⠀
Хэнк просыпается в холодном поту. Странное давящее беспокойство сжимает грудь в тисках, не позволяя сделать ни вдоха, ни выдоха. Предчувствие подступающей беды с головой накрывает, погружая в бездну отчаяния. Кажется, словно через мгновение земля разверзнется, поглотит дом и целый город в придачу, стирая с лица земли все следы его существования. Потолок перед помутневшими глазами кружит вертолётами, а кровать не даёт ощутимой опоры, будто затягивает на илистое болотное дно.
Сил на борьбу нет. Хэнк задыхается в приступе паники, слабо хрипит, задушено хватает ртом воздух. Он из памяти пытается выцепить хоть что-то, что позволит удержаться на плаву, вернёт равновесие. Образ Кисы появляется резко, словно штрихами вырисовывая его губы, глаза, волосы — всё неосязаемое, призрачное, такое далёкое, будто и не было никогда (а может, было, — в другой, прошлой жизни — той, которую вряд ли удастся вернуть).
Удушливо-сладкий мираж идёт крупной рябью и растворяется, откидывая к жестокой реальности. Слёзы текут из глаз сами собой — горячие солёные капли, обжигая, оставляют на коже влажные солёные следы. Хэнку кажется, что он уже давно не в своём теле — мечется, словно бестелесный дух, молчаливый сторонний наблюдатель. Он вообще сомневается, что до сих пор жив. Что-то внутри него погибло, исчезло навсегда в тот самый день, когда выстрелил в бармена и увидел растекшиеся по песку мозги.
Но презирать самого себя проще, чем видеть искажённые ненавистью глаза Кисы. Будет ли между ними когда-нибудь так же, как прежде? Не сейчас, но однажды, наверное. Это поганое «наверное» — неуверенное, слабое, жалкое, как и сам Хэнк, а из тысячи роящихся в голове мыслей и слов сложить можно только слезливую исповедь, которая никому уж точно не сдалась. Он ведь правда готов умолять о прощении, но Киса не станет слушать. Выплюнет в лицо ядовитую желчь, ощерится, оттолкнёт, снова оставит наедине со своими демонами, потому что на прощение нужны силы, которых не осталось. Он ведь тоже не знает, как от всего этого оправиться.
Контроль над телом возвращается к Хэнку постепенно. Онемевшие пальцы цепляются за мягкий ворс покрывала, как за спасительную ниточку, тяжёлая голова всё ещё идёт кругом, но уже получается заставить себя подняться с кровати. За окном неспокойно: всё ближе и ближе раздаётся вой проезжающих мимо карет скорой помощи, пожарных и полицейских машин. Сердце противно ёкает в груди, бьётся так бешено, словно знает — случилось что-то ужасное, что-то, что Хэнк не успел остановить.
Он плетётся на кухню вереницей коридоров, по пути подпирая ладонями холодные стены, словно они могут начать сдвигаться, смыкаться в смертельной ловушке, и нужно во что бы то ни стало их удержать. Мама смотрит мелодраму по телевизору и обращает на Борю внимание лишь когда тот проходит мимо за стаканом воды. Говорят, дом — крепость, но Хэнк здесь уже давно не чувствует уюта, лишь тотальное безразличие между отцом и матерью, словно они друг другу давно перестали быть родными. Теплом и любовью веет лишь дважды в день, за завтраком и ужином, когда все говорят о глупостях, словно у них нет настоящих, реальных проблем. Словно все они не стараются встречаться лицом к лицу как можно реже, только бы не произносить вслух эту страшную правду: они смертельно устали — лгать, скрывать, увиливать.
Просто в их семье не принято признавать себя неправыми. Намного проще уйти, оставляя всё позади, раствориться в пасмурной серости приморского ландшафта или среди многоликой толпы, только бы заглушить рокочущий внутри гнев и ужас. Раньше, ещё какие-то пару дней назад, Борю держало присутствие Вани: его неиссякаемый оптимизм и эти нелепые шутки, их поездки до школы и тусовки на базе. Однажды, совсем опьянев, когда они валялись на потёртом кожаном диване, делясь друг с другом сигаретой, Хэнк сдуру признался, что только с Кисой чувствует себя по-настоящему живым человеком.
