— Вырежи ей глаза! — требует хриплый голос.

— Сначала я срежу с нее кожу… — гораздо тише вторит ему меланхоличный.

Стены в жилом крыле картонные, а народ — дерганный, поэтому проходящий мимо парень резко врывается в комнату, возмущаясь:

— Эй, вы! Над кем это тут расправа?!

Перед ним сидят трое мужчин — один на матрасе, поджав длинные ноги по-турецки; один, перевязанный бинтами от шеи до низа живота, на кортах; а третий на низеньком шатком табурете, покачиваясь, словно нетерпеливый ребенок. Все трое поднимают головы, и непрошенный визитер замечает мусорный пакет и кастрюлю, которые расположены ровно посередине. Разглядывать их содержимое страшно: у этих психов в руках ножи! Богатое воображение рисует парнишке немедленную смерть, и он уже нащупывает собственное оружие, как вдруг один из троицы ухмыляется ему и невозмутимо отвечает:

— Над картошкой. Ослеп, что ли?

Помимо ножей они, и правда, держат в руках по картофелине. Вот только, с учетом того, как много кожи вместе с «мясом» они с нее срезали, это маленькое круглое нечто можно принять скорее за пули для детского бластера. Парень, поняв свой прокол, тушуется, но попыток проверить подозрительных новичков не оставляет.

— Где Тома?!

— Кто? — троица недоуменно переглядывается. Ни у одного из них не оказывается знакомой с таким именем, поэтому все взгляды возвращаются к нарушителю спокойствия. Острие ножей непроизвольно поворачиваются в его сторону, и он отступает к двери, выпалив:

— Извините за беспокойство, приятного аппетита!

Он выбегает, захлопнув за собой дверь, чтобы замедлить движение возможных преследователей, но никто даже и не думает подняться со своих мест. Тот, что заговорил с незваным гостем первым, фыркает в пустоту:

— Мы еще даже не приготовили поесть, чел.

— Какой вежливый молодой человек! — сидящий на матрасе расплывается в счастливой улыбке, какую редко можно увидеть на его вечно несчастном лице. Впрочем, относительная свобода сделала его не таким уж и несчастным. Вокруг теперь так много людей, с которыми можно вести беседу! — Давайте пригласим его на ужин!

— С ума сошел?! Ах, да… Никаких ужинов. Эти дармоеды оставят нас без последних штанов и не подавятся! Самим мало.

Пока счастливый-несчастливый замирает, пытаясь понять, зачем соседям есть их штаны, к разговору подключается забинтованный:

— Тут ты не прав, Огонек. Если бы не Поэт, «дармоеды» не поделились бы плиткой, — он кивает на походную электрическую плиту, состоящую из двух конфорок. За неимением подходящего места ее пришлось разместить прямо на полу, возле единственной в комнате розетки. Это было не очень удобно, потому что, помимо плиты, им удалось раздобыть вполне неплохой чайник, а его невозможно было вскипятить, пока готовится еда. — Пусть завязывает знакомства. Может, выйдет что-то путное.

— Или не выйдет, — возражает Огонек. — Ты только посмотри на него. С ним ни один адекватный человек разговаривать не станет.

Забинтованный честно переводит взгляд на длинноногого, пытаясь разглядеть в нем изъяны, о которых уже даже не намекали, а говорили в открытую. Взъерошенные черные волосы, печальный, но несколько фанатичный взгляд зеленых глаз, исхудалое бледное лицо, как у загримированного покойника. Зазеркалье предоставило сменную одежду, поэтому мужчина спрятался в популярный здесь растянутый черный бадлон и чересчур большую для него рубашку насыщенно-зеленого цвета, которая била по глазам любого, кто на нее смотрел. В целом про него можно сказать, что он выглядит болезненным и оголодавшим, но теперь, когда все они, наконец, привели себя в порядок, он вряд ли сможет оттолкнуть кого-то своим видом. Чего не скажешь о забинтованном, который отказался надевать что-либо помимо штанов. Даже обувь.

— Я бы стал.

— Я сказал «адекватный»!

Комната троицы новоприбывших так и притягивает любопытных старожилов (старожилами себя считают все, кто пришел раньше самых новых, так что очень скоро и троица удостоится чести так называться). Да и разве можно не заглянуть к соседям, которые ни с того ни с сего начинают громко стучать молотком в тот момент, когда ты пытаешься хоть немного отдохнуть?

