У людей очень странная кожа. Тонкая и чувствительная, она лопается легко, как кожура у переспевших фруктов, стоит только коснуться её чуть грубее, чем обычно. Она не способна выдержать тяжёлый удар, не может противостоять ни острым предметам, ни электричеству, а защеми клювом её складки и рвани на себя — неровными пластами слезет, точно бумага, вымоченная в воде.
Какая от неё польза? Покров низших демонов и то прочнее будет.
«Люди вообще странные, — скучающе размышляет Грифон, устремив безразличный взгляд в затянутое серостью небо и когтями оцарапывая ржавую арматурину под собой. — Нелепые какие-то, глупые и нескладные. Удивительно, как они выжили; как продолжают упрямо выживать и бороться, даже если бороться не за что, а впереди — смерть. При любом раскладе. — Скрежет стихает, и прерывистыми линиями ложатся в складки птичьих пальцев бурые частицы, выделяя текстуру кожи. Толстой, грубой — не человеческой. — Они как крысы или мыши, загнанные в ловушку. Трепыхаются зачем-то, пищат и дёргаются, хотя хребет уже вот-вот окажется перебит; они же чуют это, они же не совсем идиоты… Или нет?»
Насчёт некоторых Грифон не уверен.
Лица у людей также странные. Брови, глаза, нос, губы — у всех один и тот же стандартный набор, никакого разнообразия. Но насколько же эмоциональными и богатыми на выражения могут быть эти одинаковые лица! Особенно, когда им, людям, больно.
Ви не исключение.
Грифон давит в себе кривую усмешку, качает головой и, ненадолго оторвавшись от созерцания монотонности небосклона, бросает короткий взгляд на упомянутого человека, скорчившегося внизу на грязном заплёванном тротуаре.
Подумать только, он, Грифон, могущественный кошмар, связан с этим.
Сейчас Ви похож на раздавленного жука больше, чем на человека. Лоснящаяся чернота плаща как блеск крыльев насекомых, нанизанных на булавочные иголки в коллекциях каких-нибудь полудурков-энтомологов, которым делать больше нечего, кроме как за тараканами на коленях ползать и позже под стеклом их фиксировать; спина — мелкозубчатая дуга, и кажется, что кожа на позвонках вот-вот натянется до предела и лопнет той самой подгнивающей кожурой; тонкие нелепые конечности согнуты под острыми углами, и одна из них — левая нога, у лодыжки — разодрана в кровь.
Голова опущена, выражения лица не рассмотреть, но Грифону и неинтересно. Чего он там не видел?
Ви терпит боль почти стойко: ёжится, скукоживается, как высохший червяк, вот-вот готовый рассыпаться в труху, но упрямо молчит. Омерзительное и даже в чём-то жалкое зрелище. Закричал бы, что ли, для разнообразия или похныкал немного.
Никакого веселья с ним.
«И откуда только вся эта показушная надменность берётся, стоит в поле зрения показаться белобрысому? — с неудовольствием ерошит перья Грифион и, окончательно потеряв интерес к серому монохрому поднебесья, склоняет голову набок, чтобы лучше видеть происходящее внизу. — Остатками гордости щеголяешь, а, червяк? Перед кем? Всем срать на тебя, ты ещё не понял?»
Тройные зрачки-жала взглядом впиваются в затылок человека и чертят по слипшимся от пота прядям и напряжённой шее. Вспороть бы тонкую кожуру-кожу, раскроить кость — выскоблить всю дурь и своеволие из этой головы, но по части физической силы равных нет Кошмару, а он, увы, на данный момент занят более важным делом: каменной громадой возвышается перед Ви, отрезая тому единственный путь к бегству, и бдит. Фургон довольно близко, им могут помешать в любую минуту, но лучшего места не нашлось. Ничего, и так сойдёт: много времени им всё равно не потребуется — пойманный мышонок слышит, как трещат его кости, и с каждым разом ломается всё быстрее; уже не пытается выиграть время и отсрочить то, что отсрочить невозможно.
Умнеет, стало быть.
Тень справляется превосходно. Обычно Грифон скуп на похвалу, но здесь одобрительного кивка не сдерживает.
