Step on the glass, staple your tongue

Bury a friend, try to wake up

Cannibal class, killin’ the son

Bury a friend, I wanna end me

Billie Eilish, “bury a friend” 

           Все началось первого сентября, в первый день второго триместра, а точнее в тот момент, когда ранним промозглым утром в одной из кабинок мужского туалета старшей школы города N прозвучал тихий щелчок, а за ним – лязг раскаленной гильзы о холодный кафель. Естественно, можно пойти еще дальше и назвать началом тот момент, когда эта самая гильза попала в магазин, или тот момент, когда человек, теперь стоявший в окровавленной кабинке рядом с безобразно распластавшимся трупом, покинул свой дом. Но это было бы чересчур поспешно, да и для начала те секунды не подходят: недостаточно сил в них столкнулось. Им больше соответствует роль предпосылок, удачное стечение которых приводит к началу, так что все началось именно в этой кабинке, именно ранним утром первого сентября.

           Утро было поистине промозглым, что являлось естественной погодой для города N, находившегося на побережье. С земли поднимались клубы густого сероватого тумана, а с моря дул северный континентальный ветер, гнавший туман дальше, вглубь острова Хоккайдо.   

           К зданию школы подходил невысокий молодой человек, имевший ужасную осанку, визуально делавшую его еще ниже. Атмосфера будто бы давила на него в три раза сильнее, чем на других людей. Он был одет в стандартную форму старшей школы, состоявшую из черных брюк и пиджака и белой рубашки. Тем не менее, на нем она приобретала несколько неаккуратный и мешковатый вид: всему виной его тощая фигура, из-за которой любой предмет одежды казался на нем чрезмерно большим. Молодой человек шел с отрешенным видом, будто его вели на каторгу.

           Этим человеком был старшеклассник по имени Тсукими Шин. По раздраженному выражению его лица и крупным синякам под глазами можно было догадаться, что этот день он бы с радостью и не начинал, ведь ничего приятного в первый день нового триместра его не ожидало и ожидать не могло.

           У шкафчиков со сменкой Шин повстречал парня, которого никогда раньше не видел, но тот тоже был в школьной форме – видимо, новенький. Они не поздоровались, но переглянулись парой странных, почти что двусмысленных взглядов. Шин отвернулся и больше не смотрел в его сторону. По какой-то причине этот новенький производил нелегкое впечатление, хотя по первости не выделялся из общей колеи: средний рост, среднее лицо… В прочем, в парне оказалась одна примечательная деталь: на его шее красовался ярко-красный шарф в горошек, показавшийся Тсукими в крайней степени идиотским.

           Шин быстро покинул раздевалку: ему не хотелось находиться с незнакомцем в одном помещении – это всегда раздражало. К тому же в скором времени школа должна была наполниться толпой злых и недовольных подростков. Подобное окружение было способно вызвать лишь неприязнь, так что не стоило начинать день сразу с этого. Но сейчас в здании царила тишина: школа казалась застывшей во времени и от того даже приятной.

***

           Через полчаса, однако, здание школы начало просыпаться от холодного сна – с разных сторон к нему, как сонные амебы, плелись старшеклассники. Все они были мрачны и неулыбчивы, хотя и встречались редкие исключения с бодрой, оптимистичной походкой.

           Одним из таких исключений была девушка, гордо носившая имя Ниномаэ Атсуко. Она имела «прямоугольное» строение тела: тонкие руки чаще всего находились вдоль тела, как бы завершая ровную форму, а длинные ноги эту форму продлевали. Тело казалось еще более прямоугольным из-за прямой черной юбки ниже колен и гладких черных волос, что равномерно спадали на плечи, но никогда не мешали обзору. Она была старостой и ко всему прочему очень способной ученицей – по крайней мере, так говорили учителя. Кажется, в ней все было ровным.

           Атсуко шла не одна, а в сопровождении своей неотлучной подруги Куботы Кумико. Походка этой тоже была энергична, но в отличие от походки Ниномаэ, казалась скорее агрессивной и склочной, что отправляло ее в категорию «мрачных». Широкий шаг и плечи уже бедер делали фигуру этой девушки треугольной, а заплетенные в высокий хвост каштановые волосы восполняли отсутствие естественной острой вершины. В лице девушки умещалось огромное количество треугольников, как в картинке для их подсчета: нос – пифагоров, скулы – равнобедренные, подбородок – равносторонний, и так далее вплоть до мельчайших деталей: верхняя губа представляла собой две слитые воедино вершинки, густые брови поднимались в треугольный скат.

