Арсений попал во дворец, когда был ещё совсем мал. Но повезло ему несметно. Стал он мальчиком для битья у юного царевича. Чуть что вытворит маленький Серёжа, ему - выговор, Арсению - плети. А он и рад-радёхонек. Не лил слезы, а улыбался только. А чего горевать? Кормят, поят, одевают. Ещё и друг его - сын нынешнего царя. Он своим призванием гордился, а Серёжу всем сердцем любил, как никак, а будущий правитель.
А Серёжа всегда плакал, будучи мальчиком. Так жалко было ему Арсения. Он находил ужасную несправедливость в том, что за его оплошности страдает другой. Арсений же всегда его веселил, смешил своей дуростью. И все прихоти маленького царя исполнял. Захочет Серёжа яблок до полдника - Арсюша кухаркам ресничками похлопает, посуду отдраит да получит яблочко в награду. Сам не ест - всё Серёже несёт. Заскучает царевич - Арсений сплетни дворцовые сказывать начнёт. Да так, что до темна потом оба гадают, от кого Надька, купеческая дочь, брюхата: от повара ли, али от опричника.
Годы шли. Сгущалось небо над землёй Русской. В один день умер царь. Как горевал народ, какая тишина была в стенах дворца. Восемнадцатилетний Серёжа вошёл на престол. А друга детства, Арсения, оставил при дворе, да по его же просьбе сделал шутом. Веселить он умел, да юного царя на земских соборах развлекал. Порой скажет боярин: "Царь, ты наш батюшка! Уж какая беда! Страна большая, нехоженная. Вели людей нанять, тропинки протоптать. Я уж займусь этим вопросом."
А Арсений на ушко ему: "Царь, батюшка, а вели ему лично дорожки обхаживать. Поди хоть лишние складки на пузе сбросит, и казна целее будет. "
А царю весело, что Арсений слушает да смышляет, что к чему.
Одна беда - невзлюбили купцы царя нового. Перед государем челом били, а за спиной шептались все. Видел это шут да поделать ничего не мог. Лишь верной псиной за юным правителем ходил да на недоброжелателей искоса посматривал. Своему царю он был предан. Но неспокойно на душе ему было. Чувствовало сердце слуги беду грядущую.
Приезжал как-то раз с визитом посол из Речи Посполитой. Сергей Борисович велел пир устроить в честь званого гостя. У печей и котлов было не протиснуться. Утки, перепела, дичь, - всё пойдёт на стол. Собрались бояре да купцы, князья да дворяне, - все за большим столом. А Арсений все на кухне мельтешил, его там знали, да не обращали внимания. А он ходит, выискивает, что царю его подавать будут. Видит вдруг, повар молодой травы из-за пазухи достаёт да прямо на утку в меду сыплет. Обратно мешочек убрал и оглянулся, не приметил ли его кто. А шут тем временем следил, кому блюдо сие преподнесут. Вот вынесли поднос в залу. На стол поставили. А перед кем? Да быть не может! Царю его подали!
Вот и посол приехал. Обсуждают русские с иноземцами дела внешнеполитические. А писари только и успевают перо в чернилах смачивать. Царь договор о границе новой подписал, гостя подчевать приглашает.
Стол уж накрыт. Блестит серебро, сияют хрустальные бокалы. Солнце ярким светом заливает залу, тяжёлые одежды царя освещая. Принялись все за пищу, да медовухой запивали. Славны хозяйки на Руси, что стряпню добрую делают. Славны охотники на Руси, что дичь молодую стреляют. Вино лилось рекой, славно пировали господы. Один государь сидел да оглядывался по сторонам: не видно ли где шута его. Пир в самом разгаре. Посол отведал кабана, намазал икру на хлеб свежий. Уж что-что, а стол накрывать в нашем царстве умели всегда. И государь русский к утке потянулся.
