Сигареты кончаются максимально невовремя.

Антон не глядя лезет рукой на нижнюю полку кухонного шкафчика, куда — он уверен — он закинул блок меньше недели назад, но нашаривает только две металлические банки с чаем, хлебную крошку, засохший финик и пахучий мешочек трав. Ни следа еще хотя бы одной полной пачки.

Он пристально всматривается в темное пространство шкафчика, будто пачка могла куда-нибудь завалиться, проверяет еще несколько мест в квартире, куда совершенно точно сигареты не убирал, но мало ли, и приходит к неутешительному выводу — реально закончились. Вздыхает, запуская пальцы в волосы, отросшие неопрятной копной так, что без резинок уже никуда, и опускается на незаправленную кровать.

Руки заранее начинает мелко потряхивать.

Стратегия совершать вылазки во внешний мир примерно раз в неделю, обязательно в будние дни, где-то после полудня стремительно рушится: на календаре суббота, а на часах шесть вечера. Во дворе наверняка гуляют дети — точно, Антон слышит их голоса, — магазины полнятся людьми, закупающимися заранее, и шансы никому из них не попасться на глаза у Антона ничтожные. Можно, конечно, добраться до табачного перебежками от куста к кусту, но соседи про него и так шепчутся.

Еще бы: жуткий затворник, обросший, как пес, ни с кем не разговаривающий, никому не открывающий дверь, редко даже поднимающий взгляд от пола. Антон достаточно самокритичен, чтобы не ожидать к себе иного отношения; спасибо, что не выселяют, а уж долгие осуждающие взгляды бабулек на лавке он стерпит. Это далеко не наибольшая из его проблем.

Прямо сейчас таковой является необходимость собрать себя в кучу, сжать в кулак и швырнуть в магазин. За окном все еще промозглая, но уже по-весеннему грязная середина марта; за весь день солнце своим присутствием почтить так и не удосужилось, и из-за вечно задернутых штор виднеется темнеющая серость облаков, лишенных веса и влаги, тусклой дымкой застилающих небо, как катаракта.

А дети играют, шумя и смеясь, на площадке напротив подъезда. А Антон сжимает пальцы в кулаки так, что подстриженными под корень ногтями умудряется до боли впиться в ладонь.

Не тревога, нет — парализующий ужас холодными вязкими ошметками следует по венам от кончиков пальцев к груди. Стискивает горло, морозит легкие, пускает сердце в истерический ритм; Антон до крови прикусывает губу, гипнотизируя носки своих тапочек: левый совсем заношенный, скоро будет дыра. Возникает даже шальная мысль бросить курить, лишь бы остаться дома, но тогда он точно поедет крышей.

По одному небольшому шажку за раз: встать, натянуть носки, влезть в дутую куртку поверх домашнего худака, собрать волосы в разваливающийся, но отвлекающий от степени немытости головы пучок на затылке, напялить кроссовки не по погоде, рассовать по карманам ключи, карточку и телефон, — собрать себя кое-как получается. Остается взять темные очки, и можно идти, но рука замирает над ними, лежащими на полке у выхода.

Вся паника собирается комом, перекрывающим заходящееся дыхание. Железная входная дверь будто стремительно растет на глазах, мигает угрожающей темнотой портала в неприветливый мир. Антон зажмуривается и опрокидывается в свой страх навзничь.

Да ведь сто раз уже так делал, ебаный в рот.

Хватает очки, быстро надевает, дужкой едва не заехав в глаз, и выходит, тут же стремительно слетая по лестнице вниз, не давая себе возможности передумать.

Мартовский вечер влажным холодом опаляет лицо.

По уже троекратно растаявшей и заново замерзшей грязи до табачки идти шесть минут — Антон это знает точно. Он накидывает капюшон, опускает лицо, вжимается сам в себя, старательно не смотря по сторонам и темным углам — только под ноги, и то расфокусированно. Ни на чем не сосредотачиваться, не вслушиваться в шумящий вокруг спальный район, не привлекать внимание, — все это, кажется, за столько лет должно было дойти до автоматизма, но с каждым разом не становится нисколечко легче. Смеются дети, сбоку мелькает какая-то тень. «Не и не», — повторяет себе Антон, быстрым шагом пересекая двор.