— Хей! — настойчиво стучат в дверь, перекрытую табуретом и человеком, который на нем сидит. — Вы что там, ремонт делаете?!

— Нет, — отвечает елейный голос. — Курицу.

— В смысле?..

— В смысле, согласно древнему семейному рецепту, передающемуся из поколения в поколение, мы жестоко избиваем куриное мясо, чтобы оно получилось нежнее и прямо-таки таяло во рту. А теперь проглоти слюни и иди, куда шел, товарищ. Мы заняты.

В подтверждение этих слов удары молотком возобновляются. И, судя по звукам, молоток этот строительный, а не отбивной.

— Говорил же, что сыр надо было последним ложить… — раздается все оттуда же позже.

— Класть.

— Скованные одной цепью… Вы посмотрите, как все слиплось! Сыр на застывшую лаву похож. Это точно съедобно?

На этот раз в дверь вполне вежливо стучат. Ничего ее не подпирает, поэтому визитер в форме внутренней охраны Зазеркалья беспрепятственно заходит внутрь и грозно смотрит на проблемную троицу.

— На вас жалуются, — без вступлений сообщает охранник. — Вы слишком шумные! И… — его взгляд останавливается на непонятно откуда взявшимся здесь проводнике, в который воткнуты три вилки: одна ведет к походной плите, одна к чайнику и одна к проводу зарядки, без которого старенький ноутбук, удерживаемый одним из гостей убежища на коленях, попросту не включится. — Не соблюдаете технику безопасности! Это что такое?..

Самый свирепый на вид из троицы пожимает плечами, куря около окна. Охранник, переступив через ноги остальных двух, резко выхватывает у него сигарету и тушит ее об книжку, лежащую на подоконнике. Недовольный окрик игнорирует.

— В помещении. Нельзя. Курить. Зазеркалье — подпольное убежище, о котором никто не должен узнать! Со стороны это здание кажется заброшенным, и дым может нас выдать!

— А еще в жилых комнатах отсутствует система пожаротушения, — подхватывает человек с ноутбуком, не отрываясь от экрана и поднося кусок курицы ко рту. — Секунда — и все вспыхнет.

— Первое и последнее предупреждение, — охранник хмурится, коснувшись большим пальцем кобуры. — Командующая верит, что ее детище не повторит участь Снежневской. Не подведите ее.

Тот, что весь покрыт свежими ранами, скрытыми под бинтами, послушно выдергивает два штепселя из проводника. Но ошибается одним, и экран ноутбука его товарища трагично гаснет.

— Кризалис, твою ма…

***

Пока ноутбук заново грузится, подмигивая на черном фоне белым логотипом малоизвестной китайской компании, Огнепоклонник продолжает ругать этот день, который с самого начала пошел наперекосяк. Чего стоит одно только пробуждение: проснулся Огонек отнюдь не от нежного шепота и легкого поглаживания кончиками пальцев, а от того, что дверь, не рассчитав возможные последствия, открыли с ноги, и та со всей дури ударилась об стену. Удар заставил Огнепоклонника нервно подскочить и перебудить остальных своих товарищей по несчастью, в руках и ногах которых он благополучно запутался.

— Минута, — бросил широкоплечий мужчина в форме, давая им возможность прийти в себя и встать.

— Вы грубы, — констатировал Поэт.

Своей возвышенной, несколько неестественной речью он всегда раздражал Огнепоклонника. Тот, пожалуй, выразился бы сейчас куда жестче, если бы от благосклонности местных не зависело его выживание.

Стоило беглецам, перекинувшись парой фраз, собраться и выйти в коридор в сопровождении этих милых вояк, Поэт печально добавил:

— Как жаль… Посреди ликующих глупцов я иду отверженный, бездомный и бедней последних бедняков…

— Про бедняков ты в точку, — гоготнул один из сопровождающих, нисколько не обидевшись. — Но не боись, Командующую ваши деньги не интересуют.

— Так это ж мужик, — вырвалось у Кризалиса, когда их завели в просторное помещение, забитое людьми Зазеркалья, и представили главе.

