Чонгук был уверенным пользователем интернета и по всяким сомнительным ссылкам не переходил, а на сайте для взрослых отмечал исключительно безопасные фильтры. Вот только никакие меры предосторожности не спасли от гифки в твиттере, где два мужских голых тела жались друг к другу. Загипнотизированный, Чонгук не мог закрыть вкладку, впервые ощущая по-настоящему яркую тяжесть в паху. Сердце стучало. Хотелось сглотнуть. Мурашки кололи кожу. Спрятав нижнюю губу за зубами, Чонгук сминал член сквозь ткань трусов. Короткая зацикленная картинка на пять секунд врезалась тройным апперкотом. Тела всё сталкивались и сталкивались, плавной волной находили друг на друга и разбивались в расширенных зрачках Чонгука.

      Захлопывая ноутбук, он не спасал себя. Под ночь как наяву ему виделось, как он тоже сталкивался с кем-то. Этот кто-то с тонкой талией, широкими плечами и низкими стонами.

      Избавляясь после от кучи испачканных салфеток, Чонгук захлёбывался мыслями. Ничего раньше не вызывало столько желания. Раньше он думал, что просто не такой, как все спермотоксикозные одноклассники, а теперь понимал: он гораздо хуже. Чимин вот про сиськи рассказывал, про большие, висячие, про упругие, про те, которые как чаши или как треугольники и которые в ладошку помещаются. Чимин — в половых отношениях боец бывалый. Он и порнушку на флешку скидывал, и хентайную мангу прям на уроки проносил, и рассказы его про личный опыт многие слушали, вдохновлялись. Ну а кто в средней школе не девственник? Чимин. Вот он всё о сиськах, а Чонгуку никогда не было интересно, а вышло так, что это потому, что ему грудь особая нужна — плоская. И чтобы член между ног твёрдый.

      Чонгук удалил профиль в твиттере. Самообман. В куче папок была сохранена гифка. За ней другая — чёрно-белая, после неё — короткое видео без звука, а следом длинное с кинематографичным размахом. По крупице мегабайты росли вместе с осознанием собственной беспомощности. Запихиваешь ты её, убогую, подальше, клянёшься, что задавишь, а она выползает с грустными всхлипами, мол, прими и пожалей.

      Так Чонгук и жил от ненависти до принятия, закрепившемся в простом лаконичном «гей». Ну, гей — звучит не страшно, и чего слёзы лить? В классе даже второй такой нашёлся. С ним Чонгук пощупал и тут и там. Стыдно было до жути, никто из них ничего не умел, а попробовать посерьёзнее очень хотелось. Попробовали, понравилось, повторили, и аккурат перед старшей школой расстались.

      Горевать долго не пришлось: Чонгук впервые влюбился крепко, по-настоящему, и прежние недоотношения показалось пустой вознёй. А тот второй и вовсе переехал, но дело было в том, что он уже был забыт.

      Старший брат Чонгука писал музыку для одной не шибко популярной айдол-группы. Он часто задерживался в студии, принадлежавшей небольшой, встающей с колен компании. Чонгук часто бегал туда, заносил обед или ужин. И в тот день тоже. Намджун попросил не ждать его и домой ехать на такси.

      Время позднее. В здании свет уже не горел, коридоры пустые и тёмные, и Чонгук шёл по привычке, помня каждый поворот. Одно было не так: сквозь дверь одного из залов пробивался неоновый синий и музыка лилась режущим душу потоком. Чонгук заглянул на секунду и провалился на годы вперёд.

      Босой, в белой рубашке на одной пуговице, с россыпью кудрей. Словно нарисованный, выгравированный и выточенный одновременно. Сломленный поднимался, воспаряя, жал сцепленные в замок пальцы к груди и выгибался дугой. Линия позвоночника и опрокинутая голова, тонкая шея, повёрнутая вбок, и руки, тянувшиеся к небу. Ноги, обтянутые тёмным, будто голые, вывернулись, таща за собой. И он упал на колени в последний аккорд.

      Началась другая мелодия. Чонгук не мог пошевелиться, дрожал, и когда всё стихло, и когда щёлкнуло дважды, и заискрились лампы на потолке, и когда он подошёл, хмурый, прекрасный, сердце замерло.

      И замирает до сих пор, потому что Чонгук так долго и безнадёжно тонет.

ﻸ

      Чонгук вздыхает. Развалиться бы с ноутом и чипсами на кровати, а не тащиться на тупую вечеринку в стиле подростковых американских сериалов. Но Тэхён идёт, и его лучше не отпускать одного: ужрётся, а тазик для блевоты никто не поднесёт. Настоящий бро — не кидала. Настоящий бро — это Чонгук. О нём разве что легенды не слагают в узких кругах — тот самый гей, который не другу жопу порвёт, а за него. Крутая полуправда, потому что с Тэхёном Чонгук был бы нежен, а с собой и грубо позволил бы.

