Игорь на все сто процентов уверен, что если бы существовал в мире конкрус на самую дебильную и тупую первую встречу, то они бы точно взяли первое место.

В управление Гром прибыл часам к одиннадцати, сразу от дверей спокойным шагом направляясь к находящемуся на возвышении кабинету, потому что точно знал, что только его-то там и ждут. Под смешливые взгляды и тихие шуточки со всех сторон остановился у стола дежурного и с хлопком положил на него выуженный из кармана полтинник. Дальше даже оглядываться на сослуживцев было необязательно — полетели за спиной азартные шёпотки, зашелестели по рукам купюры, поплыли ставки. Игорь припомнил фразу из старого фильма, что видел ещё в детстве, и посмеялся себе под нос: «Каждое утро в нашем заведении начинается одинаково. Это уже обычай, традиция, я бы сказал, ритуал».

У Прокопенко всё тоже прошло почти что по классике — едва не бьющий стёкла крик, что Игорь подставил весь отдел, потому что опять влез в заварушку один, спровадив Дубина заниматься ерундой (Дима, на самом деле, ему здорово помог и в причине этого разноса поучаствовал весьма существенно, но Прокопенко об этом узнавать не надо). Швыряние бумаг в лицо, требование уволиться по собственному, и такой же классический итог — заявление порвано, а ксива возвращена владельцу с фразой: «Последний раз, Игорёк, услышал меня? По-след-ний!». А то как же.

Игорь выходит из кабинета, окидывая взглядом разочарованные лица. Вот, казалось бы, столько лет этой традиции, а опыта не наберутся и ставить на увольнение никак не перестанут. Грому в этой ситуации, конечно, грех жаловаться, но за кошельки ребят всё же как-то печально. Игорь тихо смеётся, покачивая головой и готовясь сгребать со стола выигрыш… но что-то вдруг кажется ему необычным, заставляя заострить взгляд на горке из цветных купюр. Спустя несколько секунд Игорь понимает, что именно в ритуале изменилось и привлекло его внимание.

На месте его собственной ставки две бумажки вместо одной. Поверх потёртых, чуть рваных пятидесяти рублей лежит чистая и ровная, будто только что из банкомата, красная купюра достоинством в пять тысяч.

А вот это неожиданно.

Игорь берёт чужую ставку в руки, помахивая ею в воздухе и озираясь в поисках загадочного второго победителя. Расстроенные коллеги на пятёру смотрят как на фашистский флаг, бросая завистливые взгляды на мостик. Гром задумчиво щурит глаза — ну не Дима же Дубин такие деньги мог поставить?

— Это моё, — самодовольно рапортует кто-то с мостика, и Игорь оборачивается. Возле перил стоит и неловко улыбается Дима, и Игорь уже готовится ругаться, что был о своём напарнике лучшего мнения, но взгляд тут же цепляется за фигуру, стоящую рядом с ним.

Парнишка чуть выше стоящего рядом Дубина, и то Игорь думает, что ему так только кажется из-за шухера на русой голове. Одет в чёрный бадлон и бежевое пальто, на ногах тёмные джинсы и кожаные ботинки. Опирается на деревянные перила, как у себя на балконе, и самодовольно улыбается. Встретишь такого на улице, и не возникнет сомнения, что это пацан с золотой ложкой в заду, который плевать хотел на всех и вся. Гром это в своё время с младшим Гречкиным прошёл, так что отношение к холёному представителю золотой молодёжи складывается заведомо негативное. Ещё и набрался наглости, чтобы в полицейские ставки влезать, как в дружеское пари. Где их только клепают, бессмертных таких?

— Твоё? — Игорь успел подняться на мостик и сейчас высится над щеглом хмурой скалой. Мальчишка под его взглядом не тушуется (стоило ожидать), только задирает гордо острый подбородок и тянет тонкую руку. Сверкает дизайнерскими часами, стоимость которых, судя по виду, измеряется игоревыми зарплатами — Гром от этого только сильнее скрипит зубами.

— Ага. Майор Хазин, Пётр Юрич, переводом из Москвы. Будем знако…

Дальше слова «майор» Игорь не слушает. Пихает в раскрытую ладонь пять тысяч, разворачивается и спускается обратно вниз, сгребая остальные деньги со стола дежурного и старательно игнорируя растерянно-требовательное «Не понял, блять» у себя за спиной. Чуть не рассыпает половину по дороге, когда размашистым шагом покидает управление. Только этого ему не хватало.

Новые люди в их отделе всегда к проблемам. Не сказать, чтобы старые их доставляли меньше, но с появлением новых лиц, тем более вот таких «из Москвы», работа и весь город начинает полыхать синим пламенем, когда в переносном, когда и в буквальном смысле. А Игорь нутром чует, что этот хлыщ ему крови выпьет даже больше, чем когда-то Стрелков. Остаётся только надеяться, что мальчишка не будет особо отсвечивать хотя бы первое время, а в идеале вообще свинтит обратно в Москву уже завтра.

Вот только он не свинчивает. Ни завтра, ни через два дня, ни даже через неделю. Выхаживает себе по управлению, как по зоопарку, разглядывая сотрудников чуть ли не в лупу. Со спокойными и миролюбивыми, вроде Димки, ведёт себя как задира-старшеклассник — говорит вроде по-доброму, улыбается дружелюбно, но во взгляде и жестах столько чувства собственного превосходства, что охота подойти и садануть по вихрастому темени папкой с делом, да поувесистей. А лучше даже стопочкой с делами.

