Чужое ускоряющееся дыхание Антон чувствует всеми корочками на губах те несколько секунд, что Арсений в оцепенении сидит напротив, пока наконец резко не отпускает его лицо и не отшатывается, оперевшись на руки.

— Я… — Арсений выдавливает из себя. Пытается подобрать слова, но выходит только жалобное: — Эм. Я могу объяснить?

— Ага, — Антон заторможенно кивает.

Не отдает себе отчета в том, что коротко облизывает губы, чем у Арсения вызывает какую-то совсем непонятную реакцию: он резко отводит взгляд, будто в смущении и в ужасе одновременно. Нет, ну какой же странный тип: выглядел, будто его заставляют спать в хлеву, когда Антон предложил лечь в одной кровати, шугался от каждого прикосновения, вдруг поцеловал, а теперь сам же от этого в панике.

Антон моргает пару раз, снова проговаривая это предложение про себя: Арсений его поцеловал.

О.

О-о-о.

Антон прикасается к своим губам костяшками пальцев — Арсений на фоне издает тихий-тихий, но очень отчаянный писк, — пытается найти внутри хоть какую-то… ожидаемую реакцию на это событие. Не выходит. Поцеловал и поцеловал, подумаешь. Сложно волноваться о таких вещах после только что пережитого — на этом выводе Антон останавливается, обрубая желание углубиться в изучение своих эмоций, и осматривается.

Комната Кьяры выглядит разрушенной. Мебель, одежда, игрушки, — все это валяется на полу вместе с разбросанными обрубками толстых сосудов, из которых сгустками вытекает черная жидкость. Они лежат, не шевелясь, мертвые, но не растут больше ни по стенам, ни по потолку; и гнезда нет, и от глаз — лишь в паре мест ошметки тонкой пленки и лужи слизи. Антон смотрит на Арсения и видит, что у него весь свитер, пальто и руки — особенно руки — в подсохшей чернильной черноте.

— Что произошло? — Антон спрашивает чуть охрипшим голосом, прокашливается. — Арсений?

Арсений поднимает на него затравленный взгляд. Он что, думает, Антон в драку полезет? Да бога ради.

— Когда тебя затянуло, оно успокоилось. Я пытался прорваться какое-то время, даже добрался до кухни, взял нож, но толку было немного, — Арсений окидывает жестом руки окружающий их бардак. — Эти… корни оказались очень жесткими, я еще и тебя боялся задеть. В общем, в какой-то момент оно просто тебя отпустило и уползло, но ты не приходил в себя. Бормотал не своим голосом, едва не плакал, смотрел в никуда. Что-то… — он запинается, прикусывает губу, но решается: — про то, что ты никому не нужен, трус и вообще чудовище. И я не знал, что делать, как тебя успокоить, и как-то оно случилось… само.

— А вы точно психолог? — Антон усмехается, а внутри гадко кусается стыд: класс, теперь Арсению его жаль. — Нет, ну. Сработало же. Так что спасибо.

— Не за что? — Арсений как будто до сих пор не верит, что к нему нет никаких претензий. Внезапно хмурится: — Ты правда так о себе думаешь?

Антон морщится, аж отползая. Не надо. Ну пожалуйста, не сейчас.

— Антон, — Арсений говорит строго, встает и снова садится совсем рядом.

— Что? — Антон вжимает голову в плечи.

Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста. Антона ведь и так вывернули наизнанку, покопались и бросили. Неужели его в покое оставить нельзя?

Арсений его внутренних молитв не слышит, вздыхает, смотрит прямо в глаза.

— Ты очень сильный человек, — говорит твердо, будто пытается молотком вбить это Антону в голову. — С тобой случилось нечто ужасное, но ты продолжал держаться.

— Да у меня выбора не было, — выпаливает Антон.

Вот с какой стати сейчас в Арсении решило проснуться беспокойство за чужую самооценку?

— Выбор есть всегда, — Арсений качает головой.

