/ 00:00 /

ritual delilah — too deep

Асфальт мокрый после вечернего дождя. Лужи собрали в себе свет фонарей и магазинных вывесок. Юнги как раз попадает в одну из таких, когда они поворачивают на очередную улочку, но времени думать об этом нет. За ними несется около десятка охранников, и каждая секунда промедления будет стоить, скорее всего, конечности или здоровья.

Законы улиц жестоки и безнаказанны, а этот Хосок нехило так разворошил осиное гнездо и по-хорошему, им бы разделиться, чтобы повысить собственный коэффициент безопасности. Но проблема в том, что Юнги совершенно не ориентируется в этом районе, а улиц здесь как нейронных путей в человеческом мозге. Сверни не туда, и окажешься либо в тупике, либо выйдешь прям на преследователей. Следовать за Хосоком кажется разумным решением, тем более, если их всё-таки нагонят, у двоих больше шансов выбраться. Юнги ещё в клубе убедился, что на парня можно рассчитывать.

Хосок двигается быстро, минуя возникающие препятствия и меняя направление, пытаясь запутать охранников. Юнги слышит, как топот бегущих ног отдаляется, следовательно, им всё-таки удаётся оторваться. Ушибы сильно ноют: лицо и рука болят от полученных ударов, костяшки на руках сбиты по той же причине, но сейчас самое главное — это убежать как можно дальше.

На улице похолодало, и ночной ветер забирается под футболку. Юнги радуется, что натянул бомбер прямо перед выходом. Он неизменно следует за парнем вперёд, хотя знает о нём только имя. Потянула же его лихая в такую даль сегодня. Как завтра перед начальством с таким побитым лицом показываться?

Они несутся со всех ног, и прежде чем он успевает заметить, как Хосок тормозит на углу, Юнги вылетает из проулка, замечая в метрах тридцати от себя парней из клуба. Те цепляют взглядом моментально, орут чтобы остановился. Дела плохи. Всё происходит слишком быстро, и до того как Юнги понимает, один достаёт пистолет и стреляет в его сторону. Оглушительный звук разносится между домов безлюдной улицы, чужая рука резко хватает ворот бомбера и рывком тянет к себе.

Ловкость Хосока сегодня его бронежилет, ведь пуля пролетает мимо, а Юнги оказывается рядом с парнем.

— Жив? — спрашивает, но Мин ничего не слышит за гулким биением собственного сердца.

В висках пульсирует. За углом слышится, как охранники сорятся между собой. Стрелять в жилом районе посреди ночи — не лучшая идея.

— За мной, — командует Хосок, не давая даже прийти в себя и отдышаться.

Они вновь срываются на бег в противоположную сторону. Парень уже проложил новый маршрут, а у Юнги бегущей строкой перед глазами: Меня чуть не подстрелили.

Где-то недалеко звучит полицейская сирена, Юнги стоит свернуть в направлении звука, но он неизменно следует за чёрной кожанкой. Хосок только что буквально спас его от возможной смерти. Стоит хотя бы «спасибо» сказать.

За ними, кажется, больше никто не гонится, но они продолжают бежать. Очередной, похожий на остальные, проулок, где практически нет освещения. Мин без понятия, куда они держат путь, но это уже не так важно.

Адреналин немного выветрился с организма, и Юнги ощущает необычный привкус свободы?..

Интересно, это так сказывается пережитая угроза жизни?

В любом случае ощущение странное и переполняющее. Он не берётся пробовать объяснить истинную причину и просто подавляет желание закричать во всё горло. Хосок бежит рядом, время от времени поглядывая на парня. На очередном повороте они сворачивают, минуя несколько магазинов, и выбегают к закрытому рынку.

Хосок легко перепрыгивает ограду и ждёт пока Юнги с ушибленной рукой и спиной сделает то же самое. Парень шипит, когда оказывается по ту сторону, потирая места ударов. Лабиринты рядов жестяных контейнеров тянутся во все стороны. Заблудиться проще простого, но не для Хосока. Он спешит в определённом направлении и уже через минут десять активного бега они оказываются возле других ворот, где Хосок помогает Юнги перебраться на ту сторону.

Заполненные мусорные баки, гнилой запах и тишина — встречают их в очередном переулке. Спереди освещённая улица, сзади — темнота домов. Мин всё ещё не знает где они и миновала ли опасность.

— Куда дальше? — интересуется. Оба устало дышат.

— Мне нужно подумать, — он сгибается, пытаясь восстановить дыхание. — Ты вообще как?

— Нормально, — опираясь на стену, отвечает Мин. — Сам как?

Хосок хмурится, потирая лицо, и показывает большой палец вверх. Что ж, то, что они оторвались — уже успех, а все полученные ушибы заживут. Парень подходит к углу дома и аккуратно выглядывает, оценивая обстановку. Он около минуты изучает улицу, а потом возвращается к Юнги.

— Дай свою бандану, — протягивает руку и звучит весьма требовательно.

— Что?

— Бандану, — повторяет без объяснений и теребит пальцами, подгоняя.

Просьба странная, но тот его уже два раза за вечер спас, так что Юнги тянется к волосам, развязывает ткань и протягивает вещь. Он незамедлительно хватает, улыбается ярко и резюмирует:

— Тебе так лучше, — указывает на волосы, что непослушно упали на лоб, а следом быстро обматывает вокруг собственно лица, прикрывая рот и нос.— Не высовывайся, — приказывает и направляется к улице.

Юнги не может не высовываться, ведь любопытство берёт своё. Поэтому, он выглядывает из-за угла и замечает, как парень стоит возле мотоцикла на стоянке. Тот проводит какие-то манипуляции с проводами и Мин резко понимает, зачем ему понадобилась бандана.

Только этого не хватало.

Орать шёпотом — не лучшая идея, но ему нужно, чтобы Хосок сейчас же вернулся.

