. — Перестань! — она хотела кричать на него, бить не только руками, но и острым ножом, все что угодно, только бы он прекратил! — Эта свадьба не нужна! Ты не можешь так поступить!

      — Почему? — возмутился в ответ, кажется, переставая понимать, что происходит, но с полным вниманием в глазах ожидая ответа. — Назови мне хоть одну причину? — а она растерялась, а с ее глаз предательски покатились слезы, она закрылась руками, трусливо отворачиваясь, абсолютно не зная, что в такой ситуации стоит говорить. Не может же она сказать, что Зуко должен принадлежать ей одной? Не может же она сказать, что состоит с ним в порочной грязной связи?

      — Дочка господина Мань не красавица, конечно: и полна и страшна, но ее отец служит мне верой и правдой. Не вижу ни единой причины не совершать этот брак. Ваше «не хочу» — это не ответ. Я жажду получить развернутое пояснение, которое будет опираться не на ваши мысли и чувства, а на нечто более существенное.

      — Почему ты так спокоен? — злится Азула на Зуко, чье лицо застыло неподвижной восковой маской и казалось преступно смиренным.

      — Не истери! — гаркнул Озай. — Иначе ты следующая, — он оказался горячо раздосадован. — Не вы первые — не вы последние, — поучительно нахмурился.

      — Для чего ты это делаешь? — в отчаянии обратился к отцу Зуко. — Было же так хорошо. Так прекрасно! Зачем ты рушишь это? — не выдержал наконец, нестерпимо заходя в непреодолимую панику.

      — На дворе война, — спокойно парирует Озай. — Не хватало еще потерять своих наследников. Ты мой сын — не хочу, чтобы на тебе ветвь оборвалась, — его взгляд был пронизывающим, холодным, заползающим неприятно под кожу. — Далеко ходить не надо — ваш покойный кузен Лу Тен тому отличный пример.

      — Зуко всего девятнадцать! — оскалилась принцесса, выходя из равновесия с одного только повелевающего тона отца.

      — Отличный возраст для семьи и детей, — а Озай прекрасно справился с потоком ее острейшего негодования.

      — Нужны наследники? Женись САМ! — бесстрашно дерзит Зуко, а у самого аж лицо в гневе подрагивает. На лбу обрисовалась вена, а лицо раскраснелось, будто он смертельно болен.

      — Чтобы лишить вас прав на престол? — умело манипулирует, находя их замешательство окрыляющим. — Чтобы позволить новой войне расколоть общество внутри страны? И уже будет далеко неважно, кого признаю я, — заверяюще кивает, находя их поведение карикатурным, отчего и забавным. — Ты женишься и точка! — оглушительно стукнул кулаком по длинному деревянному столу, заставляя Зуко и Азулу в страхе вздрогнуть.

      — Я не люблю эту дочку господина Мань! — попятился, замотал головой, с ужасом представляя свое обреченное дальнейшее существование.

      — Какая ерунда! — а Озай то ли искренне не понимал, то ли с чувством наслаждался их вероломным падением и той болью, что с треском обрисовалась в их глазах.

      — Но ты ведь любил маму! — а Зуко бросился в обреченные на провал попытки вразумить, понять, остановить.

      — Любил? — а Озай словно оскорбился, претенциозно поморщившись. — Ты это так называешь? — гортанный смешок, казалось, ему стала нравиться их жалкая возня в попытках вытащить себя со дна. — Духи правые, насколько же ты наивен! — он был поражен в самые душу и сердце, что не могло не польстить.

      — Я не понимаю… — в замешательстве мотает головой Зуко, желая быть понятым, быть услышанным. — Я был уверен…

      — Любовь… — с трагичным придыханием заключил Озай. — Забудь это слово. Любовь есть только у маленьких людей с маленькой жизнью, — отрезвляющие, как плети хлыста — его крайне циничные оскорбительные фразы.

      — Любовь — для среднего класса! — растерянно подытожила Азула, вспоминая наставления Азулона.

      — Вот! — согласился Озай. — Послушай сестру и никогда больше не говори глупостей.

      Их путь обратно занимал, казалось, больше времени, чем все собрание, после которого жар Азулы лишь усиливался. И та прыть, с которой Зуко старательно делал вид, будто ничего не произошло — устрашала.

      — Я так и знал, что ничем хорошим это не кончится… — наконец разомкнулись уста принца, дабы выразить презрительно гнетущую его злость от накопившегося бессилия. Он шел твердым несгибаемым шагом, стараясь скрыть полегший мороком на его сознании шок. Зуко в одночасье будто бы обо всем пожалел: о том, что предал Айро, о том, что выбрал сторону отца, о том, что послушался Азулу. Он прикусил губу, испытывая на шее толстый хомут, что успел столь резко и незаметно затянуться. Азула и все ее деяния — втягивали его в глубокую рыхлую яму, из которой, думалось, и вовсе не было выхода. — Я о твоем виртуозном вранье, — остановился он на полпути, позволяя себя догнать, заглянуть в потерянные глаза. — Не нужно было брать на себя смерть аватара… — он трусливо дал заднюю, прекрасно понимая, что непростительно оступился: он мог рискнуть и получить все, — дядя оказался прав. И перед Зуко вставали разные картины его печального будущего и он не готов был смириться с отсутствием собственных решений.

      — Ты же сам сказал, что аватар мертв и нам не о чем беспокоиться, — а ее губы поддернула скрытая агрессия, глаза вспыхнули нетерпимостью.

      — Я так и думал, — сознался, побежденный, тяжело вздыхая, понимая, что его дни неминуемо сочтены. Терять было уже нечего. Все, что он с такими мучениями любил — ускользало, подобно речке.

      — Зуко, не расстраивайся, я еще смогу поговорить с отцом, возможно он оттает, — ей хотелось верить не просто в силу собственного слова, а в свое неоспоримое могущество.

      — Нет, — покачал Зуко головой, отстраняясь. — Больше мне не нужна твоя помощь, — он разбивал землю у нее под ногами, заставляя пятиться все дальше и дальше. — На дочке господина Мань я не женюсь. Я не продажная девка, чтобы помыкать мною, как вздумается, — задумчиво всмотрелся он вдаль, виртуозно обманываясь, заставляя Азулу испугаться, ведь она без лишних слов его поняла. Увидела то, к чему его сподвигала сложившаяся ситуация. Неужели, ты убьешь отца, Зуко? — обомлела она от того ожесточенного и лишенного хоть какого-то тепла взора, которым он бесстрастно обвел все окружение, опуская с заносчивостью прямо в нее.

