— У вашего сына рецидив.

Однажды я желал себе смерти.

— О чём Вы говорите, доктор?

И мне даже почти удалось осуществить свой гнусный план.

— Ваш сын неоднократно пытался совершить суицид, Ойкава-сан. Вы же всё прекрасно понимаете: передозировки лекарственными препаратами, вскрытие вен, утопление в ванной… Полагаю, не стоит пояснять, что ничто из перечисленного не происходит случайно? Ойкава Тоору вполне осознанно хотел себя убить…

Но и на сей раз я оказался снисходителен к себе — я подстроил всё так, чтобы у родных всё-таки оставался шанс меня спасти.

И теперь, собственно, я находился в палате неотложной помощи да краем уха нехотя прислушивался к чужим перебранкам.

Я лежал в больничной койке и осознавал, что всё ещё способен дышать размеренно-спокойно, на миг я даже сумел ощутить себя вполне обычным и беззаботным парнем, в чьей жизни ничего значительного не произошло — а вот в глубине души уже извергся очередной вулкан, натянулись до предела струны, я знал, что был на волоске от нервного срыва…

Я усердно подавлял в себе все свои корыстные мысли, токсичные чувства и пагубные желания, по возможности избегал разговоров о моём самочувствии — но, кажется, зря.

— Не моё, конечно, дело, но я бы рекомендовала поставить Вашего сына на учёт. — А она всё продолжала, ни на минуту не затыкаясь, сыпать по доброте душевной рекомендациями, хотя я был более чем уверен, что та сама мало что смыслила в том, что советовала. О понимании человеческих чувств и речи не шло.

Для неё не в новинку, что умер какой-то там человек. Действительно, что удивительного? Ведь каждый день кто-то рождается, а кому-то предначертана смерть… Хах.

— Да как Вы можете говорить подобное? Посмотрела бы я на Вас, произойди такое с Вашим сыном! Да и Вы хотя бы представляете, на что это будет похоже? Мой сын попадает в психбольницу! К кучке неуравновешенных… психов! И совсем неизвестно, что у каждого на уме! Я не оскорбляю кого-либо из них, но разве нормальная мать пожелает подобного своему ребёнку? Да и вдруг там маньяк какой-нибудь… А вдруг?..

— Ойкава-сан, Вы преувеличиваете...

— Ничего я не преувеличиваю!

Мама, казалось, была готова рвать и метать и дальше — как-никак, она всегда во мне с сестрой души не чаяла, — но я не мог позволить продлиться этому хотя бы ещё минут пять, потому что…

Но прежде чем придумать тому хотя бы одно объяснение, я медленно привстал на койке, та тихонько скрипнула, и данная маленькая перемена не ускользнула от чуткого слуха этой женщины.

— Тоору! — Она тотчас позабыла о бесчувственной медсестре и незамедлительно понеслась ко мне. — Я присяду? — Я неуверенно киваю — да даже если бы проигнорировал, она в любом случае поступила бы по-своему, поскольку знала, что отсутствие реакции не означало отказа.

Теперь она сидит рядом, смотрит на меня с трепетным волнением и по большей части молчит — возможно, она уже поняла, что я слышал весь её диалог с навязчивой медсестрой. Впрочем, так оно и было. И сейчас, вероятно, ей немного совестно — ведь она позволила этому жуткому разговору состояться.

— Как ты? — спрашивает, а затем легонько касается моей щеки. — Как ты себя чувствуешь, Тоору?

Ты с лаской смотришь в мои застекленевшие глаза, и пока я упрямо молчу, ты по-прежнему ждёшь моего ответа.

Возможно, тогда я походил на фарфоровую куклу — с той нужно обращаться аккуратно и весьма осторожно, одно неверное движение — и та сломается.

— Тоору, ты не против, если я?.. — Ты очевидно хотела обнять меня, и, как ты знаешь, я ни за что бы не сказал «нет».

Ты никогда не была слишком настойчивой, ты лишь методично шла к своей цели.

— Тоору, — мама тихо звала меня по имени, нежно обнимала и аккуратно правой рукой гладила мои волосы, — всё хорошо… Всё хорошо.

Я обнял тебя тоже.

Пускай ты и говорила, что «всё будет в порядке», меня всё ещё терзали сомнения.