      В шкафу отыскиваются спортивки, худи и джинсовка, неношеные с тех пор, как купили пару месяцев назад. Остальная одежда сохнет. Мать выгребла с утра весь скудный гардероб. Повздорила с отцом и устроила день стирки и нервов, как ужаленная по дому носилась.

      Телефон звонит и поторапливает. Чонгук натягивает носки, хватает рюкзак, у выходной двери прыгает в потёртые кроссовки и выскакивает в подъезд. На улице ждёт Тэхён. Волосы — взрыв одуванчика, футболка заправлена в джинсы, ремень подчёркивает талию, улыбка тянется на губах. Воздушный принц — не иначе. Чонгук хлопает по подставленной ладони, сжимает на миг и отпускает, чувствуя несильный удар в плечо.

      — А говорил, что не пидор, — смеётся, замечая подводку на глазах.

      — Да завались, — сдувается Тэхён и пихается. — Это нуна всё.

      — Конечно, и одевала тебя тоже она, — Чонгук выбегает вперёд и пятится спиной, обводя точёный силуэт.

      — А что не так?

      — Не вижу на тебе обычного мешка. И это что, колготки, лосины?.. — притормаживает, дожидаясь, когда Тэхён обойдёт его.

      — Скинни, дебил.

      — Жопа выше всяких похвал, — и смачно громко Чонгук приземляет руку прямо на правую ягодицу. Жаль не сжать. «Хоть почему нет?» — думает и пальцами впивается.

      — А! Ты напросился, урод голубой, — Тэхён разворачивается в попытке отвесить тумаков.

      Но Чонгук уносится быстрее ветра, уклоняясь от любого замаха, притормаживает, давая надежду, но в последний миг подрывается вновь. Холодом хлыщет по щекам, лёгкие горят, а в голове лёгкость перемежается со счастьем. Позади смеётся и ругается Тэхён, семенит птичкой с перевязанными крыльями, никак не догонит. Занимался вчера до последнего вздоха. Чонгук видит по движениям. Но даже усталый Тэхён слишком красив для бедного сердца. Оборачиваясь, Чонгук ловит каждую мелочь: от озорства до преувеличенно мучительной мины. Заходящее солнце путается в кудряшках, ветер покрывает не защищённую одеждой кожу мурашками.

      — Стой, ладно, всё, — под конец кричит Тэхён глубоким бархатом и складывается пополам, держась за коленки, а после выпрямляется, с грацией выгибая спину и запрокидывая голову.

      Причёска растрёпана, на щеках румянец, рот приоткрыт в попытке захватить больше кислорода и заставить Чонгука задохнуться.

      — Джинсы до фига неудобные, — ноет Тэхён, пока чёрные зрачки пожирают линии его шеи, спотыкаясь об кадык. — Отстой какой-то. Жмёт всё.

      Шутки шутками, а Чонгук видел Тэхёна и в колготках, и в легинсах, а образ в кроптопе и шортах был выгравирован на подкорке и на всякий случай запечатлён на фото. Чонгук щёлкнул всего разок, быстренько, чтобы не спалиться. Потом ещё пришлось аж до самого вечера прятать телефон, потому что кое-кто не понимал значение личного пространства и просматривал от скуки галерею, а потом по приходе домой пришлось со скоростью Флэша перекинуть на ноутбук, пока этот же кое-кто отлучился в уборную.

      Тэхён ненавидит фотографироваться, особенно в раскрытой, небезопасной, обтягивающей одежде. В танце он подобен нимфе, в жизни — рэперу двухтысячных. Скинни он надел впервые на памяти Чонгука. От мира Тэхён прятался в безразмерных подчёркнуто пацанских вещах, ни в школу, ни на посиделки никогда не прихорашивался. Чонгук думал, всему виной миловидная внешность и изящная фигура. Тэхён лёгкий, плавный, совершенно прекрасный, и в старой школе в спину ему часто прилетало грубое «на бабу похож», потом правда прилетало уже этим умникам. И всё это ужасно тупо, потому что Тэхён — существо небесное, марать его грязным языком греховно. Дети злые, подростки безжалостные. Чонгук старается не думать, сколько вынес Тэхён до встречи с ним.