      — А на мне женишься, Зуко? — провокация, что скользила вместе с ее языком, заставила что-то внутри встрепенуться, перевернуться. Она с важным видом коснулась его руки, царапая кожу, ее настойчивая ладонь двинулась к строгому воротнику. Зуко, казалось, в одночасье окаменел, будто боялся пошевелиться, пока его лицо ровным счетом не выражало ничего хорошего.

      — Нет. Никогда, — словно ошпаренный, он нервно одернул ее руку, в стыде трусливо пряча глаза, опасаясь ее несдержанного гнева, при этом так и не отстранившись.

      — Как невероятно глупо и смело с твоей стороны говорить мне это… — ее тон стал ниже, от него по коже пробежался холодок. Скрипучий шорох — так он мог описать, чувствуя затаившуюся угрозу, от которой у него нервно задрожали пальцы.

      — Я будущий король! — он рявкнул это без тени былой слабости, страха и неуверенности, опаляя самонадеянность Азулы. Отчего она в поражении отступила назад. — Я буду решать твою дальнейшую судьбу… — подошел к ней опасно близко, томно и несдержанно заглядывая в глаза, желая и стереть ее в порошок и страстно вожделенно любить, особенно, когда она в ужасе с неверия прираскрыла губы.

      — Ах ты тварь… — ее страх тут же сменился на оголенную злость, в которой на ее лице засияла кровожадная улыбка. Зуко предпочел бы никогда в жизни не видеть свою сестру такой. Она внушала ему ужас одним своим существом. Он действительно, в самых трусливых помыслах желал избавить свое общество от такого опасного претендента как Азула.

      — Не зли меня. Это не в твоих интересах, — его до одури спокойный, почти ласковый голос ранил ее больней лезвия.

      — Что меня ждёт, когда на престол взойдешь ты? — нервно процедила, чувствуя в его присутствии молчаливый малообъяснимый, на уровне предчувствия — страх и оцепенение.

      — Отошлю тебя куда-нибудь. Стране не нужны такие буйные и неуправляемые политики, как ты! Интриганка!

      — Ты боишься за свою плешивую шкуру, вот только не могу понять: почему так сильно? Ты что, в чем-то провинился? — на ее словах Зуко застыл неподвижно статуей, в одночасье переставая дышать, наслаждаясь ее опасной испытывающей близостью. — В чем твоя тайна, Зузу? — подходит вплотную, опаляя близостью.

      — НЕ НАЗЫВАЙ МЕНЯ ТАК! — стервозно сорвался, готовый вцепиться ей в шею, прижимая к холодной гранитной стене. Но он остался неподвижен, крепко сжимая запястье за спиной, словно пытаясь обуздать собственную неукротимую прыть.

      — Да что с тобой не так? — глумливо приподнимает бровь, а выражение ее лица становится до тошноты невинным. И он уже готов сломаться под чувством неприкаянной обжигающей виновности, но из последних сил он не шелохнулся, разрываемый изнутри самыми противоречивыми решениями. Он желал быть с нею неразлучным. Он мечтал, чтобы она правила вместе с ним… стала его женой… его правой рукой… Но он совершенно точно и неприкрыто мог видеть, что ее необузданность и неимоверность — сравнима, разве что, с внезапным вулканическим взрывом. И Зуко никогда бы точно не смог определить: когда она подорвет его честь, доверие, жизнь — в следующий раз! Он не мог так рисковать, иначе полетят головы — а глядя на нее, он видел свою, болтающуюся у нее в ногах. А посему он желал уничтожить Азулу первым, изгнать, упрятать, лишая всех титулов, ведь если выбирать между любовью и жизнью — он выберет второе, потому что она — кровожадная и злопамятная. Как бы сильны не были его чувства — себя он любил и уважал больше, а с Азулой ему не потягаться — он не просто предчувствовал это, он ощущал это здесь и теперь, из последних сил выдерживая ровный несломимый взгляд в этой беспроигрышной немой войне.

      — Поживем — увидим, Зуко. Поживем — увидим, — запугивающий своей отрешенностью, совершенно не свойственный ей тон, а еще эта до ужаса напрягающая беспомощность и неестественное спокойствие, с которым она развернулась, чеканя шаг, без зазрения совести все отдаляясь и отдаляясь.

      — Я бросил тебя, потому что ты была конченой мразью, — чистосердечно сознался, не в силах терпеть ее гордо растворяющийся силуэт. И что бы он не говорил — отпустить ее он был не в силах, сраженный в самое сердце. Насмерть. И вот, под гнетом его слов, она, ошарашенная, остановилась, резко оборачиваясь на одних носках, сжимая неприветливо губы, поглядывая из тени, будто притаившийся хищник. — И терпеть это просто не было сил, — а он, словно в свой оглушительный дебют — снимает шляпу, готовый принимать головокружительные овации. Он произнес это на одном дыхании, чувствуя, как легче ему стало на душе.

      — Мы с тобой одной крови, — один осторожный шаг, что сократил расстояние между ними. — Не обольщайся, Зуко — ты тоже мразь.

      — Это ты меня таким сделала! — жертвенно отпирается, ради красивой сцены готовый пустить скупую слезу.

      — Ну как удобно! — воссияло ее лицо липким злорадством, она аж прикусила утонченно губу, испытывая на себе бремя его сокрушительного помешательства. — А что я еще сделала? Может быть приказала нашему отцу сжечь тебе пол-лица и отправить в двухгодичное плаванье? — ехидство с которым она виртуозно играла его чувствами, заставляло его тело напрячься, в ознобе исступления подрагивая.

      — Почти трехгодичное… — болезненно поправил, педантично кивнув.

      — Не хватило всего пары месяцев, — разочарованно кивает, не переставая дивиться его наглости. Его лицо казалось синонимом стихийного бедствия, которым, наверное, не в силах управлять не то что он сам, но даже и его хваленый Айро.

      — Это важно, — аж в гневе весь затрясся, показывая свою истинную буйную натуру. Она злила и доводила его до состояния аффекта одним своим подлым лицом. — Ты всегда забываешь, что я старше тебя на три года, — важно поправил волосы, вызывая на ее лице зверскую улыбку.

      — На два года и девять месяцев, — мотает головой, вырывая зубами победу даже в столь глупом споре.

      — Не придирайся к словам! — несдержанно выругался, сжимая пальцы в кулаки, желая ухватиться в ее роскошные, расшитые золотом лацканы, чтобы хорошенько приложить затылком о холодную стену. — Ты невыносима! — он готов был трусливо жаловаться на весь мир, отрицая собственную причастность. — И да — я считаю, что без тебя не обошлось: уверен, что меня обожгли с твоей подачи! — а его голос стал похож на голос отпетого безумца, отчего принцесса залилась недобрым смехом, находя его агонию забавной.

