Арсений Попов оказывается автором внушительного количества статей одного достаточно крупного издания. И это неудивительно: чтобы найти Антона, ему наверняка потребовалось немало ресурсов, — но что вводит в недоумение, так это тематика большинства из них.

Не криминальные сводки, не расследования, не политические комментарии; Арсений, вообще-то, занимается культурным анализом. Он единолично ведет рубрику театральных новинок, время от времени выдает рецензии на громкие — или, наоборот, недооцененные — кинопремьеры, берет интервью у известных творческих личностей и экспертов по социальным вопросам, предлагая критический взгляд на искусство. Антон даже узнает одну из статей, где Арсений указан соавтором: про эскимосскую мифологию в сериале «Террор».

И все это замечательно, но с какой стати он вдруг заинтересовался вполне реальным убийством многолетней давности, совершенно неясно. Нетфликс, вроде, ничего похожего не выпускал.

В итоге, оставшись после сеанса поиска информации только с большим количеством вопросов, чем было до него, Антон решает забить. Это ведь даже к лучшему, что в текущем вопросе Попов не подкован: значит, от него будет меньше проблем, — а почему он вообще внезапно решил сменить профиль, Антона волнует мало. Диме о визите он не рассказывает: нечего беспокоить человека, который и без того на нервах, — вливается обратно в свою привычную жизнь, настраивается на работу, пьет чай, чуть не ловит сердечный приступ, когда утром больной общипанный голубь будит его, постучав по стеклу. Типичное воскресенье.

И целых два дня Антона не трогают.

Он успевает не забыть о случившемся, но отвлечься. Даже образ отвратительного существа понемногу выветривается из подсознания в безопасных стенах родной однушки, а полный непонятного энтузиазма журналист и подавно; успокаивается и Дима, хотя бы больше не ведет себя так, будто по его душу отправили по меньшей мере самого дьявола. Удается погрузиться в работу над проектом, отвлекаясь на пустой по сути, но хорошо убивающий время сериал в перерывах. Человеческая психика, конечно, удивительна: чем сильнее она покорежена, чем неотъемлемее становятся стрессы, тем как будто легче они переносятся.

Человек ко всему привыкает — Антон вот привык жить в постоянном страхе. Если бы на каждую неприятность он реагировал недельными отходами, давно бы сошел с ума.

Но утром вторника в дверь раздается новый звонок.

Антон его сперва честно не слышит, сидя в наушниках за ноутбуком, но следующий, куда более долгий, пропустить уже не получается. Со вздохом он встает, идет в коридор и в глазок ожидаемо видит на лестничной площадке ту же фигуру в сером пальто.

— Вы очень настырны, — Антон говорит через дверь. — Это уже походит на сталкерство. Я подумываю обратиться в полицию.

— Вы лучше меня знаете, что они ничего не сделают, — отзывается Арсений.

Антон усмехается, нехотя признавая чужую правоту, радуясь, что его не видно.

— Все еще не планируете меня пускать? — Арсений спрашивает, и в глазок Антон видит, как тот насмешливо выгибает бровь. — Я видел, как ваша соседка выходит из подъезда, когда подъезжал, так что сегодня ей меня не спугнуть.

Антон закатывает глаза.

— Минуту, — бросает и уходит в комнату.

В ящике рабочего стола лежит полупустая тетрадь на кольцах с клетчатыми листами; ручку приходится искать дольше — кто вообще сейчас пишет что-то от руки, — но в итоге обнаруживается и она. Антон вырывает лист, кривовато черкает свой телефонный номер и просовывает записку под входную дверь.

— Вы издеваетесь? — спрашивает Арсений, но не получает ответа.

Антон возвращается в спальню и даже закрывается. Проходит пара минут, прежде чем на экране его телефона таки высвечивается незнакомый номер.

— Это просто нелепо, — слышится в ответ на Антоново невозмутимое «алло». — Я буквально у вас под дверью. Начинаю подозревать, что вы меня боитесь.

— Ничуть, — отвечает Антон.

И это правда: Арсений раздражающий, но на этом все, и у Антона нет никаких загонов на тему того, что в его квартиру никому, кроме него, нельзя, зато есть какая-никакая боевая подготовка. Тут дело вообще не в страхе; Антон оберегает от Арсения не столько свой дом, сколько сам привычный ход своей жизни.

— Хорошо, — с нескрываемым раздражением выдыхает Арсений. — Вы хотя бы согласны меня выслушать.