— Нихрена, — Антон поджимает губы. Хочется забиться под плинтус от этого взгляда напротив, который вытаскивает против воли все страшное и темное из груди. — Тебе в подробностях описать, сколько раз и какими способами я пытался это закончить? Только не получается. Сдохнуть мне, блять, не дают и избавиться от этого, — он указывает на проклятый глаз, — не дают тоже. Я его выкалывал, он отрастает. Сам из такого месива обратно срастался, удивительно, что до сих пор на человека похож. Если бы я мог, — Антон отворачивается, — меня бы давно здесь не было.

Он все еще чувствует взгляд Арсения на себе, но не видит — лишь слышит, как тот садится плечом к плечу.

— Мне жаль, — говорит после паузы. Антон кривится. — Нет, дослушай. Мне жаль, что все это с тобой произошло, но ты каким-то образом умудрился остаться хорошим человеком — это главное. Ни на службе не оскотинился, ни после. Пришел ко мне на помощь, прикрываешь, вытаскиваешь. Я не понимаю, почему ты отказываешься это признать.

— Потому что, — Антон втягивает воздух сквозь сжатые зубы, зажмуривается. — Потому что если я хороший человек, значит, это ничья вина, что это произошло. Значит, может произойти с каждым. Значит, я ничего не мог сделать, чтобы это предотвратить. Значит, не заслужил.

— И тебе проще винить себя, чем… не знаю, несчастный случай?

— Ну да? — не открывая глаз, Антон пожимает плечами. — Так хоть есть кого.

— Чаще наоборот, — усмехается Арсений. — Люди до последнего ищут виноватых.

Антон не отвечает.

Правда в том, что он понимает, что Арсений прав, но несправедливость давит сильнее, чем самоненависть. Последняя уже как родная, в каждую клетку въелась, в каждую мысль; в отказ смотреть на себя в зеркало, отказ пытаться удержать уходящих людей, в отсутствие веры в какое-то нормальное будущее. Если Антон в глубине души полнейший мудак, но умудрился это скрывать всю жизнь, у происходящего есть хоть какой-то смысл. Какая-то завершенность. Если Антон действительно не заслуживал, значит — что? Он бессилен перед обстоятельствами? Он вообще ничего не способен изменить?

— Антон, — Арсений легонько толкает его локтем, — посмотри на меня. Пожалуйста.

Он не звучит строго — скорее совсем тепло. От него все еще хочется спрятаться, потому что лезет туда, куда Антон сам себя не пускает, но и поддаться хочется тоже. И не послушаться не получается — Антон открывает глаза и поворачивается. Они оказываются неприлично близко.

— Я невероятно тебе благодарен. Не спорь, — Арсений мягко осаживает, когда Антон собирается перебить. — За все, что ты делаешь. И я считаю тебя очень хорошим человеком, даже если ты не согласен. И когда мы выберемся, мы что-нибудь придумаем насчет всего этого. Должен же быть хоть какой-то способ.

— Ты не обязан, — Антон сглатывает неприятный ком.

— Не обязан, — соглашается Арсений. — Но я хочу.

Антон жмурится снова, потому что уже не выносит этого тепла. Зачем Арсений все это говорит? У Антона под ребрами пускают корни ростки надежды, чешутся, рождают неуместные мысли, что, может, не все для него потеряно. А ему проще в это не верить, он же ведь уже решился — отсюда не выйдет.

Арсений берет его за руку.

— Если все это ради того, чтобы я не въебал тебе за поцелуй, ты перестарался, — язвит Антон, но ладони не отнимает.

— Конечно, — Арсений фыркает. — Я только поэтому могу хорошо к тебе относиться.

— Ой, иди нахер.

— Это флирт такой? — совсем, козел, развеселился. — На мой вкус слишком прямолинейно, но принимается.

— Бля-а-а… — не выходит не посмеяться в ответ.

Замолкают оба, оглядывая разрушенную комнату. Тепло чужой руки в руке для Антона — болезненное, именно потому что страшно его потерять; а еще в голове складывается наконец картинка, почему Арсений так странно себя ведет, а незначительные для Антона вещи выводят его из равновесия.