      — Ты просто смешон! — процедила сквозь зубы, сгорая на огне бесчинствующей ненависти к бесхребетности собственного брата. — Ты параноик! — выплюнула, приблизившись столь смело и дерзко, на последнем шаге замахнувшись посильнее, чтобы приложиться разъяренной ладонью о его лицемерное поганое лицо. Послышался громкий хлопок, после чего жгучее покалывание ощутил не только Зуко, но и Азула, наскоро сжимая раскрасневшиеся пальцы. Он ухватился в пострадавшую щеку, впопыхах отворачиваясь, пряча свое страстное изумление, что разжигало в нем бурное томление. — Полегчало? — не без издевки поинтересовалась, наблюдая за тем, как поразительно мимолетно он притих, словно всей этой погани и брани не лилось из его рта.

      — Да, — кивнул он немного растерянно, убирая руку с пострадавшего места, открывая ее взору на глазах расползающуюся красноту. — Извини, я был неправ, — тотчас же изменился на глазах. — Я не должен был все это говорить, — ухватился в нее взглядом, а затем потянул к ней пальцы, вцепляясь в запястье — как в спасение утопающий. — Я подло сорвался, — на его лице засияла крайняя виновность, по мановению ока он обратился в поразительно учтивого и заботливого — ну просто идеального принца.

*      *      *

      Тяжесть навалившегося дня удалось ослабить чужим мягким прикосновениям, что сначала старательно впивались ласковыми объятиями в волосы, с особой любовью из тугих оков высвобождая, а следом осторожно расчесывая. Тонкая ночная сорочка, что лишь едва прикрывала наготу. Азула с тяжестью выдыхает, от блаженства вздрогнув, стоило когтистым пальцам пощекотать кожу головы. Верные служанки, — сомкнулись в усмешке ее губы. Азула не без любопытства наблюдала за тем, с какой старательностью они готовили ее ко сну.

      — Вы так напряжены, принцесса, — нежный, пропитанный старательностью голос, который явно намекает на похвалу. Азула лишь кратко зевнула, расслабляясь под терпкие сжимания собственных плеч. День выдался поразительным. Чужие руки бережно сопроводили ее на возвышение, отпуская словно птичку в вольный полет — в королевскую, обрамленную балдахином кровать. Азула с остервенением плюхнулась в упругие матрасы и подушки, после чего служанки заворковали над ней вновь. Азула не без издевки поглядывала на каждую: как прискорбно опущены их глаза, как пугливо степенны их действия. Множество рук стало оглаживать принцессу, поправляя одеяло, волосы, подушки и даже балдахин. В какой-то момент принцесса морщится, словно чувствуя, как множество рук потянулись к ней нитями, смыкаясь на горле. Они задушили ее не только своими заботой и вниманием, но даже своим постоянным присутствием. Азула не могла отделаться от ощущения, что запястья кто-то стягивает жесткими ремнями, пригвоздив насильно к койке, прямо как… как Тай Ли! — глаза принцессы распахнулись, а губы в немом крике разлепились.

      — Пошли прочь! — грозно велит, качнув ладонью, отворачиваясь от их вездесущих ушей и глаз. Небось они и донесли отцу о ее тайной связи с Зуко. Ничто во дворце не может быть тайным надолго… Азула нервно глотает воздух, думая о том, что каждая из ее служанок — любимая потешка отца. Почему отцу можно растлевать служанок, а им с Зуко друг друга — нет? Разве есть какой-то закон, запрещающий это? Она жмурится, стараясь сдержать рвущиеся слезы, рука хватается в одеяло, прижимая к груди.

      — Спокойной ночи, принцесса, — звонко пропела одна из служанок и свет в одночасье стих, погружая Азулу во всепоглощающую мрачность ночи. А затем эти мельтешащие шаги — и дверь с шумом прикрылась, оставляя принцессу один на один с пугающими нутро звуками, что обрисовывались лишь в темноте, — с раздирающими неотвратимыми думами, которыми оказалась переполнена ее простоволосая голова. Она тщетно пыталась уснуть, все время натыкаясь на мысль, что бессонные ночи вернулись, особенно, когда во дворце стало так небезопасно… Азула то и дело без конца ворочалась, прислушиваясь к шуршанию ветра и редким разговорам, что доносились с улицы. Она смотрела в настежь распахнутый балкон, с которого задували редкие порывы, колыхая прозрачные, в темноте — серые, шторы. Чем больше она всматривалась в то, как колышется тюль, тем чаще ей стало казаться, будто в спальне есть кто еще… это ощущение заставило в оцепенении замереть, стискивая чувства необъяснимым жутким вожделением. Ей не терпелось убедиться в чьем-то реальном присутствии. Воображение рисовало жуткие силуэты в тенях ночной комнаты. Это все изрядно утомляло, когда она умиротворенно прикрыла веки, все еще не смея дернуться или шевельнуться, боясь привлечь к себе его внимание. Он здесь. Он смотрит. Он выжидает, — от этих безумных противоречивых ощущений, у нее аж дыхание перехватило. Она томно вздыхает, представляя, как он ползет по ее кровати — медленно, неспеша, пугающе долго. Она непроизвольно сжала ноги, шумно сглатывая, наконец закрывая глаза окончательно, прощаясь с гнусными фантазиями. Жуткий необъяснимый скрежет вынуждает судорожно распахнуть веки, — она в оцепенении не двигается, чувствуя, как предает ее тело в самый важный момент, деревенея. Она приоткрывает уста, делая глубокий вдох, поглядывая в высокие потолки, издавая испуганный стон, как только звук повторился. Такой отдаленный, но находящийся прямо в противоположном и самом темном углу. Он знал о всех тайных и укромных местах ее спальни. Она трусливо и с непередаваемым ужасом — переворачивается на спину, делая каждое движение подозрительно медленно. Гулкий грохот, от которого замерло сердце — что-то упало. Азула не сдержалась и приподнялась с кровати, окидывая взором то место, где навязчиво слышатся пугающие необъяснимые звуки. Темнота. Такая страшная, необъятная, вводящая в заблуждение. Он здесь, наблюдает под покровом ночи. Азула окунает в темноту руку, силясь с тем, что предстоит увидеть. Ее ноги все еще окутывало тепло постели, она чувствовала, как мнимая безопасность исчезает и вовсе. Тело в страхе затрясло, а по спине пробежал холодок. Она пускает наружу лазурный огонь, держа в цепкой клетке своих пальцев, направляя в сторону шума. Ужас изуродовал ее лицо, она не могла от столь сильного страха даже пошевелиться, стоило огню осветить черный длинный мужской силуэт, ключевой деталью в котором являлась такая кричащая удручающая маска. Прямо сейчас он таращился на нее, не спеша убегать. Он сделал к ней шаг, от чего она истомно вздохнула, желая молить о том, чтобы он тотчас же убрался. Он двигался уверенно, пугающе неспешно и с таким вызовом из тени показываясь. Огонь трусливо погас, глаза в спасительной тьме дали ощутить мнимое облегчение. Его не видно. Теперь это не так страшно… она всего какие-то минуты слушала, как трепыхается в груди отчаянно сердце, как не слушаются разума руки и ноги. Его черные, облаченные в кожу руки показались на самом краю ее кровати. Легкое покачивание — матрас предательски впустил его. Она была для него так открыта и так беззащитна. Из тени, очень осторожно, до судорог ужасающе — вылезла его синяя, даже в ночи — маска. Он безропотно и так наступающе приближался. Ей негде спрятаться. От него нет спасения… он был вездесущ. Синяя Маска. Он пробирался в самые тайные комнаты ее страхов и желаний. Он был в ее постели, смотрел и так неподвижно застыл. Она вскрикнула, как только он дернулся, приближаясь. Его палец, моментально достиг собственной уродливой деревянной улыбки, приказывая не шуметь. Он был к ней уже так близко, она ощутила изматывающее тело тепло, когда он так грубо нарушал все ее личное пространство. Он был таким черным, таким зловещим, и таким худым. В ночи он казался еще худее, чем на свету. Его маска в такой опасной близости, а она все смотрит обескураженно в его черные бездонные глаза, испытывая исполинское необъяснимое вожделение. Особенно, когда он таким ужасающим образом с ней играет. Она дотрагивается до его плеча, а он и головы не повернул, она ведет рукою ниже, останавливаясь на вздымающейся груди, проникаясь к нему, практически слыша, как на безумие исходит его черствое сердце — оно стучит как барабан, отбивая чечетку. Она ведет рукой выше, в блаженстве перекрывая глаза, борясь с нежеланием узнавать кто он и кем является.