— Я просто занят, и у меня нет времени торчать в коридоре, — включив громкую связь, Антон действительно садится обратно за работу. — Да и в квартиру холодом тянет.

— Этих неприятностей можно было бы избежать, если бы вы просто… впрочем, не важно, — Арсений сдается. — Дайте я тогда спущусь и сяду в машину.

Антон не говорит, что ему было бы одинаково побоку, если бы Арсений решил сесть в сугроб.

— Итак, — раздается спустя пару минут молчания, — дело Вероники Дроздовой.

Антон не удерживается от желания удовлетворить свое любопытство:

— А по нему что, играют какой-то спектакль? Или снимают фильм?

— Вы ознакомились с моими текстами, — хмыкает Арсений. — Нет. Это материал другого профиля.

— И с какой стати на него назначили вас?

— Потому что это была моя инициатива, — Арсений звучит жестко, но одновременно как-то нервно. Все это становится все более подозрительным.

— Случился творческий кризис и вы захотели кардинально сменить стезю? — пальцем в небо.

Спустя паузу Арсений отвечает неуверенно:

— Можно и так сказать, — но тут же собирается: — А вы не думайте, что внезапным допросом сможете меня отвлечь.

Антон прыскает:

— Попытаться стоило.

— Я с Вашего позволения все же продолжу, — ни о каком позволении и речи не шло. — «Пятилетняя Вероника была жестоко убита вечером первого августа. На теле были обнаружены следы множественных ударов тупым предметом, ножевые ранения и признаки удушения. Что из этого стало причиной смерти, пока неизвестно. О происшествии в полицию доложила мать девочки, Анастасия Дроздова…»

— Вы мне зачитываете статью, написанную пять лет назад, — перебивает Антон.

— Впоследствии, — продолжает Арсений, — родители девочки были обвинены в убийстве. На это указывали улики, вину подтвердило чистосердечное признание отца.

— Предсмертную записку вздернувшейся матери не забудьте.

Голос Арсения чуть проседает:

— Я не забыл.

— Так что вам от меня надо? — Антон мрачно усмехается. — За подробным описанием трупа лучше обратитесь к моему бывшему коллеге, которого вы уже успели побеспокоить.

Прости, Поз.

— Я вам еще раз говорю, — чуть повышает голос Арсений, — что это меня не интересует. Меня интересует то, что в обвинении нет никакого смысла.

— Да что вы? — ядовито цедит Антон.

— По вашим же собственным словам, семья Дроздовых не была проблемной. Непьющие родители, оба занимавшие приличные должности, Вероника через месяц должна была пойти в подготовительный класс хорошей школы, ни истории насилия, ни наследственных психических заболеваний, — ничего, что объяснило бы произошедшее, — речь Арсения разгоняется от энтузиазма.

— Официально нет, — Антон держит в узде голос, невозмутимо ровный, — но в конечном итоге почти невозможно знать наверняка.

— Хватит, — отрезает Арсений. — Так и будете скармливать мне оправдания собственного бывшего начальства, или расскажете, что на самом деле думаете?

— У вас определенно нестандартный подход к взятию интервью, — Антон корчится. — Если вы хотите меня разозлить, у вас получается, но я не совсем понимаю, что вам это даст.

— Вы уходите от вопроса.

— Потому что мне нечего вам сказать. Причиной смерти было официально установлено ножевое ранение в горло, на орудии убийства не нашлось отпечатков, кроме родительских, и они признались в содеянном. Я понимаю, — чуть смягчается Антон, — что вам не нравится напрашивающийся вывод. Поверьте, мне он тоже не нравится. Но никаких других возможных объяснений тут нет.

— Но как же…

— Арсений, — Антон твердо перебивает. — Как Вас по батюшке?

— Сергеевич.

— Арсений Сергеевич, дружеский совет. Перестаньте тратить свое время и мои нервы и забудьте об этом.

Арсений замолкает ненадолго и подает голос, только когда Антон уже собирается класть трубку:

— Вы до последнего искали в этом деле зацепки, а когда был оглашен приговор, ушли в отставку. И с тех пор живете вот так. Оборвали все контакты, бросили работу, на которую пошли, в отличие от большинства, из искреннего желания помогать людям, похожи на лешего. Не пытайтесь меня убедить, что смирились со случившимся.

— Обойдусь без вашего психоанализа, — рявкает Антон. Вылетает раньше, чем он успевает себя заткнуть: — Вы понятия не имеете, через что я прошел.