Дрогнуло сердце слуги: не может он позволить отравить царя своего. А поварёнок тот к дворянину какому-то подошёл, шепнул что-то и скрылся в кухне. Арсений, не ведая, что делать, выбежал, кувыркнулся и на стол запрыгнул, прямо в цареву утку ногами встав. Зазвенели бубенцы на шапочке его, а он задорно молвил:
- Не покушайся, царь, на утку, удели шуту минутку.
Рассмеялись гости от увиденного, да стали глаголить, что царю еды не досталось. Ох, как разозлился государь! За шкирку слугу своего схватил, со стола сдёрнул и басом, даром, что юн, заговорил:
- Арсений, что за выкрутасы! - не видать, не слыхать его было, а как кушать подали, так тут же объявился. - Казнить тебя мало! У нас гость иноземный, а ты царя, ты родину осквернил. Поди вон або (или) пытать тебя отправлю.
Не перепался (испугался) слуга, не впервой, и молвил:
- Государь мой, пытай, сколь хочешь, да не мог я дать тебе еду отравленную съесть.
Повисла в зале тишина. Да снова зашептались люди. Заговор? Неужели против юного царя заговор?
- Отравленную? - опешил царь. - Проверим. Коли истину глаголишь - награжу, а коли солгал - накажу. Понял?
- Понял, все понял, государь мой. - лепетал шут.
- Да брешет он, царь ты наш, брешет! - воскликнул тот самый дворянин, что с поваренком шептался. - Что полоумного слушать?
Сергей взглянул на слугу. Преданно и верно Арсений на царя голубыми очами зрел.
- Коль лгу, прям здесь меня казните. Не страшно от царевой руки да за кривду погибнуть.
- Так тому и быть. Раз ты так уверен, Фёдор Палыч, - обратился царь к дворянину, - Тебе и пробовать утку. Бери! Считай, с царского подноса.
Вокруг послышались смешки. Понравилось купцам и гостям, как ловко царь подтрунил над дворянином. А Фёдор Палыч побледнел от страха, побагровел от злости, но взял кусок птицы, что уже на полу оказалась. Откусил совсем немного и вином запил. Гробовая тишина стояла во дворце. Замерли слуги, нещадно билось сердце юного государя. Минута, две... Ничего не происходило. Уверовал Фёдор Палыч в чудо и воскликнул: "Казнить шута!".
А Арсений сидел сам не свой, но по-прежнему улыбался. Жалко было с жизнью ему прощаться. Боялся он за царя своего. Нет ближе шута у государя никого. Некому ему больше верить во дворце. Не хотел шут царя своего на глазах у народа позорить. Однако пусть он напутал. Главное, что государь его жив и здоров.
Не мог и Серёжа на друга детства смотреть. Отчего жизнь не мила ему? Что не сиделось в уголке? Неужели подставить хотел верный слуга? Но как же убить того, кого целую жизнь знаешь?
Арсений на коленях подполз к царю, склонился сапогам его и молвил:
- Я виноват, мой царь. Велишь казнить? Я готов. Я лишь рад знать, что ты, мой государь, здравствовать будешь, что ничто не грозит тебе.
Внутри Серёжи... Внутри того маленького Серёжи все холодом обдало. Нет, не сможет он жизни лишить любимого слугу. Высечет, выговор сделает, а к праотцам отправить не сможет.
- Да что ж праздник омрачать? - неуверенно заговорил царь. - Повеселил ты меня на славу, да бог с тобой. В честь гостя нашего дарую жизнь тебе.
Весь люд, что в зале был, ладоши сбил да молву разносил, как царь юный благородно да щедр.
- За милость твою по гроб благодарен буду, царь батюшка, - не вставая с колен, молвил Арсений.
- Как же, царь батюшка? - встал Фёдор Палыч. - Ты ж слово дал, что убъешь мерзавца. Али не крепко обещание твоё?
А люд поддерживать начал. Многих шутки Арсеньевы изводили, многим казну государственную грабить он мешал. Пал царь в глазах у народа.