Холодно, стоило сменить домашние истончившиеся спортивки на что-то посерьезнее, но он спешит не поэтому. Быстрее закончит — быстрее можно будет выдохнуть в одиночестве своей квартиры с зашторенными окнами, тысячью тканевых мешочков с травами, с незаправленной кроватью, потому что кому какая разница вообще, с ноутбуком, где ждет проект. На улице у Антона есть только очки и груда металла на пальцах. На улице Антон на виду.

На улице Антон видит.

В полуподвальное помещение он спускается, едва не запутавшись в собственных длиннющих ногах.

Паренек из-за прилавка здоровается скучающе. Антон не смотрит на его лицо, но голос знакомый, поэтому он не удивляется, когда слышит:

— Как обычно?

— Да, будьте добры, — чуть глухим голосом отвечает, не поднимая взгляд.

Блок Кэмела опускается перед ним на прилавок, и Антон достает карту в ожидании загорания экранчика терминала, но тот не подает признаков жизни.

— А, точно, — слышится виноватое, — терминал сломался, завтра должны починить. У Вас налички не будет?

Чуть разогнанная движением паника в положении стоя возрастает по новой; Антон чувствует, что еще немного — и обрушится тяжелой волной. «Домой!» — кричат все инстинкты, но уйти ни с чем означает, что он и мужался полчаса ни ради чего. Вдохнув поглубже и прокрутив несколько раз тяжелое кольцо на большом пальце, Антон отвечает:

— Налички нет. Можно Вам по номеру перевести?

Паренек теряется.

У него веревочка на запястье и штаны с каким-то ужасающим количеством карманов, и на углу прилавка лежит электронка. Клубника? Очаровательно. Антон поправляет очки, хотя они и не съезжали.

Домой! Домой! Домой!

— Конечно, без проблем.

Расслышать диктуемый номер удается с трудом за шумом, поднимающимся в ушах. Произнесенное вслед: «Всего доброго!» — Антон не слышит вовсе, уже взлетая по лестнице.

Тени вокруг него точно сгущаются, ползут из углов к ногам, тянут свои цепкие пальцы, и поскользнуться кажется чем-то смертельным, но сбавить шаг — страшно. Правой, левой, правой, левой, обходя замерзшие лужи и кучки грязного снега, взгляд — вниз, не сосредотачиваться, не смотреть, не слушать, не…

Кто-то влетает в Антона сбоку, едва не сбив его с ног.

— Извините! — слышится запыхавшееся.

От неожиданности, рефлекторно пытаясь удержать равновесие, Антон взмахивает руками и голову запрокидывает назад, а когда встает твердо, не успевает ее опустить. Неуклюжий незнакомец оказывается высоким — не выше Антона, но все-таки — взрослым мужчиной с чуть покрасневшим носом и щеками, глазами, блестящими как-то нездорово, и смешно съехавшей шапкой. Он отряхивает свое пальто, смотрит растерянно и виновато; но Антона этот человек — всего лишь человек — уже не интересует.

Сквозь темные стекла очков у лестницы ближайшего подъезда он видит деформированную, конвульсивно подергивающуюся фигуру. В нос ударяет приторный запах гнили, контуры существа дрожат, под зеленой раздутой кожей вздымаются пузыри с вязкой белесой жидкостью; существо со скрежетом ломает свою четырехпалую конечность, протягивая ее вперед, и его пустые глазницы на изуродованном разложением лице прищуриваются, по испещренным незаживающими шрамами щекам течет несколько бурых, почти что черных капель. Существо беззвучно открывает и закрывает беззубую бесформенную дыру на том месте, где должен располагаться рот.

Антона парализует и прошибает холодным потом. Он смотрит неотрывно, не может даже дышать: с каждым гнилым вдохом сильнее скручивает все внутренности.

— Вы в порядке?

На плечо ложится чужая рука, и Антон отшатывается, снова едва не падая. Мужчина — всего лишь мужчина — смотрит еще более озадаченно.

— Здесь немало бездомных, да? — он спрашивает с неуверенной улыбкой, кивнув в ту сторону, куда Антон больше поворачиваться не собирается. — Доставляют проблемы?

Крепче сжимая блок сигарет в руке, Антон ничего не отвечает, собирая все силы, чтобы сдвинуться с места.

— Вам… помочь? — незнакомец все пытается завести диалог. — Открыть дверь, подняться по лестнице? Вызвать врача? Вы меня слышите?