      — Кажется… — она сдавленно шепчет, размыкая трясущиеся в ужасе губы. — Я люблю тебя, — приближается к его неподвижной маске, только лишь догадываясь: что он чувствует и слышит ли? Она прижимается с гулким вздохом к его этой холодной глянцевой маске, все еще сжимая пальцами его тело, сладострастно мокро целуя, руками оплетая плечи, изнемогая от того, что это правда он. Он так сильно на ней помешан, что это не могло не понравится…

      — Трахни меня, — практически умоляет его, а он неподвижен, непреклонен и так пугающе отстранен. Он будто в ступоре сам наблюдал за ней, что она сделает, что будет дальше? — Как же сильно, я тебя люблю, — высовывает язык, очень пошло и грязно проходясь по всей его маске от самого подбородка до лба. Он грубо уперся ладонью ей в плечо, настойчиво и пренебрежительно осаждая, чем оскорбляет и пугает одновременно. Он оттолкнул ее обратно, насильно прижимая затылком к подушке, она смотрела на него безотрывно, пока он не сорвался с места, исчезая в темноте ее спальни, вылезая через балкон. Она какое-то время растерянно и очень исступленно смотрела ему в след, пока не бросила тщетные попытки уснуть. Она выскальзывает из кровати, простыни надрывно шуршат, ноги трясет, в груди — с ума сводит сердце. Вытягивая в глубокой тьме руку, принцесса зажигает синее пламя, освещая отблесками лицо. Азула с трепетом осматривается, но замечает, что комната неминуемо пуста… она спешит импульсивно покинуть столь жуткое и небезопасное место. Быть в одиночестве — слишком опасно, особенно, когда по дворцу бродит неизвестный, что находит ее всегда и везде. Пробираясь мимо дремлющих беззастенчиво стражников, она на одних носочках семенит вдоль коридора, освещая себе путь. Останавливается, как только упирается в тупик, из которого грозно посматривает запертая дверь. Она прижимается всем телом, ловя сквозящую прохладу босыми ногами, что веет из щелей. Она неуверенно, в страхе быть пойманной — оборачивается, стуча в дверь. Тишина. Никто не ответил. Азула сделала шаг назад, не переставая нервничать, а что, если что-то случилось? А что, если Синяя Маска нагрянул здесь? — она хватается напряженно в дверь, резко дергая на себя. С натяжным скрипом та отворилась и Азула быстро юркнула внутрь, борясь с внутренним дискомфортом, который связал ее по рукам и ногам, стоило вновь оказать здесь — в месте своего дебютного позора. Он в первый раз сделал с ней это именно в этой комнате.

      — Зуко… — издалека начинает приближаться к его кровати, не понимая: это игра теней, или его кровать таинственно пуста? Она самонадеянно и очень смело делает шаг за шагом, останавливаясь на полпути, с неверием в глазах застывая. Его нет. Где он может бродить в столь глубокую ночь? Неужели он сбежал к Мэй? — она истерично вскрикнула, как только чья-то рука столь неожиданно легла на плечо. Она моментально обернулась, свет пламени обрисовал ее взбудораженному взору бесстрастное отрешенное лицо, что в свете полуночи приобретало особо кровожадные нотки.

      — Азула? — дрогнули его брови, голос надменно сквозит усмешкой. — Что ты здесь делаешь? — он стоит так близко, что эта наглость даже притягивала. Он так соблазнительно и неприлично упирается почти всем телом, вводя в ступор и заблуждение. Его тепло и какая-то мрачная харизма заставляют любоваться им, тем, как дрожат его губы, растягиваясь в необъяснимой леденящей улыбке.

      — Где ты был? — грубость и непреклонность сквозит с ее голосом, она обращается с ним, словно с вещью.

      — Я ходил в туалет, — он ответил тут же, протянув к ней нахраписто руку, поглаживая по волосам.

      — Зачем? — опять жестокая насмешка. — Помнится мне, что почти до самой академии ты предпочитал делать это в кровать, — она почти жестоко рассмеялась.

      — Что ты делаешь у меня в комнате? — этот вопрос застает ее врасплох, она теряется, глаза ее забегали. Она стискивает края его халата, прижимаясь полностью, не руша зрительного контакта.

      — Кто-то следит за мной, — ее голос ни разу не дрогнул неуверенностью или страхом — был все также самодоволен и циничен.