Видя, что из-за него на государя наговаривают, шут взял со стола нож, улыбнулся так широко, как в жизни своей короткой не улыбался, вложил оружие в цареву руку и направил на грудь свою.
- Бог мне судья. А за грехи мои достоин я казни, - Арсений смотрел, пытался в голову вбить образ друга и будущего своего убивца, - я сам слово молвил, мне за него и отвечать, мой царь.
А у Серёжи руки дрожат. Не может он на шута смотреть. Стыдно и совестно ему за глупую выходку жизни лишать. Стыдно за слово своё неаккуратное.
- Есть ли какое последнее слово али желание у тебя? За службу верную исполню все, - пытался отсрочить неизбежное государь.
Говор стих. Всё внимали, что попросит несчастный слуга.
- Позволь лишь последний раз к длани (ладони) твоей припасть да помолиться за здравие твоё, мой царь.
- Позволяю.
Не мог слушать молитву правитель. Так горько ему было шута своего последние мгновения живым видеть. А нельзя против воли купцов идти. Али нарушит их желание, отравят окаянные, царство без правителя оставят, смуту наведут.
Отчего же не попросился шут солнце увидеть в последний раз? Отчего не схитрил он? Почему так скоро смерть готов узнать? Взмолился царь. Об одном лишь просил: о жизни слуги своего.
В последний раз лобызал Арсений персты государя своего. В последний раз благодарил его за всё: за хлеб насущий, за одежды цветные, за покои личные, за любовь и ласку царскую. И каялся за грехи свои. И улыбался. Показалось царю али нет, но слеза покатилась по ланите (щеке) его.
- Что ж ты перед смертью лыбишься, несчастный? - вопрошал царь.
- Зарок (обязанность, долг) мой таков, государь. Как попал во дворец, вашим батюшкой было велено не показывать грусти моей.
Ничего не ответил царь. Лишь поклялся себе, что каждое утро и каждую ночь за душу шута молиться будет. Да не вымолит греха своего во век. Уж был занесен нож. Уж устремились очи купцов русских и гостей иноземных на царя и слугу его. Арсений сам был готов на нож податься, лишь бы не мучить государя. Как вдруг повисшую тишину разрубил кашель. Фёдор Палыч задыхался, лицо его было синим.
Упало на пол столовое серебро перед шутом. Закопошились купцы вокруг. Гости били дворянина по спине, но бестолку. Не рыбная кость в горле его застряла, а яд, что был в утке.
Он встал да тут же рухнул замертво. Сбежались лекари, слуги. Все купцы отодвинулись от блюд. Посла увели в покои, дабы без его внимания вопрос разрешить.
Арсений лишь выдохнул неровно. Всем ясно стало: шут бы прав. Слугу трясло, его государь мог смерть встретить сегодня. Надобно поваренка того найти да выпросить, кто ещё против царя сговор затевает.
Познали тут купцы гнев государев. Приказал Сергей мёртвого Фёдора Палыча раздеть да на главной площади к столбу прибить и на три дня оставить. Пусть птицы клюют, пусть мошкара ест, пусть дети его рыдают. Не простит никогда заговорщикам слез шута своего.
Пообещал царь предателей пытать самыми гнусными и изощренными методами. Испугались купцы да всех поимённо царю перечислили. Лично в тот день царь сёк поваренка, что отраву подсыпал. Всю злость на спину юноши вылил.
Пир отложили на неделю. Все гости разошлись, а правитель в своих покоях места себе не находил. То сядет да не сидится, в окно взглянет да вид не мил ему, ляжет царь да воротить начинает от мысли, что его слуга, любимый им с детства слуга мог погибнуть сегодня. Да от его же руки! Арсений не простит его, тот был уверен. Васнь (может быть обиду) уже затаил на государя своего.
Открыв дверь, он рявкнул рынде (охранник, страж):
- Шута ко мне, абие (тотчас, сейчас же) ! И сгинь отсель!