Огромный и по росту, и по мускулистому телосложению седовласый человек возвышался над всеми присутствующими, словно титан над олимпийцами, и чтобы угадать в нем женщину, нужно было уставиться на его грудь и долго убеждать себя, что это не развитая мускулатура бодибилдера, а первичный половой признак.

— Многие так говорят, — хмыкнула Командующая и, не боясь нападения, протянула Кризалису руку, приняв его за главного в компании беглецов. Огнепоклонник предусмотрительно отвел от себя глаза, чтобы без помех прощупать обстановку.

— Кто ты, он или она, мой сообщник ли таинственный, враг ли мой, иль друг единственный, кто ты, я прошу, скажи… — прошептал Поэт, любящий в большом коллективе переходить с нормального языка на поэтический.

— Я вам не враг, пока вы не угрожаете мне и Зазеркалью, — ответила она, не поведя и бровью. — Кто вы, как вы узнали о нас, и что планируете делать дальше?

«Давайте захватим Зазеркалье!» — предложит потом Поэт, оценив, как много людей ей подчиняется. И получит единогласное: «Нет!». «Хорошо, вы правы, незачем править каким-то вонючим подвалом. Что насчет мэрии?».

— Мы… э… пленники, — Кризалис — то, каким он был до того, как его разум отключился, — врать не умел, и в словах был не силен. — Бывшие. Мы сбежали из Снежки… ну, больницы имени Снежневского…

— Психушки, — подсказал кто-то Командующей, и она кивнула с непроницаемым лицом. — Она вчера сгорела.

— Да, но мы не психи! — тут же вставил Кризалис. — Местный главврач Рубинштейн испоганил нам мозги, держал нас на таблетках, в подвале, в клетках…

— Эксперименты на людях, — слышится подсказка с другой стороны. — Полиция ведет расследование. Рубинштейна еще не поймали. По предварительным данным, убито десять человек, но жертв может быть больше…

Кризалис все еще был в крови, как будто намеренно ее не смывал, чтобы не оставлять себе пути к отступлению. Поймав взгляд Командующей, он ровно произнес:

— Я их убил.

— Это была самозащита?

— Это было… Я думал, что если убью их, они… станут свободными.

— Я люблю безумную свободу! Выше храмов, тюрем и дворцов мчится дух мой к дальнему восходу! — прокричал Поэт, крутанувшись на месте и повиснув на нем, то ли пытаясь поддержать, то ли закрывая своим телом от охраны Командующей, которая навела на беглецов оружие.

— Этот точно псих… — решили про Поэта зазеркальцы.

— Как вы сбежали? — продолжила допытываться Командующая, дав своим людям знак рукой, чтобы прекратили нервировать гостей и опустили пушки. — Кто вам помог? Почему вы здесь?

Кризалис скривился и закрыл лицо рукой, словно ее голос вызвал у него мигрень.

— Медсестра… Знала… Хотела помочь…

— О, неразумное, прелестное дитя, ты гнева моего, поверь, не заслужила, — но если б ты могла понять, какая сила была у ног твоих… — Поэт расправил руки в стороны, сделав шаг к Командующей и не обращая внимания на нервозность ее людей.

— Чего вы хотите? — снова повторила Командующая.

— Свободы! — вскричал Поэт.

— Спасения, — выдавил из себя Кризалис с болью в голосе.

— Убежища, — встрял Огнепоклонник, делаясь вдруг для всех видимыми. Люди посмотрели на него с удивлением, но перебивать не стали. — Сейчас нам не хотелось бы сталкиваться с полицией… Нам нужно осмыслить все, что с нами делал доктор, и вернуться в общество почти здоровыми людьми. Это будет сложно, так что назовите свою цену.

Все трое беглецов были грязными, отвергнутыми обществом оборванцами. Никто и никогда не стал бы их искать, вот почему Рубинштейн смог спрятать их в подвале и стереть их жизни из памяти города. Из троих подопытных только Огнепоклонника Рубинштейн считал действительно стоящим. Командующая прожгла его взглядом, будто видела насквозь.

— За вами будет должок. Пока отдыхайте, ешьте, набирайтесь сил. Посмотрим, что с вами можно сделать.

Огнепоклонника передернуло, хотя внешне он смог сдержаться. Она говорила точно так же, как его брат. А, зная братца, подобного рода сделка вряд ли будет выгодна кому-либо, кроме того, кто предложил ее заключить.