— Так расскажите!

— Я в последний раз повторю это вежливо: уходите и оставьте меня в покое.

Чувствуя, что закипает, Антон кладет трубку прежде, чем слышит ответ.

``

Дело Дроздовых Антон запомнил до конца своей жизни. Такие вещи не забываются.

Это было его первое его серьезное расследование, которое должно было обеспечить ему повышение — и обеспечило бы, если бы он сам не ушел. Но не из-за того, как въелся в память образ изуродованного тела девочки, не из-за тяжелых бесед с убитым горем отцом, даже не из-за вынесенного приговора. Все это Антона кошмарит, конечно, до сих пор, висит тяжелым грузом вины за проваленную попытку добиться справедливости; но темные очки, затворничество и отравившая каждую секунду каждого дня тревога, — все это не поэтому. К сожалению, настоящую причину он бы не смог рассказать Арсению, даже если бы верил в благость его намерений — а Антон не верит, — потому что тогда у него слишком велики шансы оказаться с Виктором Дроздовым в соседних палатах.

Да и как будто кто-то воспримет его всерьез.

— Слушай, — в разговоре с Димой на следующий день Антон все-таки решает поднять эту тему, — а когда этот журналист до тебя доебался, он о чем спрашивал вообще?

— О тебе, — отвечает Дима. — Номер телефона пытался выведать, адрес, общаемся ли мы до сих пор.

— Ничего про Дроздовых?

— Нет. А в чем дело? — слышно, как он напрягается.

Антон признается нехотя:

— Да он реально притащился сюда уже дважды и тусил у меня под дверью. Сказал, что пишет об этом деле.

— Твою мать, Шаст! 

— Да не бузи. Я его выгнал, нормально все.

— Нихрена подобного, — Антон может слышать, как Димина тревога разгоняется до отметки «сто». — Если его интересует дело, почему он меня у меня ничего не спросил? Почему так на тебе зациклился? Откуда вообще узнал, где ты живешь?

— Я откуда знаю? — тяжело вздыхает Антон. — Расслабься, а.

— Мне моя реакция кажется куда более подходящей ситуации, чем твоя, — замечает Дима. — Ты с хрена ли такой спокойный?

На это Антон не уверен, что отвечать.

Визит Арсения, в отличие от Димы, не разбередил ему старую рану, потому что она и не заживала; не принес неприятности в рай, потому что его жизнь на рай очень мало похожа. И пока Дима боится, что за ним в любой момент могут прийти, Антон к этой мысли привык. Антон это знает.

— А что он сделает, вот, объективно, Поз? Напишет, что бывший сержант Шастун спятил и превратился в пугало? Так все и так в курсе, — Антон невесело улыбается. — Чего одна Кузнецова стоит, которая на истории «как я чуть не вышла замуж за шизофреника» построила процветающий лайфстайл-блог.

— Ты ее тоже пойми, — успокаивает Дима.

— Я как раз понимаю. Мне ли не понимать, — Антон закуривает, откидываясь головой назад. Пучок упирается в стену и неприятно ощущается под затылком. — Но, в общем, толку ссать? Подумаешь, любопытный еблан. Как пристал, так и отстанет рано или поздно.

— Хорошо, если ты прав, — Дима не звучит так, будто согласен. — Если что, мои двери всегда открыты, а диван всегда готов.

— Спасибо, — с искренним теплом отвечает Антон. — Но я уже повредил голову, спина мне пока дорога.

— Не хочешь — не надо, — фыркает Позов. — И все же, дай знать, если он опять явится.

Антон смиряется с тем, что переубедить его не получится.

— Обещаю.

— Не верю тебе ни пизды, — Дима смеется. — Ладно, мне за Савиной ехать пора. Пока.

— Передавай привет.

Привычного «лучше бы ты сам ей сказал» от Димы не следует, но, попрощавшись, Антон все равно чувствует слабый укол печали. Приезжать в гости к Позовым, общаться с детьми — он бы и рад; и рад бы не вспоминать бывшую девушку, зная, что он даже не имеет права считать себя преданным, потому что сам поступил бы так же, скорее всего. Но простые радости земной жизни в его положении — недоступная роскошь. Антон только надеется, что Арсений действительно больше не придет.