Чтобы хоть перед собой виноватым не быть сел царь за работу. Изучая летописи, не заметил государь, как скрипнула дверь, как задвинулся засов и как зашёл слуга.
Перепуганный шут стоял, сняв любимую царём шапку с бубенчиками. Его чуть ли не пинками к царевой опочивальне подвели. А сами рынды ушли. Боялся он недовольства царского. А вдруг ляпнул, что не то? А вдруг задумано все так было? А вдруг государя разгневал? Он себе бы не простил. Сам на себя руки был готов наложить, грех на душу взять, лишь бы царя не сердить. Али прознал чего царь про него?
- Царь мой батюшка, Сергей Борисович, звал ты меня? - подал он голос и согнулся в поклоне.
- Поди сюда, - не отрываясь от бумаг, Сергей указал место рядом с креслом.
Арсений, кажется, подбежал к царю, упал на колени, взял длань государя и принялся целовать каждый перст, каждый вершок кожи.
- Прости, прости, мой царь, мою душу грешную. Видит бог, только благие намерения были у меня.
Он положил длань на ланиту свою и прижался как можно сильнее, показывая покорность и доверие.
- Мой царь, вели высечь, вели пытать, не смогу я жить, зная, что подвёл тебя.
- А что ж ты натворил такого? - Сергей убрал все рукописи, повернул голову на растерянного слугу и погладил того по ланите. Арсений лишь придвинулся ближе, желая больше царской ласки заполучить.
- Ну как же... Я ж лаптями... Прямо в утку... На стол... Перед гостем иноземным... - не понимал шут, но не мог оторваться от руки государевой, что теперь ерошила его волосы.
- Дурной ты, Арсений. Ты жизнь мою спас! В утке яд был. Фёдор Палыч умер. Остатки блюда курам скормили, так те передохли все. А позвал я тебя, чтобы наградить, как и обещал. Проси, что хочешь. Всё исполню.
- Хочу, чтобы ты, царь мой, здравствовал долгие годы. А боле, ничего мне не надо.
Сергей посмотрел в глаза слуги. Арсений всегда таким был. Всегда его защищал. С первого дня появления его во дворце. Все оплошности на себя брал, оправдывая тем, что раз ему все равно достанется, то пусть он и виновен будет.
- Дай свою длань, - попросил государь.
Арсений протянул ему десницу (правую руку). Царь нежно взял её и прижался устами.
- Прости, что казнить грозился, - оставил поцелуи на косточках, - прости, что не верил тебе, - устами коснулся каждого перста.
- Царь мой... - хотел вымолвить смущенный шут.
- Не перебивай меня. Прости, что на пол тебя со стола сдёрнул, - оставил поцелуй на запястье слуги.
- Мой государь, где ж это видано, чтобы правитель длани своему шуту целовал?
- А вот на Руси и видано. Прости, что чуть не убил тебя. Какой же из меня государь, коли одного-единственного дорогого человека защитить не могу?
- Самый лучший государь. А тебе, мой царь, излишне так со слугой сюсюкаться.
- Арсений, ты же со мной, сколь помню себя. Как мог я занести нож над тобой? - продолжал царь. - Как могу я грех свой искупить?
- Кто я, чтобы царя осуждать? Выше тебя, государь, только Господь бог, он тебе судья. А я не держу зла. Я рад, что сослужил тебе, царь батюшка.
- А правда ли это, что отец мой улыбаться тебе наказал?
Поник Арсений. Он же думал, что не увидит боле света божьего, что прощается с жизнью. Вот и выдал секрет, что хранил с детства.
- Правда, царь батюшка, да не тяготит меня это.
В раздумьях задержал государь свои уста на арсеньевой деснице да не заметил. А у шута слухи (уши) покраснели, неловко было ему столь царского внимания, да такого откровенного, в раз получать.
- Царь батюшка, что ж вы смущаете меня так? Моя десница не царская, некрасивая да грубая, - пытался вырваться из царёва плена шут, - царь батюшка, я полы только что мыл, - с надеждой молвил Арсений. - Даже дело не кончил, рында велел в опочивальню твою явиться.