           – Я не понимаю героев из фильмов ужасов – они все полнейшие идиоты, – с претензией, направленной в никуда, говорила Кумико. – Почему нельзя было просто всем вместе взять и убить его? Их было пятеро, а убийца один, они в очевидном выигрыше!

           – Потому, что он каждый раз дожидался удобного момента, чтобы избавиться от всех поодиночке.

           – Тогда не надо было расходиться!

           – При недостаточном количестве доказательств именно главных героев, а не маньяка могли обвинить в убийстве, и присели бы уже они.

           – Зато живы, здоровы и спасли еще пару-тройку человек, – так же упорно доказывала Кубота.

           – Я больше никогда не буду смотреть с тобой дурацкие фильмы ужасов, – с легкой иронией ответила ее подруга, зная, что вскоре нарушит обещание.

***

           Первый урок должен был начаться всего через несколько минут. В кабинете под номером 105, находившемся на первом этаже, как это заведено, то тут, то там ходили негромкие разговорчики, но они быстро затухали от нежелания кого-либо контактировать с окружающими. Только три сплетницы в дальнем правом углу класса, словно три попугая-неразлучника, беспрестанно щебетали о чем-то; но разобрать, о чем, не представлялось возможным: уж слишком быстро говорили.

           Шин сидел на последней парте первого ряда, что была рядом с окном. Открывался вид на пришкольную площадь, стадион для занятий физкультурой. Все окутывал бледный туман, придававший загадочное и отстраненное настроение столь неживописному пейзажу. Что-то было не так.

Неопределенное чувство вызывала парта перед Шином, которая на данный момент пустовала, что было нетипично: Номура Хизаши всегда приходил вовремя. Более того: он ненавидел опоздания. В прочем, не стоило беспокоиться из-за простой мелочи: не может человек всегда поспевать вовремя…

Истошный крик прорезал мертвенную атмосферу, царившую в школе. Люди перекинулись неопределенными взглядами; кто-то неловко засмеялся, но, не получив поддержки, заглох. Гото Норико шепнула что-то своему брату Сеиджи, и тот, повинуясь сестре, уже собрался выглянуть из закрытого кабинета, но дверь распахнулась прямо перед его лицом, после чего в комнату выкинули следующие слова:

           – Там труп нашли!

           И класс застыл в ошеломлении.

***

           Трупом оказался Номура Хизаши, сидевший обычно перед Шином и периодически перекидывавшийся с ним мелкими репликами. Действительно ужасающее происшествие: подростка нашли распластавшимся на полу школьного туалета в луже из собственной крови и мозгов. Конечно, некоторые люди понеслись смотреть на это зрелище, пока не приехали полицейские и не перекрыли все пути к чему-то крайне страшному, но очень интересному. Те, кому посчастливилось увидеть труп, говорили разные вещи:

           – Лицо бледное, страшное, а один глаз прострелен!

           – Да че ты пиздишь?! Дыра во лбу!

           – Не правда! Стреляли в висок!

           – Нет, в подбородок!

           – Нет, в висок!

           – А крови-то, крови! Вся стена красная!..

        Бессмысленная болтовня о бедном однокласснике, получившем пулю то ли в лоб, то ли в висок, то ли вообще в сердце, могла бы продолжаться еще долго, но в кабинет, наконец, пришел побледневший и заметно оробевший учитель.

           – Успокойтесь все… Что это такое, в самом деле… Как будто не школа, а непонятно что…

           За ним в комнату зашел юноша с безмятежным выражением лица. Шин сразу же узнал его – это был тот самый утренний новенький, который вызвал неопределенное чувство тревоги тогда. Вызывал и сейчас.

           Наконец, Шину удалось понять, что же смущало его в новеньком: телосложение и взгляд. Первое не позволяло отнести его в категорию к каким-либо фигурам: вроде и прямоугольник, но один из углов вдруг заострялся; может, вытянутая трапеция, но основания становились непараллельны; а как казалось, будто параллелограмм, одна из сторон удлинялась – словом, что-то в нем было неописуемо кривое, хотя черты лица что надо. Черт разбери, что он такое.

           Взгляд же его поражал холодностью и пристальностью, будто вместо глазных яблок в череп вставили металлические шары, и глядел он ими прямо в душу.

           Ничего не смущало его в первый день, будто трупы с утра пораньше являлись обыденностью, и своим холодящим взором он прошелся по лицам, направленным в его сторону, как бы оценивая, с кем же застрял на оставшийся год.

           – Это ваш новый одноклассник… Как, еще раз?