— Чего? — шипит недовольно, оставаясь возле мотоцикла.

— Какого хрена ты творишь? — возмущается Юнги.

— Спасаю наши задницы!

За одну ночь Мин Юнги связался с мелким дилером, ввязался в разборки, чуть не словил пулю, а сейчас становится соучастником преступления. И всё это не по собственной инициативе.

— Хосок, блять, это кража чужого имущества, за такое могут посадить!

Наконец закончив манипуляции, заблокированный руль поддаётся, и парень тихо увозит байк со стоянки.

— Чувак, — говорит он, подойдя, — как ты не понимаешь — это их район. Полиция нам не поможет, потому что не лезет в подобные разборки. Выходов не так много, и на своих двоих нам не ускакать, — он закидывает ногу и садится. — Ты сам видел, на что они способны, — Юнги удивляется, как в нём умещается серьёзность и озорство́ одновременно. — Стрелять в жилом районе и остаться безнаказанными. Поэтому, если ты не хочешь покалеченным или полумёртвым валяться где-то на заброшенном заводе, будь добр, успокой внутреннюю сучку и усади свою сладкую задницу на байк.

Пытаться задеть достоинство Юнги подобными фразами — бесполезно, у него всё в порядке с самооценкой. «Внутренняя сучка» Мина болтливому парню будет не по зубам. Но, блять, этот грязный флирт и манера, с которой говорит этот уверенный, вечно улыбающийся, с разукрашенной мордой и его банданой на лице парень, уже начинает бесить. Причём так сильно, что желание заехать по довольному выражению чешется на кончиках пальцев. И к счастью, здравый смысл всё-таки побеждает.

— Язык у тебя, и правда, дохуя длинный. Нужно было позволить тем парням его отрезать, — в ответ Хосок играет бровями и заводит байк.

— Признай, тебе нравится, — довольствуется собой парень.

Юнги закатывает глаза, полностью игнорируя то, что глубоко внутри и правда, возможно, чуть-чуть нравится. Но где-то очень глубоко, практически на дне сознания и очень немного, даже разглядеть сложно.

— Прикрой лицо и запрыгивай, я пиздец голодный.

Факт кражи уже совершён, выйти отсюда самому точно не получится, да и Юнги тоже голодный, поэтому слушается, поднимая ворот бомбера до ушей, и садится на заднее сидение. Хосок ждёт, пока тот удобно устроится, и срывается с места.

Мотоцикл резвый, Юнги хватается за чужую талию, пытаясь удержаться, но одной рукой это делать не совсем удобно.

— Лучше двумя, я не буду тащиться как черепаха, — просит Хосок, ! поворачивая голову.

— Как мне блять лицо прятать, придурок?

— Уткнись мне в шею, — спокойно отвечает.

— Может тебе ещё подрочи…— но договорить не дают, потому что водитель выжимает газ и Юнги машинально хватается за талию двумя руками.

Приятный цитрусовый запах нагло забирается внутрь, когда тот утыкается в холодную кожанку. Хосок вкусно пахнет и Мин не отказывает себе в удовольствии вдохнуть поглубже. Он аккуратно подвигается ближе и обхватывает худую талию крепче. Транспорт заметно прибавляет в скорости. Мотор ревёт, пока они покидают спальный район, а Хосок победно улыбается под банданой.

Чужие руки обнимают крепко.

ariashade — clearestblue

Байк несётся по улицам Сеула, минуя светофоры, маневрируя между машинами. Они сворачивают по направлению к южной части города, и Юнги больше не прячется от камер, забирая голову от чужой спины. Ночной воздух играет с выкрашенными волосами и холодит побитое лицо. Приятно. В глазах мелькают яркие вывески магазинов и заправок. Юнги вновь ловит себя на этом неуловимом чувстве свободы.

Ночь движется в каком-то неизвестном направлении без чёткого пункта назначения. Он без понятия, что будет через полчаса. Может банда Кимов каким-то чудным образом их нагонит и изобьёт до полусмерти. Может Хосок окажется ещё опасней их и попытается втянуть во что-то тёмное. А может Юнги, уже через час будет засыпать в своей кровати. Он не хочет знать и ему откровенно плевать. От этого и чувствует странную свободу.

Ещё часа полтора назад он бы не согласился на подобное развитие событий. Предпринял максимум усилий, чтобы уйти из туалета, до того, как братья Ким ворвутся внутрь. Оставил этого странного парня разбираться самому, не волнуясь о чужой безопасности. А сейчас он крепче сжимает руки, когда Хосок выкручивает ручку газа, и просто жадно ловит ртом воздух, пытаясь не задохнуться.

Они проехали, наверное, уже с десяток забегаловок и круглосуточных магазинов с рамёном, но байк так ни разу не остановился. Видимо поездкой наслаждается не только Юнги. Скорость добавляет к уже выброшенному адреналину ещё порцию. На такое можно и подсесть. Чувствовать себя живее живых после того, как выбрался из передряги, дышать полной грудью, не задумываясь о последствиях, и лететь без шлемов по ночному городу.

— Куда мы едем? — спрашивает Юнги как можно громче.

Пассажиру нельзя делать дополнительных движений на таких скоростях, поэтому он не рискует наклоняться к уху.

— Увидишь, — орёт в пол оборота Хосок, а дальше сворачивает к узкой улице.

Мотоцикл поднимается по склону и Юнги понимает, что, очевидно, Хосок хорошо ориентируется. Район тихий, а в двенадцать ночи совсем безлюдный. Только рёв мотора нарушает покой жителей.

Парень останавливается возле работающих магазинов, и пассажир быстро спрыгивает, теряя запах цитруса.

— Есть какие-то предпочтения в еде? — спрашивает, стягивая бандану и возвращая владельцу. Юнги отрицательно машет головой. Жизнь закалила питаться всем без особого разбора. — Я сбегаю за угол заказать жрачку и выпивку, а ты охраняй этого красавца. Чувствую, он нам сегодня ещё понадобится.