- Почём же не свою работу делаешь? - вопросил царь, но длань слуги не отпустил. - Ты шут, а не поломойка.
- Царь батюшка, тебе лучше знать, что я во дворце и шут, и повар, и рында, и конюх. Не трудно мне это.
- Почём на коленях сидишь, как не родной? Наедине, ты знаешь, что не обязан, - наконец отпустил царь длань шута.
- Привольно и хорошо мне у ног твоих, государь. Да и мало ли, кто пожалует: рында ведь ушел.
- Уже вернулся, все стережет меня, как зеницу ока. А ты, Арсений, не увиливай, выбирай себе награду.
- Право, государь, не смею просить ничего.
- Слуга мой, - устало вздохнул царь, - разве нет у тебя желаний, что я бы воплотить мог? Хочешь одежд заморских пожалую тебе? А хочешь коня вороного? Хочешь яства будут тебе к покоям каждый день приносить? Али девок хочешь? - почему столь несговорчив шут его? - Я ни разу не благодарил тебя. А ты ведь служишь мне верно и долго. Не противься моей воле, Арсений. Проси для себя чего-нибудь, - приказал царь.
Склонил голову шут на колени царя, знал, что ему позволено, да призадумался. Не нужны были ни девки, ни явства, ни одежды новые, к которым он, признаться, имел слабость. Хотелось лишь ласки и любви царевой, да неудобно просить было.
- А могу я исповедаться тебе, мой государь? - поднял слуга очи свои на царя. - Грех на душе моей лежит, да боюсь я в церкви каяться. Тебе одному могу сказать, что душу мою терзает да пугаюсь гнева твоего, государева.
Не ожидал такой просьбы Сергей, удивился, но отчего же не выполнить? Обещал он, да и когда ещё сможет слуге помочь, избавить от бесов, что на чистую душу позарились? Был, конечно, и корыстный порыв, узнать, в чем же таком страшном согрешил его шут.
- Покайся. Обещаю я тебе, что секрет твой сохраню. И что бы там ни было, не повлияет это на судьбу твою. Не будет тебе наказания. Пойдём в моленную (комната для молитв).
В комнатке царь зажёг свечи. Открыл нужную молитву. Облачившись в подрясник, он надел наперсный крест и повернулся к Арсению, что, кажется, пытался стать частью стены или пола. Верил он обещанью государеву, а все равно пугался.
- Опустись на колени, Арсений. Начинай, когда будешь готов. Коли помощь потребуется, обратись ко мне.
Шут сделал, как было велено. Лишь, когда на колени вставал, подумал, что не перед богом преклонился, а перед царём своим. Ему грехи искупаться будет, а не Богу.
Начал он исповедь свою:
- Господи, я согрешил. Люблю явства заморские. Чревоугодничаю излишне. За это прошу прощенья, - он опустился к ногам царевым, задержался не надолго, а после продолжил. - А ещё купцов поддевать люблю. Казну они грабят и о царе моем шепчутся. А все же не хорошо это, Господи. Оскорбить нельзя человека. Чувствую вину на себе за это. Искренне раскаиваюсь я в грехе своём. - снова шут склонился к обуви царской, коснулся лбом пола и обратно поднялся.
Прикрыл вежды (веки) шут, помолчал немного, а потом раскаиваться продолжил:
- Рукоблудством (мастурбацией) люблю заниматься. Бесы похоти меня часто посещать стали. Помоги, Господи, им воспротивиться. Раскаиваюсь я за слабость плоти моей. - снова поклонился Арсений.
Царь не смел проронить ни слова, хоть и был не согласен. Сколько не учил его отец, не смог он понять что грешного в удовольствии, коли оно не во вред никому. И Арсению грех этот не хотел отпускать, ибо не считал грехом рукоблудство. Но невольно закрались мысли, как часто грешит так шут. Его покои по просьбе царя совсем рядом. Покуда государь указы ночью при свечах подписывает, слуга его плод запретный, но сладостный вкушает? Интересно, кто же причина тому?