С удовлетворением отмечает зоркий птичий глаз ссаднённые запястья Ви, крепко опутанные шипастыми лапами-лозами. Хорошо, что человечишка прибарахлился и у него есть и браслет, и перчатка, способные скрыть раны: лишние вопросы от назойливой девчонки и белобрысого никому из них не нужны.
Это исключительно их, Ви и его кошмаров, дело.
— Ну что? — наконец сухо скрежещет Грифон и взмахивает крыльями, привлекая внимание Ви к себе. Судя по меловой бледности кожи и дрожи подбородка, запрокидывать голову тому явно больно. Тем лучше. Через боль, как уже уяснил Грифон, информация до людей доходит быстрее. — Не передумал шакалиться? Ещё один твой косяк — и по стеночке ходить и кровью блевать начнёшь. А может, и ссать. Или… — Рывок вниз, гул закачавшейся арматуры и всполох мерцающего синего, а перед глазами-жалами — неподвижное восковое лицо человека, обречённого на смерть. Мучительную или нет — решать уже ему. — Или вместо трости ищи себе каталку. Соображаешь?
Ви молчит, внимает, ни «да», ни «нет» — ни слова от него не добиться, да и хрен с ним. У Грифона свои методы вести диалог. Разберётся.
Не впервой.
Тень стелется под Ви, плавится и рассыпчато мерцает багрянцем, и нахлёстывает на его спину новые лозы, на этот раз без шипов: нельзя портить одежду и вызывать подозрения у охотников, — и кольцом сжимается вокруг тщедушного тела (серьёзно, Вергилий не мог высечь из себя кого-то покрепче?). Чёрные зубы вгрызаются в лодыжку повторно, кровь пускают и терзают мягкие ткани, по костям скребут с едва уловимым шорохом, а у Ви в глазах такая же чернота разливается, как если бы Тень изнутри его рвать в клочья начала и собой заполонила всего.
О, она бы с удовольствием, но ещё успеется. Пока что червяк нужен им.
— Ты будешь послушным и отыщешь меч Спарды, — вкрадчиво произносит Грифон и неторопливо вышагивает перед Ви, демонстративно покачивая хвостом. — А затем приведёшь к Уризену мальчишку, как уже привёл Данте и тех девиц, и наш Повелитель заполучит всю кровь Великого демона и станет несокрушимым. — Грифону кажется, он наизусть уже эту речь выучил. Даже он, с его птичьей памятью. Но этот человек был либо невообразимо глуп, либо упрям, либо сочетал в себе и то, и другое в непомерных количествах. И нуждался в закрепляющих уроках. — А ты умрёшь быстро в награду. Всё как условились.
— Условились… — впервые за минувший час размыкает обескровленные губы Ви, и Грифон хмурится и взмахивает крылом, призывая Тень остановиться. Пусть соловушка поёт, пока голос есть. Без ступни и с болевым шоком так складно петься всяко уже не будет. — Он предаст вас; использует так же, как и меня, а потом избавится за ненадобностью. Обещанная вечная жизнь — миф. Никому такое не под силу, даже ему. А мальчишка…
Ви отрицательно качает головой и улыбается слабо — пассивно-агрессивно, почти что скалится, — но сил не хватает довести гримасу до нужного состояния, и его попросту перекашивает. Кровь крупной бусиной скатывается из уголка рта и перечёркивает меловую бледность кожи жидким алым. Грифон щурится, всматриваясь в грязное, покрытое испариной, лицо смертника. Выглядит Ви ужасно даже для человека. Он не умирает — Грифон тщательно следит за его состоянием, за дыханием и пульсом; даже походы по нужде строго контролирует, — но в непрекращающейся агонии, и с каждым днём печать скорой погибели проступает в чертах его лица всё отчётливее.
Что ж. Сам виноват.
Непослушание наказуемо.
— Мальчишка слаб. Его кровь разбавленная, — вновь берётся за своё Ви, будто все минувшие уроки прошли мимо него; будто не он в пыли корчился и собственной рвотой, смешанной с кровью, давился; будто не он, шатаясь, брёл к фургону, почти ослепший от боли, и ладонь к груди прижимал, сломанные рёбра придерживая и оберегая от тряски; будто не на его спине до сих пор не зажили глубокие царапины птичьих когтей, а на запястьях — кошачьих. Ему самому не надоело на одни и те же фразы выдавать одни и те же ответы? Неправильные. — Ты напрасно тратишь время. Вы все… Мы могли бы объединиться и, может быть, тогда… Вместе…
Неслыханная наглость! Да что он о себе возомнил?!