— Хочешь сказать, что люди тех парней могут проследить за нами аж сюда? — он вскидывает удивленно бровь, завязывая бандану под волосами. — Мы полгорода проехали.

— Они знают меня, мой район, моего босса, а теперь ещё и… — Хосок резко прерывается. — Кстати, как тебя зовут?

Самое время. Раньше его этот вопрос не волновал? Например, когда предлагал наркоту в туалете, втягивал в передрягу. Когда усадил себе за спину и повез чёрт знает куда.

Юнги тоже молодец, болванчиком следовал без лишних вопросов и сомнений.

Парень мнётся несколько секунд, взвешивая, стоит ли говорить настоящее имя.

— Юнги, — интуиция подсказывает, что стоит.

— Приятно познакомиться, Юнги, — он протягивает руку, — я Хосок, но если нравится, можешь звать меня Хоуп, или Хоби. — и опять эта яркая улыбка с прищуром глаз.

Юнги на секунду подвисает, цепляясь за детали. Запоминает, фиксирует в памяти, так как он научен. Говорят, если человек закрывает глаза, когда улыбается, то полностью доверяет вам. И парень ловит себя на мысли, что тоже доверяет.

— Взаимно, Хосок, — он пожимает в ответ и чувствует какая у того холодная ладонь.

Естественно, Хосок ведь вёл мотоцикл на больших скоростях, без перчаток, ночью, когда температура падает до пятнадцати-десяти градусов.

— Не знаешь, есть ли тут поблизости аптеки?

— Вверх по улице должна быть, — он указывает направление. — Но я не уверен, проверь на картах.

Юнги тянется в карман, где должен быть телефон и очень не вовремя осознает, что того там нет. Внимательно проверяет ещё раз, хлопая по ткани, лезет в другой, в штаны — но ничего.

— Чёрт, — только этого не хватало, оказаться в ебенях без мобилы.

Скорее всего, тот выпал во время драки, а он даже не заметил. Или потерялся, ! пока они неслись по улицам города. Не важно. Без телефона вообще не вариант, во всех смыслах. У него там проездной, удостоверение, кошелёк, связь с остальным миром, а его хозяин тут, в совершенно неизвестном районе, посреди ночи.

Юнги хмурится, понимая, что придётся просить об услуге.

— На, — перед глазами появляется чужой телефон, — можешь сразу номер свой черкануть, — предлагает, и прежде чем Юнги подумает о флирте, добавляет, — вдруг кто подобрал и любезно согласится вернуть.

Мин сомневается мгновение, а потом берёт устройство, случайно цепляя чужие пальцы. Сознание прошибает возникшее чувство ответственности за холодные руки водителя. Или просто желание: сгрести их в свои и держать, пока не согреются. Но делать этого он естественно не собирается.

— Пароль 7890, не замысловатый, но удобный, — бросают без стеснения.

Это либо доверие нового уровня, либо чужое безрассудство. Юнги разобрать пока не может, но чувствует себя при этом странно. Вводит пароль и видит на заставке ночной город, несколько приложений с красными цифрами уведомлений и виджет с цитатой в левом нижнем углу: «Книги давали ему ответы на все те вопросы, которые он не задавал»¹.

Юнги не знает, откуда она и что значит в жизни Хосока, но для себя отмечает потом загуглить. Долго не задерживаясь, скролит в поисках браузера. Уже через мгновение узнаёт, на какой улице находится сам и что в ста метрах вверх есть круглосуточная аптека. Только вот у Юнги нет своего телефона, а значит и денег тоже нет. Наличку он носит в редких случаях.

— Спасибо, — он возвращает телефон, облокачивается о стоящий байк и складывает руки на груди, пытаясь согреться.

— Ты забавный, Юнги, — Хосок суёт ему телефон в карман бомбера и снимает собственную кожанку.

Мин думает, что парень совсем дурак, раз решил раздеться, когда тело и так замёрзло после поездки. А ещё Юнги думает, что у него достаточно накаченные мышцы для такой комплектации, острые ключицы, выглядывающие из-под футболки, и ещё одна татуировка, что прячется под её рукавом. Юнги разглядывает, изучая.

— Покупай, что нужно и возвращайся, я пока схожу за едой — парень вешает кожанку на байк. — Попробуешь сбежать с моим телефоном, — он слишком резко приближается к чужому лицу, толкает языком щеку и улыбается. Угрожает. — Найду. Полезешь куда не надо, — он опускает секундный взгляд на губы, а следом на карман с телефоном, — выколю глаза.

— Я почти обосрался, — равнодушно отворачивается и выталкивает парня из личного пространства. — Не боишься, что байк вместе с кожанкой спиздят?

— Это мой район, Юнги, — он раскидывает руки в стороны, пятясь назад. — Это моя кожанка. Если кто и посмеет тронуть моё, то после — сильно об этом пожалеет.

— Пытаешься меня впечатлить? — наклоняет голову, наблюдая за удаляющейся фигурой.

— Получается?

Получается, конечно. Получилось в клубе, а следом ещё несколько раз. Получается, когда он откровенно ёрничает, заигрывая. И Юнги бесится, от того что его это так цепляет.

Какого хуя вообще?

Мин не отвечает. Суёт руки в карманы, отталкивается от байка и шагает вверх по улице в сторону аптеки, глупо улыбаясь. Этот татуированный, улыбчивый парень с чокером на шее и крашеными в фиолетовый прядками— непростой. Юнги ловит себя на мысли, что не так уж и хочет, чтобы утро наступало.

john connor — love always

Приятная женщина среднего возраста собирает необходимое в небольшой пакетик и Юнги благодарственно кланяется, оплачивая товар. В отражении стеклянных дверей видно, что у него на лице тоже остатки засохшей крови. Ему досталось не так сильно, как Хосоку, но припухлость есть и будет только хуже, если вовремя не обработать.