      Танцы с детского сада, паршивые одноклассники, родители в разводе. Тэхён не любит говорить о себе слишком много, ведь он уже другой человек, и не стоит вспоминать демоверсию. Чонгук согласен, наверное. Он знает Тэхёна теперь достаточно, так что, если тот спросит вдруг, ну так, ради интереса «Эй, Чон, угадай, какие на мне трусы?», Чонгук ответит: «Конечно, чёрные, Тэ». И он будет чертовски прав. Вот почему он может утверждать, будучи уверенным на сотку процентов, что Тэхён и скинни, Тэхён и подводка — дело нечистое.

      — Ты чего так нарядился вообще?

      — Я же сказал, что нуна заставила.

      — Да когда ты её не посылал?

      — Ну, было дело, — Тэхён ускоряет шаг. Сбегает. Нервничает.

      Чонгук чувствует нутром неладное, и нечто гадкое ползет по венам. Не нужно им на эту вечеринку. А может, не им, а только ему? Чего попёрся? Тэхён не то чтобы упрашивал на этот раз, а просто предложил, да и пил он немного на самом деле. Так, разок всего-то переборщил знатно… А Чонгук и переживает, носится. Боже, он ведь не походит на мамочку?

      — Пойдём переоденешься, — он равняется с Тэхёном, кусая губу.

      — Не-не, главное не бегать больше. Так что руки на базу убрал, и чтоб ни на сантиметр ближе.

      Пихаясь, они прыгают в автобус и занимают последние места. Дорога дальняя, едут с пересадкой. Райончик для богатых встречает чистотой и величием заборов.

      Родители по классике отсутствуют. Вечеринка отстой. Дом полон школьников и вернувшихся на каникулы ребят из университета. Музыка негромкая, но гвалт стоит раздражающий. Кто-то орёт, играя в твистер, а где-то слышится звон бьющегося стекла. В бассейне плещется с десяток человек.

      Подобно тени Чонгук слоняется у стен. Руки в карманах худи, капюшон на голове, во рту привкус выпитого спрайта. А на втором этаже есть комната-кинотеатр, и если её не превратят в притон, можно запереться там и устроить марафон марвел. Но у Тэхёна другие планы. В них вообще отсутствует имя Чон Чонгук, потому что вписано другое — девчачье. И звучит оно ужасно, под стать серо-мышиной носительнице.

      Чонгук выдыхает и отворачивается ровно в тот момент, когда губы Тэхёна сталкиваются с другими, намазанными стрёмным дешёвым блеском. Отвратительно. В уголках глаз скапливается и щиплет влага. Фокус вылавливает Чимина. Он стоит в дверях, глядя точно на Чонгука, и даже пойманный не отворачивается — приваливается к перилам лестницы и присасывается к стакану с розовой жидкостью. А вечеринка-то всё хуже и хуже. Чонгук смаргивает. Пора валить. За Тэхёном есть кому присмотреть, а с Чимином столкнуться ближе не хочется. А чего хочется на самом деле, так это накидаться до потери сознания и стёртой памяти. Желательно, чтобы вместе с тем исчезли и чувства.

      — Йоу, Чон, — кто-то наваливается всем телом в подобии объятий, а потом хватает поперёк талии и, на руках подтягивая вверх, почти отрывает от пола. В нос бьёт кислый запах. Как в замедленной съёмке на глаза вновь попадается Тэхён и присосавшаяся к нему пиявка. У Чонгука кружится голова, его отпускают, и он наконец узнает Ким Сокджина — друга Намджуна, бывшего капитана баскетбольной команды, что выпустился три года назад.

      — Ох, хён.

      Поклониться Чонгуку не дают. Джин стряхивает с него капюшон, хватает за плечо и, бубня, хохочет, волоча за собой. Чонгук думает, как бы сбежать, вертя головой в поиске чего-то — спины лучшего друга, не замечающего никого, кроме задравшейся юбки партнёрши.

      Ментальные удары по щекам не помогают, Чонгук ненавидит скопища людей. Его потряхивает, он задыхается. Тэхён всегда был рядом, чтобы привести в чувства, когда очередная идея по раскрепощению терпела крах.

      Серебряной нитью в сознание вплетается картинка месячной давности. Ночёвка у приятеля Тэхёна. Чонгук и телом и душой был против затеи, но повёлся на уговоры и хрустальный взгляд. Игра в бутылочку стала адом, но рай спустился на землю в момент, когда Тэхён, засыпая, прижался к спине.

      Нити множатся: скейтерский парк, граффити в три часа ночи, поход в клуб со взрослым знакомым, вальс в душном классе. Всегда вдвоём как неразлучники. Чонгуку не нужно многого, и поэтому он идиот.

      — Ну, рассказывай, шкет, — Джин приводит в ту самую комнату-кинотеатр с большим экраном, кучей подушек и приглушённым светом. — Чё ты такой гружёный? — ржёт, пару раз сильно ударяя по спине, и пихает пустой стаканчик.