           – Хиери Соу, – он нешироко, но вроде бы приветливо улыбнулся.

           Шин покосился на Соу с недоверием, но как только взгляд новенького упал на него, отвернулся к окну.

           – Хорошо, Хиери-кун… Теперь ты… Если тебя это, конечно, не смутит… Будешь сидеть там, – учитель жестом указал на парту Номуры.

           – Конечно, не смутит, – будто передразнивая, отозвался тот и легкой походкой направился к своему месту.

           Снова обменявшись парой намекающих взглядов с Шином, он расслабленно упал на стул и со скучающим видом качался на нем весь оставшийся урок.

***

           К полудню температура на улице заметно поднялась – стало душно, и в школе пооткрывали окна. Вторя погоде, люди тоже потеплели, словно вышли из состояния анабиоза. Утренний труп перестал быть сенсацией и перешел в разряд предметов, вокруг которых строилось множество догадок и теорий. По очереди школьников уводили на короткий допрос, и к первой половине дня класс Шина был уже свободен от полиции.

На большой перемене все разбрелись кто куда.

           Гото Норико и Гото Сеиджи ушли на задний двор.

           Будучи близнецами, сестра и брат имели поразительные отличия во внешности и повадках. Норико однозначно была ромбом. Она имела широкое, плоское лицо, скулы которого сильно выступали и сходились, как стороны ромба. Аристократично тонкие и длинные, как ивовые ветви, брови вместе с утонченным разрезом глаз, накрененных вниз, вырисовывали четырехугольник в самом центре лица. Черные короткостриженые, упругие и жесткие локоны аккуратно окаймляли лицо ромбическим каре. То же было у Сейджи; но что делало внешность сестры оригинальной и приятной, у брата казалось нескладным и отталкивающим, что делало ее элегантно стоящим на одном углу ромбом, делало его неуклюжим, неправильным четырехугольником. Брови были намного гуще и шире бровей Норико и не создавали впечатления ровной фигуры; подбородок с возрастом стал по-мужски широким, и оттого скулы перестали выделяться. У Норико был опрятный боб, у Сеиджи – глуповатый непричесанный «ежик»; у Норико – рано созревшая фигура «песочные часы», у Сеиджи – обычное ничем непримечательное тело. Близнецы были невысокого роста и имели по родинке под левым глазом.

           Норико сидела на скамье, закинув ногу на ногу, и осуждающе смотрела на Сеиджи, стоявшего рядом и почесывавшего затылок.

            – Постарайся не прогуливать в этом триместре, – приказным тоном сказала девушка, – а то опять меня достанут.

           – А что, тебе тогда родители что-то сказали? – брат потупил взгляд. Он чувствовал себя неловко перед сестрой.

           Норико изобразила гримасу крайнего раздражения.

           – «Дочь, почему ты не следишь за Сеиджи?», «Почему у Сеиджи прогулы? Где он шляется?», «Откуда у Сеиджи неуд по физике?» А мне почем знать! Я что, в сиделки к тебе нанималась?

           – Нет…

           – Вот именно! И в чем твоя проблема с физикой?

           – Да не понимаю я ее, и все тут, – Сеиджи протяжно зевнул – одна только мысль о проклятом предмете нагоняла тоску.

           – Ты что, глупый? – недовольно бросила Норико. – У нас простейшая программа, как ее не понять?

           – Ну, наймись в репетиторы, помоги.

           – Еще чего.

           Они немного помолчали. Парень и не знал, куда себя деть.

           – Ну, я пойду? – будто бы спрашивая разрешения, спросил он.

           Сестра только махнула в неопределенном направлении, и Сеиджи засеменил обратно в здание.

           Взгляд Норико устремился в сторону устроившихся неподалеку Ниномаэ и Куботы. Первую Норико ненавидела и считала зазнавшейся дурой, а вторая, по ее мнению, была лишь на побегушках. Они о чем-то трещали и не стоили того, чтобы на них смотреть, но какое-то гнилое чувство, шевелившееся в самых кишках, заставляло Гото устремить взгляд в их сторону.

           – Вот уж чего не ожидала, так это смерти Хизаши! – как всегда громко и отчетливо воскликнула Кумико.

           – А мне кажется это достаточно закономерным.

           – По-твоему, он сам себя прикончил?

           По чрезмерно уверенному тону видевшей труп подруги, Атсуко поняла, что ошиблась.

           – И все-таки у него были причины убить себя…

           – Быть-то были, да только пистолета рядом не видно.

           Девушки замолчали. Каждая думала о чем-то своем, пока Кубота не заявила, посмеиваясь:

           – А вдруг его убил этот…

           – Кто?

