Помощник из Антона так себе. Он и себе-то помочь не может.

Но Арсений смотрит настолько затравленно, что прогнать его теперь уже просто не получается; с тяжелым вздохом Антон отодвигает его с пути и пропускает в квартиру. Уже в кухне ставит на стол обе только что купленные банки пива, одну придвинув к противоположному краю, не снимает очки, но стаскивает капюшон, взъерошивая собранные волосы. Арсений присаживается на стул, неловко сложив на коленях руки. Теряет образ напористого собранного журналиста окончательно, не оставляя никаких сомнений, что он не врет.

— Рассказывайте, — коротко говорит Антон, щелкнув открывашкой одной из банок.

Арсений плотно сжимает губы и на секунду зажмуривает глаза, прежде чем начать тусклым, почти дрожащим голосом:

— Я разведен уже около года. Бывшая жена с дочкой сразу переехали в Питер, и, сами понимаете, разные города, работа, в общем, не так уж часто мне удается побыть отцом. Поэтому, когда Алена сказала, что ей надо уехать в командировку на месяц, а моя теща приболела и присмотреть за Кьярой не может, я, конечно же, сразу предложил привезти ее сюда, — он неуверенно смотрит на пиво рядом с собой, но так и не трогает. — Забрал… двадцать восьмого февраля, кажется. Да, точно. Еще сайт Сапсана затормозил.

Антон не торопит и не просит перейти к делу. Отпивает небольшой глоток, отстраненно наблюдает за скованной нервозностью чужих жестов и мимики.

— И… не знаю, все было нормально? — Арсений продолжает неуверенно, будто сам себе не верит. — Когда я их встретил на вокзале, и когда мы вдвоем сошли с поезда тоже. Кьяра была немного растерянной, но это и не удивительно. Понимаете же, что сильнее всего конфликты родителей отражаются на их детях, а она маленькая совсем, в первый класс только пошла. А потом… — он запинается и все-таки открывает банку, отпивает, поморщившись. — Уже дома мне показалось, что что-то не так. Не могу объяснить, но Кьяра смотрела и говорила, и даже двигалась… странно. Господи, я звучу как безумец, — Арсений роняет голову на руки.

— С этим придется смириться, — понимающе пожимает плечами Антон.

Арсений усмехается:

— Образец сострадания, — говорит себе под нос, и Антон никак не реагирует, только продолжая пить и ждать. — Так вот. Пару дней я пытался это игнорировать. Подумал, мало ли, может, такая стадия взросления и сказавшийся стресс, но было неспокойно. Было четкое ощущение, что рядом со мной кто-то чужой. А потом мы пошли гулять, и Кьяра, она животных любит, собак особенно, как научилась говорить, так сразу начала щенка выпрашивать, — теплая улыбка чуть трогает остекленелые глаза, — и в парке к ней шпиц подбежал знакомиться. Кьяра, она, знаете, не как большинство детей, относится к животным, как к игрушке, она там книги читает, видео смотрит, никогда не то что не сделает больно, а даже гладить не полезет, если собака против. И тут к ней этот щенок подбегает, ластится. А она вдруг начинает его душить.

Арсения заметно передергивает. Он отпивает снова, на этот раз больше, ежится, хотя батареи в квартире шпарят на полную. Антон понимает: этот холод, холод страха, он не про температуру, он сидит в самых костях.

— И я сразу даже не понял, что происходит. Когда понял, конечно, сказал прекратить, но пришлось чуть ли не силой оттаскивать, так она этому шпицу в шею вцепилась. И он скулит, вырывается, а Кьяра… а Кьяра смотрит. Так смотрит, как будто, не знаю, не то что хочет причинить боль, а ей просто интересно, что будет, так… отстраненно смотрит. Мне перепугавшуюся хозяйку пришлось успокаивать, извиняться, а у самого мурашки по коже. Как я увидел этот взгляд, как пытался ее отцепить, до сих пор снится.

Он смотрит на Антона, будто чтобы убедиться, что его не попытаются обсмеять или выставить сумасшедшим. Антон — не попытается.