Ему явно неуютно ощущать на себе невидящий взгляд глаз за темными стеклами, не получать ответа ни на один свой вопрос, пытаться дозваться человека, застывшего истуканом. Но, если честно, Антона его состояние мало волнует. Он наконец делает вдох полной грудью — мороз немного перекрывает зловоние, — удобнее перехватывает сигареты и поправляет капюшон с очками подрагивающей рукой.

— Смотрите под ноги, — говорит бесцветно, — это очень поможет.

Антон обходит мужчину, не слишком галантно задев его плечом, и доходит до своего подъезда шагом, ускоренным ощущением, что тварь вот-вот за ним бросится. Не чувствует себя спокойно ни захлопнув дверь подъезда, ни пробежав семь пролетов, ни ковыряясь ключом в дверной скважине, только чтобы спустя полминуты осознать, что квартиру он не запирал. Только оказавшись внутри, закрыв все замки, стянув уличное и влетев в ванную, Антон слышит, как ор каждой мозговой клетки об опасности утихает.

Все нормально.

Он дома.

Все хорошо.

Моет руки не снимая колец и упускает мыло, увидев собственное побледневшее лицо в зеркале.

Ни хрена не нормально.

На ноутбуке ждет открытый проект, но Антон возвращается к нему, только час просидев на кухне, куря и успокаивая сердцебиение. Чтобы он еще раз не уследил за количеством сигарет.

``

— Я так и не понял, что ему от тебя надо, но роет он, как трюфельная свинья. Аж до меня добрался, — раздраженно бубнит Дима в трубку.

Антон не сравнил бы себя с трюфелем. Скорее с покрышкой или пластиковой бутылкой, закопанной, обреченной разлагаться не одно поколение и ничего из себя не представляющей, но журналист, пытающийся уже пару недель найти его всеми правдами и неправдами, видимо, другого мнения.

— О том, что мы вместе работали, точно ничего в общественном доступе нет, — Антон усмехается: — Ты позаботился.

— Шаст…

— Да я все понимаю, не парься. Я к тому, что у него какие-то охуевшие источники.

— И охуевшая целеустремленность, — соглашается Дима. — Ты поосторожнее.

— Ну не домой же он ко мне припрется. А припрется — пошлю, — Антон пожимает плечами, щелкнув кнопкой на чайнике.

— Не нравится мне это, — Дима не успокаивается.

Антон вздыхает.

— Тебе нравится копаться у трупов в кишках, так что я не слишком доверяю твоему вкусу.

— Работа такая.

— Ну так иди работай, — получается грубее, чем хотелось бы, но Антон на нервах после вчерашнего. — Правда, Поз, спасибо за беспокойство, но все в порядке.

— Как знаешь, — Дима нехотя, но отстает. — Ты это, не кисни.

Прижимая телефон плечом к уху, Антон закатывает глаза.

— Бывай.

Звонок завершается, и Антон с облегчением выдыхает. Разговоры с Димой обычно событие радостное, как-никак, это единственная доступная ему социализация, но стоит речи зайти о работе — а особенно о прошлом совместном опыте, — как Позов становится невыносим. Казалось бы, пять лет, как Антон в отставке, а Дима все еще реагирует так, будто лично за ним ведется охота. И хотя Антон понимает его тревогу, ему хватает своей.

Она, в отличие от Диминой, вполне обоснована.

Вспоминается существо, увиденное вчера, и желудок стягивает рефлекторным спазмом от фантомного запаха. Антон даже старается меньше курить, чтобы отсрочить следующую вылазку, хотя тянет едва ли не каждые полчаса; еще и ночью едва удалось уснуть: в полуосознанности темнота обратной стороны век казалась темнотой пустых глазниц, а шорохи старого панельного дома — хрустом неестественно ломающихся костей.

Кусок предсказуемо не лезет в горло. Залив в себя чашку сладкого чая, Антон идет работать, надеясь, что удастся монотонным шумом надрывающегося вентилятора вытеснить все остальные мысли.

Ему, честно, все равно, что там от него понадобилось какому-то журналисту. Точнее, догадаться, с чем связан чужой интерес, несложно: за недолгую карьеру следователя громкое дело у Антона было только одно, — Позов это наверняка понимает тоже и больше обеспокоен деталями; а вот Антон — нет. Ну придет, ну спросит. Если Антон будет в хорошем настроении, что маловероятно, зачитает ему от зубов отскакивающую официальную версию, а если не будет, то, как уже сказал Диме, просто пошлет.

Еще возиться с любителями жанра «тру-крайм» ему не хватало.