           – Новенький.

           Ниномаэ стукнула подругу в плечо.

           – Да что?! Я просто предположила! Тем более, когда в детективах после чьей-то смерти появляется новый персонаж, то он наверняка в ней виноват!

           – Детективы условны, а школьники редко убивают одноклассников, которых видят впервые, – заверила Атсуко. – Тем более, какой у него вообще мог бы быть мотив?

           – Не знаю, – Кумико пожала плечами, – у него спроси.

           Ниномаэ лишь стукнула подругу второй раз, и на этом обсуждение утреннего происшествия закончилось.

           – А как тебе вообще этот новенький? – спросила она.

           – Стремный какой-то, – отозвалась Кубота. В прочем, парней она никогда не жаловала и не искала причин, чтобы недолюбливать того или иного одноклассника. – Ну, в смысле пугающий. Замена для трупа настоящая, – по взгляду подруги, Кумико поняла, что реплика оказалась неудачной, и поспешила перебить ее вопросом: – А ты что думаешь?

           Атсуко пожала плечами.

           – Да вроде как обычный. Надеюсь, он тут приживется.

           Девушки замолчали. Взгляды обеих почти синхронно споткнулись о взиравшую на них Норико.

           – Чего вылупилась?! – крикнула Кубота, заставив Гото высокомерно отвернуться.

           – Не кричи на нее, – шепнула Атсуко.

           Кумико недовольно фыркнула:

           – Мне что, церемониться с ней?

           – Я не думаю, что она станет относиться к нам лучше, если на нее орать.

           – Плевала я на ее отношение! Пусть знает свое место.

           Ниномаэ покраснела: она не любила грубости.

***

           В это же время сбежавший от осуждения сестры Сеиджи семенящим шагом пробрался в классную комнату, где, как он рассудил, намечалось что-то интересное.

           – Да ты ведь даже не пытаешься отрицать, что педик! – Ямада Кента, высокий и широкоплечий «квадрат», возвышался над Шином, удерживая того за плечо так, что потом должны появиться синяки.

           – А зачем мне тебе что-то доказывать? – Тсукими смотрел исподлобья прямо в глаза Ямаде и по-волчьи улыбался: уголки рта подрагивали, и в любой момент улыбка могла превратиться в оскал. – Твоих мозгов все равно не хватит, чтобы хоть что-то понять.

           Кента резко тряхнул Шина, и тот чуть не прикусил язык.

           – Тебе к Номуре захотелось или что?! – крикнул Ямада, уже обеими руками держа одноклассника за ворот и приподнимая его: ступни Тсукими едва касались пола.

           Находившиеся в классе немногочисленные люди переключили свое внимание на развернувшуюся сцену. Никто ничего не говорил, лишь друзья Кенты посмеивались, как гиены. Все в предвкушении ждали, что же случится дальше.

           Шин почувствовал на себе пожирающие взгляды одноклассников – появилось ощущение, словно вся комната заполнилась одними только глазами. Людей не осталось, виднелись только глаза, готовые посмеяться над очередным поражением Тсукими. Да что там, они уже смотрели насмешливо. Хуже этого был только внезапно навалившийся Кента, настроенный серьезно: кажется, собирался ударить. Что ж, если будет бить, подумалось Шину, то пусть хотя бы за что-то. Тсукими усмехнулся:

           – А ты хотел попросить передать привет твоему папаше? – отец семейства Ямада недавно умер.

           Щеки Кенты тут же вспыхнули багряным, и он заорал:

           – Ублюдок! Ты совсем охуел?! Ты…

           – Ямада-кун! Ямада-кун! Тебя учитель зовет! – прорезая застилавшую глаза Кенты злобу, крикнул кто-то из коридора, и тот на секунду отвлекся от Шина. Этого момента хватило на то, чтобы Тсукими, больно пнув Ямаду в живот, вывернулся из мертвой хватки, и улизнул в открытое окно, пока задира сгибался пополам.

           Кента тоже бросился к окну и, чуть не вывалившись вслед за одноклассником, завертел головой в поисках беглеца, но было уже поздно: тот скрылся в неясном направлении. Выругавшись себе под нос, Кента оглянулся на людей вокруг, но никто больше не смотрел в его сторону: кто-то потупил взгляд, боясь навлечь гнев голиафа на себя, кто-то просто потерял интерес в происходящем в момент, когда Шин вырвался. Махнув на это рукой, Ямада пообещал разобраться со всем позже, а теперь отправился, куда звали. Однако, ни учителя, ни человека, звавшего его, он не нашел.