Пускай твои объятия и казались мне тёплыми, на душе по-прежнему было холодно и пусто.

***

Тогда я и подумать не мог, насколько же мне с ним повезло.

Он всегда вместе со мной разделял все радостные или грустные моменты. Когда это было необходимо — находился рядом, поддерживал и подбадривал. Когда я чего-то хотел — осуществлял мои капризы. Пусть даже иногда каприз этот был чрезмерен.

Но и я также выполнял его просьбы.

Не так, как Ива-чан мои, разумеется. Всё-таки я никогда не был настолько ответственным во всём, как он. Кроме волейбола.

Однако теперь я сожалею и об этом тоже.

Когда я отлынивал или искал лазейки, Хаджиме часто злился. Да, временами его гнев был напускным, — мы оба об этом знали, — но я не мог не согласиться с тем, что иногда его взбучки были мне необходимы. Они словно носили какой-то особенный оздоровительный эффект.

Никогда не забуду среднюю школу.

«Сильная шестёрка сильнее!» — выкрикнул на эмоциях тогда ты, взяв меня за грудки, а я впервые в тот момент полностью осознал, насколько ранее я был глух и слеп. Глубокий смысл этих слов вылился на меня, как холодная вода из ведра за шиворот.

И это не первый и не последний раз, когда именно Хаджиме брал на себя роль опоры.

Как он только меня терпит? Периодически я задавался этим вопросом, но потом он же и отпадал.

«Никто ведь не идеален, верно?» — Ива-чан так и сказал мне однажды. Он привык ко многим моим самокритичным и напускным замашкам — но и не смирился. Как и я в свою очередь привык к тому, как он, например, иногда ворует мой молочный хлеб или без спросу одалживает мои спортивные журналы.

Но это такая мелочь по сравнению с моими заскоками…

Сегодня, к слову, мы снова смотрели с Ива-чаном фильм про пришельцев — я был настроен решительно, убеждал Хаджиме, как мог; он же всячески отнекивался и открещивался, как умел (только делал это Иваизуми, насколько мне известно, из ряда вон плохо, и в конечном счёте всегда соглашался на мои махинации).

Итак, расположившись на футоне перед телеэкраном, мы сели максимально близко — как две сиротки, мы прижались друг к другу, чтобы согреться. Поскольку на улице было далеко не лето, мы закутались в один плед. И я, насколько позволяла моя наглость, положил тогда голову ему на плечо. Ива-чан даже не пошевелился. Наоборот, стал стремиться занять более устойчивое положение, чтобы нам обоим было удобнее так сидеть.

Но, честно сказать, в тот день я меньше всего хотел смотреть фильм про пришельцев.

Выдался на редкость мирный денёк, нас пораньше отпустили с занятий, а у волейбольного клуба и вовсе был выходной.

У нас появился свободный день, — точнее, его остаток, который мы могли бы потратить на отдых ото всего на свете. Но выбрали мы не типичное расхождение по домам и занятие какими-то там чрезвычайно важными делами.

И поэтому мы решили завалиться ко мне с ночёвкой.

Когда я привстал, чтобы дотянуться до провода лампы и выключить мешающий свет, неожиданно для нас обоих я потерял равновесие и навис над Ива-чаном, опершись ладонями по обе стороны от его лица.

«Сейчас или никогда!» — неосознанно прогремело в моей голове.

И я впервые за долгое время решил рискнуть.

— Ива-чан, — позвал я его не своим голосом. И удивился тому не я один.

— Что?

В его взгляде скользило недоумение. Я же — продолжал внаглую в упор рассматривать его тёмно-карие глаза.

— Прости. Я, кажется, влюблён в тебя, — и глупо улыбаюсь.

В глубине души надеюсь на лучшее, но ожидаю любого исхода. Но случилось непредвиденное.

Мне показалось, или Хаджиме словил фейспалм?

— Тормозкава, — и замолчал. Его лицо вновь приобрело раздражённое выражение.

— Хватит обзывать меня, Ива-чан! — Мне стало не по себе. — И будь серьёзнее, пожалуйста!

Он тяжко выдохнул.

— Я и так серьёзен, — и притягивает меня к себе, легонько целует в губы. Затем мы оба отстраняемся.

— Ива-чан? — Я всё ещё не осознаю действительное, невинно хлопаю ресницами.