***

Огнепоклонник пытается понять, что пропустил. Терабайты информации сваливаются на него без каких-либо фильтров. Президентом Америки стал Дональд Трамп, а президентом России — Путин (снова, это можно было не гуглить), в Корее прошли Зимние Олимпийские игры, в России — чемпионат мира по футболу (победила команда Франции, жаль); в торговом центре «Зимняя вишня» в Кемерово произошел пожар (погибло шестьдесят человек); был открыт Крымский мост (а затем взорван); пенсионный возраст повысили (дед с бабкой все равно до этого не дожили); в Магнитогорске из-за взрыва обрушился подъезд дома; вышла последняя часть «Мстителей», а российские критиканы проплевались из-за британо-французской комедии «Смерть Сталина»…

— Что ты там ищешь? — Кризалис садится рядом на самый край его матраса, явно не зная, куда себя деть. Огнепоклонник раздраженно шмыгает носом, потому что ночью его продуло, и с трудом сдерживается, чтобы не начать греться об соседа по комнате. Одеяла здесь просто отвратительные по качеству, проще выпросить пуховик и спать в нем.

— Нидерланды победили в чемпионате мира по парусному спорту, если тебе интересно. А в гребле — Италия. Россия только на двадцать пятом месте. ЦСКА не чемпион… Я только начал.

— А что-нибудь полезное там есть? — Кризалис с опаской кивает на ноутбук, который шумит так, будто сейчас взорвется.

— Оу, — Огнепоклонник закрывает несколько вкладок и нажимает на стартовую страницу браузера. — Поищу номер адвокатской конторы брата. У него есть деньги, связи, и он мне должен. Как бы только помягче преподнести ему тот факт, что я все это время был жив…

— У тебя есть брат?

— Скука, — перебивает Поэт.

Он доел приготовленную на походной плитке курицу с картошкой и дочитал похищенный из кабинета Рубинштейна сборник стихотворений, который тот всегда ставил на самое видное место, нечестно им дразнясь, и теперь маялся, желая действий. Но за ними пристально следили: троица сама могла сходить в общую душевую или в туалет, но в ночной клуб, являющийся основой Зазеркалья, одних их не отпускали, а Поэт терпеть не мог слежку.

Товарищи-психи отреагировали недостаточно активно, из-за чего Поэт трагично декламирует:

— Так жизнь ничтожеством страшна, и даже не борьбой, не мукой, а только бесконечной скукой и тихим ужасом полна…

— Господи, заткнись, — Огнепоклонник закрывает уши. — Я уже всего этого наслушался, ты можешь хоть день обойтись без стихов?!

По крайней мере, репертуар у Поэта обновился. А то еще одно его «Не дай мне бог сойти с ума… Сойди с ума, и страшен будешь, как чума», и Огнепоклонник просто вздернется.

— Заставьте меня, — просит Поэт.

Несмотря на легкую улыбку, взгляд его становится жестким, будто он готовится к драке, или, может, убийству. Кризалис, видя это, принимает удар на себя: подходит к разозлившемуся мужчине и дергает. Поэт, рефлекторно выставив руки вперед, падает на него и оказывается зажат в сильных объятьях.

— Не ссорьтесь, — просит Кризалис и успокаивающе поглаживает его по спине. — У нас, кроме друг друга, больше никого нет.

— У меня есть брат, — возражает Огнепоклонник, не оценив важность момента.

— Огонек!

— Ладно, ладно. Закончи мысль.

Кризалис вздыхает, и поток воздуха проносится сквозь волосы Поэта, заставив их зашевелиться. Поэт, на удивление, стоит смирно, даже не пытаясь вырваться. Только прислушивается к чужому дыханию и выравнивает свое.

— Я не знаю, как долго я смогу контролировать себя. Возможно, очень скоро… Я снова стану монстром. И я не хочу мои последние дни в сознании выслушивать ваши ссоры. Вы — все, что у меня есть. А я и ты, Огонек — все, что есть у Поэта. Помни об этом каждый раз, когда пытаешься его задеть.

Стук пальцев по клавишам прекращается. Огнепоклонник выглядывает из-за экрана. Его лицо ничего не выражает, но он едва заметно кивает, показывая, что услышал.