Он достаёт только что купленную пачку мокрых салфеток и спешно вытирает лицо. Следом, руки сами лезут к волосам, расправляют, чтобы те лежали более аккуратно, а после поправляет смятую одежду. Женщина на кассе тихо хихикает, наблюдая за действиями покупателя, и тем самым отвлекает. Юнги, понимая, что возникшее желание привести себя в порядок мотивированно одной эпатажной персоной, ждущей внизу улицы, тут же лохматит волосы обратно. Это уже как-то слишком.

Со склона открывается чудесный вид на ночной город, что горит огнями. Юнги шагает медленно, наслаждаясь тишиной и атмосферой. Вокруг эстетика в чистом виде: мартовский воздух, отдалённый шум машин, звуки ступающих по лужам ботинок, запах асфальта после дождя и свет высоток вдали. Только стоит ему спуститься ниже, и всё теряется. Он не слышит звуки, не видит город и не чувствует запах, хотя на подкорке сознания это именно так и запомнится. Вместо этого, его глаза цепляются к байку под жёлтым светом фонаря, фигуре парня в кожанке, прислоняющейся к сидению, высоким чёрным конверсам, обтягивающим крепкие бёдра джинсам с дырками на коленях (что, скорее всего, тоже замёрзли), сигарете меж тонких пальцев, дыму и запрокинутой к небу голове с закрытыми глазами.

Он засматривается, ощущая удовлетворение в купе с чем-то ещё. Пока не распознал. Слишком увлечён видом, что липкими отпечатками фиксируется в памяти.

Хосок различает приближающиеся шаги и опускает голову, втягивая сигаретный дым. Он чёртовое живое клише в этой кожанке, с чокером, возле байка, сигаретой и татуировками. Вылез из чёртовых комиксов, и теперь реальной фигурой стоит перед Юнги. Испытывающе смотрит и хитро улыбается, когда парень останавливается на расстоянии двух метром.

— Прихорошился для меня?

Блять, вот же назойливый.

— У тебя завышенное ЧСВ, ты в курсе? – да, внимательный ты пиздюк. — Где еда?

Мин Юнги не стоит слишком теряться в ощущениях, помня о том, кто он такой, а кто такой Хосок— Надежда Пандоры, чёртов дилер. Выйти из долбаных фантазий о «бэд бое» и помахав тому ручкой на прощание, поблагодарить, что втянул его в это ёбаное приключение.

Спасибо, больше не нужно, впечатлений хватит надолго.

— Готовится, — выдыхая дым, отвечает тот. — Ты же понимаешь, что путь тебе в этот гадюшник заказан? — он делает новую затяжку, а Юнги проигрывает сам себе, не в состоянии оторвать взгляд.

— Не велика потеря. На, — достаёт из пакета два мешочка и бросает парню. Он ловко ловит свободной рукой. — Согрей.

Хосок рассматривает подношение, сразу понимая, что это такое. Юнги посекундно наблюдает, как его лицо преображается в знакомую довольную рожу, и уже жалеет, что проявил какую-никакую заботу. Но что поделать, если руки у того как лёд, а Мин не мог избавиться от назойливого желания это исправить.

Как Хосок вообще умудряется сигарету нормально держать?

— А ты безобразно внимательный, Юнги-я, — улыбается, наклоняя голову и так победно смотрит в ответ.

Как же дико бесит эта надменность в голосе и пытливо наблюдающие глаза. Юнги за этот вечер уже не первый такой взгляд ловит.

Бесит.

Бесит, потому что это соблазнительно, пиздец.

Внутренние бесы выплясывают дикие танцы, рождая желание вдавить это лицо в ближайшую стену, стерев назойливую ухмылку и размазав по коже свежую кровь. Чтобы после, была причина, самому эту кровь и убрать, любым возможным способом. Слизав, например. Или какие ещё есть варианты?

— Услуга за услугу, — он возвращает телефон, всё-таки тайком записав свой номер. Мало ли, пригодится.

— Это ты про ту, где я подставил тебя перед братьями Ким, или когда сделал соучастником кражи? — спрашивает, выдыхая дым в сторону.

На улице всё так же тихо. Время перевалило за двенадцать, Юнги заметил это, когда расплачивался чужим телефоном. Пока он поднимался по склону, было время немного проанализировать вечер и случившееся. В том, что Юнги оказался не в том месте и не в то время -! нет чьей-то вины. И если объективно оценить ситуацию, то Хосоку было бы сложно выбраться без него. Пусть он и втянул Юнги, но полноценно взял за него ответственность.

Тем более, не факт, что братья Ким стали бы разбираться, кто есть кто, и не вырубили Мина при первой же попытке покинуть туалет. Как бы ситуация не сложилась, сейчас они в безопасности только благодаря Хосоку. А ведь мог бы сбежать сам, оставив Юнги в клубе.

Парень делает последнюю затяжку и тушит окурок носком конверса, пряча руки с согревающими мешочками в карманы.

— Про ту, когда меня чуть не задушили, — наконец отвечает, и Хосок неожиданно резко меняется в лице, становясь серьёзным. — А потом чуть не пристрелили.

Мимо проезжает машина, отвлекая чужое внимание на себя, Юнги цепляется взглядом за его: ровный нос, пухлые губы с раной в уголке, ссадины на щеках, разбитую бровь, татуированную шею, чёткую линию скул. Наверное, если коснуться — можно порезаться. Он скользит, исследуя детали, сохраняя в памяти. Дальше достаёт пачку салфеток и протягивает парню со словами:

— Держи, — пытаясь звучать безразлично, — оботрись, смотреть на тебя невозможно.

Хосок наблюдает несколько секунд за предметом в руках, а следом расплывается в довольной ухмылке и строит такое хитрое лицо.