А Арсений тем временем смолк. Не мог слова молвить.
- Есть ли ещё какие грехи на душе твоей? - помог государь.
- Есть, - сознался слуга, - да страшно даже мыслить об этом.
- Признайся, Арсений. Покайся и беда твоя отступит, - наставлял государь.
- Тяготит меня более всего мой самый страшный грех, - голова закружилась то ли от страха, то ли от ладана вокруг, тело немело при думах о признании и раскаивании.
- Я влюблен.
Юный царь пытался исповедь слуги принять, как верховный монах, а не как друг и правитель. Но не мог он внимания не обратить на слова эти. Влюблен? Почему же благословения не просит у него? Уж государь бы позаботился о свадьбе и венчании. Одарил бы слугу, избу велел бы построить али во дворце поселил бы. Лично бы обвенчал молодых.
- Но влюблен не в юную девицу, - шут склонил голову и зажмурился, отдавая себя на суд божий, - не в важную особу или кухарку. - он прервался и перевёл дух. - Я полюбил мужчину.
Из зениц (глаз) его потекли слезы, впервые позволил шут себе слабость.
Царь замер, хотя и до этого стоял недвижимо. Как же, мужчину? Как можно? Не по-христиански это. Но кого же? На ком вина лежит за мучения слуги его?
- Да, полюбил не как брата или доброго мужа, а как младые девки любят юношей. Мне нет прощенья, Господи. Я его и не прошу. Об одном лишь молю, - шут склонил чело (лоб) своё к полу, - облегчи мои страдания. Не могу я каждый день смотреть на него.
Арсений плакал. Горько было ему от любви запретной. Мерзко было ему от себя. Но как давно мечтал он покаяться. Да в церковь идти было страшно. Пошли бы сплетни про него по всему царству. Как давно хотел часами голову не подымать от пола, лишь бы хоть немного легче стало.
- Не могу не боготворить его. Не могу не молиться каждый день за него. Противен я себе, Господи. Я каюсь, каюсь! Мне смерть не страшна, так велики муки мои.
Он больше не говорил. Лишь горько-горько плакал. Рыдал впервые в своей жизни. Рыдал, забывшись, перед кем грехи свои отпускает. Рыдал так громко, как только мог. Впервые царь видел, как голос срывает в слезах его слуга. За четырнадцать лет ни разу не знавал он Арсения даже смурным, не то что плачущим.
Но все поверить он не мог. Его Арсений полюбил... Полюбил, видимо, кого-то из прислуги? Хотел ему десницы целовать, а не государю своему. Погрустнел царь. Была тому причина...
Наревевшись вдоволь, излив душу свою царю и богу, Арсений поднял голову, утер слезы и закончил исповедь.
- Во всех своих грехах вольных и не вольных, ведомых и неведомых каюсь я, Господи, - больше не тяготило его ничего, душа была легка.
Прочёл царь молитву разрешительную, отпустив грехи своего слуги. Свободным почувствовал себя шут. Нашёл он покровительство божье вновь. Хотя бы на время, но оставят его бесы. Запах ладана теперь не казался удушающим. Лёгкость ощущал слуга, чему был несказанно рад.
- Арсений, все, что сказано тобою в моленной, останется тут же.
- Благодарствую тебе, царь батюшка. В ноги тебе кланяюсь, - Арсений наклонился и поцеловал обувь государя своего, - за отпущения грехов моих. Давно мне так хорошо не было.
- Покуда не вышли мы... Знаю, что не по понятиям это... Не позволено. Но ведь ты мне не просто слуга, ты - мой друг. Скажи, Арсений, о ком речь ты вел? - решился уточнить царь, - Кто причиной твоих мук стал?