В своей голове он не называет бывших соседей по палате даже друзьями. Они лишь случайные попутчики, которые провели некоторое время в одном купе поезда под названием «жизнь», и теперь должны были выйти на разных остановках. Но поезд все едет, едет и едет в бездну, и даже стоп-кран не останавливает его бесконечного движения.

Они провели вместе слишком долго. Он копался в их голове, он слишком хорошо их знает. Они такие же, как он — неизвестно, сколько еще таких в Петербурге. От них нет смысла скрывать свое настоящего «я» — они уже все видели. Они примут все его стороны, как он, пусть и нехотя, но принимает их. Союзниками просто так не разбрасываются. Может, стоит снова пойти им навстречу.

— Не думаю, что монстр явится снова, — Огнепоклонник возвращается к интернет-серфингу, теперь избегая смотреть на товарищей. — Я слышал, Рубинштейн считал тебя безнадежным. Но я слишком громко тебя позвал, чтобы ты продолжал спать. Оказывается, мне просто нужно было достаточно сильно испугаться.

Огонь его манил. Огнепоклонник должен был устроить в больнице пожар для отвлечения внимания и уйти, но он не смог. Огонь заговорил с ним, голос стихии обволакивал, требовал отдать свою душу. Огнепоклонник потерял разум — казалось, всего на миг, но в реальности прошло слишком много времени. Он оказался в огненной ловушке с минимальным шансом на спасение. И только тогда, когда языки пламени подобрались слишком близко, он закричал. Проснулся ли Кризалис, потому что услышал его? Или дело было в людях, души которых от отчаяния, страха и боли кричали не менее громко?

— Спасибо, — произносит Кризалис, отпуская Поэта.

«Кто кого еще должен благодарить», — думает Огнепоклонник про себя. Вслух же с неохотой признает:

— Если бы ты не полез за мной, я бы сгорел. Жизнь за жизнь. Ты не должен мне, а я не должен тебе. Не благодари.

Поэт подсаживается к нему, внимательно вглядываясь ему в лицо. Опять глаза разглядывает, что ли? Это начинает ужасно бесить! Или тоже за что-то поблагодарить хочет? На это Огнепоклонник бы посмотрел... Даже на камеру бы записал, чтобы навсегда запечатлеть этот момент. Но это он, конечно, размечтался.

— Если Вы не хотите захватывать город или Зазеркалье, — говорит Поэт осуждающе, как будто только последний дурак мог отказаться от его предложения, — давайте хотя бы найдем Рубинштейна и узнаем, что он с нами сделал. И это мое последнее слово. Больше я отказываться от своих идей не буду.

«Ну, поиск Рубинштейна — это не так уж и плохо», — думает Огнепоклонник. Из всего, что предлагал Поэт, это наименее безумный и невыполнимый план. К тому же, Рубинштейн интересен и ему тоже. Он мог привести к таким же, как они. К людям с необычными способностями…

— Кризалис? — оттягивает Огнепоклонник до последнего, не желая ввязываться в это в одиночку.

— В деле. Не хочу снова… терять себя. Если он расскажет, что делал со мной, я пойму, как всего этого избежать. Или, может, начну принимать какие-нибудь лекарства.

— Допустим, — Огнепоклонник закрывает глаза, смиряясь с решением. — Хорошо, мы найдем Рубинштейна.

— Вот видите, — Поэт так и сияет, перекидывая ногу Огнепоклоннику через колено. — Из нас получается отличная команда! Назначаю себя ее лидером. Начнем поиски отсюда, — он кладет руку поверх пальцев Огнепоклонника, лежащих на клавиатуре, и тот их отдергивает. Да что ж такое, неужели обязательно каждый раз прикасаться?! — Найдите в Интернете все, что известно о докторе… пожалуйста. Нам нужно с чего-то начать.

— Так точно, капитан, — откликается Огнепоклонник с сарказмом, закрывая запись матча любимой сборной. — Только, будь добр, убери от меня свои оглобли, пока ты их не лишился.

Кризалис смотрит на него с неодобрением. Огнепоклоннику выдавливает из себя кривую улыбку, сглаживая грубость. «Вот видишь, я могу быть лапочкой, когда захочу».

«Это будет тяжелая зима», — читается на лице Кризалиса.

За окном падает снег.