Рома, значит.

— Я, эм. — Антон виновато опускает взгляд. — Мне показали какие-то отрывки из твоего прошлого. Как у вас с Аленой брак шел по пизде и как вот это все начало просачиваться.

Арсений отвечает не сразу.

— И что думаешь?

— Да ничего не думаю, — честно признается Антон. — Всякое случается. Делать мне больше нечего, кроме как лезть в чужую постель.

Раздается тихий смешок. Пальцы вокруг Антоновой ладони сжимаются крепче.

— Меня это не оправдывает, но… — Арсений звучит совсем тихо, будто дает возможность себя проигнорировать. Антон слушает очень внимательно. — Я с подросткового возраста так плотно засел в отрицании своей сущности, что и беспорядочные связи были, и женился, едва показалось, что вроде оно. И когда стоило догадаться, куда все идет, я просто отказывался. А потом стало слишком поздно, и остановиться уже не смог.

Антон кивает. Арсения объективно есть за что осуждать, но не хочется: на него и так куча всего свалилась. Да и он тут таких вещей наговорил, что рука не поднимается.

— Я думаю, — говорит Антон, вновь поворачивая к Арсению голову. Тот напрягается, — что ты хороший отец. А еще я, кажется, знаю, где может быть Кьяра.

``

Арсений порывается сразу пойти дальше, и Антон даже согласен, но он проходит два шага и чуть не падает замертво. В итоге в квартире они проводят порядочно времени. Устраивают почти что полноценный обед — завтрак? Ужин? Черт знает, сколько они уже тут торчат, и который сейчас час или хотя бы день, — по опустевшему коридору без труда доходят до комнаты Арсения и по очереди спят на его кровати. Антона Арсений загоняет первым, сам усаживается на пол сбоку, воинственно сжав в руках его пистолет.

— Ты хоть с предохранителя снимать умеешь? — ворчит Антон, укрываясь одеялом.

Постельное белье пахнет затхлостью, но сейчас не до капризов.

— Умею, — уверенно кивает Арсений. — Спи давай, на тебе лица нет.

Антон что-то еще бубнит про не к месту воспрявшие родительские инстинкты, но почти на полуслове проваливается в сон.

Спокойный и глубокий — такой, о котором Антон давно уже не мечтал. Может, так сморило усталостью, но Антон не видит кошмаров и даже не чувствует своей привычной тревоги; просто отключается и по-настоящему отдыхает. Сознание не подбрасывает ни страшных картинок, ни тоскливых из счастливого прошлого, лишь уютную пустоту, в которой не надо бояться и думать. Единственное, что просачивается в сон из реального мира, это уверенность в том, что кто-то есть рядом — и этот кто-то обязательно защитит.

Антон просыпается таким свежим и перезагруженным, будто не посреди враждебной изнанки, а в хорошем отеле. Или даже в месте, про которое от всего сердца можно сказать: «дом».

— Доброе утро, — Арсений, услышав его шевеление, оборачивается. — Вот это тебя срубило.

— Надеюсь, ты не заскучал, — Антон садится и широко зевает.

— Немного, — признается Арсений. — Хотел взять что-нибудь почитать, но в книгах белиберда какая-то.

Он протягивает Антону тяжелый томик, у которого даже на обложке лишь кривые кляксы, смутно напоминающие буквы. А внутри и подавно: будто страницы сфотографировали в ужасном качестве, еще и в движении, — и не различить ни слова.

— А что это должно было быть в теории?

— «Террор», — Арсений с печалью всматривается в строчки. — Подумал, что по настроению самое то.

Антон усмехается. Действительно ведь подходит.

Когда засыпает Арсений, подле кровати садится уже Антон. Вместо того, чтобы пытаться читать, он оглядывает интерьер — здесь особо ничего интересного. Обставлена квартира прилично, и такого погрома тут нет, но она выглядит как место, куда возвращаются поспать и поесть, не более. Единственное, что придает помещению хоть какой-то характер жильца, это книги, журналы, брошюры и флаеры по всем поверхностям — нечитабельные и тусклые, но явно самые разнообразные. И всего одна фотография в рамке на стене — там не различить лиц, они такие же корявые и смазанные, как буквы, — но по силуэтам Антон догадывается, что это Арсений держит на руках еще совсем маленькую дочь.