Кислов действовал на него, как седатив, успокаивая внутреннюю бурю, позволяя при этом себя наконец отпустить. Им было весело и легко, опьяняюще, как бывает у родных по духу людей. Пусть отец называет это дурным влиянием, но на самом деле нет ничего плохого в том, чтобы выпустить пар и побыть обыкновенным счастливым подростком. В конце концов, они не делали ничего плохого. До недавних пор. Теперь всё улетело кубарем, к чёрту разъебав и жизни, и светлое будущее. Внутренняя тьма клокочет, бурлит чернильным тягучим месивом в сердце, наполняя его липкой удушливой мерзостью.
Желудок Бори крутит от голода, но одна только мысль об ужине вызывает приступы тошноты. Сестра с отцом всё никак не возвращаются, а Хэнк гадает, в порядке ли они вообще и в порядке ли Киса, наверняка по привычке ушедший в отрыв от жестокой реальности благодаря весёлым разноцветным витаминкам. Он тоже бежит туда, где мир хотя бы на пару мгновений становится лучше. Стрелка на настенных часах ползёт предательски медленно, будто бы издеваясь. И снова хочется взвыть — зверино, до раздирающего глотку хрипа, но Хэнк лишь сжимает кулаки до розовых полумесяцев на огрубевшей коже ладоней. Больно, но не больнее всего, что с ним уже случилось. Не больнее недавних ссор и горящих яростью кисиных глаз.
Боре едва удаётся успокоиться, упорядочить сдерживаемый из последних сил хаос, клокочущий внутри черепной коробки, как вдруг раздаётся телефонный звонок. Мама берёт трубку и по её встревоженному лицу Хэнк отчётливо понимает: что-то ужасное действительно произошло, как он и опасался.
— Пап? Что-то случилось? Что-то с Оксаной? — спрашивает Боря, прижимая к уху отданный матерью телефон.
— Борь, подожди. Ты мне сперва скажи, только честно, ты дома весь вечер был? У Бабичей не появлялся? — отцовский голос звучит через динамик странно, как-то заторможено, словно в нелепом ситкоме девяностых, не хватает лишь неуместного закадрового смеха.
— Нет, я уходил в магазин, потом вернулся домой и спал какое-то время, недавно вышел из комнаты. А в чём дело-то?
— На празднике у Анжелы стреляли…Нескольких твоих одноклассников ранили. Весь вечер творится какое-то безумие…Мы все в отделении. Но ты лучше сиди дома, не ходи никуда, мы скоро вернёмся. Я знать хотел, всё ли с тобой в порядке. В общем, вы с мамой из квартиры не выходите… — он не дожидается ответа, вешает трубку, оставляя сына и жену в тишине.
Боря знает: если папа волнуется, всё ещё хуже, чем могло бы быть, и не только потому, что пару дней назад пришлось сдать ему друзей и базу, так что теперь обо всём знает ещё и Бабич, а парк развлечений сгорел вместе с лучшими днями бориной жизни, тлеющей на ветру воспоминаниями. Дело совсем хуёво, если парни умудрились как-то забрать у родителей револьверы и начать пальбу посреди толпы свидетелей. С кем они стрелялись? Что произошло? Сотня вопросов вертится в голове у Хэнка и шипит, словно пузырьки пенящейся, разъедающей мозг кислоты.
Сидеть на месте невозможно, поэтому Хэнк бросается в коридор, быстро накидывая куртку и хватая ключи, чтобы забрать мопед из гаража. Мама просит остаться, дождаться, но ждать Боря больше не в силах. Пугающая неизвестность кажется зияющей под ногами бездной. Нужно спешить, мчаться скорее, ведь Мел с Кисой могли пострадать, а отец даже не дал никаких подсказок о том, что с ними произошло. И это, наверное, неудивительно, он ведь пытается всё скрыть — и связь дуэльного клуба с револьверами, и два убийства, и вообще, само их «предприятие», ради которого всё и начиналось.
Мопед наконец заводится, и Хэнк мчит по дороге, лавируя по улицам между редкими проезжающими мимо машинами. Он сам — словно напряжённая, натянутая струна, готовая порваться в одночасье. Держат лишь мысли о том, что ребята живы. Отец ведь сказал: «ранены одноклассники», а не «Кислов и Меленин». Это даёт Боре немного надежды, способной стать единственным спасением, Без неё бы рухнул мгновенно на землю, готовый прямо тут и сдохнуть, но пока есть шанс, что друзья в порядке, он продолжит жить и бороться. В конце концов, ради них просто обязан.