``

На блоке сигарет удается протянуть больше недели, прямиком до следующей среды. За все это время номер, банально записанный как «не брать», на удивление, высвечивается на экране телефона всего пару раз: в первый присылает Антоново же интервью, где он клятвенно обещает докопаться до правды — за что потом начальство ему хорошо настучало, — во второй — ссылку на какой-то форум, посвященный обсуждению несостыковок в расследовании. Со скриншота статьи на Антона смотрит его собственное лицо — на порядок моложе, бритое, с волосами адекватной длины и блеском в зеленых глазах. Форум он пролистывает, усмехаясь тому, что можно назвать только конспирологическими теориями.

На сообщения не отвечает. Во времена интервью Антон был молод и глуп и понятия не имел, во что ввязывается, а люди, пытающиеся раскопать на Дроздовых хоть что-нибудь, что объяснило бы произошедшее, смотрят вообще не туда. Ни то, ни другое Арсению знать не обязательно.

Проснувшись в день, радующий первым настоящим потеплением, Антон выкуривает последнюю сигарету за завтраком, на ходу собирая корзину в приложении по доставке продуктов, завязывает волосы и одевается, готовясь выйти в мир. Во дворе тишина, а темные очки даже не будут выглядеть так уж странно — светит пока холодное, но яркое весеннее солнце. И даже подбирающийся к горлу от кончиков пальцев страх остается в рамках допустимого.

«Допустимое количество страха от необходимости выйти из дома — нулевое», — сказал бы Позов, но, во-первых, его не спрашивали, во-вторых, его тут нет. А у Антона свои нормативы.

Его не тошнит, он не задыхается и не чувствует, что грохнется в обморок посреди улицы, — уже хорошо. А чувство не столько иррациональной тревоги, сколько просто осознания постоянной опасности это дело привычное. Очки на нос, куртку поверх худака и вперед.

Грязь под ногами на этот раз растаявшая, липнущая к подошвам кроссовок, образующая кашистые лужи тут и там; воздух влажный, свежий, но в отсутствии ветра не цапающий агрессивно за голые участки кожи, а даже почти приятный. Антон смотрит под ноги, идет шустро, ускоряясь, обходя угол дома, где столкнулся с Арсением больше недели назад, но в многократно проработанном сценарии ему все же куда спокойнее. Шесть минут до табачки в итоге превращаются в пять, потому что не нужно каждые полтора метра замедляться, чтобы не полететь кувырком.

— Добрый день! — его приветствует незнакомый девичий голос.

— Добрый, — Антон отзывается глухо, поправляя натянутый на голову капюшон. — Блок голубого Кэмела, будьте добры. Оплата картой.

Продавщица кладет сигареты на прилавок и, засомневавшись, пододвигает терминал прямо Антону под руку. А когда оплата проходит, так же подталкивает ближе к нему и блок, и Антон почти улыбается от умиления. Принимающие его за слепого люди далеко не всегда так любезны.

Антон выходит на улицу с чувством, что все наконец-то как надо. Ни одного человека вокруг, никаких лишних проблем, только проблемы знакомые, и он даже заходит в круглосуточный по дороге, чтобы захватить пару банок пива. Все в полном порядке.

Только когда Антон уже приближается к своему подъезду, телефон в кармане начинает вибрировать, и видит он то самое «не брать». Закатывает глаза, прислушивается к собственному совету и сбрасывает звонок, а следом за ним и еще один, уже поднимаясь по лестнице. Ну не понимает человек намеков.

Как выясняется на нужном этаже, не просто не понимает, а как будто намеренно игнорирует: Арсений стоит с телефоном у уха у Антоновой двери.

— О, вот и вы, — говорит, улыбаясь, заметив чужое присутствие. — Не ожидал, что вас не будет дома.

— Пропустите, — сухо отвечает Антон и пытается пройти.

Но Арсений преграждает ему путь, широко расставив ноги и выставив руки вперед себя.

— Подождите. Я все эти дни собирал информацию, разные теории и прошу вас хотя бы выслушать.

Он звучит и выглядит как человек, способный продержать их обоих на лестничной клетке хоть до ночи; Антон вздыхает. По банке пива в карманах куртки и сигареты подмышкой зовут домой, и похоже, что дать журналисту выговориться будет быстрее, чем пытаться с ним спорить.

— Ну? — Антон опирается плечом о стену у дверей лифта и складывает руки на груди.

Арсений загорается.

— Предсмертная записка Анастасии Дроздовой не была опубликована целиком, — он начинает как будто заученный текст, — но ее сестра писала о ней на личной странице в Фейсбуке, а также о тех переживаниях, которыми Анастасия делилась с ней незадолго до происшествия.