Арсений тоже спит долго — хотя что такое время, — достаточно, чтобы Антону просто не осталось, о чем думать, кроме этого их поцелуя. И внутри он по-прежнему не вызывает ничего, чего Антон бы от себя ждал.

Нет, он не гомофоб. В школьные годы даже подозревал у себя не столько интерес к своему полу, сколько безразличие к половой принадлежности как таковой, когда человек хороший. Это тогда порядочно его взволновало, но стоило поступить на службу, как появилась Ира, и можно было задвинуть самоанализ куда подальше; а после нее было и вовсе не до того. И все же, вроде как, при полном отсутствии опыта должно же это было вызвать, ну. Что-нибудь? Не отвращение, так шок или новую волну самокопаний?

А в груди почему-то одно тепло.

Может, потому что, пусть это и поцелуем-то не назвать, и романтики там не было никакой, видимо, он Антона и вытащил. Не сам поцелуй — человек, его искреннее желание как-то помочь. Просто сам факт и этого чувства, и прикосновения, неловкого в итоге, как «целуются» в младших классах, но отчаянно-необходимого. Может, Антон реально чудовище, как из сказки, и его можно расколдовать — да не любовью даже, а хоть каким-то присутствием. А может, он просто измученная побоями брошенная собака, с готовностью тянущаяся к первой же приласкавшей руке.

Когда мысли заходят в эту степь, Арсений наконец просыпается. Антон и сам не заметил за собой, что неотрывно смотрит на него уже какое-то время, а сейчас как-то совсем постыдно будет резко отводить взгляд; так они и пялятся друг на друга секунд десять, пока Арсений не вздергивает смешливо брови.

— Что? — спрашивает тихо-тихо.

Антон не находится, что сказать, и выдает хмурое:

— Слежу, чтобы ты дышал.

Чужое лицо вытягивается, Арсений прыскает.

— Как мило, — садится, поправляет волосы, хотя вслепую там хрен что поправишь. — Так куда нам идти?

Антон спешно отбрасывает мысли о том, что таким заспанным и растрепанным он выглядит в какой-то степени очаровательно.

— Я думаю, — говорит, резко поднимаясь на ноги, — Кьяра в твоей старой квартире. Где вы жили втроем. Это далеко?

— Ну, — Арсений задумывается, — Белорусская. В нормальных обстоятельствах около часа ходьбы, но здесь…

— Не Бибирево, и на том спасибо, — отмахивается Антон. — Туда бы мы год добирались.

Согласно хмыкнув, Арсений вылезает из-под одеяла, но вместо того, чтобы направиться к выходу, идет к шкафу.

— Мой дом, — отвечает на вопросительный взгляд, — моя одежда. Я не хочу так идти, воняет жутко.

Засохшие черные пятна на нем и правда попахивают. Антон не замечал до этого, потому что так пахнет в этой квартире все.

Арсений вытаскивает из шкафа огромный белый свитер и действительно переодевается. Фигура у него ладная, гладкая, но он значительно худее, чем тот Арсений, которого Антон видел в воспоминаниях; не настолько, чтобы начать откармливать силой, но достаточно, чтобы понять, что далось ему все это не легко. Антон ничего не говорит, хотя мысленно и завидует, и сочувствует.

А уже на выходе Арсений внезапно снимает с крючка тяжелую джинсовую куртку и протягивает Антону.

— Лучше, чем ничего, — говорит, настойчиво впихивая ее в чужие руки.

Со вздохом, но не без облегчения Антон укутывается: в одной толстовке на улице и правда погано. Квартиру они покидают, как им кажется, готовые ко всему.

``

Ага, как же.