      — Просто… — обхватывая его двумя руками, выдыхает Чонгук и запинается. Прежде чем попасть точно в ободок стопки, Джин косит, обливая пальцы. — Просто не моя атмосфера, хён.

      На столике куча пустых бутылок, открытых чипсов и недоеденных крекеров. Здесь была своя вечеринка. Куда все подевались? Чонгук отворачивается в сторону и, прикрывая рот, выпивает сразу всё, морщится от горечи и огня, прокатившегося по пищеводу. Джин одобрительно кряхтит, прямо как дядя Чон — брат отца. Тот тоже норовил напоить Чонгука, якобы для расслабления, а то чего как неживой? «Дети в семнадцать бунтовать должны, так и пусть накиряется под присмотром, а не в подворотне», — аргумент всегда один, цифра только разная, потому что начал дядя Чон прямо в день двенадцатилетия Чонгука.

      Может, и прав был, потому что, где один стакан, там и второй, и третий. Сбылась мечта идиота.

      Вместо желанной пустоты, Чонгук чувствует сонливость, и Тэхён, как назло, не забывается — вспоминается то, как он танцует, гипнотизируя, то, как напряжены обтянутые тонкой тканью ноги, как сосредоточено лицо и прикрыты глаза. Пустая болтовня Джина не слышима. Пухлые губы хёна размыкаются, Чонгук кивает. Рот смеётся, Чонгук улыбается.

      Неловкость уходит под действием градуса. До помутнения Чонгук никогда не напивался раньше. Пара глотков шампанского было его максимумом даже на вписках. А сейчас становится так легко, хоть и немного укачивает, но в этом чувствуется свобода говорить и делать что захочешь. Поэтому Тэхён так любит выпить? Но зачем ему? Разве он не подобен птице, когда он там, в танцевальном зале, когда двигается, будто в трансе, и балансирует на грани двух миров.

      — Он твой друг? — вдруг взрывается голос рядом с ухом, и, чёрт, Чонгук говорит вслух?

      Но нет, Тэхён — не просто друг. Он лучший друг. Самый прекрасный и милый. Неземной. С ним Чонгук чувствует себя правильно. Он может все ему рассказать. Кроме одного, естественно. Секрет.

      — Что за секрет?

      Глупый вопрос. Чонгук фыркает. Секрет в том, что он любит Тэхёна, как не понятно? У Тэхёна же такие милые родинки на носу, на веке и на шее. А, и одна на мизинчике левой ноги. Когда-нибудь Чонгук поцелует её.

      — Ого, вау, шкет, я даже не предполагал.

      Тэхён — Баки Барнс, а Чонгук — его кэп, готовый вытянуть из любого дерьма и уберечь. Они как Ванда и Вижен, как Питер Паркер и Гвен Стейси, или как…

      — Я больше по DC, знаешь.

      Тогда Супермен и Лоис Лейн? Супермен и криптонит? В этом вообще есть смысл? Вроде слишком банально, а Тэхён не банальный, он воплощение идеала.

      — Нда, крепко ты упал. На-ка закуси.

      Чонгук закусывает, но от соджу отказывается, больше не влезет. Ему жарко. Он ощущает сердце. К горлу подступает. Приходится лечь. Звёзд на потолке миллионы, и все складываются в созвездие Андромеды.

      Чонгук дышит часто, прикрывает глаза на секунду, а мир кружится и образы так быстро сменяются, что он не поспевает, но во всех неизменно одно — Ким Тэхён с размазанной подводкой.

      Головокружение, ванная комната, брызги у бассейна и уличный холод. Тэхён в одной футболке. Замёрзнет, глупый. Чонгук стягивает джинсовку, упорствует, но добивается своего и, кажется, падает. Стопа ноет. Тэхён закусывает губу. Недавно он целовался. Горько и мокро. Чонгук вырывается, но он слишком слаб. Его хватают четыре руки. Снова Джин. Зачем он опять? Вдвоём куда лучше.

      В салоне машины душно. Окна закрыты. Под боком тепло, пальцы левой руки сжимает Тэхён и гладит по голове. Чонгук выныривает из черноты. Пейзаж стремительно меняется под музыку Карди Би. Приходится ей подпевать. Слова идут тяжело, почти незнакомые, иностранные, и язык не ворочается.

      Подъезд, голоса и, господи, кровать. У Тэхёна царапина на скуле. Мама помогает раздеться и что-то говорит, говорит…

      Наконец в долгожданном беспамятстве среди синего-синего неба Чонгук — одно из тел, а под ним, прямо как на той неизбежно попавшейся гифке, стонет Тэхён.