— Простите за бесцеремонность, — чуть нахмурившись, спустя паузу Арсений сильнее поворачивается к Антону и кладет руки на стол, — но вы же не слепой, верно?

Антон мотает головой, чуть улыбнувшись:

— Увы.

Арсений выгибает непонимающе бровь.

— Тогда зачем очки?

— Чтоб людей не пугать.

— Я уже насмотрелся жути за эти пару недель, вряд ли вы меня напугаете, — говорит Арсений. — А не видеть глаз собеседника немного некомфортно. Можно попросить вас их снять? Если не сложно.

Антон усмехается:

— И где раньше была ваша вежливость?

Арсений ничего на это не отвечает, только неясно пожимает плечами и ждет.

На самом деле Антону не сложно. Откровенно говоря, смотреть на мир через темные стекла его самого не прельщает, особенно в помещении, но это вариант, вызывающий меньше всего ненужного внимания и вопросов. Хотя от внимания и вопросов Арсения отделаться не получается вообще ничем, так что Антон все-таки снимает и кладет очки на стол.

— Бу, — говорит, повернувшись, чтобы было видно оба глаза.

Арсений замирает. Видно, старается этого не показать, но не может не задержать дыхание и справиться с секундным рефлекторным отвращением-шоком на лице. Антон не осуждает: он сам до сих пор иногда шугается зеркала. Не привык к тому, что один его глаз — пустой мутный белок без намека на зрачок, или радужку, зато испещренный тонкими темными сосудами, сливающимися в абсолютную черноту в уголках. И то, что такие же темные вены идут дальше от глаза под кожей, тоже не помогает.

— Надеть обратно? — Антон спрашивает без издевки.

— Не надо, — Арсений прокашливается. — Вы им… видите?

— И да, и нет, — Антон морщится. — Давайте это потом обсудим. Продолжайте.

— Конечно, — спохватывается Арсений, делает глоток и точно специально говорит теперь, не отводя взгляд от Антонова лица, хотя заметно храбрится. Смешной. — После случая в парке все как-то совсем тронулось. Я просыпался и четко ощущал, что за мной наблюдают, но не мог пошевелиться. Техника в доме ломалась. А Кьяра все чаще и чаще выпадала как будто, не разговаривала, не моргала, а когда на меня смотрела, ощущение было, как у жука под лупой. И я знаю, что это типичный сценарий хоррора, — он говорит скорее сам себе. — Я знаю, что это бред. Но это была не моя дочь.

Антон закуривает, кивая. Да, бред.

— И чем дело кончилось?

— Я… в какой-то момент не выдержал, — Арсений все-таки опускает вновь помрачневший взгляд. — Когда она зависла в очередной раз, просто спросил: «да что ты такое?»

— Ответили вам? — не выдержав, фыркает Антон.

— Она расхохоталась, — Арсений пропускает реплику мимо ушей, опять весь съежившись, — каким-то ненормальным смехом. И чуть не сиганула в окно с девятого этажа, я едва успел удержать. И потом она просто пропала.

Антон присвистывает.

— В полиции только руками разводят, понятное дело. Не могу же я им все это рассказать, а больше улик никаких. Тогда я начал искать любую информацию, какие-то похожие случаи, чтобы, не знаю, убедиться, что я не сумасшедший, и наткнулся на дело Дроздовых, — чуть придя в себя, Арсений поднимает взгляд. — А оттуда уже вышел на вас.

— И соврали, что пишете статью, потому что я всем известный любитель публичности, — морщится Антон.

— А что мне было делать? Заявиться с этой историей? — Арсений спрашивает как-то надрывно. — Я не был уверен, связано ли на самом деле то убийство с чем-то… таким, не был уверен, в курсе ли вы, и тем более, согласитесь ли мне помочь.

— А теперь уверены?

Арсений делает пару глотков, задумавшись.

— В том, что там что-то нечисто — да. Еще с первого своего визита. И в том, что вы это знаете, тоже, — он говорит твердо, возвращая себе рабочую собранность. — А на счет помощи, у меня просто нет выбора. Так вы поможете?