      — Ты считаешь, что это я? — его пальцы смыкаются на ее тонком запястье, эта такая тесная пошлая близость чувственно искушала, напряжением нарастая.

      — Ты слишком глуп и ленив для этого, — не оставляет попытки высмеять, с надменностью поглядывая, стоило ему к ней наклониться, с большим интересом заглядывая в глаза.

      — Да. Я бы не стал. Ты мне неинтересна. Я все о тебе знаю, — пожал плечами, бесстрастно отстраняясь. — Я думаю, что тебе нужно усилить стражу и рассказать отцу…

      — НЕТ! — зашипела на него, словно кобра.

      — Почему? — обескураженный, не понимает ее.

      — Потому что этого не было. Мне это чудится, кажется, снится… — она затараторила, уткнувшись пальцами, в его грудь, столбенея от того, насколько сильно бьется его сердце.

      — Что такое? — он нервничает, хотя и пытается это скрыть.

      — Зу-Зу… — оплетает его шею руками, припав в ошеломительном страстном поцелуе. Он нехотя отвечает ей, все еще не оставляя попыток осадить. Его руки сжимают и обезоруживают, он хотел вытолкать ее за дверь, чтобы надолго спрятаться в темном шкафу, но сладость ее мокрого поцелуя разжигала в нем все животное. Он сдается под ее напором, наконец-то отчаянно проникая в ее рот своим теплым языком, от чего она надменно засмеялась ему в губы, обхватывая лицо ладонями. Его ладони сжимали ее предплечья, она развязывала пояс его халата, скользя острыми ногтями прямо по напряженному животу — вниз, схватив в самом отчаянном и искреннем месте. Он был твердым и просто невероятно неприлично горячим — обжигающим. А у него завидная выдержка, — усмехнулась Азула, ведомая тем безудержным влечением, что охватило ее так глубоко и загадочно внутри, все теребя и теребя, пока на нежной коже не выступила отчаянная влага. Ее мысли были столь разгоряченны, столь неуловимы и бушующи — как ураган, что она с силой наспех тянет его — рывками и выпадами, останавливаясь у края его постели. Он судорожно и сладко дышал ей в губы, мягко и бесновато целовал, пока она повелительно сжимала его окаменевший раздутый член. Она трется о него пальцами, исходя от умиления, насколько приятным и нежным он был там, словно цветочек, — она улыбается ему в губы, пока он с силой сдирает с нее рубашку, жестоко отбрасывая. Она со стоном повалилась на его расправленные холодные простыни, под покровом ночи с выжиданием посматривая. Он прильнул к ней в горячем объятии, сплетая их тела в длинную неразрывную нить, они все роились и роились, неустанно сплетаясь и переплетаясь, шурша простынями до тех пор, пока она приглашающе, игриво не притянулась к нему в самом сокровенном и пылающем истомном месте. Он широко развел ее колени, сжимая ладонями, подведя мягкую налитую головку к холмику у нее в промежности, вдавливаясь в темную складку. Он отлично видел ее даже в темноте, обрисовывая темный силуэт красками. Она рвано задышала, протяжно заунывно застонав, стоило ему скользнуть глубже в ее мягкие ждущие недра. Манящая твердость его члена, навевала ее возбужденное тело сорваться в разъярённый исступленный пляс, отдаваясь агонии экстаза. Он вошёл в нее плавно, приятно и томно, отчего сам в истоме прикрыл глаза — это именно то, чего так жаждало противоречивое сердце, изнывая в бедрах. Он заерзал и задвигался, поглядывая в то, как корчит ее под пером похоти. Он видел, как его член входит в нее жесткими фрикциями, гася в ней зов плоти, что бередил и туманил разум. Он хотел наполнить ее спермой. Она в порыве страсти издает разбереженный удивленный стон, умиротворенно вздыхая, руками огибая его спину и шею. Он был размеренным, уверенным и очень точным, в обессиленном блаженстве заставляя ее тлеть. Она мягко слабо целует его, а он тут же делает поцелуй глубже, не желая медлить или растягивать удовольствие, сжимая в кулаки руки, останавливая себя от столь наважденческого порыва ударить ее. Когда он думал об этом, его таз словно двигался сам по себе, переполняясь жаром, пока его тело не пробила мелкая сладкая дрожь. В теле бесстыдно сгущалось приятное зудящее тепло, — она исступленно что-то неразборчивое в бреду горячки пролепетала, ощущая влажную пульсацию мышц у себя между ног, изнывая от резких, сотрясающих все естество спазмов, пока он с приглушенным стоном не замедлился, упоенно покачиваясь на остатках приторного оргазма, в объятии припадая к ней полностью. Их накрыло плотным покрывалом оглушающей тишины, его руки крепко прижимались к ее стану, будто ища некое спасение, словно она — тот самый мир грез, в котором ему прямо сейчас желалось очутиться. Тепло ее тела, казалось, было самым живительным глотком для него — умирающего от жажды. Эта любовь — самообман. Его противоречивая натура все никак не могла определиться: любить или ненавидеть? Его сухие горячие губы страждуще разомкнулись, пока глаза лениво посматривали, окунаясь в бестиарий ночных силуэтов, что игриво танцевали на недосягаемом потолке.

      — Я был там… — он странно и с ниоткуда начал, своей таинственной манерой отбирая ее только что начавшийся сон.

      — Где? — а она поерзала щекой у него на плече, не без опаски поглядывая в его черный, лишенный любых черт профиль.

      — В другом мире… — он сказал это красиво, почти грациозно, заставляя страх заклокотать по венам. От него повеяло потусторонним холодом, что раньше казалось обыкновенной странностью.

      — И что там? — а она лишь устроилась поудобней, ощущая с каким трепетом он держится за нее, готовый, кажется, в приступе наваждения испить ее крови.

      — Там вечная мерзлота, — а он начал так поэтично, так неспешно и так размеренно, чем только больше вгонял в сон. — Там все белесое и никогда не наступает ночь, — сквозь плотно сомкнутые веки — Азула нахмурилась, плохо представляя каково это. — Там непроходимые дебри и бесконечные белые поля. Пелена, что туманом опускается на твои глаза — мешает рассмотреть этот мир получше, — его очаровывающий голос звучал, как хор дурманящих песнопений, как мрачная загробная колыбель. — Там все застывшее, будто в безвременье. Там холодно. Там очень холодно. Там умирает голос, а за тебя говорит пространство… когда я слышал свои мысли со стороны, мне казалось, что я схожу с ума, — ей подумалось, что Зуко рассказывает жуткую сказку, отчего Азула лишь пугающе улыбнулась, но так ничего и не произнесла. — Это говорю я, но не я — а это безликое белое холодное место… Там нет чувств. Нет страданий, нет боли и абсолютно нет страха, словно все эти чувства — низшее, мирское, — он был так прекрасен в своем откровении, Азула огладила его шею и грудь, мягко целуя в плечо. — А там… те, кто населяют это место… божества или духи… я и объяснить не могу, что оно из себя представляет. Это маска. Это все ширма, за которой скрывается нечто пугающее, жуткое и опасное… — он наконец замолчал, казалось — навсегда, но — нет. Это было надолго, а потом он на той же ноте продолжил: — Она коснулась меня. Она пометила меня.