— Юнги-я, разве ты не видишь, я не могу. Ты же сам мне велел согреть ручки, — и поднимает карманы кожанки, демонстрируя ограниченность движений. — Придётся это тебе сделать.

— Блять, какая же ты заноза, — цедит, очень быстро сокращая расстояние и оказываясь впритык.

Кто бы мог подумать, что доброта наказуема, а забота неблагодарна? Его нарочно испытывают, проверяя на прочность, а он ведётся.

Хосок дёргается от неожиданности, становясь серьёзным, не сразу понимая, что на его провокацию действительно повелись. А следом впивается взглядом в лицо напротив. Взгляд тёмный, радужка карамельно-коричневая, но Юнги не разрешает себе рассматривать, уделяя внимание ранам и застывшей крови. Нотки цитруса будоражат не только обоняние, но и сознание, оседая приятным воспоминанием, создавая новые нейронные связи, ассоциации.

Он поднимает руку и проходится по левой щеке, второй придерживая чужой подбородок, пока Хосок цепенеет, наливаясь свинцом. Ноздри вздымаются от тяжелого дыхания. Его глаза неотрывно прикованы к нему, и Юнги чувствует, как сжимаются зубы под пальцами, почти скрепя. Улыбка исчезла так же, как и ёрничество во взгляде. Видимо, несанкционированная близость ему не нравится. Мин победно ликует внутри.

Не только Хосоку смущать людей.

А когда салфетка цепляет корочку на губе— слышит недовольное шипение.

— Терпи, неженка, ходишь людей пугаешь, — а следом легонько дует на место раздражения.

Пальцы Хосока в карманах кожанки до хруста сжимают мешочки, пока чужие руки не слишком аккуратно обтирают кожу. Но он не жалуется, позволяя к себе прикасаться, как захотят. Глаза прикованы к такому же побитому лицу напротив. Юнги очень хорошо подмечает это, но решает игнорировать. Он и так уже делает непозволительное.

— Зачем вообще потащил за собой? Мог ведь бросить, как только мы вышли из туалета.

— Я бы сам не справился с охранниками, — прокашливаясь, отвечает.

Врёт.

Кто закрыл Юнги собой, когда их окружили? Кто приказал держаться позади? Кто готов был драться за двоих?

— Я как знал, что ты способный. Такой щупленький, а так руками работаешь, —озорничает, а следом добавляет: — Ты во всём так хорош?

А вот и остряк, с этой блядской уверенностью в голосе и хитростью во взгляде. Юнги ведь хотел поговорить с Хосоком, а не этим клоуном. Он раздражённо давит на ссадину салфеткой, оттирая последние следы крови.

— Свободен, — сердито бросает, пальцами отталкивая подбородок и отступая назад.

Но не успевает сделать и шагу, потому что чужая рука ловит запястье, притягивая к себе, и быстро облизав собственный большой палец, мажет им по уголку губ Юнги.

От такой наглости у Мина срывает стоп-кран. Он хватает чужую руку, выкручивая так, что парень поворачивается на сто восемьдесят градусов, и заламывает её за спину, заставляя Хосока согнуться пополам и застонать от боли.

— Ты охуел?! — рычит озлобленно Юнги. Наконец осуществил задуманное и вдавил эту морду, стерев довольную улыбку.

Хосок шипит, пока его любезно вжимают в сидение байка и выкручивают руку сильнее. Он, возможно, немного заигрался с парнем, но признавать это не намерен. Пусть Юнги не выёбывается. Бросает свои двузначные взгляды, проявляет заботу, но ломается, как школьница, стоит Хосоку что-то сделать.

— Тебе меня обтирать, значит, можно, а мне тебя нет? — дёргается, но ничего не получается, и руку тянет ещё сильнее.

— Ты блять сам попросил! — парирует Юнги.

— А ты и против не был, — цедит парень, сгибаясь над байком, — Тем более, я уверен, тебе понравилось, Юнги-я.

И говорит это с таким довольством в голосе, что Мин не сдерживается, выкручивает руку сильнее, произнося:

— Чувак, ты что-то путаешь. Мы не подружки и не любовнички, — он придавливает своим телом Хосока к байку и склоняется к уху, проясняя: — Мы сейчас похаваем вместе, потом ты вызовешь мне такси — и это будет твоя компенсация за испорченный вечер.

Откровенно заебал.

Юнги с ним по-человечески, чёртовы мешочки купил, а он клоуна строит. Про такси врет, конечно же. Он уезжать никуда не хочет, просто припугнуть решил. Только Хосоку это знать не обязательно. Как и то, что у Юнги сердце удары сомнительные пропускало, пока тот липким взглядом вцепился в него. А сейчас внутренности вообще в кашу дробятся, прижимая того к байку и вдыхая запах цитруса.

Он отпускает бедолагу и отходит назад. Скрутить парня не сложно, но повторять подобное не стоит. Слишком близко.

Кто там говорил про слизывание чужой крови? Мин нормально стоять рядом не может.

— Я просто проявил заботу, что-то не нравится, так и скажи, — потирая запястье, объясняет Хосок. — Нахуя руки ломать? — маска шута и весельчака, кажется, разбилась о сидение байка.

— Проявляй заботу нормально, а не играй как с сучкой.

Хосок отмечает просьбу парня и достаёт очередную сигарету, чтобы занять себя. Вызывать такси после того, как они закончат с едой, совсем не хочется. Ему хочется подобраться к нему немного ближе, но и есть на улице тоже не вариант. В двух кварталах — их с братом квартира, и они могли бы пойти туда, но тот, скорее всего, уже спит.

Он протягивает Юнги пачку, предлагая, но парень отказывает. Бросил, когда в армии служил и весьма горд собой. У Мина в пакетике с аптеки есть ещё несколько средств, необходимых обоим, но пока рановато. Пыл от былой близости не сошёл и оба всё ещё на взводе.