Боря оставляет мопед у входа в отделение. Рядом суетятся взрослые. В их обеспокоенных лицах Хэнк узнаёт родителей других учеников, в основном, его одноклассников. Вот мать Паши, пытающаяся поставить машину на сигнализацию, а рядом и другие, тревожно переговаривающиеся между собой. Ощущение всеобщего напряжения сочетается с собственными переживаниями Бори, быстро взбегающего по лестнице и рывком открывающего дверь.
Он несётся скорее наверх, мимо других следователей, по привычке направляясь к кабинету отца. В длинном коридоре оказывается полно народу: мокрые, взлохмаченные подростки сидят, умастившись на жёстких железных сидениях, словно цыплята на жёрдочке. Сгорбившиеся девчонки трут зарёванные глаза, смазывая и без того поплывший макияж. Парни стекленело пялятся в пустоту. И выглядят они так, словно прошли этим вечером через сущий ад. Их караулит парочка хмурых полицейских. Боря идёт мимо всей этой толпы к потерянной в мыслях Рите, а та замечает его лишь после осторожного касания.
— Где мой папа?
Рита молча кивает в сторону кабинета и вновь опускает взгляд на свои колени, тихонько всхлипывая. Заниматься её успокаиванием Хэнку некогда, нужно скорее узнать у отца подробности о случившемся и удостовериться, что Киса с Мелом живы, что они не пострадали. Медлить некогда. Боря делает короткий обрывистый вдох и заходит внутрь. Отец сидит за столом, а Оксана с Кисой напротив. В середине между ними, словно прилипшая к кисиной руке незнакомая Боре девушка. Присутствующие обращают на него вялые взгляды нетрезвых глаз. Ну а вид у них просто отвратительный. Все четверо кажутся такими потрёпанными, словно корова вылизала их розовым языком от макушки до пят. Хэнк подходит ближе.
— Зря ты пришёл, — ворчит отец, провожая его тяжёлым пристальным взглядом.
— Что случилось? — Хэнк пытается сдержать беспокойство, поглядывая то на сестру, то на Кису, то обратно на отца. — Где Мел?
— Он серьёзно ранен… Критически. Врачи сообщат о переменах в состоянии.
— В него кто-то выстрелил?
— Рауль. У него была…двустволка, — говорит Оксана и тут же икает, заправляя за ухо прядь всклокоченных влажных волос. — Ворвался на вечеринку, выстрелил в Севу, потом ударил кого-то, потом снова выстрелил. Всё произошло очень быстро, мы сами толком не поняли…
Слова сестры кажутся Боре неестественными, словно её таким фразам кто-то только что научил, и легко догадаться, кто именно. Она напугана и осторожничает. Бог знает, что было на этой тусовке и как далеко могло зайти. В голове у Хэнка мечутся тревожные мысли. Он замечает, что Окс держит себя обеими руками, в попытке успокоиться качается взад-вперёд, содрогаясь от крупной дрожи. Хэнк стягивает с себя куртку и накидывает ей на плечи. Сестра перехватывает Борину руку, и пальцы у неё ледяные, а взгляд полон всеобъемлющего ужаса.
— Хорошо хоть, что ты был дома, а то тоже бы пострадал, — отзывается отец то ли чтобы успокоить, то ли в попытке отвлечь.
— Вот уж точно, Константин Анатольевич. Боренька дома был, штанишки просиживал, а теперь глядите, какая у нас тут замечательная встреча. Мел там под трубками, за свою жизнь борется, а мы вот здесь все собрались, разговоры разговариваем. Зато как хороша приморская полиция, какие тут кабинеты уютные — в самый раз для вечернего чаепития и разговоров по душам!
— Вань, пожалуйста, — жалобно просит прижавшаяся к нему девушка, так внезапно разрезая своим высоким голоском воцарившееся напряжение, что Хэнк невольно вспоминает о её существовании.
— Ты кто? — глупо (и ничуть не ревниво) интересуется Боря, переминаясь с ноги на ногу.
— Маша, — отвечает та в слабой попытке вежливо улыбнуться, но даже не пытается отлипнуть от кисиного плеча.