      — Кто? — а Азула лениво ухмыльнулась, упиваясь мгновением счастья, которым, казалось, ее одарили сами небеса, стоило оказаться рядом с ним. И ей хотелось, чтобы то безвременье, о котором Зуко бредит — наконец наступило и поглотило их в свою пучину, в которой они всегда и навеки будут вместе. Только он и она.

      — Она… — а Зуко лишь повторял, теребя в воспоминаниях тот образ, что дал ему вторую жизнь, недоумевая, что за жизнь там — в мире духов на Луне.

      — Почему? — а Азула потянулась к его лицу, запечатлев на его губах осторожный поцелуй, на который он почти не отозвался. — Как?

      — Я умер, Азула… — сказал так серьезно, словно был самым настоящим призраком, на что принцесса лишь посмеялась. — Я был там, куда приходят после смерти… — ей казалось, что он старательно сочиняет, пытаясь вывести ее на беспечный страх и ужас, а она только больше умилялась. — Вечный леденящий покой, даже когда на твоих глазах невероятной красоты девушка обращается в скрюченного монстра, напоминающего мумию, уродливую слепую старуху… — он замолчал, отчего, наверное стало не по себе, но Азула почти заснула, когда его голос разбудил ее вновь: — Оно хочет забрать меня с собой, — он казался безумцем, а говорил на полном серьезе. — Оно хочет вобрать меня в тот мир.

      — На Луну? — посмеивается принцесса, целуя его холодную щеку.

      — Да, — покорно соглашается, все без конца смотря в одну точку, словно что-то отчетливо там видя. — Выбрало меня, без конца нещадно меняя. Меняя на свой лад. Делает меня таким же, и ведь я ничего не могу с этим сделать…

      — Почему оно еще не забрало тебя? — поворачивает его к себе, да с таким трепетом осматривая потерянное, но совершенно невозмутимое лицо.

      — Не знаю… — тянется к ней, получая столь жаждущий поцелуй, упиваясь этими мгновениями их быстротечного счастья. — Наверное, я, по каким-то неведомым мне причинам, нужен ей здесь.

*      *      *

      «Айро-о-о», — шепот, который можно спутать с шумом ветра и дождя, шепот, который напоминает скрежет ногтей по металлу, шепот, от которого волосы шевелятся на затылке, а сон как рукой снимает. Открывая осторожно лишь один глаз, под робой грея спрятанный для Минг ключ от собственной клетки, его зрение обволакивает плотная дымка ночи. В его тюремной камере настолько темно и сыро, что порой трудно понять: день на дворе или же ночь. Ничего, кроме с ума сводящей пустоты и тишины. Такой тяжкой его жизнь была разве что после гибели Лу Тена, а сейчас, день ото дня, ведясь на старательный скрежет из самого темного угла собственной темницы, — Айро каждый раз вынужден вспоминать собственный промах. Промах, за который жизнью поплатился даже не он сам, а безвинный, едва начавший вкушать истинную жизнь — лощеный широкоплечий юноша. Все во дворце хвалили Лу Тена, называя самым добрым и веселым. Он был точно лучик солнца, играющий с глянцевой поверхностью. Прикрывая томно веки, Айро морщится, вспоминая замечания господ: «Ну вылитый отец!», «Ваша гордость, господин Айро!», — тогда, когда Лу Тену едва минуло двадцать, Айро, по прошествии лет считал, что был несправедливо строг. На чуткую похвалу он чванливо и малодушно отмахивался, считая проделками интриганов. Да, Лу Тен не вышел ростом, прямо, как и сам Айро, зато сколько силы было в его стальных мышцах, он рос крепким малышом и сразу потянулся к мечам и саблям. Воинское дело всегда было его главным интересом, наверное — это стало бы делом его жизни. «Он лишь подражал тебе… хотел быть ближе, так что не обольщайся», — и снова этот скрежет, что кромсает его истерзанные барабанные перепонки, а Айро упрямо мотает головой, прикрывая ладонью ухо, все без конца всматриваясь в тот пугающий, переполненный чернотой угол. И вот уже одним духам известно, как долго Айро смотрит туда, словно абсолютно точно уверенный, что знакомая пара глаз не спускает с него кровожадного интереса. Там в тени что-то внезапно зашевелилось, отчего Айро вскочил, переполошившись, — с холодного липкого пола, выставляя оборонительно ладони, сжимая тотчас же кулаки. Ну давай! Давай! Покажись, нечестивый! — вел ожесточенную борьбу с собственным разумом Айро, делая опасливый шаг назад, практически упираясь лопатками в выступающие камни. А что-то безобразное все без конца дергалось и ворочалось в дальнем углу каземат. Откуда-то из черного морока показалась длинная скрюченная кисть, обтянутая гнилыми лохмотьями кожи. Гортанный, пробирающий до мурашек смех, а затем ломанными резкими движениями оно выбралось, являя себя на свет. Безобразное истощенное тело, через которое проступали тонкие кости, лицо, изуродованное рваным оскалом с ровным рядом белоснежных зубов. У него всегда была безупречная улыбка, — прищурился Айро, пуская по венам жар, еще хоть одно движение — и он готов был стрелять огнем на поражение. Если потребуется, Айро готов сжечь тут все — и даже себя самого, только бы усмирить этого демона, да успокоить собственный разум. Он всегда был похож на Озая… — сглотнул непроходимый ком Айро, всматриваясь в полуразложившееся лицо, от которого остался один сухощавый череп, обтянутый в некоторых местах мышцами и сухожилиями. «Ничтожество. Отродье! Лучше бы тебе умереть, чем позорить мой род!», — а нечто приподнимает свой длинный палец, вытягивая обезображенную истлевшую руку, тыча всеми своими гремящими костями.

      — Не подходи! Прочь, нечистая сила! — взревел Айро, да так, что огненная стена за ним всплеснулась подобно лаве, готовая обрушиться на потешающийся скелет.