Его взгляд уже не такой жалостливый, но отчаянный. Антон докуривает, отворачиваясь к окну, и сам не знает, что на это сказать. У него в память о деле Дроздовых остались не только проклятый глаз и постоянный тягучий страх перед внешним миром, но и вес чувства вины на плечах за то, что не смог помочь выжившим и отомстить за погибших; а это — это же шанс. Если все рассказанное Арсением правда, а нарочно такое не придумаешь, значит, может быть, девочку еще можно спасти, надо только переступить через себя, и возможно — возможно в награду Антон обретет долгожданный покой.

На экране телефона отображается уведомление, что курьер с продуктами уже близко. Антон сосредотачивается на мысли, которую гонит от себя, но она постоянно зудит на фоне: как же он устал от своей ебаной жизни.

— Допивайте, — Антон кивает на банку перед Арсением, — и поедем.

Арсений благодарно улыбается.

``

Уже в машине Антон соображает, что сорвался как-то совсем уж резко, чтобы не передумать, и сбрасывает Позову короткие сообщения с несколькими просьбами: нарыть материалы по убийству пятилетней Вероники, постараться разведать что-нибудь о пропаже Кьяры и ни о чем не спрашивать. И сразу врубает самолетный режим — зная Диму, чтобы тот ни о чем не спрашивал, надо забрать у него такую возможность.

Арсений на хорошенькой иномарке, даже не слишком пострадавшей от грязи ранневесенней Москвы, везет их в Дорогомилово. Последний раз настолько далеко от своего окраинного спального улья Антон был не меньше полугода назад, но в окно он особо не смотрит: снова цепляет очки и натягивает капюшон худи едва не на самый нос. Поминутно замечает на себе озадаченные взгляды с водительского, но, чтобы что-то спросить, Арсений то ли слишком воспитан — вряд ли, учитывая профессию, — то ли боится спугнуть Антонову внезапную благосклонность. И правильно делает.

Поднять взгляд от носков собственных кроссовок Антон себе позволяет только на мосту. Грязные воды реки, по краям еще затянутые потрескавшимся полотном мутного льда, кажутся плохой текстурой из старой видеоигры, но зло, скрывающееся в этих замусоренных глубинах, ощущается ясно, как день. И навевает воспоминания: тинистый захват на запястьях, лодыжках и горле; кислый вкус невидимых омутов; бесформенные твари, рвущиеся в легкие вместе с водой и грызущие внутренности изнутри своими кривыми крошащимися зубами. Ах, молодость.

— Все в порядке? — осторожно интересуется Арсений, переходя в крайний ряд перед светофором. — Вы как-то позеленели.

— Я еще не такое умею, — Антон отзывается таким замогильным голосом, что самого пробирает мурашками.

А во рту — вкус крови с гнилью отходов и концентрированным цветением, и точно шебуршат десятки, сотни, тысячи крошечных тел.

— Блять, — Антон цедит, сжав зубы от спазма, которым свело желудок. — Остановите.

— Укачало? — Арсений спрашивает тоном, обеспокоенным скорее за обивку салона, чем за Антоново самочувствие, но тут же послушно тормозит, благо, есть куда приткнуться на аварийку.

Едва Антон успевает распахнуть дверь, чудом не саданув ею по кривому бордюру, как его желчно выворачивает на асфальт. Действительно ли в луже его рвоты шныряют деформированные пиявки, или это в просто в глазах рябит, он предпочитает не узнавать. Вытирает рот тыльной стороной ладони, косит взгляд в сторону, наткнувшись на стайку существ вроде птиц, но с хищными глазами и голыми костлявыми телами, выломанными и поеденными паразитами; желудок скручивает опять, опять рвет до шума в ушах и болезненных судорог. Антон зажмуривается.

— Давайте закончим побыстрей, — он хрипит, закрыв дверь машины, когда его немного отпускает.

Арсений трогается с места.

— В бардачке должны быть салфетки, — говорит со сквозящей тревогой.

Кивнув, дрожащими руками Антон достает пачку носовых платков и вытирает саднящие губы и руки от горечи. Он уже жалеет, что согласился.