***

           Задыхаясь от бега, Шин очутился на заднем дворе.

           Он ненавидел бегать, ненавидел Ямаду с его дружками и ненавидел, когда на него смотрит толпа; а когда все эти три вещи сталкивались вместе, что в учебное время случалось с завидной частотой, то просто хотелось убиться от переполнявшей ненависти. Это не было чувство, скручивавшее кишки; скорее нечто, захлестывавшее с головой и упорно топившее в себе, даже опьяняющее, но в том смысле, что хотелось блевануть от происходящего. Одним словом, мерзость.

           Снова Шину не дали нормально пообедать, да еще и воротник порвали. Снова мать ругаться будет. Снова этот день не вызывал никаких иных эмоций, кроме раздражения.

           До конца большой перемены Тсукими бесцельно шатался по пришкольному участку. На урок он пришел с небольшим опозданием, а на остальных переменах моментально исчезал непонятно куда, так что ни Ямада, ни кто бы то еще найти его не мог.

***

           Последний урок выдался особенно долгим и невыносимым. Учительница говорила и говорила бесконечным нудным потоком, а ее монотонный голос действовал усыпляюще, и Шин почувствовал всю тяжесть не выспавшейся головы.

           Сон во время урока похож на медленное погружение под воду. Где-то на фоне звучит голос преподавателя, но с каждой секундой он становится все неразборчивее и тише, тише, тише… Будто с берега. А в воде так хорошо и безмолвно. Если не окружающая действительность, то остался бы спать на парте.

           – Ты сегодня на дежурстве, помнишь? – внезапная фраза заставила его вынырнуть из сна. Ниномаэ стояла рядом с партой Шина, протягивая ему ключи. – От кладовки. Потом вернешь на вахту.

           – Ага, – Тсукими, потирая глаза, принял ключи от старосты и потянулся, предчувствуя долгое дежурство на пару с Гото Норико. Ему Норико казалась отталкивающей, и они никогда не ладили. К тому же, всегда, когда Шин в очередной раз терпел унижения, она смеялась громче всех, не считая Ямады.

           Атсуко уже уходила, но перед дверью обернулась.

           – Тебе нужен конспект этого урока?

           Шин кивнул, и староста протянула ему увесистую тетрадь.

           – Он в конце, – пояснила девушка, – ну, сам разберешься.

           – Спасибо, – Тсукими нешироко улыбнулся. – Завтра же верну.

           Атсуко удалилась, а Шин, аккуратно положив тетрадь в портфель, собирался отправиться в кладовку, но дверь резко раскрылась, и перед его лицом предстал сомнительный новенький.

           – Привет, – Соу снова как бы приветливо улыбался. – Тебя же Тсукими Шин зовут, верно? Приятно познакомиться, – он проскользнул в комнату. – Сегодня с тобой дежурю я. Предложил поменяться с Гото-сан, и она любезно согласилась.

           – Я уже понял, – Шин старался не смотреть в его сторону. – Сейчас только схожу до хозкомнаты и вернусь, – и вышел из кабинета.

           Тсукими тихо и несколько разочарованно вздохнул: нахождение с этим жутким незнакомцем не звучало весело, приятно или хотя бы никак. От него хотелось отстраниться. В прочем, выбирая между ним и противной Норико, Шин бы предпочел новенького, так что он молча принял свой жребий на сегодня.

           Вскоре Шин вернулся со всеми нужными принадлежностями, и парни начали уборку класса. Договорились, что Тсукими начнет из дальнего правого угла кабинета, а Хиери – с противоположного. Первые несколько минут они убирались в тишине, нарушаемой только редким скрипом парт и стульев; потом Соу достал из своего портфеля яблоко, предложил Шину, но тот отказался.

           Шин протирал предпоследнюю парту первого ряда, когда заметил какую-то бумажку на полу: может выпала из портфеля Хиери, может просто была там изначально. В любом случае, ее нужно было убрать. Тсукими поднял ее, но, вчитавшись, оледенел, будучи не способным пошевелиться.

«К моменту, когда вы прочитаете это, я, вероятнее всего, уже умру…» – каллиграфическим почерком было выведено на бумажке. По коже прокатился холодок.

           – Тсукими-кун?

Шин, не дочитав до конца, с чувством, будто подслушал нечто в крайней степени непристойное, незаметно откинул записку и обернулся. Соу стоял в другом конце класса и смотрел на него в упор. Его взгляд в тот момент ощущался особо тяжело: глаза были широко раскрыты, будто впивались в кожу. Они напоминали змеиные.