С персонажами же вроде Цветкова, в которых самих гонора будь здоров, становится закрытым и холодным, смотрит свысока, говорит мало и вкрадчиво. Хочет, чтобы боялись, чтобы видели, что власти у него много, и использованием её он не пренебрегает. «Ещё бы она твоя была, эта власть, — думает про себя Игорь, — Влияние-то папки-генерала, а не твоё. Товарищ майор, блин». Конечно, Игорь навёл справки. Не в первый день — надеялся малодушно, что малец поймёт, что ему тут мало светит (Игорь хмыкнул на собственный дурацкий каламбур о питерской погоде) и вернётся обратно в Москву. А вот на второй прошёлся по знакомым, которые со столицей дела имели, с Диминой помощью покопался в интернете. Результат превзошёл всякие ожидания — ролик с вопящим Хазиным, скрученным перед патрульной машиной, и увещевания, что сейчас один звонок отцу и всем хана, надолго запечатлелся в памяти. А под вечер зарулил к Прокопенко.

— Генеральский сынок он, Игорь, — вздохнул Фёдор Иванович, накладывая себе салат, — О переводе сам попросил, хотя говорил сначала, мол начальство сюда забросило. Ну я звякнул, куда надо, поузнавал. Перевестись ещё с февраля-месяца пытался, и именно в главк. Почему — так и не объяснил. Обстановку, говорит, сменить захотелось.

Гром взрыкнул, с силой давя в своей тарелке картофелину.

— Нам теперь из-за этой обстановки всем ходить в зад его целовать? Сидел бы у папаши под крылом, нахрена сюда тащиться было?

— А я почём знаю? Он со мной это обсуждал, думаешь? Раз старший Хазин ни с кем по этому поводу не говорил, значит и нам особо дёргаться на эту тему пока не надо. Но кошмарить его тоже не советую, — Прокопенко указал на Игоря вилкой, — К тебе это вообще в первую очередь относится.

Сейчас, вспоминая этот разговор, Гром хотел посмотреть в глаза начальнику и спросить, кто тут и кого кошмарит. Потому что Хазин прилип к нему, как банный лист к жопе, и отклеиваться не хотел напрочь. Не работали ни грозные взгляды, ни угрозы, ни попытки физически сдвинуть раздражителя с дороги. Нахального московского майора они как будто только подначивали действовать на нервы Игорю ещё активнее. Чем именно заслужил быть объектом внимания нового коллеги (Грома до сих пор коротило, даже если он называл так Хазина только про себя), он понять не мог. Но после очередного гневного «Тебе чего от меня надо, а?», ответ был-таки получен.

— Я в первый день ещё примерную расстановку сил в отделе начал понимать. Тут только несколько человек, которые по-настоящему работают, остальные просто штаны просиживают за оклад, а сами срать хотели, что в городе происходит. Так что нам с тобой, товарищ майор, надо друг другу помогать. Сотрудничать, понимаешь? Ценной информацией дели… да куда ты, блять, пошёл!

Разглагольствования москвича уже привычно были проигнорированы. Гром молча подхватил папку с делом и побрёл к кофемашине, надеясь, что жест окажется достаточно красноречивым. С Дубиным раньше срабатывало — он после этого хоть и не отставал на совсем, так хотя бы замолкал. Хазин же, похоже, сделал своей целью добиться того, чтобы Игорь ему врезал с размаху, ломая нос и выпуская накопившийся пар.

— Э, Громозека, я к тебе обращаюсь вообще-то, ничё?

Игорь застыл на месте. Вместе с ним застыли те несколько человек, мимо чьих столов он проходил. Разговоры мигом стихли, а сотрудники глядели на москвича, как на висельника на эшафоте. Все каламбуры по поводу фамилии, а также попытки ради шутки её исковеркать пресекались жёстко и радикально, это знали все. Одной короткой фразой пацан подписал себе смертный приговор, так что понаблюдать за грандиозным представлением захотелось каждому.

Игорь обернулся и медленным шагом подошёл к Хазину, стоящему в проходе. Реакция сослуживцев явно сбила его с толку, но стоило Грому оказаться достаточно близко, как растерянность сменилась нахальной маской хозяина положения. Скоро прирастёт намертво, лица живого будет не разглядеть.

— Какой я тебе. Нахер. Громозека, — отчеканил Игорь, заглядывая в карие глаза. До того тёмные, что кажется, будто зрачок раза в три больше нормального. Или не кажется?

— А чего? — Хазин вздёрнул острый подбородок. Однажды, Гром уверен, он под этот подбородок схватит такой удар, после которого уже не встанет, как пить дать. Возможно даже, что сегодня, — Огромный, басишь так же. Мешки под глазами вообще один в один. Всё, пошли, мне нужно, чтобы ты…

Бить морду посреди управления никому нельзя, тем более генеральскому сынку, Игорь это держал в голове. Даже стойко выдержал всю сравнительную характеристику, сжимая кулаки. Но когда тонкая ручонка легла куда-то на бок, таща на себя, рефлексы сработали раньше мозга.

Хазин влетел спиной в край стола, по пути снеся руками кипу дел, и бумажки устелили пол, шурша между собой. Игорь ждал, что москвич сейчас заорёт благим матом, начнёт угрожать отцом, совсем как на том видео, но тот снова его удивил. Молча поднялся, одёрнул пальто, стряхивая с него пыль, развернулся спиной и ушёл к себе. Взгляд хоть и ошалевший, но обещания устроить сладкую жизнь и заставить поплатиться в нём не было. А только чуйка Игорю подсказывала, что основные проблемы только начались.