— Объединиться? С тобой?! — взрывается клёкотом Грифон и, распушив перья, вплотную подскакивает к Ви. — Закрой пасть! Ты! Да как ты!.. — Удар крылом по лицу безболезненный, но унизительный. Болезненности добавят голубоватые искры электричества, промелькнувшие между маховыми перьями. Сполна добавят. — Ты — всего лишь расходный материал! Что ты можешь противопоставить Уризену, а?!
Ви не отвечает; если и хочет, то не способен. Его уже ведёт и покачивает из стороны в сторону, но Тень, пригвоздившая этот мешок с костями к тротуару, не позволяет ему упасть. Шипы на её лозах-конечностях удлиняются, вонзаются под кожу и шрамируют человека, свежуют его заживо. Перезрелую фруктовую кожуру полосуют умело и наверняка дьявольски болезненно.
Потому что головой думать нужно, кому и что ты предлагаешь, и следить за языком!
А Ви по-прежнему не кричит, и звука не издаёт, упрямец. Но заостряются черты его лица, щёки меняются в цвете и становятся пепельно-серыми, один лишь свежий электрический ожог багровеет вызывающе, а тени под глазами залегают глубже, чернеют. Ви точно гниёт и крошится внутри, как надкушенное и выброшенное яблоко. Может, поэтому и кожа у него рвётся так легко?..
Терпко пахнет помоями и немного — железом. Из глубокой раны на ноге бесшумно стекает кровь и напитывает землю капля по капле, собирается в небольшую лужицу.
Умиротворяющая картина.
И гнев фамильяра стихает понемногу, стоит упрямому неповиновению на лице человека смениться тупой покорностью.
Так-то лучше.
— Не дёргайся, мышонок: мышеловка уже захлопнулась, — смягчается Грифон и почти ласково хлопает Ви по плечу. Кнут и пряник, с людьми это отлично работает. — Тебе не спасти ни мальчишку, ни себя. Вы оба — уже не жильцы.
— Это мы еще посмотрим.
И крыло отдёргивается тотчас, наэлектризованное, со взъерошенными перьями.
Нет, вы поглядите на него! Это уже начинает раздражать. Грифон же по-хорошему с ним, по-доброму, по-отечески, а этот ублюдок неблагодарный не ценит время, потраченное на него, и перечит! И как дальше налаживать с ним общение?
— Я. Лично. — Когти сжимаются вокруг человеческого запястья поверх пут Тени, вспарывают уцелевшую кожу и режут её полосами. Кого-то ждёт бессонная ночь и противно шелестящие блистеры анальгетиков. Поделом. — Выклюю глаза. Вам. Обоим.
— Как думаешь… — Ви вырывает руку, раня себя ещё сильнее и соскабливая кожу с костяшек, и всё-таки заваливается неловко на бок без опоры. Ничто его не волнует и не тревожит; он безумен, у него улыбка широкая и ясная, такая, словно он только что стал самым счастливым человеком на свете безо всяких на то причин. — Чем лучше набить твоё чучело, чтобы выглядело реалистичнее: пухом или… дерьмом?
Вот как, значит. Нам весело, мы развлекаемся и шутки шутим.
Ну хорошо.
Хорошо.
Повеселимся, если ты так настроен.
— Давай, — деловито командует Грифон Тени и, отвернувшись, взлетает на торчащую арматурину. Запрокидывает голову и щурится проблеску бледного солнца: небо сегодня белёсое, ровное, какое-то по-особенному красивое.
Треск ткани, костей, влажный чавкающий звук и тихое сипение Ви, переходящее в лающий смех, звучат приятной расслабляющей музыкой на фоне царящей безмятежности.
Как бы ни хорохорился Ви, как бы ни строил из себя храбреца, ему больно и страшно. Он не кричит, нет, и не дрожит. Но фамильяр чувствует, как покрывается холодной испариной худощавая спина, ощущает сумасшедшее биение тока крови под кожей человека-носителя. Яркий всплеск новой режущей боли — это Ви закусывает губу, чтобы не взвыть в голос.