      — «Как замечательно, что весь твой никчемный род вымер. Ты мне не сын», — его мертвый рот не говорил, Айро слышал его рокочущий голос в своих мыслях, не зная, как запереть разум, лишь бы Азулон никогда больше не измывался. На его тленной голове покачивалась копна роскошных серебристых волос, — волосы — однозначно его очередная гордость, которая, как назло — досталась тоже Озаю. Айро бы завидовал и ревновал — будь он лет на двадцать помладше. Ноги нечестивого даже не касались пола, он был абсолютно осязаем, ни один луч света не проходил сквозь, рождая в голове Айро только больше непонимания и ужаса, словно отец продрал себе путь аж из самой могилы.

      — Но тебя же сожгли! Твои чертовы останки сгорели! — а Айро с напряжения аж раскраснелся, не в силах сдержать рвущихся слез, что он поспешно стирает грязной рукой.

      — «Я не горю!» — и эта скелетированная улыбка, и огромные, втягивающие всю радость и жизнь — глазные черные дыры, Айро замечает, что одна часть лица у отца пострадала — скуловые и височные кости растрескались и проломились, будто от сильнейшего удара. Кто-то хорошенько приложился о его лицо прежде, чем с жестокостью добить, — сплюнул Айро прямо себе под ноги, преисполнившись омерзением. Наверное, если слова Азулона верны — его скелет остался нетронутым, может быть сохранил даже одежды и волосы, тогда останки захоронили на национальном кладбище в королевском склепе… — с ужасом подумалось Айро, ведь он никогда прежде не интересовался судьбой собственного отца, он даже посмел пропустить церемонию прощания и погребения. Невероятно быстрыми и леденящими движениями — он двигался как на шарнирах, то и дело его кости выворачивались, искривляясь и надламывая. Драная королевская мантия шелохнулась в такт чарующим волосам, отчего Айро в ужасе делает пару шагов, прижимаясь затылком к стене, пока мумия отца врезается с чавкающим стуком в прутья решетки, словно что-то не пускало его дальше.

      — Убирайся, нечистый! Убирайся! — руки Айро принимали различные позы и символы, будто он верил, что это способно помочь. Разваливающееся тело Азулона висело в воздухе, с его желтоватых плеч спала растянутая грязная мантия, демонстрируя ужасы обгнившего тела. «Это место полно призраков…» — насупился Айро, прикрывая в мольбе глаза. «О духи, всевидящие, спасите и помогите. Служил я вам верой и правдой. Я сполна поплатился за свои грехи. Я сохранил жизнь последним драконам, как и велели ваши бесплотные голоса. Я поведал о них аватару, видят духи — я не желал никому зла! Самое большее зло я совершил при жизни отца, так почему же после своей смерти его лик не оставляет меня в покое?», — сгорбленные острые пальцы тянулись к загнанному в угол Айро, пока звериное кряхтение Азулона продолжало вызывать лишь омерзение и страх.

      — Дядя! — дверь с грохотом в его темницу распахивает, заливая все утонувшее под покровом ночи пространство — светом.

      — Зуко! — силуэт принца, окутанный вспышкой, показался Айро спасительным.

      — Что с тобой? — переступая несмело порог, затворяя дверь, поинтересовался Зуко. И только сейчас Айро ощутил отпущение и успокоение, его глаза не обманывались — он был совершенно один. Никаких пугающих силуэтов и, подрагивающих по собственному желанию — теней, никакого восставшего из могилы Азулона, никакого голоса в его голове — все это тень обмана. Зрительного, слухового, ведь этого не было. Никогда не было, — упорно внушал себе Айро, все еще вжимаясь в стену собственной темницы, ошарашенно вцепляясь онемевшими пальцами в ворот своей замызганной робы.

      — Кошмар приснился, — на выдохе плюхнулся на каменный пол Айро, продолжая тяжело дышать, словно сердцу что-то без конца мешало.

      — Ты стонал, — а Зуко подходит ближе, словно повторяя черты самого Азулона — протягивает к нему руку, отчего Айро неказисто поморщился.

      — Что случилось, Зуко? — а Айро, оттаяв, протягивает принцу руку, хватаясь своей шершавой и грязной в его лощеную, белоснежную и гладкую.

      — У меня серьезные проблемы, дядя, — а паника медлительной поступью продиралась через его дрожащий запыхающийся голос, хоть лицо и оставалось каменным, будто неживым. Айро сжимает пальцы племянника, обнимающие металлические прутья, встречаясь с его звериным взглядом. Это взгляд загнанного в угол животного, что со всей силы готово грызть и продираться через толщу живых тел и непреодолимых препятствий, лишь бы добиться беспечно своего — страх за собственную шкуру горел в нем вечным пламенем.

      — Рассказывай, — повелительно разрешает Айро, а подбородок Зуко кратко дернулся, губы тронула сиюминутная тревога.

      — Отец угрожает мне, — а он, ошеломленный, разлепляет уста, давая трепещущему то ли в гневе, то ли в отчаянии голосу литься. Его взгляд моментально опускается, демонстрируя взъерошенные влажные ресницы. — Он сказал, что убьет тебя, если я ослушаюсь, — а голос дребезжал с такой силой, словно он железяка, в которую ударила искрометная молния. Он конвульсильно дергался, не находя в своей душе успокоения, нуждаясь в заполучении желаемого здесь и сейчас. Сиюминутно. Зуко дрожал так, будто бы вся его одежда под ледяным дождем вымокла. — Он что-то задумал, — а он поднимает на дядю умалишенный бегающий взгляд, поправляя компульсивно волосы, тотчас же прикусывая губу, в сложных чувствах находя в себе силы сопротивляться обуздавшей его лавине. — Приказывает мне жениться на какой-то образине, — взъерепенился, ощерился, выворачивая все свое заносчивое нутро, ведь еще никогда столь сильно Зуко не ощущал себя опущенным. Вся его суть противилась происходящему, ему словно исподтишка, в западне, накинули — крепкие отцовские руки — шелковистый шнурок, резко и бессердечно затягивая, упиваясь теми страданиями, которые он получал. — Говорит, что у меня должна быть жена и наследники, якобы он сам в таком положении возымел трон. Что я не должен повторить судьбы Лу Тена. Дядя, да я же для него скотина! — а Зуко аж трагично прильнул к его клетке, вжимаясь страдальчески всем лицом, что должно было бы напугать Айро, но его брови остались недовольно сомкнуты. И нет — предмет его негодования не поведение Зуко, а жестокие действия Озая. — Да я лучше умру! — гордо вскинул он взгляд, резко отдаляясь, начиная свой бравый шаг внутри небольшой тюремной камеры, словно потревоженный изголодавшийся тигр. Ах, как же красноречив он был в своем негодовании. — Лучше умереть, но остаться свободным! — а из его глотки полились страстные воодушевляющие речи, от которых, казалось, Зуко сам себя превозносил, ставя на пьедестал собственную честь, оборачивая в лживую обертку жертвенности.