           – Что-то случилось? – в тоне новенького чувствовалась потаенная враждебность, хотя виду он не подавал, все еще нешироко улыбаясь. От этой улыбки мурашки проходились по коже.

           – Нет, все нормально, – пожал плечами Шин, стараясь сохранять невозмутимость тона. – Я сейчас вернусь, – и вышел из кабинета, оставив мелкую щелку в дверном проеме. Было интересно, что сделает с запиской Соу – он явно что-то понял.

           Почти сразу подозрения Шина подтвердились: новенький направился прямо к своей парте, подобрал записку, глянул на нее. И убрал в свой портфель.

           Убрал в свой портфель.

           Тсукими поспешил отогнать всякие задние мысли. Чужое самоубийство не интересовало его, да и помочь он бы не смог. Что он мог сказать едва знакомому человеку? «Привет, не убивай себя пожалуйста»?

           Пару минут Шин шатался по коридору, окидывая лезшие в голову идеи и догадки, а потом вернулся в класс и как ни в чем не бывало продолжил уборку. Снова воцарилось молчание, но в этот раз более напряженное.

           Вдруг Хиери заговорил:

           – Так кем был этот Номура?

           – Да так, сын местного депутата, – отмахнулся Шин. – Учился на «отлично», хорошим парнем был, – «был»? Странное ощущение вызывало прошедшее время в отношение человека, которого видел всего месяц назад. – Да только… – протянул Тсукими, но тут же остановился: передумал говорить дальше, надеясь, что Соу не переспросит. Но он переспросил, поэтому пришлось рассказывать: – Его травили, прямо таки проходу не давали. Всех деталей не знаю, но могу сказать, что защищаться он не умел от слова совсем. Грустно смотреть было. Его били чуть ли не каждый день, постоянно выставляли посмешищем. Как-то раз его заперли в кладовке на пару уроков. Причины не помню, хотя она им и не нужна. А выпустив, похлопали по плечу, посмеялись, сказали что-то вроде «сам виноват, что же провоцируешь». Помню, у него лицо было сильно опухшим, глаза покраснели, пары слов связать не мог. Короче говоря, отвратная ситуация. Пока не сказали, что пистолета нигде не было, я думал, что они его окончательно довели.

           Весь рассказ Соу слушал с неопределенной эмоцией на лице: он вроде улыбался, но понять, что на самом деле он думал, не представлялось возможным. Наконец он уточнил:

           – «Они» – это кто?

           В первую секунду Шин удивился такому вопросу, но потом вспомнил, что общается с новеньким. Для него понятие «они» было чем-то ясным на подсознательном уровне. «Они» находилось на уровне таких категорий, как, например, «добро и зло» или «существование», то есть то, с чем ты, не задумываясь, сталкиваешься на ежедневной основе и в один момент перестаешь замечать. Несмотря на то, что «они» имели имена по отдельности, вместе ощущались как единое целое.

           – Ямада Кента, – это была «их» голова, в понимании Шина, – Ватанабэ Горо и Кубо Набуюки, – «их» руки и ноги, – и еще Гото Сеиджи часто с ними ошивается, хотя не то чтобы он сильно выделялся, – а это был «их» хвост. Получалась своеобразная химера старших классов. Тсукими про себя их так и называл: либо «они», либо «химера».

           – Любопытно.

           Повисло недолгое молчание. Шин вспомнил одну вещь, что некоторое время не давала ему покоя.

           – Это ты сегодня на большой перемене позвал Ямаду?

           – Верно, – отозвался Соу, и на секунду на его лице появилось удовлетворенное выражение. – А что?

           – Ничего, – пожал плечами Тсукими и, немного помолчав, добавил: – Спасибо тебе, – а про себя закончил: «Хотя даже утруждаться не стоило – все равно рано или поздно они меня достанут».

           Парни продолжали уборку, болтая о том о сем. В основном говорил Шин, потому что Соу расспрашивал о городе и о том, как тут все устроено – сам-то он совсем недавно переехал сюда с родителями и не успел толком познакомиться с местностью, дальше собственного квартала не выбирался.

           За время беседы Шин выяснил две вещи о новеньком: во-первых, его «приветливая» улыбка на деле была лишь обыкновенным выражением лица, как стандартная иконка персонажа в компьютерных играх, а в реальности ничего не выражала, и только крайне непроницательные люди могли счесть ее действительно приветливой; во-вторых, несмотря на редко сменяющиеся выражения лица, он обладал очень активной, даже театральной жестикуляцией.