Очаровательно.
Он так старается не потерять лицо перед собой, так стремится сохранить что-то в себе самом, что-то наверняка ценное и важное по меркам его мышиного мирка, но его потуги смешны и ничтожны.
Как и он сам.
Ему нечего противопоставить кошмарам, заживо пожирающим его и изнутри, и — когда мальчишка не вертится поблизости — снаружи. Он слаб и беспомощен. Жаль, в мысли его влезть нельзя, прочесать их когтями одну за другой, отсеивая ненужные и запретные, но и имеющегося достаточно, чтобы обрести полный контроль над хлипким человечишкой. Стать его кукловодом, дёргать за ниточки-сухожилия и заставлять его исполнять приказы Уризена.
Он должен послужить Владыке, прежде чем погибнет.
Важно лишь не перестараться с воспитательными беседами, не переусердствовать и следить за ним в оба глаза, иначе Ви наделает глупостей и вместе с собой унесёт и своих надзирателей. Но надавить, напомнить, кто здесь главный — обязательное условие.
Сухой хруст, похожий на щелчок затвора, прерывает идиллию и ленивые размышления. И следом — болезненный вскрик, переходящий в сдавленный скулящий стон.
Что, не до веселья уже, а, мышонок? Мышеловка-то поди стальная, не то что твой картонный хребет.
Но довольно на сегодня. Раз подал голос, значит, сломался.
Сразу бы так.
Грифону большего не нужно.
Он сплёвывает на землю, куда-то к Ви, не глядя, и, подмигнув Кошмару, самодовольно выпячивает грудь: в этот раз совсем уж быстро вышло и без утомительных крайностей. Приятно. Воспитательный прогресс налицо. Коротко оглядывается: острые локти человека дрожат, потёки пота на лбу, смешанные с налипшей грязью, мутным стеклярусом мерцают, а глаза крепко зажмурены, так что ресницы подрагивают мотыльковыми крыльями.
Ну точно, один в один раздавленная букашка.
Ещё совсем немного, с предвкушением думает Грифон, и он сдастся. Сделает всё как надо без «бесед» и понуканий. То-то жизнь начнётся!
Кошмары не могут убить, но в их власти мучить непрестанно. Ви осведомлён об этом лучше прочих: он на свет появился с ними, вживлёнными под кожу. И ему никуда от них не деться. А им — от него, но до тех лишь пор, пока Уризен не насытится кровью Спарды и не дарует верным подданным свободу и вечную жизнь в знак признательности. Ви же будет пущен на корм низшим демонам.
«Мальчишка», — вдруг скрипит Кошмар; он все ещё плох и скуп в общении, но Грифон понимающе кивает и торопливо соскакивает с импровизированного насеста.
Скорее, скорее привести всё в порядок!
Каменный гигант исчезает, рассеивается мелкими частицами вместе с ним и Тень, а Ви приподнимается на локтях, кое-как натягивает браслет с перчаткой и поджимает искалеченную ногу, пряча её под плащом. Умница. Запомнил, что за каждым лишним вопросом от белобрысого позже последует высоковольтный удар от Грифона.
Всё-таки он не неисправимо глуп. Превосходно.
— Ви-и-и? — тянет пацан и бестолково головой из стороны в сторону вертит. Как же он бесит! Что ему на месте в фургоне не сиделось? Всю малину обломал, сейчас бы самое то разговоры вести: Ви же никакой уже — глина, разогретый воск, что хочешь из него лепи. — Ты тут? Мне показалось, я слышал…
— Ай, как же ты так, Ви! Смотреть нужно, куда идёшь! — с мягкой укоризной выкрикивает Грифон и тотчас подскакивает к Ви, стоит белобрысому, как его там по имени, подойти ближе. — Неро, скажи ему! — Вспомнил. Крыльями бережливо придержал червяка и в глаза его мутные, пластмассовые, проникновенно заглянул. Хорошо идёт, самому себе поверил бы, а мальчишка и подавно поведётся. — Аккуратнее же надо быть, слушаться меня, а то так ведь недолго и… — крыло ласково поглаживает плечо, а между перьями проскакивает искра и щёлкает по человеческой коже жгучим голубым, — совсем без ноги остаться.