Смутился слуга, взгляд потупил да не мог не ответить на царёв вопрос.
- Ты, мой царь. За жизнь свою не знавал я мужей справедливее. Прости меня грешного. Не могу я, видя тебя, думать о чём-то ином. Весь мир меркнет, лишь образ твой существует для меня. Как бы не хотел я эту дурь из себя выбить, не могу. Не виню тебя государь. Как могу я? Зато не будет слуги преданнее меня. Умереть за тебя готов, мой царь. Себя не пожалею для тебя. Ты прости, что ласку выпрашивал в целях корыстных, что наслаждался ею больше, чем должен. Ты, царь батюшка, обещался не наказывать меня, да я не в обиде буду, коли не сдержишь слово. Понимаю всё. Любое твоё наказание блажью для меня будет.
Взял царь слугу своего за чушку (подбородок), заставил в глаза ему смотреть и молвил:
- Арсений, зачем чушь несёшь? - спросил грубо. - Ответь, учили ли нас, что любовь - это грех?
- Н-нет, мой государь, - перепался (испугался) от сурового тона шут.
- А что же такое любовь?
- Благодать Божия, мой государь.
- За что же ты прощения просишь? От чего избавить себя умоляешь?
- Но ведь не по-людски это... Чтобы мужик мужика лобызать хотел. Не принято так.
- А что ж, царя травить принято? Нет. Но вот Фёдора Палыча не смутило это. А любовь, Арсений, свята и не принимать её грешно, - поучал государь.
Глаза слуги вновь заблестели от влаги. Ему позволено любить. Тихо и скромно. Со стороны. Ему можно своего царя восхвалять. Ему можно целовать десницу и персты его, голову на колени склонять. Ему можно быть рядом. После всего, что сказал, не рассчитывал шут на счастие эдакое.
- Что должен я за вашу милость, государь?
- Дурак ты, Арсений. Это не моя милость, а божья воля. Не протився ей. Понимаю сомнения твои, но не всему мы противостоять можем. - запустил царь десницу в волосы шута, погладил того нежно и спросил. - Нравится такая ласка, Арсений?
- Нравится, царь батюшка, очень нравится, - ещё пуще шут под длань голову подставлял, очи прикрыл, да чуть ли не мурчал от удовольствия.
- Твоё желание я исполнил. Доволен ли ты?
- Доволен, государь мой.
- Тогда пойдём, свечи догорают.
В тёмной царевой опочивальне ни зги не видно. Свечи потухли. Лишь полная луна из-за туч освещала комнату. Шут на ощупь нашёл свою шапку с бубенчиками.
- Царь мой, могу я откланяться?
- Подожди.
Подошёл государь к слуге. Поднялся на мысочках да своими устами чужих коснулся.
- Не только ты с грехом бороться пытался. Я тоже самое к тебе ощущаю. Хочу, чтобы не осталось моё признание в моленной.
Ещё раз одарил царь шута поцелуем. Смял уста чужие, приобнял за талию, не в силах оторваться. А слуга покорно отвечал взаимностью, внутри сгорая от чувств. Не верил он, что явь сейчас зреет, что не пробудится ото сна через несколько мгновений. Так хорошо и тепло ему было в объятиях царевых. Так много и мало он испытывал одновременно. Хотелось развратнее, хотелось длани царевых на гузнах (ягодицах) собственных ощутить. Поцелуи на вые (шее) чувствовать, Чресла (бёдра) бесстыдно раздвигать перед государем. Нехотя оторвался царь от шута.
- Иди теперь. Утро вечера мудренее.
Подобно тени выскользнул Арсений. Крепко спал той ночью шут, но не мог забыть царевы уста, настолько нежны и мягки они были. Встал слуга до петухов, сбегал в огород и к утренней молитве набрал корзину яблок. В опочивальню прокрался и там из моленной царя поджидал.
- Мой государь, а я тебе яблок свежих принёс, - счастливо сказал шут и задорно покачал головой, звеня бубенчиками.