— У Вас всегда глаза были такого необычного цвета?

Он кривится от осознания, что в него все это время внимательно всматривались. Ему-то казалось, что сосед просто завис и буравил его взглядом ненамеренно. Такое с ним иногда случалось.

— Ты только сейчас заметил?

— Только сейчас разглядел. До сегодняшнего дня Вы прятались в тени.

«А сейчас я что, на свету что ли?» — хочет огрызнуться он, непроизвольно отодвигаясь. Безуспешно — спина упирается в стену.

Мужчина с бледным осунувшимся лицом — только оно и выглядывает из-за ветхого одеяла, — продолжает на него смотреть. Устало. Требовательно. С толикой любопытства. Он, вообще-то, уже давно должен был заснуть, но обстановка, в которой они оказались, ко сну не располагала. Огнепоклонника уж точно.

— А у тебя глаза всегда были как у обдолбыша? — огрызается он беззлобно.

Перспектива быть запертым с этим человеком ему не очень-то нравится, но он к нему даже привык. Столько лет его терпел, потерпит и еще немного. Но это не значит, что он в настроении с ним разговаривать.

Поэт поджимает и без того тонкие, обескровленные губы и замечает:

— Это не очень-то вежливо.

— Ты тоже не особо вежлив. Где я просил ко мне лезть?

Все знают, что Огнепоклонник предпочитает тишину и покой. Если чужое разглядывание он еще приемлет, то тупые вопросы — нет. Если бы он не потратил все силы на то, чтобы докричаться до другого своего соседа и выбраться из огня, никто бы сейчас даже не заметил, что он лежит рядом.

Поэт всегда отличался чрезмерной болтливостью. За это Огнепоклонник его почти ненавидел.

— Простите, мы едва знакомы, хотя провели в соседних камерах столько времени… Вы больше не можете избегать меня. Я Вас вижу.

«И что, тебе нравится то, что ты видишь, что ли?». Огнепоклонник не был самовлюбленный индюком — это прерогатива его брата. Сейчас его кожа сильно подпорчена зажившими ожогами, волосы отросли неровно и на ощупь как солома (впрочем, на цвет тоже). Он явно не красавец, но глаза — единственное, что в нем никогда не изменится. «Яшма, расплавленное золото, тигриная шерсть». С чем их только не сравнивали девчонки, которые бегали за ним в старшей школе. Брат был более прозаичен и беспощаден. «По цвету как понос». Не было смысла напоминать, что они были похожи, словно клоны.

— Рад за тебя. Я, знаешь ли, хотел бы немного отдохнуть. Нужно придумать, что делать дальше и все такое, а ты мне мешаешь.

— Вы сами затягиваете разговор. Если бы Вы мне просто ответили, Вам бы не пришлось говорить эти три предложения.

— Да черт тебя побери! — он еще и считает! — Да, у меня всегда были такие глаза. В моем организме слишком много меди, и это… Проявляется вот так. Доволен?

Поэт удовлетворенно кивает, хотя вряд ли запоминает ответ. Несмотря на связную речь, он действительно выглядит обдолбышем, а это значит, что действие лекарств еще не прошло. Кто знает, что сейчас творится в его голове.

Огнепоклонник уже и забыл, какого это, когда тебя видят и пытаются с тобой заговорить. Быть невидимкой гораздо приятнее. Не надо общаться с людьми.

Он откровенно опасается поворачиваться к психу спиной и упрямо закрывает глаза, пытаясь не думать о том, что еще в его внешности заинтересует Поэта.

Как же он сейчас жалеет, что остался в этом гадюшнике. Решаться нужно было быстро, и выбор у него был небольшой — или ночевать со своими идиотами, или ютиться с незнакомыми наркоманами в еще большей тесноте. При тех же девяти квадратных метрах те самые наркоманы умещались вшестером и седьмого вряд ли бы смогли разместить без потерь. Здесь Огнепоклонник мог лечь на голый матрас, никого не задевая локтями и особо не теснясь, но в том-то и дело, что «свой» псих плевать хотел на личные границы. Огнепоклонник чувствует, как его дергают, и спрашивает раздраженно, так и не открыв глаза:

— Что, по-твоему, ты творишь?

Поэт, поняв, что без боя Огнепоклонник не сдастся, останавливается и шепчет:

— Не могли бы Вы поделиться одеялом? Мне холодно.

— На тебе и так два одеяла. Иди к черту!

— Но мне все еще холодно!

Огнепоклоннику не хочется касаться Поэта даже через ткань, и это единственная причина, почему он не бьет его по рукам и не пытается оттолкнуть. Только упрямо хватается за свое одеяло, прекрасно понимая, что четвертого им не дадут.

— Может, кое-кому просто стоит закрыть форточку? А, Кризалис? Не делай вид, что ты меня не слышишь.

Кризалис не реагирует. Стоит себе в одних штанах, прижавшись лбом к стеклу, и бессовестно морозит комнату. Иногда присасывается к сигарете, если о ней вспоминает, но в основном просто оставляет ее тлеть в окровавленных пальцах. И почему он до сих пор не додумался оттереть от себя всю кровь? Ему же дали такую возможность. «Мда, — думает Огнепоклонник кисло. — Неудивительно, что Фарид не смог выделить апортаменты получше».