Из-за штор пробивается лучик холодного солнца, ложится Антону поперек лица, засвечивая один глаз, причем тот, ослепнуть на который не хочется. Неприятно тянет кожу головы слишком туго завязанный пучок, ноутбук шумит. Скучает ли Антон по времени, когда все это не было неотъемлемой частью его жизни? Пожалуй. Но плюсы тоже надо уметь находить, например, из-за невозможности регулярно посещать парикмахерскую он кое-как приноровился стричь себя сам кухонными ножницами в ванной, службы доставки присылают ему как постоянному клиенту выгодные промокоды, а самостоятельно освоенная специальность приносит немало денег.

Антону нормально. Квартира у него темная, но вполне уютная, единственный друг, верный и беспокоящийся, закрывая глаза на некоторые приколы, но кто без них. Можно представить, будто он выбрал такой образ жизни по собственному желанию без каких-либо странных — страшных — причин.

Можно представить, будто он не задыхается от ужаса всякий раз, выходя из дома, не носит темные очки в любое время суток, не прячет лицо в капюшоне и взгляд — в ногах. Пока Антон в безопасности своей одинокой норы, можно представить, будто его туда не загнали и не заставили забиться в угол, дрожа беззащитным зверьком.

Антон встает и плотнее задергивает шторы.

До самого вечера толком поработать не получается. Дедлайн пока не горит, так что это не страшно, но все равно раздражает; в конце концов Антон захлопывает крышку ноутбука с тяжелым вздохом и идет в душ. Под горячими струями становится не спокойнее, но более отстраненно, — главное, вылезая, стараться не смотреть в зеркало на свое отражение ниже плеч. Там нет ничего хорошего.

Пять лет таких будней: марш-броски до табачки как можно реже, продукты усилиями Димы или доставкой, уборка и водные процедуры без четкого расписания, чтобы совсем не двинуться от монотонности. А двадцатипятилетний следователь, готовый покончить с московской преступностью голыми руками, в воспоминаниях кажется не собственным прошлым, а будто малознакомым человеком на общей фотографии. Антон точно помнит, что этот следак был, Антон даже знает, где он его оставил, но ассоциировать с самим собой все равно не получается. Пацан-идеалист в нынешний образ заросшей хмурой кикиморы слишком не вписывается.

Кое-как просушив волосы полотенцем, Антон идет заварить себе еще чая. Поесть за весь день так и не удалось.

В дверь звонят одновременно с тем, как вскипает вода. У Антона плохое предчувствие.

Этот и повторный звонок он игнорирует, заливая кипяток в чашку, и тогда начинается настойчивый стук.

— Я слышу, что вы там! — мужской голос раздается из-за двери. — Пожалуйста, откройте!

Антон только хмыкает себе под нос и неслышно выходит в коридор.

— Меня зовут Арсений Попов, я журналист, и я знаю наверняка, что вы дома! И я никуда не уйду!

Надо же, и правда приперся.

— Интересно, если человек дома и не открывает, что бы это могло означать? — чуть повысив голос отвечает Антон, приближаясь к двери, чтобы наклониться к глазку.

— Ну неужели, — его колкое замечание пропускают мимо ушей. — Вы Антон Андреевич Шастун, верно? Работали в следственном комитете…

— Понятия не имею, о ком вы.

На лестничной площадке оказывается чуть взъерошенный мужчина в длинном сером пальто, очках в тонкой черной оправе, гладковыбритый и немного нервный. Антон внезапно узнает в нем человека, с которым столкнулся вчера по пути домой, и зарождающаяся неприязнь от этого только крепнет.

— Не держите меня за идиота, пожалуйста, — Арсений хмурится и коротко смотрит в сторону глазка со своей стороны, встречаясь с Антоном взглядами.

— Я не держу вас за идиота, — Антон отстраняется. — Я вас вообще не держу. Идите, вы свободны.

Слышится раздраженное бормотание.

— Так и будете остроумничать, или все же нормально поговорим? Через дверь как-то… странно.

— Меня все устраивает, — Антон опирается лопатками о стену, сложив руки на груди. — Вы еще покричите, с соседкой моей познакомитесь. Милейшая женщина.

