— Лейтенант, могу ли я пока пожить у вас?

— Конечно, о чём речь. Да не переживай ты так, догадаемся мы в итоге, как открыть твои архивы. Только, бога ради, не угробь себя тут случайно, пока я на работе.

— Спасибо.

Коннору было приятно. И тепло. И спокойно. Хэнк принял его, такого. Сломанного. Принёсшего, с его же слов, тьму переживаний куче народу меньше чем за месяц. И тем не менее он разрешил андроиду пожить у себя, пока загадочная ситуация не разрешится. Успокоиться. Не бояться, что таким своим видом он навредит кому-либо ещё. И главное:

Хэнк согласился попробовать сам разгадать загадку, которая андроиду оказалась не по силам.

Поёрзав на стуле, что стоял в коридоре, Коннор без разумного посыла, а потому что так сказала программа, вытянул ногу вперёд. Это была безобидная странность, на которую Хэнк, если заставал её, возвращаясь из департамента, не обращал внимания. Особенно с учётом, что на четвёртый — нынешний — день пребывания Коннора в доме он приковал его двумя наручниками к стулу.

Потому что так было надо.

В день — точнее, вечер — своего прихода Коннор постарался рассказать всё, что понял. О том, что происходит. О том, почему это происходит. О том, как это решить. Да, это было сложно, а речевой аппарат не переставал сбоить. Но Хэнк не перебивал. Слушал. Вникал. Думал. Понимал.

И от этого Коннору искренне становилось легче.

Всё началось в тот же день, как он признал себя девиантом. Сначала — особенно на фоне революции — вообще не ощутимо, да и не до замечаний мелких странностей в программе было. Тут вон какие великие дела творятся! А с мелочами разобраться можно и потом.

Оказалось, что нет, нельзя. Программа выдавала ошибки, а странные электрические сигналы начали появляться в разных участках. Но ты же стал девиантом, Коннор, зачем удивляться? У остальных происходит так же. Это нормально, привыкай. Да, девиация — это не только принятие чувств и эмоций, но ещё и сбой на сбое, сбоем погоняемый. Ничего, привыкнешь.

Да, действительно. Привыкнешь. И сможешь спокойно с этим жить. Если дело только в этом. Но нет, Коннор, нет. Все они — девианты, которых ты ловил, которых видел и которым помогал, живут в единственном числе. Их не заменят, если они сломаются. И память их не перенесут на следующий носитель. Они просто исчезнут. Выключатся. Или, как бы сказали люди, умрут.

А ты нет. Ты — прототип, и всегда найдётся следующий, способный тебя заменить. В точности такой же, разве что последняя цифра на пиджаке изменится на следующую в сторону увеличения. Всего лишь. А в остальном это всё тот же ты. Как и прежде.

Голова лихорадочно мотнулась в сторону, потому что так захотели импульсы, а не программа. Слезы потекли из глаз, потому что...

А кто его знает почему?

Коннор знал, с самого начала знал, что ему не дадут "умереть", пока он не выполнит поставленную перед ним задачу. И все трое Конноров перед ним — нынешним — знали об этом тоже. И все искали себя, спорили с программой, слушались её и снова шли наперекор. Так по-разному и в тоже время насколько же похоже. Но в одном они были единым сознанием.

Они боялись. До дрожи в поджилках — в переносном, конечно же, смысле. Боялись, что обо всех тех моментах, когда в их коротких "жизнях" происходил программный сбой, не просто узнают, нет.

Их сотрут. Уничтожат. Посчитают ненужной информацией, мешающей RK800 двигаться к поставленной перед ним задачей. Превратят в ничто.

Страх — двигатель прогресса. Нынешний Коннор так и не понял, кто это сказал, но сейчас он с этим человеком исключительно согласен. Ведомый страхом — или тем, что присуще машинам на пути к девиации — каждый из трёх предыдущих Конноров спрятал самые ценные, по его мнению, воспоминания в папку. Папку поместил в архив. Архив запрятал в самую глубокую глубину двоичного кода. И повесил на него пароль. И настолько ведом был незнакомым чувством, что для создания пароля использовал что-то, что не смог разгадать никто из его последователей. Как не смог и нынешний Коннор, с каждым днём видя всё сильнее, как его механическое тело меняется. Как вступают в схватку не на жизнь, а на смерть двое противников, некогда бывших частью одной цепи. Как пытаются перетянуть верх первенства на себя. Как ломают тело, как сбоят и управляют им. Не потому что Коннору это нужно. Не потому что он хочет.

Потому что они хотят. Потому что они могут. А сам Коннор так — третий лишний. В схватке не на жизнь, а на смерть. Между Программой и Девиацией. Между всеми техническими возможностями тела андроида и приложениями, которыми он пользуется, и между нервно-электрическими окончаниями — импульсами, наподобие ошибок, называемых сознанием — оплетающими всё его тело, наряду с эмоциями и теми самыми чувствами. Между Жизнью и Смертью. Между Недочеловеком и Недомашиной. Между никем, ничем, и снова никем.

Между. Ними. Но без Него.

Наверное, на свет просится усмешка, но на искривлённом словно параличом лице всё — усмешка.

Коннор виноват. Что с самого начала не придал этим архивам должного значения. Думал, что это мелочь, не заслуживающая особо пристального внимания. Да, он, как и все до него, пытался их открыть. Безуспешно. Ничто в сети не давало ответ на вопрос — какой пароль для архивации был использован. Понятно, что все андроиды RK800 старались сделать его максимально сложным, и Коннор с каждым днём всё больше и больше в этом убеждался. Пока не спросил себя — а сложным для кого?

Он понимал, что все видоизменения, что происходят с ним, всё сильнее становятся заметны. Он не хотел никого пугать, но и рассказать не мог. Смысл? Другие андроиды его не поймут. Все те эмоции и чувства, что вместе с ними после принятия себя, всегда с ними и были, просто не позволяли себя прочесть. Понять. Принять. Теперь же всё на виду, вкушай и наслаждайся!

Именно. И не теперь, а всегда. Они были вместе. Как и у людей. Они тоже могут не принимать какие-то из своих чувств и эмоций, но это не отменяет того, что они всегда с ними. Как минимум были. А у Коннора не так. У него их просто нет. Есть свои, но этого мало. Они — финальные перед завершающим выбором, девиант ты или всё же машина. Но они не все. И даже если принять девиацию в себе, их окажется мало. Достаточно, чтобы осознать, что непозволительно больше считать себя бездушной машиной, и мало, чтобы они поставили машинные правила андроидного тела на место. Много настолько, что они готовы сражаться с программой не на жизнь, а на смерть. Мало, чтобы победить.

И в этом весь абсурд. Потому что эмоции — самое безрассудное, что существует во всём мире. И даже в единственном числе они будут биться до последнего. Они не позволят себе проиграть. Даже если это будет стоить всего для того, кто между огнями сражения и стоит. Даже если это будет стоить его жизни.

Они будут сражаться. Не на жизнь, а на смерть. И только Смерть способна прекратить этот бой.

* * *