Одна неравнодушная медсестра дала им когда-то адрес места, где можно укрыться после побега. Якобы это убежище, в котором принимают абсолютно всех, только постучись. Она не уточнила, что для сомнительного сброда и условия будут соответствующие. Стоило явиться сюда в более приличном виде и хоть с какой-то наличкой, но… Время играло против них. Полицейские, казалось, поджидали их за каждым углом, и у беглецов просто сдали нервы. Ладно, это у Огнепоклонника сдали нервы, остальные тут не при чем. Поэт был в отключке из-за транквилизатора, а Кризалис, с ног до головы вымазанный в своей и чужой крови, тащил его на себе с таким видом, будто собирался подвесить его над огнем, зажарить и съесть. Оба были отвратительными помощниками и долго бы так не протянули. Пришлось мчаться в убежище сразу, взяв под контроль водителя, который остановился возле горящей больницы, желая поглазеть. Любопытство сгубило кошку.

— Отдайте одеяло, или я буду греться об Вас, — продолжает настаивать Поэт. Хочется вышвырнуть его отсюда в комнату напротив, прямиком к наркоманам, но остатки гуманности не дают Огнепоклоннику это сделать. Ему жалко наркоманов.

— Еще чего! Об него вон грейся, у него жар со вчерашнего дня.

— Но он грязный!

— Ты тоже. Все, отвали, будь добр, или я за себя не отвечаю.

Огнепоклонник показательно ныряет под одеяло с головой. Он слишком устал, чтобы препираться. В конце концов, он не спал несколько дней, готовя побег. И другие тоже не спали, потому что от пребывания в подвале и безделья у них развилась бессонница. Беглецы напросились на ночлег, но на самом деле им нужна была передышка. Спать тут собирался один только Огнепоклонник.

Поэт зашевелился, выпутываясь из одеяла. Видимо, действительно решил послушаться совета.

Кризалиса они оба опасались трогать. Все-таки, он был наименее адекватный из них, и разум у него включился только тогда, когда он начал… убивать людей. Огнепоклонник не то, чтобы его осуждает, просто не хочет, чтобы нож в итоге оказался направлен на него. Поэт разве что заболтает насмерть, а вот Кризалис порежет так, что ни один хирург не зашьет.

Огнепоклонник коснулся его разума ровно в тот момент, когда Кризалис зачем-то удумал всадить нож в себя. Кажется, убивать людей ему не очень-то понравилось. Ему еще надо привыкнуть.

— Дай закурить, — слышит Огнепоклонник из своего кокона голос Поэта.

Соблазн слишком велик, и Огнепоклонник со стоном выбирается и, приподняв одеяло, чтобы не путалось, подползает к соседям.

— Мне тоже тогда дай.

Раз Кризалис не попытался убить дотронувшегося до его руки Поэта, значит, он в норме. Насколько может быть в норме человек, который пришел в себя и осознал, что все это не кошмарный сон, и он на самом деле несколько лет провел в психушке, а под конец еще и порезал всех, кто там лежал. Почти всех.

— Вам нельзя, — Поэт вытаскивает сигарету из пачки, а саму пачку поднимает высоко вверх, чтобы Огнепоклонник ее не достал.

— Тоже мне, блюститель нравов нашелся, — подпрыгивать было бы слишком унизительно, поэтому Огнепоклонник просто ударяет соседа по колену. — Не твое дело. Сейчас тут все равно все пеплом изгваздаете, дайте мне повод за это не злиться.

— Тебе нельзя, Огонек, — говорит вдруг Кризалис хрипло.

Он заговорил впервые за последние четыре часа. Или, скорее, впервые за последний год с учетом того, что все это время с ними говорил не он.

— Кого я слышу! — Огнепоклонник бросает попытки отобрать у Поэта сигарету и поворачивается к Кризалису. — Ты правда здесь, старина?

— Я здесь, — подтверждает Кризалис, затягиваясь до фильтра и оставляя окурок на подоконнике. Огнепоклонник насчитывает уже шесть таких. — И я этому не рад.

— Да брось, быть овощем не лучше.

— Овощи, — Кризалис делает многозначительную паузу, — ничего не чувствуют.

Огнепоклонник поверхностно скользит по его разуму и натыкается на безграничное отчаяние и тупую боль. Не физическую, хотя Кризалис весь в свежих ранах от разбитого зеркала. Боль была душевной — его личный кошмар только начался. Со всем, что он натворил, нужно учиться жить.

Огнепоклонник настолько задумывается, что не успевает вовремя среагировать на варварское воровство одеяла. Довольный Поэт тут же заматывается в добычу, и, сколько Огнепоклонник не пытается ее вернуть, сила хлипкого на вид Поэта перевешивает.

Тогда Огнепоклонник следует своему же совету и закидывает руку Кризалиса себе на плечо и прижимается к его пылающему телу. От Кризалиса пахнет кровью и пеплом — прекрасное сочетание.