Боре её имя ни о чём не говорит, как не говорит и миловидное девичье личико. Наверняка какая-то новая подружка Анжелки, хотя явно не из их школы, она кажется слишком похожей на Ваню даже внешне, и Боря вдруг начинает сомневаться, а не двоится ли у него в глазах, но Кислов мягко сжимает тонкое запястье этой чужой Маши, и поворачивается к ошалевшему от всей этой картины Хэнку лицом.
— А тебя только это волнует? — глаза у Кисы горят лихорадочным блеском, лишний раз напоминая, что тот под кайфом, а потому и ожидать от него ничего вменяемого можно даже не пытаться.
— Да хватит вам уже! Развели тут… — не выдерживает отец. — Хорошо хоть, показания у вас взяты, данные собраны. Придётся, конечно, подтвердить всё то же самое ещё пару раз, но в целом…вы справитесь. Ладно?
Больше никто не спорит, только кивают согласно, хлюпая носами, молча хмурятся. Да возражать по сути нет никакого смысла. Пойти на уступки — единственно верное решение. Киса поглядывает на Хэнка сквозь косматую чёлку, вновь поджимая губы. Он зол, разумеется, но хотя бы не кидается с кулаками, не ждёт объяснений, почему не явился и не спас Мела от грёбаного Рауля. Впрочем, Киса и сам не защитил, не сберёг, не вступился. Был очень занят этой Машей, наверное. Впрочем, Боря ведь сам не знает, что там на самом деле случилось. Никто ничего толком не рассказывает, да здесь и нельзя — у стен есть уши. Но радует одно: сам Киса целёхонек, на нём ни одной свежей царапины. Хотя случившееся с Мелом будет похлеще их привычных драк и стычек, но вряд ли пройдёт для всей развалившейся компании бесследно.
Мама Вани врывается в кабинет без стука, широко распахивает дверь и бросается к сыну. Антон семенит следом, спешно закрывает дверь и извиняющимся взглядом бродит по обстановке, одного за другим выхватывая из неё присутствующих.
— Ваня, Ванечка! — женщина заключает поднявшегося с места Кису в крепкие объятия, едва не задевая застывшую на месте Машу.
— Я в порядке, мам! Правда…
Лариса осматривает сына повнимательнее, тонкими пальцами скользит по его щеке, словно пытается доподлинно удостовериться, что тот действительно цел. Хэнк неловко кивает Антону, устыдившемуся нарушать атмосферу их воссоединения.
— Иван не пострадал, — словно бы подтверждает всё ранее сказанное отец Хэнка. — Но на днях к нам приедет психолог, будет курировать ребят, чтобы помочь им проработать…эти травматические события.
— Есть ли какие-то бумаги, которые необходимо заполнить или можем увозить сына домой? — робко интересуется Антон.
— Нет, мои коллеги уже взяли показания, ваш сын свободен.
— Как ты мог допустить подобное? Ты же был там с детьми! Нёс за них всю ответственность! Они должны были быть под твоим присмотром, а ты…
Глаза Ларисы полны искренней яростью, всепоглощающей злобой; Хэнку кажется, что и отвращением. Оно и неудивительно, вот только взгляд этот так похож на давно знакомый кисин, что мороз бежит по коже.
— Лариса Николаевна, я даже оправдываться не буду. Вы совершенно правы. И мне искренне жаль.
Но она больше не слушает. Наверняка хотела бы подойти и дать звонкую пощёчину, но не стала, решила: «не при детях», только посмотрела снова на Ваню и его новую подружку.
— Мам, это Маша. Её родители сейчас за границей, не могут вернуться в ближайшее время. Пусть она сегодня с нами переночует, ладно? Ты ж сама понимаешь, ситуация, — сообщает Киса, и мать смягчается во взгляде, переглядывается неловко с молчаливым Антоном, после чего кивает. — Пойдём.
Она лишь уводит умолкнувших подростков прочь. Всё это отзывается у Хэнка внутри давно знакомым тянущим ощущением. Он не решается ничего сказать, потому что не время, да и кому сейчас нужны эти жалкие бессмысленные попытки разговоров. Киса слушать не станет, не проронит и звука — это читается в каждом его усталом движении.
— Оставайтесь, пожалуйста, на связи, — почти умоляет Кисловых отец.
Таким, как сегодня, Боря видит его впервые за долгое время. Антон кивает, благодарит и тихонько прощается, хлопая Хэнка напоследок по плечу в привычном успокаивающем жесте. На лучшее остаётся только надеяться.
⠀⠀