— Ближе к делу.

— Так вот, — Арсений бросает на него укоризненный взгляд, — по ее словам, и Анастасия, и Виктор были обеспокоены поведением дочери примерно за пару недель до убийства. Говорили… — он вдруг запинается, на его лице секундно проскальзывает эмоция, похожая на боль. Но Арсений берет себя в руки: — Говорили, что Вероника сама на себя не похожа. Неразговорчива, впадает в частые и долгие истерики, во время которых начинает крушить все вокруг, что она пугает родителей и даже набросилась на мать с ножом, что они несколько раз просыпались посреди ночи и видели, как девочка сидит в углу их комнаты, смотрит, ничего не говорит и, кажется, даже не дышит. И что она им угрожала.

— Описываете сюжет какого-то хоррор-фильма, — хмыкает Антон.

А у самого внутренности стягивают металлические жгуты.

— В день убийства, — Арсений его игнорирует, — Анастасия позвонила сестре в слезах. Та мало что разобрала, но процитировала в посте: «это не моя дочь» и «нам никто не поможет».

Он смотрит на Антона так, будто сейчас сказал что-то, в корне меняющее ситуацию. Будто Антон не читал записку и сам не общался с сестрой; а еще — будто для Арсения это что-то значит.

— Я не детский психолог, — Антон старается звучать холодно. — Не знаю, о чем свидетельствуют такие резкие перемены в поведении. Но вполне уверен, что оправданием для насилия они не являются.

— Конечно нет, — согласно кивает Арсений. — Но факт в том, что родители были напуганы, не понимали… что с ребенком не так, — снова это мгновенное помутнение. — И девочка не просто стала капризной, ее будто подменили, она время от времени совсем не вела себя как человек, и…

— Так, стойте, — обрывает его Антон. — Вы на что намекаете?

Арсений промаргивается, прежде чем на него посмотреть.

— Я — ни на что, — говорит ненатурально ровным голосом, — но немало теорий строится вокруг… сверхъестественной природы произошедшего.

У Антона так лезут глаза на лоб, что приходится поправить сползающие вниз по переносице очки.

— Значит так, — он встает прямо и говорит жестко, — я еще мог проникнуться к вам каким-никаким уважением, когда вы прикидывались поиском правды и справедливости, но это — уже чересчур, — Антон делает к Арсению шаг. — Не знаю, что там у вас за «серьезный материал» такой, пока что больше похоже, что вы ищете сюжет для ТВ-3. И это свинство, — еще шаг — и он достаточно грозно нависает над Арсением, отступившим к двери. — Наживаться на истории, в которой погибли реальные люди, вести себя так, будто это страшилка из интернета, — этого я вам не позволю, — голос неконтролируемо становится громче, почти доходит до крика. — Увижу вас еще раз, спущу по лестнице вниз головой. Убирайтесь, — Антон рявкает Арсению уже почти прямо в лицо.

А лицо Арсения — выглядит застывшей маской немого ужаса.

И… не такого, какой Антон мог бы вызвать своей угрозой, он себе не льстит. Какого-то куда более глубокого, всеобъемлющего, похожего даже на ужас, так знакомый ему самому; а вместе с этим ужасом: и боль, и отчаянье, и на секунду даже кажется, что Арсений сейчас заплачет. Отстранившись, Антон теряет свою решимость. В поведении Арсения что-то не так, и это что-то усмиряет его злость.

Арсений смотрит в пол, поджав губы, с силой стискивает кулаки. От упрямого щеголя-журналиста в нем не остается почти ничего — на лестничной площадке вдруг оказывается обычный мужчина, только нервный, чем-то гложемый и очень уставший. Как все это время Антон умудрялся не замечать его синяки под глазами? Они же огромные!

— Хорошо, — Арсений говорит, и голос его тоже совсем другой: просевший и нестабильный. — Вы правы, выворачивать это в историю о призраках действительно некрасиво.

— Рад видеть пробуждение вашей совести, — хмыкает Антон.

— Но я… — у Арсения вырывается сиплый вздох. — Я здесь на самом деле не по работе. Нет никакой статьи.

Антон напрягается, хмуро осматривая с ног до головы будто внезапно уменьшившийся силуэт. А Арсений собирается с духом и продолжает, подняв на Антона забитый взгляд:

— У меня пропала дочь. Пожалуйста, — он сглатывает ком, — помогите.