      — Что ты такое говоришь? — выступил вперед Айро, одной своей фразой обрывая бесплотные метания Зуко, который даже на полушаге остановился, пораженный его спокойствием.

      — Моя любовь свобода! — прошипел он столь яростно, столь необузданно, клокочуще и так строптиво, давая понять, что ничто в этой жизни не способно переубедить его.

      — Успокойся, — прокашлялся Айро.

      — Он хочет нас разъединить, дядя! — а Зуко в истерике подбегает к нему вновь, и Айро лишь мог догадываться, кого на самом деле имел в виду племянник.

      — Это Озай — этого и следовало ожидать. Он опасен как гремучая змея, а хитер, точно лис, — помотал головой Айро, ехидно ухмыльнувшись. — Теперь ты понимаешь, за что боролся? — а Айро приподнимает вопросительно бровь, находя агонию Зуко показательной. — Беги, Зуко. Беги, — настоятельно просит. — Беги, и никогда не возвращайся.

      — Я должен стать Хозяином Огня! — а Зуко не сдерживает пламени, что сорвалось с его пальцев вместе с бравадной речью.

      — Станешь, но только не при помощи своего отца, прости, но ты не послушал меня, — обреченно выдыхает Айро. — Нужно было бежать сам-знаешь-с-кем, — тонко намекая, шепчет, хитро поигрывая бровями. И тут Зуко запнулся, словно не заметил ступеньку, его глаза в непонимании округлились, он распахивает уста, словно надеясь, что ослышался. — За ними правда, Зуко, как бы ты не кичился обратным. Весь мир ополчился против нашей страны. Сам-знаешь-кто мог бы тебе помочь, минуя и твою сестру и твоего отца.

      — Но это переворот! — шипит в ненависти Зуко, прижимая руки к лицу, дерзко отворачиваясь.

      — Это политика. В мире и так идет война, — а Айро говорил настолько спокойно и безразлично, будто не из его рта вырываются невежественные опасные речи. — А ты все за чистую монету, мда-а, — горько усмехнулся Айро. — И я был таким. И отец твой тоже, только наш с Озаем отец никогда не был таким. Подлый с рождения, прямо как твоя сестра.

      — Не говори так о ней! — моментально реагирует Зуко, словно сказанное поранило.

      — Ты в таком патовом положении из-за того, что тебе в одном месте зажгло, а так империи не строятся и войны не выигрываются, мальчик мой, — закачал прискорбно Айро головой. — Запомни одну простую истину: важно не то, что снаружи, важно то, что на подкладке, — с непривычной для самого себя сатирой произносит, осматривая его дорогие королевские шмотки. — Знаешь ли ты, что твоим родным прадедушкой был сам аватар Року? — а руки Айро потянулись к каменной кладке, он ловкими движениями выуживает здоровенный камень, запуская в вырисовывающуюся дыру руку, чтобы достать свернутый в несколько раз комок грязной ткани. Зуко с недоумением ахнул, стоило услышанному обосноваться в его сознании, наблюдая за тем, как из-под толстых лепестков тряпья показалась маленькая, давно вышедшая из моды — корона наследного принца.

      — Я не понимаю… — пытается отречься от услышанного Зуко.

      — Да, родной дед твоей матери, — и на этих словах Айро хмурится еще сильнее, утаивая от племянника страшную тайну, которую поклялся Озаю хранить в безмолвии.

      — Но… — начал было он.

      — Наверное ты думаешь: как он ее достал? Верно? — срывающийся на пробирающий шелест голос, и этот взгляд, который дает Зуко понять куда больше, чем все слова мира.

      — Так ты сбегаешь! Так ты рыщешь по дворцу! — в ответном шоке зашелся Зуко.

      — Еще не поздно раскаяться, — убедительно кивает, посматривая на корону и собственного деда тоже. — Это ведь корона Созина, но мало кто знает, что он и Року были почти как братья… — его печальный взгляд настигает ужаснувшегося Зуко. — Я уже давно понял, что мирские чувства тебя не заботят, ты и вовсе не способен их пронять… Но тебе ведь доподлинно известно, какое чувство толкает на многое, то самое — страх, — от столь острого понимания, Айро становится и противно и больно одновременно, словно нанесенная когда-то Зуко рана — начала неумолимо гнить. — Ты — зверь в обличье человека, — а его взгляд нес в себе праведные нотки, и вместе с тем его голос мягкий и заботливый, убеждающий в истинной любви. — Твое красивое лицо — лишь благородная маска, которое даже не твоя заслуга. Так вот, послушай меня, ведь я сейчас заговорю на твоем языке. На языке зверя, — а то осуждение, с которым Айро взирал на него, своей горячностью, казалось, готово растопить льды на Северном Полюсе. — В твоих же интересах бросить здесь все и бежать, моля о прощении сам-знаешь-кого, и, если будешь просить искренне и правильно — духи услышат тебя и даруют покровительство в лице аватара, — он сказал последнее слово едва ощутимо, всматриваясь в непроизвольное потрясение, что обрисовывалось на лице племянника. — Тебе не победить Озая. И даже не пытайся! — шипит, видя, что Зуко уже готов обороняться. — Воспользуешься заминкой в День Черного Солнца и по-тихому улизнешь, а иначе твоя судьба в руках Озая, — и лицо Айро непроизвольно дернулось, говоря о брате, он пребывал в глубоком замешательстве. — И она предрешена не в твою пользу. Это только начало, помяни мое слово.

      — Азула… — а у Зуко на лице было все красноречиво написано — он безвольно готов был бежать к ней, дабы поделиться столь безумным планом, бездумно надеясь, что она последует за ним.

      — Забудь про нее! — командует Айро, да так грозно, что заставляет племянника растеряться. — Вы не можете быть вместе. Она безвольная собственность Озая. На этой плотине способен выбраться лишь один. В ее же интересах покинуть этот бренный мир, дабы отпустить твою душу, — Зуко не в первой видеть Айро настолько озадаченным и даже в какой-то мере отрешенным. — Не будь, глупцом, спасайся, Зуко!

      — А как же ты? — только и смог вымолвить.

      — За меня не беспокойся, я хоть и старый, но не немощный.