Поэт — в любой бочке затычка. Он прижимается к Огнепоклоннику с другой стороны, замерзая даже в трех одеялах, и делает затяжку. После пожара в легких и без того много всякого говна, и он надсадно закашливается, едва не выплюнув внутренности. Огнепоклонник ловит себя на том, что ощущает мстительное удовлетворение. Но насладиться этим не удается, потому что его все еще сжимают со всех сторон люди, которых нельзя назвать приятными.

— Разберемся со всем этим и разбежимся, — ворчит Огнепоклонник. — Кто бы знал, как вы мне надоели.

Поэт засовывает ему в рот сигарету, которую, очевидно, не в состоянии докурить сам. Не пропадать же добру — курево в Зазеркалье на вес золота.

— Зачем разбегаться? Из нас выходит отличная команда. Наши ментальные способности и его сила… — Поэт поднимает взгляд на Кризалиса, и в его голосе слышится учтивое восхищение. — К тому же, в Петербурге в одиночку не выжить.

— Так и скажи, что струсил, — фыркает Огнепоклонник и отвоевывает часть одеяла. — Я с тобой всю жизнь нянькаться не собираюсь. Ты стремный.

— Ну вот и зачем Вы меня оскорбляете? — Поэт становится еще печальнее, но Огнепоклонник не ведется на его честную мордашку. — Разве я сейчас дал повод?

Огнепоклонник, не отвечая, переводит взгляд на дом напротив. Сплошная кирпичная стена с полуподвальными заколоченными окнами — больше разглядеть не удается. Проходи мимо люди, взгляд охватил бы только их ноги, но в такое время даже проститутки предпочитают скрыться. Вид выходит, конечно, так себе, зато можно стоять практически голышом и не переживать, что тебя кто-то увидит.

Кризалис слева дышит громко, рвано. Кажется, у него проблемы с ребром, но от медицинской помощи он наотрез отказался. Любит пострадать. Поэт справа чешет ногу, а потом прижимается своей ледяной ступней к его, желая согреться. Огнепоклонник пытается увернуться, но только сильнее вжимается в агонизирующего Кризалиса, от жара которого сам покрывается испариной.

— Мы захватим этот город, — мечтательно произносит Поэт и устраивает голову частично на плечо Огнепоклонника, части

— Нет.

— Ни за что.

Кризалис и Огнепоклонник говорят одновременно. Огнепоклонник, найдя в себе силы, все-таки отталкивает Поэта и возвращается на свой матрас. Вид из малюсенького окна, к которому приходится тянуться на цыпочках, ему надоедает.

— Но почему?! — Поэт возмущается, и глаза его на мгновение вспыхивают зеленым светом. — Перед нами столько возможностей! Мы заслужили богатства, власти, славы! У нас слишком много отняли, неужели вы не хотите все это вернуть?

Кризалис следует примеру Огнепоклонника и молча занимает матрас, игнорируя Поэта. Огнепоклонник примерно понимает направление его мыслей: это он слишком много отнял, а не у него. Устанешь возвращать.

— Мы не подписывались на сомнительные авантюры, — отвечает вместо него Огнепоклонник. — Уговор был только на побег. Кстати, не советую тебе демонстрировать при ком-либо свои способности. В Питере есть рыбка покрупнее, и она с радостью тебя сожрет.

Обидевшийся на это Поэт в попытке бунта пытается выйти из комнаты. К его несчастью, дверь оказывается заперта, а Кризалис отказывается ее выбивать.

Естественно, им не доверяют. Естественно, их выпустят только после рассвета и исключительно в сопровождении вооруженного до зубов конвоя. Фарид сказал, что завтра их отведут к тому, кто здесь всем заправляет, и этот кто-то решит, что с ними делать. Раз денег с них не взять, платить придется информацией или услугами. И для этого нужно хоть немного выспаться.

— Угомонись, — Огнепоклонник ставит Поэту подножку, и тот приземляется рядом, в отместку проехавшись по нему бедром. — Ты этим ничего не добьешься.

— Знаете что… — возмущается Поэт, но Кризалис притягивает его к себе, прижимая спиной к груди, и он замолкает.

— Нечего сказать? — хмыкает Огнепоклонник, блаженно растягиваясь на животе. — Вот и отлично.

Ему, наконец, удается заснуть. Но в комнате все еще слишком холодно. Он весь дрожит и мечется в поисках хоть какого-то источника тепла, пока, наконец, на него не натыкается и не замирает. Ему снится пустыня. Ветер касается его руки, а затем осторожно пробегается по груди, но иных вольностей себе не позволяет, поэтому Огнепоклонник не реагирует. Только фырчит, когда песок набивается в нос, и отворачивает лицо от песчаных бурь. Бодрствующей частью сознания он понимает, что что-то такое происходит в реальности, но он слишком устал, чтобы сопротивляться. Если ему попытаются навредить, он вмиг расплавит нападавшему мозги. Так что кому-то стоит вести себя сдержаннее. Или, скорее всего, им обоим.