— Значит, я испортил тебе вечер? — хрипит Хосок, выдыхая сигаретный дым. — Как по мне, ты не клубный человек. Скучал, что возле барной стойки, что на танцлопе с той девицей, — какой-то парень проходит по улице впервые за всё время. — Она явно не в твоем вкусе, но зачем-то потащился с ней танцевать.

Юнги суёт руки в карманы бомбера и отворачивается в сторону.

Какой внимательный. Они знакомы всего несколько часов, но тот уже определил его интересы. С чего такое внимание?

Мин ведь, правда пришёл в клуб не по собственной инициативе и особого удовольствия от алкоголя и танцев не получал. У него вообще весьма заурядная личная жизнь. Работа отнимает много сил и времени. Особенно, если ты только недавно пришёл в коллектив, то тебя гоняют, как собаку, по любым мелочам. Как правило, приходится задерживаться дольше всех и приходить раньше остальных. Юнги уже и не помнит, когда нормально высыпался, что говорить о другом.

События сегодняшней ночи, словно глоток воздуха в омуте беспросветной рутины. Несмотря на то, что уже через несколько часов ему сидеть за рабочим столом—сейчас он об этом не думает. Как и о назойливом удовольствии от сказанного Хосоком.

— Следил за мной? — хмыкает, не отводя глаз от улицы. Словно темнота привлекательней стоящего напротив парня.

— Скорее наблюдал, из интереса.

Взгляд Хосока сегодня всецело принадлежит этому мятноволосому. Он рассматривает, ни секунды не смущаясь, уделяя особое внимание лицу. Никаких отличительных черт, просто в целом приятно смотреть. Оно красивое. Только вот ссадины и царапины откровенно раздражают, но не так сильно, как чужие следы на шее, от попытки задушить. Хосок жалеет, что не уделил особое внимание нападавшему и не сломал тому все пальцы. Отметины его так сильно бесят, что он невольно обдумывает, как найти ублюдка и воплотить желанное.

Просто чтобы успокоить душу.

— Позволь узнать, что за интерес такой? — спрашивает Юнги, отвлекая от мыслей.

Хосок продолжает пялиться, совершенно об этом не волнуясь. Цвет волос, фарфоровая кожа, мягкие черты лица, идут в разрез с дерзкими ботинками, крепкими ударами и грубостью в поведении. Что одно, что второе — цепляет, вызывая не просто заинтересованность, а влечение.

Подобраться к Юнги оказалось сложнее, чем он предполагал, но так даже интересней. Привычный флирт и свойственные Хосоку методы не сработали. Ему стоит попробовать другие, например честность и мягкость.

Хосок чётко намерен пробить чужие стены обороны.

— Личный.

Голова напротив резко поворачивается от улицы и впивается в него взглядом. Хосок подмечает секундное изменение на его лице. Одно слово, а у Мина тараканы в голове сальсу пляшут. А ещё этот вечно прикованный взгляд, не позволяющий спокойно вдохнуть. Хосок вообще в курсе, что напирает слишком сильно? Юнги не всегда успевает блокировать.

— Что тебе будет за продажу на чужой территории? — спрашивает, лишь бы изменить вектор разговора. Что бы ни значил этот личный интерес, Мину нельзя на этом зацикливаться.

Хосок был прав, когда сказал, что полиция не вмешивается в междоусобицы наркобизнеса, только если это, конечно, не грозит безопасности мирных жителей, — себе дороже, а толку никакого. Со стороны правоохранительных органов это кажется правильным, потому что такие люди подвергают себя опасности и риску сами. И Юнги понимает, что Хосок точно так же ввязался по собственной воле, но от мысли, что тот в опасности из-за сегодняшней перепалки совсем не спокойно.

— Ты, — он отталкивается от байка и делает медленные шаги навстречу, — так мило обо мне беспокоишься, — выдыхает сигаретный дым и Мину не нравится его выражение и надменный тон. — Не прекратишь, и я, — продолжает напирать, останавливаясь в нескольких сантиметрах и наклоняя голову вперёд, — западу на тебя. — Хотя кажется уже.

—Угрожаешь? — интересуется, безмятежно всматриваясь в глаза напротив. Ему необходимо понять, играют с ним или нет. Хосок вроде как в улыбке расплылся и весь из себя такой самодовольный, но взгляд выдаёт что-то ещё.

— Предупреждаю, — в чужой тёмной радужке волнение и серьёзность плещутся. Юнги всё так же невозмутим и Хосок отступает. — Со мной ничего страшного не случится, — делает последнюю затяжку и тушит окурок носком конверса, — я бы не рисковал так своей шкурой. Пандора скоро всех поглотит и братьев Ким тоже, так что можешь спать спокойно.

Что ж, всё звучит весьма солидно, если бы перспектива будущего не была хуже нынешней. Работать на организацию наркоторговцев, что, скорее всего, будет прикрываться легальным бизнесом —опасно. Это грязное предприятие, грязные деньги, грязные дела. Мин внимательно смотрит в глаза напротив и понимает, что такой расклад его как-то сильно волнует по отношению к этому человеку.

Хосок поправляет кожанку на плечах, приказывает Мину ждать и уходит за угол здания. И тот ждёт. Мысли о еде возвращают немного в реальность. Он минимум с девяти вечера ничего не ел, а сейчас начало первого ночи, живот так и тянет.

Хосок возвращается быстро, с двумя банками пива и пакетом завёрнутой готовой еды. Пахнет вкусно, Юнги готов прямо тут упасть и в один присест всё уплести.

— Бери байк, и иди за мной, — командует, — тут недалеко.

— А это обязательно. Нельзя здесь похавать? — возмущается Мин, потому что слишком голодный, чтобы ждать.

