Я, переписывающий эту историю раз третий от дрожащей руки в чистовик, человек, забытый в потерянном городе кошмаров.

'Я жив' — вывожу это глупое изречение поверх старого текста.

Я жив. Жив. Живой. Значит, я чувствую и дышу.

Я знаю, сколько в моей книге томов, на какие миноры и мажоры она поделена, чем наполнена любая из глав, и что в конце ждёт героев знаю. Однако чрез мгновение меня тряпичной куклой усадят в электрический стул, и память сотрется, оставив хранить лишь первые рукописные листы, отвергая, что было написано и выплакано душою после них. Я не стану сшивать биографию, ибо финалов альтернативных множество, и сегодня я, не изменяя традиции, перепишу на свой лад один из возможных. Создам фатальный. Я переписывал работу бессчетно, но к полному завершению не пришла ни одна из её версий. Я так мучаюсь регулярно. Я просто боюсь принимать реальность.

Я избегаю правды.

История моя без ужимок и тайн, она незрелая, подростковая, почти детская, но её не станут читать сказками по ночам во избежание дурных сновидений у слушателей. Я вывалю её открыто, а расплачу́сь за свою откровенность тогда, когда стану получать похвалу за сентиментальность и верность, когда наконец осознаю, что расплата моих многолетних трудов и переживаний медленно жевала собственное наивное сердце. История моя человечна — этим и раздражает. Сюжет её не избитый, как покажется с первых страниц. Он повседневен и живой рутиной предстаёт перед глазами читающих. Я не вычурен, а потому не будет здесь лжи, чтобы в лишний раз сгладить или приукрасить. Кто посчитает, что я выбрал путь жертвы — катитесь-ка к чёрту и прекращайте читать. Я не обуза. Понять меня сможет тот, кто некогда отдавался любви и вечности, верил клятвам и вечерами рассыпался в пепел от поглощающего внутри одиночества.

Я скептичен, а значит не верю ни в бога, ни в экзотерику, ни в любую другую сомнительную чепуху. Вместо этого у меня собственный выбор, в который верить не нужно, пятикратно кланяться намазом и ходить ставить восковые желтые свечи — также нет. Просто-навсего достаточно полюбить.

Рука дрогнет, когда отклонюсь от сюжета, что в голове мутный и за пеленой переживаний скрывается. Я выкину карандаш с давно засидевшейся внутри себя ненавистью. Встану, похожу по комнате и сяду обратно. Посмотрю на ладонь — та в ответ словно не моя вовсе. Мешает что-то неясное мне дочеркать финальные пару строк. Я, в попытках понять, что же это, оборачиваюсь, вокруг гляжу: никого за спиной, но что-то, чувствую, тяжело дышит в затылок. Я пишу финалом, то есть пишу о разрушенных мечтах и планах, то есть разочаровываюсь в своей судьбе. Я пишу так, как вышло на самом деле, а не так, как предполагалось изначально, когда пару лет назад неброскими чертами возникала в голове мысль рассказать о себе. Да и выросли мы все не такими мягкими, как будет казаться в начале — осторожно предупреждаю. Осознание собственных взрослых травм колотит меня в холодном поту. А детские не стоят им вровень, уже не считаются, ведь я нов читателям и интересен лишь в окончательном облике. С повязанным на упаковке бантом.

Я проясню сейчас, в чём заключается проблематика, а ты, милый друг, не читай между строк, а гляди прямо в текст, ибо нет в нём ничего скрытого и метафорического. Я жив, а любовь моя, несчастная и больная, мертва и гниёт в сырой земле. И не бежать мне с этого тонущего корабля, не найти карих глаз в утешение своим, не выбраться из этого кошмара боле. Страшны даже те текста, что придуманы фантазёрами, а мои, уверяю, гораздо больше, потому что они отражают реальность. Ибо ими я когда-то дышал и грезил.

Нервно старый комкаю лист, вслед другим он летит в урну. История эта вместе с новым началом не заимеет новый конец, и я удивлён и напуган своей думой: всё кажется правильным и логичным. Я прикоснусь к нетронутому и девственному, помедлю, потупив взор.

Я, переписывающий эту историю четвёртый раз от дрожащей руки в чистовик, человек, забытый в потерянном городе кошмаров. Имя моё Чонгук.

И я мёртв.