— Кажется, — уголки губ приподнимаются, демонстрируя лёгкую насмешку, — наш спец в любовных отношениях — Ойкава Тоору — не такой уж и спец, раз всё это время не замечал моих чувств.

В моменты, подобные этому, невольно думаешь, что никогда не будет дня счастливее, чем сегодня.

***

Всякий раз, когда я засыпаю, то вижу тебя во сне.

Каждый сон, в котором мне представляешься ты, где любая твоя эмоция уникальна, забавна и неповторима, где ты вечно бранишь меня, где я постоянно смеюсь, где кто-то из нас плачет, а второй, кротко и ослепительно улыбаясь, протягивает уверенно свою и незамедлительно хватает чужую руку, а после утягивает за неё другого за собой в страну мечтаний, где всё всегда переливается бесчисленной палитрой всех цветов и оттенков радуга, поёт свои баллады природа и собственной красотой поражает воображение.

Страну, где есть только мы, где наши глупые желания — например, мы наконец-то видим НЛО и прячемся в близ стоящих кустах, поскольку не имеем понятия, что за инопланетяне прилетели на нашу Землю, хорошие те или злые, как бы нам следовало вести себя при встрече с ними в лобовую — оборачиваются явью, где все так же, как и мы, счастливы, где я снова шучу о том, что «я — жених, а Ива-чан — моя невеста», а потом второй злится и даёт мне пинка, после чего я не начинаю злиться, плакаться или дуться в ответ, а принимаю к сведению, что больше эта шутка не прокатит.

А затем я резко открываю глаза, вижу низкий потолок своей комнаты, залепленный нефритовыми звёздами, мерцающими в ночи, да замечаю, что моя подушка снова мокрая от слёз, одеяло сброшено на пол, простынь частично сползла с кровати, а сам я вспотел от переизбытка эмоций, в ушах уже которое утро слышится сердцебиение, на которое я уже привык не обращать внимания. И рядом никого нет.

Но прежде я резво вскакиваю.

Первые мои мысли были достаточно печальны — мне представлялось, что меня, как нерождённого младенца, вырвали из чрева матери. А теперь я словно кем-то проклят, обречён на забвение…

Временами я перестаю терять связь с реальным миром.

Периодами мне кажется, что то, что я вижу — вовсе не сон. Всё реально, просто я сторонний зритель, которому «повезло» познать таинства бытия, нарушить законы пространства и времени, проникнуть в прошлое и — в назидание — застрять в нём, чтобы изо дня в день лицезреть всё то, что было когда-то.

Наше неловкое знакомство, когда — по счастливой случайности — наши матери столкнулись в продуктовом магазине на кассе и стали в одно горло звать управляющего — чем кто тогда нагрешил, я уже не помню, но зато я отлично припоминаю, какими многозначительными и полными понимания взглядами мы обменялись.

Уверен, мы тогда оба подумали «сейчас начнётся», тяжко выдохнули и приготовились к долгим разборкам, но затем — к нашему удивлению — вся процессия радикальных переговоров свернулась практически сразу же, а мы с тобой так и не смогли толком даже поздороваться и поделиться впечатлениями.

А вторая встреча произошла уже с позволения наших матерей. Я по-прежнему стеснялся, а ты глядел в мою сторону как баран на новые ворота — но сейчас я думаю, мы оба были смущены в тот день, так как не знали, с чего могли бы начать наше знакомство.

Из-за того, что я вскочил довольно бойко и не заметил, что у меня под ногами, я ударяюсь коленкой об уголок кровати — такое в последнее время происходило довольно часто, что и на это я перестал как-либо реагировать.

Подобно заведённой игрушке, далее я не допускаю лишних шагов.

Расположившись перед экраном, я пультом включаю телевизор и нажимаю кнопку воспроизведения — я снова пересматриваю старые видеозаписи в попытках разубедить себя, что всё-таки всё увиденное во сне — было исключительно во сне.

Первый совместный побег выезд за пределы префектуры на одном велосипеде, клятва на мизинцах, великий поход за сокровищами…

Но ничто не длится вечно, не так ли?

И однажды меня накрывает осознанием. Я стою и ошалело смотрю на разбившуюся рамку с моей детской фотографией и вспоминаю.

«Я слишком долго игнорировал очевидную реальность».