— Обязательно, — отрезает Хосок. — Похавать ты можешь и здесь, а ужинать будем в другом месте, — и не оборачиваясь, идёт вперёд.

j-hope ft. j.cole — on the street

Голодному Юнги не остаётся ничего другого, кроме как снять байк с ножки и толкать вслед за поднимающимся вверх парнем. Как-то слишком легко у них собрался кредит доверия. Один без задней мысли следует за другим, пока тот спокойно доверяет телефон и ведёт непойми куда. Словно знакомы с пелёнок и подобные вещи для них обыденность. Что интересно, именно так это и ощущается.

Манящий запах еды шлейфом тянется от пакета прямо к носу Юнги, что толкает тяжёлый байк под гору. Хосок не планировал вести его именно в это место, но смена тактики предусматривает искренность, поэтому такой вариант показался правильным. Парень замедляет шаг, пристраивается сзади мотоцикла и свободной рукой начинает толкать, помогая Юнги. Такими темпами они до завтра не дойдут, а есть и правда сильно хочется.

Поднявшись на склон, он просит Юнги сесть за руль, пока сам устраивается на пассажирском, и, не заводя двигатель, они спускаются вниз, на параллельную улицу, где из всех фонарей работает только один. Дальше очередной подъём вверх, вдоль тихих жилых домов. В окнах свет давно не горит, потому что время позднее и кроме двух парней с краденным байком больше никто не таскается по улицам. Хосок опять помогает и когда они наконец доходят до пункта назначения, велит остановиться.

Вокруг типичные, плотно застроенные жилые дома, не больше трёх этажей каждый. Район бедноватый и тихий. Юнги снимает квартиру в подобном, только на другом конце города, поэтому сразу замечает многоэтажку, что чёрным пятном торчит между колорита улиц. Освещения никакого, луны на небе тоже нет, в окнах здания темно. Территория ограждена старым забором, что в нескольких местах развален. Они затаскивают мотоцикл через одну из дыр и Хосок просит дальше следовать за ним.

— Только незаконного проникновения нам не хватало, — возмущается Юнги.

— Блять, — протягивает парень, — ты всегда так сложно стелишь? «Кража чужого имущества», «Незаконное проникновение», — он щурится, — тебе не похуй? Байк мы оставим где-то на обочине и владелец найдёт его уже сегодня утром. Он всё равно был нам нужнее, — пакет с едой шуршит, пока Хосок залазит на плиту недостроенного балкона, — или лучше если бы нас поймали, зато по закону всё? — Юнги молчит, ответить нечего. — А здание давно заброшенно, мы просто залезем поесть и спустимся. Тем более, старый охранник спит без задних ног.

— Зачем нам туда лезть? — спрашивает, смотря снизу вверх на парня. С такого ракурса его ноги, в этих обтягивающих джинсах, кажутся ещё тоньше и длиннее.

— Хочу тебе кое-что показать, — улыбается и протягивает руку, помогая Юнги забраться.

Ладонь тёплая. Мин чувствует, когда хватается и оказывается рядом. Они вместе прячутся в темноте стен многоэтажки. Старыми досками были заколочены отверстия под окна и двери, но местная шпана давно посрывала их, изучая заброшенное здание. Юнги в детстве с друзьями делал так же.

В руке Хосока загорается фонарик, освещая голые стены, усыпанные различными граффити. Запах старой краски и плесени. Помещение либо было брошено на самых первых этапах строительства, либо разграбили, потому что кроме плит, стен и ступеней — нет ничего другого. Где-то из цемента торчат железные прутья, местами валяется кирпич, но это всё. Никакого стекла или проводов.

— Сколько тебе лет? — вдруг интересуется Хосок, когда они подымаются на второй этаж. Кто бы мог подумать, что перед тем, как поесть — нужно будет столько преодолеть.

— Что, будешь обращаться формально, если окажется, что я старше? — живот урчит, рука болит, и честно говоря, он уже устал. Беготня по ночному городу хорошенько вымотала.

— А тебя заводит когда с тобой говорят формально? — Хосок ничего с собой поделать не может, слишком уж нравится, как Юнги реагирует на него такого.

Они проходят ещё несколько лестничных пролётов и оказываются на нужном этаже, где Хосок сворачивает в тёмный коридор. Юнги не спешит отвечать на вопрос по двум причинам. Первая— рациональная: ведясь на подобные провокации, он лишь подливает масла в огонь. Вторая— истинная: он бы и правда с радостью послушал, как Хосок пресмыкается перед ним в уважительной форме. Но молчать бессмысленно, потому что тот всё равно докопается.

— Двадцать пять, — выдаёт без утайки.

Вдоль коридора несколько дверей: некоторые заколочены, другие ведут в полуразрушенные комнаты. Хосок сворачивает налево, и они оказываются в одной из таких, только с отсутствующим куском наружной стены. На удивление –! внутри светло, потому что из дыры открывается чудесный вид на горящий огнями город. Юнги на мгновение засматривается, а потом проходит внутрь, вслед за Хосоком.

Что ж, такая картина стоила всех усилий.

— Значит, мне стоит называть тебя хён, — Хосок подходит ближе к краю стены, совершенно не страшась.

— Из твоих уст это звучит пошло.

— А вот и нет, — возражает, ставя на пол пиво, пакет с едой и приземляется рядом сам. — Я не вкладывал в эти слова ничего пошлого. Это уже твоя личная проекция по отношению ко мне.

Юнги хмурится, пытаясь понять смысл сказанного, но получается плохо. А голодный и уставший мозг отказывается работать совсем.

— Если ты хочешь видеть меня пошлым — ты видишь, — поясняет Хосок, и прежде чем Юнги успевает возразить, продолжает. — Переносишь свои внутренние убеждения, эмоции, желания на других, то есть на меня, чтобы избежать их осознания и принятия, — что вообще происходит, с каких пор вместо флирта и ёрничества, Хосок говорит такими сложными фразами? —В данном случае, ты просто наблюдаешь за моим поведением или внешним видом и проецируешь собственные убеждения, предположения или ожидания, — он трёт подбородок, наблюдая за городом, — Возможно, это твои фантазии, в которых ты хочешь, чтобы я был именно таким.