Стоит выйти из подъезда, как сразу становится ясно: раньше им просто позволяли идти практически без преград. Теперь же приходится припустить во весь опор; на улице их будто поджидали: всевозможные отродья следуют по пятам, не позволяют сбавить темп или перебегать от укрытия к укрытию. Город становится агрессивным, за ногу норовит цапнуть каждый несчастный куст. Существа лезут отовсюду, уродливые, поломанные, тянут костлявые лапы, разевают бездонные пасти, смотрят гнилыми глазами. У них рвется тонкая кожа от напряжения мышц, ломаются кости, и они волочат себя по земле, но следуют неотступно.

Везет, что открыты все калитки, а Арсений знает дорогу — ловушку дворов они покидают быстро, но не могут позволить себе передохнуть — преследователей все больше: лезут из окон домов, из подземного перехода, ползут по дороге. Чудом преодолев мост, едва не спотыкаясь о каждую трещину, Антон уже чувствует, что сейчас выплюнет легкие. Арсений выглядит не лучше: глаза навыкате, сбившееся дыхание, волосы в беспорядке.

— Оторвались? — он спрашивает, хватая губами воздух.

Антон оборачивается. Видит тучу из насекомых, вновь сгущающуюся над бульваром.

— Куда там, — выдыхает измученно.

И они бегут дальше.

Отвратительно визжат и шипят каждый угол, каждый бесформенный силуэт, каждая тень. За стуком в ушах не расслышать, насколько близка погоня, а перед глазами темнеет; даже Арсений уже сдает, а Антон тем более. Ноги не держат. Уплотняется воздух, каждый шаг опять дается с трудом, дышать становится невыносимо — вдохи не помещаются в горло. А сбоку, над Белым Домом, кружат уже знакомые огромные летуны, и вот уж кому попасться совсем не хочется.

Арсений тянет его в сторону двора, но их замечают: Антону не хватает времени рассмотреть, толпа каких именно тварей облепила стену дома напротив, но хруста шей и загоревшихся глаз ему достаточно, чтобы броситься прочь. В следующий двор они с Арсением даже не пытаются зарулить, сразу видят похожую картину и проносятся мимо. И в следующий.

Антон понимает, что не протянет долго. Он мост перебегал из последних сил, а сейчас уже с божьей помощью. Кончился прилив адреналина, стремительно угасает надежда, что им удастся укрыться хоть где-нибудь — их очевидно берут на измор. Когда почти тянущий Антона на себе Арсений вдруг спотыкается, они оба летят на землю и оба осознают — подняться просто не получается.

Господи, какая нелепая смерть. Что, говорите, случается с теми, кто умирает — тут?

Антон зажмуривается. Нет, так все закончиться просто не может; сам он готов, но Арсений? Арсению есть, за кого бороться, к кому вернуться, и права сдаться сейчас Антон не имеет. Он вытаскивает из-за пояса пистолет, оборачивается — либо его обманывает зрение, либо на них надвигается море непроглядной тьмы. Антон сжимает зубы. Бесполезно. Снимает пистолет с предохранителя все равно, стараясь высмотреть у бесформенной массы хоть какие-то слабые места. Но прежде, чем он успевает выстрелить, Арсений его окликает:

— Впереди!

Антон поворачивает голову. Прищуривается.

Впереди зоопарк, ничем особо не примечательный, но Арсений уже встает, будто у него открылось второе дыхание, и настойчиво тянет Антону ладонь. Антон за нее хватается, заряженный чужой уверенностью, даже находит в себе силы встать и уже не бежать, но хотя бы быстро идти с Арсением рядом.

Море за спиной хрустит, шумит и стрекочет миллионом цикад, а Антон лишь несколько шагов спустя понимает, что Арсений такого увидел. У ворот зоопарка стоит и машет руками, кажется… человек?

— Выглядит как наебка, — хрипит Антон скорее себе под нос.

— А у нас выбор есть? — Арсений откликается не агрессивно совсем, просто очень устало.

И выбора у них действительно нет.