           Иногда диалог заходил об одноклассниках, и тогда уже каждый с полнотой высказывал свои наблюдения:

           – Гото Норико хорошо манипулирует людьми, хоть и в мелких масштабах, – убежденно заявил Соу, хлопнув в ладоши. – Далеко пойдет!

           – Да ну? Как по мне, манипуляторша из нее второсортная.

           – Это потому, что ты ее синим пламенем ненавидишь.

           – Не больше Кенты, – усмехнулся Шин. – Да и не ненавижу. Просто не выношу.

           – А есть разница?

           – В первом случае ты думаешь, как бы этого человека переехать на машине всегда, а во втором – только, когда он рядом.

           – Резонно, – согласился Хиери. – И все же я уверен, что она не будет колебаться перед убийством, если то будет ей на пользу.

           – А что можешь сказать насчет ее брата? – заинтересованно спросил Тсукими.

           – А тебя так интригует мое мнение? – передразнил Соу.

           – Ну, еще бы, – Шин приложил руку к сердцу и иронически проговорил: – «Только тогда понимаешь, что нашел по-настоящему хорошего человека, когда можешь просто поязвить с ним».

           Соу засмеялся.

           – Гото меньший явно обладает горой комплексов, однако, выражает их не так яро, как, например, Ямада, – уже несколько холодно рассуждал он. – С уверенностью в шестьдесят процентов могу заявить, что он смотрит на сестру, как на человека свыше, и в то же время считает себя значительно ниже Гото большей, что его злит, но на сестру он, опять же, в жизни не пойдет – видимо, сопереживает ей по неизвестным мне соображениям. Это и есть причина, по которой он шатается с Ямадой – простое вымещение злости. Думаю, такое могло достаться ему из-за родителей.

           – Неплохой анализ, – отметил Шин. – Я даже удивлен, что в первый же день ты можешь сказать так много. Мне, чтобы это выяснить, пришлось долго наблюдать.

           – Все приходит с опытом, – с наигранной наставнической интонацией сказал Соу и, снова хлопнув в ладоши, попросил: – Теперь твоя очередь – вскрой мне личность Ямады!

           Тсукими задумался на секунду.

           – Во-первых, он упертый, как баран, и в жизни не признает, что когда-то ошибся. Во-вторых, он считает себя выше доброй половины человечества, когда на деле ничего особенного из себя не представляет. Ну, и, в-третьих, репутация и статус для него важнее родной матери, и он будет делать все, чтобы держать их на уровне, – от себя Шин добавил: – Мне он отвратителен.

           – Безрассудно с твоей стороны было огрызаться на него, – без какого-либо осуждения заметил Соу, на что Шин буркнул «Ну, спасибо». – Не за что, – кинул Хиери в ответ и продолжил: – Скажи, ты его вообще не боишься?

           – Да уж лучше получу пару раз по лицу, чем буду трястись от страха перед таким, как он.

           Новенький помолчал пару секунд, улыбнулся чуть шире и проговорил:

           – Сильное заявление.

           Они продолжили обсуждение и осуждение одноклассников. Еще одна вещь, которую Шин понял в этот день – общая нелюбовь к окружающим сильно сближает. Это стало ясно, как законы Ньютона. Прошлая категоричность махом отпала, сменяясь смутной приязнью.

           Уборку парни закончили, но расходиться не хотелось, и поэтому Соу проводил Шина до дома. Шли они прогулочным шагом, уже ведя беседу обо всем подряд. Оказалось, что семья Хиери пока что снимает квартиру в не самом благополучном районе города, причем довольно далеко от школы.

           – Какую нашли, – прокомментировал Соу. – Тут не так уж много предложений аренды.

           Семья Тсукими жила в пятнадцати минутах ходьбы от школы, в районе данчи, на первом этаже многоквартирного дома. Двери, ведущие в квартиры, располагались в рядок на восточном фасаде здания и прикрывались выступом наподобие некрытого балкона, как бы создававшего общий коридор.

           Парни дошли вместе до этого самого открытого коридора, а дальше Соу решил удалиться. Напоследок он пообещал написать Шину, если тот не против.

           – Не против, – тихо хмыкнул Тсукими в ответ, и на этом они разошлись.

***

           Начиная с первого сентября, у полицейского департамента города N появилось сразу две проблемы: мертвый школьник и пистолет, причем первого нашли, а второго – нет.

           Номура Хизаши умер от огнестрельного ранения. Выстрел был произведен в упор под нижнюю челюсть и прошил череп насквозь. Больше всего следователей заинтересовали патроны: экспертиза постановила, что использовался снаряд СП-4, редкий и особый.