Арсений живет в двушке, спрятанной от шума Кутузовского проспекта, в старом кирпичном доме около десяти этажей. У его подъезда стоят пыльные выцветшие «жигули» с битыми стеклами и спущенными шинами, судя по виду, не первый год; вызвав лифт, Арсений провожает Антона удивленным взглядом: тот, уточнив, куда ему надо, сразу идет на лестницу. Пролеты пахнут сигаретами, но мусора нет; стены выкрашены в тусклый персиковый; между четвертым и пятым Антон спугивает милующуюся парочку подростков, при виде его тут же бросившуюся по разным углам площадки. Больше ничего особенного он не замечает вплоть до девятого, где к одной из дверей из-под несвежей плитки узлами тянутся вздувающиеся черные вены. У этой же двери его уже ждет Арсений с ключами в руке. Херово.

— У меня миллион вопросов, — отпирая, признается Арсений, — но я даже не знаю, с чего начать.

Одна его нога стоит прямо на толстом потоке густой темной жидкости, и тот пульсирует сильнее, натягивая стенки изнутри, но Арсений этого не замечает. А Антон морщится от отвращения. Боится даже представить, что ждет его внутри.

— Не уверен, что вы хотите найти. Полицейские тут уже все перерыли, — Арсений пожимает плечами, пропуская Антона вперед себя.

— Толку от них никакого, — хмыкает Антон.

— Заметьте, не я это сказал.

Антон бы поддержал чужой шутливый тон, но в прихожей ему становится не до шуток.

С первых секунд в квартире все существо начинает верещать об опасности, ноги чуть не срываются с места, намереваясь бежать, болотистой затхлостью спирает дыхание; а куда не посмотри — везде: по стенам, полу и потолку, — ползут сосуды, налитые густой, темной жидкостью. Они переплетаются друг с другом, вздрагивают неритмичным пульсом, издают тягучий, плотный звук перемещения чего-то склизкого, и чем глубже внутрь, тем меньше остается свободных участков, куда не страшно ступить ноге. Антон едва удерживает желчь, вновь просящуюся из желудка наружу.

Не разуваясь, он заставляет себя сквозь оцепенение продвинуться вперед, туда, куда тянутся все потоки — к двери в конце коридора. Когда не наступать на них уже не получается, с каждым шагом тело прошивает омерзением от скользкой мясистости под ногами; Антон протягивает руку, через силу берется за ручку, ощущающуюся трупным холодом.

— Это комната Кьяры, — раздается сзади.

Антон догадался.

Он толкает дверь, и его сразу обдает мертвечиной. Так пахнут вырытые могилы, так иногда пахнет Поз, так Антону пахнет почти всегда, но — на фоне, а не в полную силу; и он никак не может толкнуть себя за порог, замирает, почти не дышит и смотрит распахнутыми глазами. Когда пройти мимо было порывается Арсений, Антон хватает его за локоть и тянет обратно на себя. Получается выдавить только:

— Не надо.

Арсений недоуменно моргает, прослеживает чужой полный ужаса взгляд.

— Простите, я не понимаю, — признается. — Вы не хотите посмотреть ее вещи?

Но Антон все видит и так.

Игрушки, одежда на кровати и спинке стула, детские книжки, альбомы, карандаши, — для Арсения это скорее всего разбросано в обычном беспорядке, но не для Антона. Антон видит, как черные вены обвязываются вокруг предметов. Как собой они занимают каждый сантиметр пространства — и как к центру закручиваются в спутанное, жилистое, стучащее, как орган, большое гнездо, пышущее этим запахом захоронения и злом, ощутимом на клеточном уровне. В нескольких щелях промеж сплетенных между собой потоков в сторону двери разворачивается сразу с десяток глаз размером с кулак; разрастаются дыры огромных зрачков, затапливая кроваво-красные радужки, и гнездо угрожающе раздувается. И шипит.

Антон в панике отшатывается, спиной впечатывается в противоположную стену узкого коридора и тянет Арсения за собой, вцепившись в его руку намертво. Под всеми резко соприкоснувшимися с поверхностью частями тела ощущаются пульсирующие узлы, и на удар из глубины гнезда раздается пронзительное болезненное верещание, напоминающее не крик живого существа, но скорее стрекот ультразвука, от которого кровь холодеет в жилах. Антона охватывает таким страхом, от которого не получается ни бежать, ни кричать, ни плакать; только замереть всем телом.