Они идут, цепляясь друг за друга, а последние несколько метров уже бегут, когда действительно человек — парень — скрывается за дверью сувенирного магазина, махнув рукой, чтобы следовали за ним. Главное — не оборачиваться и не думать, как близко подобралась чернота, пожирающая асфальт и силуэты домов. Достаточно того, как трещит в ушах.

Антон наконец тянет дверь на себя — та поддается, и они с Арсением заваливаются внутрь. Отвратительный звук моментально стихает, а когда Антон выглядывает в окно, он от толпы существ не обнаруживает ни следа.

— Какого хе… — бормочет, но его перебивает звонкий взволнованный голос:

— Вы в порядке?

Антон поворачивается к полутьме помещения, разбавленной только жидким светом снаружи. На всякий случай сжимает в руке пистолет.

— В порядке, — отвечает вместо него Арсений. — Спасибо. А вы?..

— Слава, — парень подходит чуть ближе, и удается его разглядеть.

Высокий блондин в обыкновенных джинсах, футболке и куртке, на которых, если приглядеться, заметны следы грязи и борьбы, но совсем немного. Молодой — Антон навскидку дал бы ему чуть за двадцать, — улыбающийся и абсолютно нормальный. И в Антоне, которого все еще потряхивает, это вызывает лишь больше сомнений.

— Очень приятно, Арсений, — тем временем раздается со стороны, и Арсений поднимается на ноги и протягивает Славе ладонь.

— Секундочку, — прерывает Антон.

Тоже встает, тяжело и медленно, не наставляя, но красноречиво демонстрируя парню ствол.

— Я не хочу показаться невежливым, — он прищуривается, глядит сверху-вниз, — но кто ты, блять, такой?

Глаза Славы, когда он видит пистолет, расширяются на секунду, и он делает шаг назад, так и не ответив Арсению на рукопожатие.

— Человек! — выпаливает. — Честное слово!

— И что ты тут забыл? — Антон делает шаг в наступление.

— К вам, между прочим, — Слава вдруг встает и хмурится, — тот же вопрос.

— Отлично, — Арсений между ними материализуется будто из ниоткуда, — давайте это и обсудим. Спокойно, — он стреляет взглядом в Антона, — и без резких движений, — оборачивается к Славе, натянув на лицо лисью улыбку. — Еще раз большое спасибо, не знаю, что случилось бы, если бы не ты. Прости Антона, мы… немного на нервах.

Антон едва удерживается от того, чтобы закатить глаза. Нет, вы послушайте, «немного на нервах»! Да Антон до сих пор не может дышать и соображать, и ноги болят невыносимо, а перед глазами кислотные пятна. Но на Славу это, похоже, работает:

— Ничего, — он расслабляется, — представляю себе. Антон, — протягивает руку, — приятно познакомиться.

В чужом лице не получается найти ни следа неискренности или хоть чего-нибудь, что оправдало бы это паршивое чувство, тянущее под ребрами. Слава выглядит обыкновенным и безобидным: у него приятная улыбка, светлый взгляд, — похож на щенка. А Антон все равно стопорится и едва подавляет желание сиюминутно унести отсюда ноги. Сильную сухую ладонь он пожимает, готовясь к чему угодно.

Но ничего не происходит.

— Вот и замечательно, — облегченно выдыхает Арсений сбоку. — Так что ты…

— Не здесь, — Слава мотает головой. — Оно ушло, но я не уверен, что надолго. Пойдемте внутрь.

Он быстрым шагом обходит Антона с Арсением, выглядывает на улицу, осматривается и припускает к турникетам на входе в зоопарк. Уже оттуда оборачивается, снова машет и произносит одними губами: «за мной».

— Мне все это не нравится, — признается Антон.

— Мне тоже, — кивает Арсений, поднимая на него взгляд. Ни следа напускного дружелюбия, только тревога. — Но, может, он что-нибудь знает. Пошли.

И не дожидается Антона, первым следуя за новым знакомым.

Антон матерится сквозь зубы, пистолет затыкает обратно за пояс. Отвратительное предчувствие ползет по всему телу как зуд.