           Исключительность патрона состояла в том, что он был абсолютно бесшумен. «Замкнутый тип» строения обеспечивал то, что пороховые газы, выталкивавшие пулю с огромной силой, оставались внутри гильзы, что и было залогом бесшумности.

           Использовался СП-4 лишь в трех видах оружия: пистолете ПСС «Вул», ноже НРС-2 и револьвере ОЦ-38. Все перечисленное достать было практически невозможно, особенно в таком мелком и относительно спокойном городке, так что откуда он появился и у кого хранился сейчас, было большой загадкой, чуть ли не отодвинувшей смерть депутатского сына на второй план.

           Осложняющими обстоятельствами для расследования был еще и факт того, что никто не видел Номуру, ведь преступление произошло ранним утром, и в школе практически не было людей. Кроме того, туалет, в котором обнаружили труп, попадал в слепую зону камер видеонаблюдения.

           Ко всему прочему на теле Хизаши обнаружили множественные шрамы, свежие и старые, вероятно, полученные в ходе самоистязания.

           Следователи, которым поручили это дело, не сговариваясь, дружно вздохнули. Мало того, что погиб ребенок, так еще по городу разгуливает какой-то маньяк с оружием советских разведчиков и диверсантов! Откуда оно вообще могло взяться в таком-то захолустье?..

***

           Шин не любил зеркала. Все потому, что они часто играли злую шутку с ним. Бывало, что он, глянув туда лишь на секунду, застревал на полчаса, а то и больше. Странное чувство посещало его в такие моменты: каждый раз он сталкивался лицом к лицу с чем-то серым и бесформенным, чем-то куда ниже человеческого – скорее на уровне моллюсков.

           Вот и сейчас, стоя перед зеркалом в ванной, Шин попался в эту ловушку, хотя и не сильно старался ее избежать. Он оттянул нижнее веко – под глазным яблоком появилась бледно-розовая бороздка; взялся за щеки и растащил их в разные стороны – в зеркале отразилась гримаса. Кожа напоминала тесто и по структуре, и по цвету в том смысле, что ее можно растягивать до определенных масштабов, и цвет у нее был блеклый. Может, когда-то, во времена, которых Шин не помнил, он был ярче, но сейчас – блеклый.

           Рассматривая части лица по отдельности, Шин находил их нормальными, даже приятными, но собранные вместе они утрачивали какой-либо смысл, и это доходило до того, что Шин не мог отличить себя от человекоподобного робота. Лицо было каким-то… расплывчатым, мутным. Оно отталкивало.

           Одно только в такие моменты он осознавал на сто процентов: никакой формы он не имеет. Все имеют, а он – нет. Бесформенный. Вокруг ходят прямоугольники, квадраты, треугольники, овалы и прочие абсолютно нормальные люди, имеющие что-то устойчивое в своей жизни, а он расплывается подобно океанической пене.

           Не то чтобы это было плохо, просто извечная неопределенность раздражала. Неопределенность внешности, неопределенность характера, неопределенность поступков и целей. Пока остальные планировали свою жизнь на двадцать лет вперед, Шин толком не знал, что будет делать завтра. Будто шатался по морским волнам, как кораблик, и не мог найти пристани. Куда волны кинут, туда и поплывет.

           Зыбкость его положения ко всему прочему подкреплялась еще и отсутствием крепких связей с окружающими: с детства как-то не ладилось с людьми. Может, поэтому и начались его неприятности с Ямадой, длившиеся всю среднюю, а потом и старшую школу. А в прочем, какая разница? Видно, на всю жизнь он останется дрейфующим корабликом.

           Кто-то мог бы сказать, что Шин очень одинок. Сам же он так не считал, ведь одиночества, как такового, не испытывал и по поводу отсутствия друзей не страдал или думал, что не страдал.

           Внезапно ему в голову пришел Соу и в один момент сломал весь ход его рассуждений. Вспомнился его змеиный взгляд, полуулыбка, его идиотский красный шарф и эта его бумажка. Шин поспешил откинуть мысли и о новеньком, и о предсмертной записке: не его дело, и лезть в чужую жизнь неприлично – так Шин аргументировал молчание. Убьет себя, и что? У него наверняка есть веские на то причины, и Шин вряд ли сможет как-либо помочь.

           В зеркале неизменно отражалась бледная масса. Шин проверил время – оказалось, он стоял так около получаса.

Странная это штука, зеркала. Подходишь на секунду, а затягивает надолго.