Какое-то время тишина. Что журналист ушел, верится слабо, вряд ли легко сдастся человек, зашедший так далеко, и Антон ждет, рассматривая цветочный орнамент обоев в полутьме. Арсений подает голос где-то через минуту:

— Хорошо, я понял, — он звучит холоднее и собраннее, — светские беседы не ваша сильная сторона. Тогда давайте к делу. Вы участвовали в расследовании убийства Вероники Дроздовой, и я хотел бы об этом поговорить.

Кто бы сомневался.

— Записываете подкаст? — Антон поджимает губы, чувствуя холодок по коже.

— Серьезный материал, вообще-то, — ему отвечают почти уморительно обиженным тоном.

Нацепив свои черные очки, Антон нехотя отпирает замки один за другим, но только потому, что говорить с такой громкостью все же не слишком удобно. Он открывает дверь ровно настолько, чтобы чуть высунуться самому, но не позволить этому типу проскользнуть внутрь.

Очевидно, Арсений тоже его узнает: на секунду его лицо вытягивается, но он почти сразу берет себя в руки.

— Раз серьезный материал, вся интересующая вас информация находится в публичном доступе, — плечом оперевшись на дверной косяк, Антон убирает с лица еще влажные волосы. — Могу повторить, если хотите, конечно: пятилетняя Вероника Дроздова была убита Виктором и Анастасией Дроздовыми. Или вы пришли за кровавыми подробностями?

Антон позволяет себе вложить в голос весь яд, которого в нем оказывается полно. С каждым его словом Арсений мрачнеет, но не теряет своего энтузиазма — увы.

— Это оставьте подкастам, — с деланным спокойствием отвечает он. — Я в курсе официальной версии, но ее достоверность многими ставится под вопрос.

— Так с этими людьми и поговорите, — Антон пожимает плечами.

— Я и говорю, — внезапно Арсений делает небольшой, но уверенный шаг вперед. — Именно вы же и не оставляли расследование даже спустя недели после оглашения приговора. Вы были уверены, что что-то не так.

— И оказался неправ, — отрезает Антон.

Зажегшийся в глазах напротив огонек решимости чуть слабеет, но не затухает совсем; Арсений все еще смотрит, чуть приподняв подбородок, пронзительно и упрямо. Антону ничего не остается, кроме как смотреть на него в ответ. Этот одетый с иголочки человек медленно, но верно выводит из себя неумеренным любопытством и тем, что думает, будто имеет право лезть, куда хочется. Настоящий журналист.

— Почему бы нам не поговорить внутри? — Арсений улыбается неискренней улыбкой и щурится по-змеиному.

— Хотя бы потому, что я не собираюсь вас приглашать, — спокойно отвечает Антон. — Вы даже не сказали, из какого вы издания.

— Это что-то изменит? — Арсений как будто теряется, но внимания на это Антон особо не обращает.

— Нет, — говорит честно. — Если у вас все — до свидания.

— Я…

Его перебивает громкий скрип ключей в скважине двери напротив, и через пару секунд показывается, недовольно хмурясь, пожилая соседка.

— Вы что тут устроили?! — она возмущается, запахивая халат.

Арсений оборачивается, собирается что-то сказать, но Антон его перебивает:

— Молодой человек уже уходит. Простите за шум.

То ли Татьяна, то ли Нина, то ли вообще Елизавета, но однозначно Олеговна фыркает, смерив их обоих колючим взглядом, и громко захлопывает дверь. Замешательством Арсения удается воспользоваться, чтобы прошмыгнуть обратно внутрь квартиры и закрыть прямо перед его носом свою, тут же щелкнув замками.

Антон успевает снять очки, дойти до кухни и даже хлебнуть своего чая, прежде чем тот кричит:

— Я вернусь, — то ли отчаянное нежелание признавать поражение, то ли настоящая угроза.

Вернувшись в коридор и через глазок убедившись, что Арсений ждет ответа, Антон говорит:

— Не утруждайтесь.

Постояв еще немного, Арсений наконец вызывает лифт, и Антон может уйти в комнату.

Он чувствует раздражение и усталость, а еще бесит, что Дима был прав. Когда Дима оказывается прав, это почти никогда не означает ничего хорошего. Работать с таким настроением вряд ли получится, хочется упасть лицом в подушку и пролежать так пару недель, но сон не спасение, это Антон уже выучил. Скорее, перерыв от кошмаров реальности на кошмары прошлого. Значит, надо чем-то себя занять.

Антон открывает ранее оставленный ноутбук. Вбивает: «Арсений Попов журналист», — чтобы хотя бы понять, с кем он имеет дело.