— Сука! — как-то резко вскрикивает Арсений. — Вы мне руку сломаете!

Это немного приводит Антона в себя — достаточно, чтобы он смог метнуться обратно в прихожую, подальше от зловония и десятка взглядов. Только тогда он отпускает чужой локоть, и Арсений кривится, тут же накрывая его своей рукой. Сердце бьется напуганным зверьком, воздух едва просачивается в грудь.

— Да что с вами?! — забыв о такте, Арсений почти кричит.

Антон не реагирует. Пошатываясь, он идет к выходу, стараясь не наступать на вены — оглушительный писк въелся ему в память и эхом крутится на репите; запах пропитал собой волосы, одежду, кажется, даже залег в порах. Вдохнуть получается, только спустившись на пол пролета и съехав спиной по стене, когда вокруг точно не остается ни одного отростка этой дряни; и хотя все еще не отступает страх, по крайней мере, здесь ее не слышно ни уху, ни носу.

— Вы… я даже не знаю, что сказать, — Арсений сбегает по лестнице следом и потерянно смотрит сверху вниз. — Я явно не того человека выбрал, чтобы убедиться, что не сошел с ума.

— С ума поодиночке сходят. Это только гриппом все вместе болеют, — цитирует вдруг Антон и жутко смеется, слепо глядя Арсению в ноги.

Присев на корточки, Арсений взволнованно вглядывается ему в лицо.

— Какого хрена? — спрашивает, выгибая брови.

У Антона тот же вопрос.

Он не был уверен, что хочет найти, просто предположил, что в квартире должны были остаться какие-то следы, но не ожидал, что такие. Антон вообще понятия не имеет, что делает.

— Вы что-то увидели, — поняв, похоже, что вразумительных ответов он не дождется, Арсений говорит утвердительно. Антон кивает. — Это как-то связано с?.. — он указывает на свой глаз, тот, который у Антона проклятый.

Тот кивает опять.

— Типа того.

— Так, — громкий выдох. — И вы, ну, поняли что-нибудь? Есть какие-то выводы? Теории, предположения? Или только паническая атака?

Антон поджимает губы. Он понимает чужое стремление хоть как-то упорядочить происходящее, понимает и желание добиться какой-то конкретики; можно даже сказать, такой рационализирующий подход ему помогает. По головке его тут гладить никто не собирается, значит, надо брать себя в руки самостоятельно. Только вот в его состоянии еще и объяснять Арсению всю подноготную, учитывая, что Антон и сам мало что знает, не вариант.

— Есть, — он наконец отвечает и кое-как поднимается. — И выводы, и теории, и предположения. И паническая атака, — фыркает под конец.

— Поделитесь? — недоверчиво хмурится Арсений, вставая тоже.

А оно тебе надо?

Антон качает головой.

— Отвезите меня обратно, я кое с кем свяжусь и буду… работать.

— Простите мне мою настойчивость, но хотелось бы поподробнее, — Арсений заводится, выглядит то ли рассерженным, то ли напуганным, а скорее, и то, и то. — Где Кьяра? С кем вы собираетесь связываться? Какой у вас план?

Его настойчивость прямо сейчас при всем Антоновом понимании — раздражает.

— Я думаю, что знаю, но объяснять долго, и я не уверен. Связываться буду с человеком, который в этом понимает больше меня. Плана нет, — терпеливо отвечает Антон по порядку.

— Никакого? — Арсений цепляется за последнее. — Опять же, извините за скептицизм, но почему я должен довериться вам при таких условиях?

— Не должны, — Антон шумно выпускает воздух через нос. Пародирует чужую уже приевшуюся ненатуральную вежливость: — Но позвольте напомнить, что это вы до меня доебались, потому что у вас нет других вариантов. Хотя можете, конечно, подождать, пока полиция не пришлет вам свои соболезнования, — вырывается ядовитое против воли.

Арсений выглядит так, будто ему влепили пощечину.

— Мудак, — глухо давит из себя, напрягаясь всем телом.

Антон опускает виноватый взгляд. Переборщил.

— Простите. Но правда, — он даже снимает очки, — я не могу дать вам большего прямо сейчас. Могу только пообещать, что сделаю все возможное.

— Профдеформация? — злая усмешка.

Посчитав этот укол заслуженным, Антон только ведет плечом, отворачиваясь к следующему пролету.

— Ладно, — Арсений немного остывает спустя полминуты. — Но к кому бы вы там не намылились, я еду с вами. А то вы каждой тени шугаетесь.

— Да ради бога, — прежде чем начать спускаться, отвечает Антон. — Вы теперь мой извозчик.

— Метро, конечно, не вариант, — Арсений поддевает уже скорее по инерции.

Но Антона передергивает от этой фразы всерьез, и он отмалчивается, первым сбегая по лестнице, пока Арсений запирает квартиру. Что метро действительно не вариант, он объяснит позже.

``

Иномарка заруливает во двор. Антон, всю дорогу обратно ни разу не взглянувший в окно, немного тормозит, все еще отходя от увиденного, и дергается на арсеньевское:

— Приехали.

Собирается уже выйти, но передумывает и поворачивается к Арсению лицом.

— Простите, правда, — говорит устало. — Я, понятное дело, не представляю каково вам сейчас, но думаю, понимаю, что тяжело ничего не понимать.

Арсений недолго нечитаемо смотрит, наконец слабо примирительно улыбается, нервным жестом поправляет очки.

— Ничего. Я, когда в стрессе, могу быть… настойчивым.

— Доебистым, — фыркает Антон.

— Как угодно, — Арсений цокает, закатывая глаза. — Полагаю, что и у вашего поведения есть причины, и постараюсь это учесть.

— Да заебало, давайте на «ты», — Антон предлагает неожиданно живо.

Арсений замирает на секунду, прежде чем осторожно кивнуть:

— Давай.

— Тогда до встречи, — удается состроить кривоватую, но искреннюю улыбку, все-таки открывая дверь.

Пусть усталый, но по мартовско-грязной улице и лестнице Антон идет быстро. Стремится в защищенность, от которой оказался оторван слишком надолго, по пути включает на телефоне связь, готовясь увидеть десяток пропущенных вызовов и с сотню сообщений от Позова. На кухне его ждут две пустые банки из-под пива, и Антон смеется сам с собой: бывший мент, а пустил человека за руль под градусом, — стоит пакет продуктов, которые он до отъезда принял у курьера, но не разобрал, и нападает какое-то нехорошее предчувствие, когда он направляется в ванную. Собираясь было включить воду, Антон резко отпрыгивает от раковины.

Из слива на него смотрит, такой же, как в мотке живых проводов в комнате пропавшей Кьяры, огромный глаз.

Смотрит, не моргая, потому что моргать ему нечем. Это глазное яблоко — размером буквально с яблоко — будто растет из трубы, может только сужать и расширять бездонный зрачок; и у Антона картинка темнеет и расплывается. Так не должно быть.

Он дома.

Он в безопасности.

Так не должно быть.

У него с этим негласный договор, по которому оно хотя бы квартиру к нему не суется. Хотя, с чего такая уверенность? Не то чтобы Антон у нотариуса что-то подобное заверял.

Сдерживая новый рвотный позыв, едва не падая, он несется в кухню, бездумно хватает первое, что попадется под руку: вилку, — идет обратно и не дает себе усомниться, вонзая ее в скользкий шар. Вопля не следует, зубчики легко протыкают тонкую пленку, и во все стороны с хлюпом брызжет полупрозрачная жижа со знакомым запахом смерти: попадает на худи, руки, щетину и даже немного в приоткрытый в коротких поверхностных вздохах рот. И теперь, когда Антона тошнит поверх ошметков лопнувшего глаза, он не сопротивляется.

Скользящими пальцами держится за края раковины, сквозь выступившие слезы смотрит в пустующий слив — ему видится обрывок черного сосуда, змеей уползающий вниз. Рвет опять — уже от обухом оглушившего осознания.

Антону напомнили: безопасно ему нигде.