Он заканчивает и слышит сбоку смешок. Это озадачивает, Хосок не ожидал подобной реакции. Где же возмущение, раздражение, колкие вопросы? Он за этот вечер уже привык к подобному поведению на любую неоднозначно брошенную им фразу. Парень ведь вначале просто дурачился, а когда заметил, как Юнги реагирует, стал выводить на эмоции намеренно. Слишком сильно нравилось наблюдать за подобным. А сейчас тот просто смеётся?

Причём так искренне.

Хоуп отрывает взгляд от города и смотрит на сидящую рядом фигуру, подогнувшую под себя ноги и ярко улыбающуюся. Хосок откровенно подвисает, наблюдая за таким новым, но таким безумно красивым выражением лица. Глаза бусинки спрятались за тонкой линией, губы растянулись, демонстрируя маленькие, белые зубы, плечи пружинно скачу, а этот грудной смех, щекочет его слух.

На такого Юнги хочется смотреть неотрывно. Рядом с таким Юнги самому хочется смеяться, поэтому он сам неосознанно расплывается в улыбке. А ещё такого Юнги вдруг хочется притянуть к себе ближе, чтобы смеялся куда-то в изгиб шеи, или грудную клетку, а звуки вибрациями по телу.

— Ты неисправим, — выдаёт, успокоившись, Мин, — Это же из психологии. Сколько тебе, откуда такие познания?

— Двадцать три, — прокашливается Хосок. Новый Мин Юнги совсем ошарашил его, он аж дар речи потерял. Он отрывает взгляд и замечает пакет рядом с ногами напротив. — Что у тебя там?

— Мазь от ушибов, антисептик и пластыри, — в армии и во время учёбы очень выручали эти штуки. Он так-то в аптеку только ради этого ходил.

— Доставай.

— Чувак, — тянет Юнги с такой досадой и усталостью, — я жрать хочу, сейчас умру.

— Ты сказал, чтобы я нормально проявлял заботу, — Хосок подвигается ближе, намереваясь исполнить задуманное, и забирает пакет, — я проявляю. Еда никуда не денется, а вот твои ушибы точно приобретут новый оттенок, если вовремя не обработаем.

— Ты свои видел? — интересуется, наблюдая, как Хосок откручивает крышечку тонкими пальцами, выливает антисептик на салфетку, и наклоняется совсем близко. Опять.

dave thomas junior — i can’t make you love me

Ночной свет играет с контурами лица напротив и Юнги понимает, что это уже третий раз за ночь, когда они так близко друг к другу, а он впервые не против.

Салфетка со средством аккуратно проходится по засохшим царапинам и ушибам. Совсем не так, как это делал Юнги, а с особой бережностью. Следом, Хосок выдавливает мазь на пальцы и размазывает плавными движениями по чужому лицу. Они тёплые, прикосновения нежные. Мин смотрит куда угодно, только не на парня. Ему хватает чужих касаний к коже и тёплого дыхания на щеках.

Хосок особенно осторожен с лицом. Даже ласков. Юнги не сопротивляется и не отталкивает, позволяя позаботиться, словно показывает, что когда по-хорошему — то он и не кусается вовсе. Хосок готов по-хорошему, нежно, с чувствами. Решил это уже на парковке, захотел ещё раньше.

Где-то в тот момент, когда чужие руки обхватили талию и уткнулись в шею.

Тогда сердце так не барабанило как сейчас, от ощущения его кожи под пальцами. Тогда он даже подумать не мог, что захочет пылью рассыпаться возле чёрных ботинок, стоит пальцами спуститься к шее. Потому что чужое тело вздрагивает от неожиданности, но всё равно наклоняет голову для удобства, позволяя обработать. А Хосок сглатывает, лишь бы не сорваться и не впиться губами в эту повреждённую кожу, стерев отпечатки жестоких рук.

Но пока нельзя. Несмотря на то, что оба, кажется, демонстрируют собственную симпатию и не скрывают её — ещё рано. Поддаться чувствам легко, а вот разбираться потом с последствиями сложно. Им стоит лучше узнать друг друга. Как минимум, Хосок хочет рассказать больше о себе и показать не только сторону шута и наркодилера.

— Как горло? — он достаёт пластырь и, когда мазь впиталась, клеит первый на кончик брови. — Не болит?

— Ты обо всех так волнуешься?

— Только о тех, за кого чувствую ответственность.

Следующий пластырь оказывается на скуле, где кожа уже начала наливаться оттенком бордового. Тот, кто целился в лицо Юнги — совсем отбитый. Разве можно портить такую красоту?

— И много таких?

— Всего два человека, включая теперь тебя, — у Юнги слишком очевидно меняется выражение и Хосок спешит объяснить. — Мой младший брат.

— Ясно, — оставаться невозмутимым получается плохо и уголки губ заметно подрагивают. Скачок от разочарования к облегчению слишком резкий, а Юнги слишком очевидный.

— Снимай куртку, — велит Хосок, выдавливая ещё мази на пальцы. Мин вопросительно косится, не понимая просьбу. — Ушибы на руке и спине тоже необходимо обработать.

Да, необходимо, потому что они всё ещё сильно болят, но Юнги ведь сам может это сделать. Тогда почему послушно стягивает одежду и поворачивается к парню спиной?

Под объёмной тканью, оказывается, скрывалось подтянутое тело. Широкая спина, с проработанными мышцами, накаченный трицепс, Юнги должно быть из зала не выходит. Хосок приподнимает рукав футболки и сразу замечает опухшее место удара, что ещё не успело окраситься в характерный синий цвет. Он аккуратно дотрагивается, наблюдая за реакцией, но чужое лицо спокойно.

Ему не больно. Касания слишком осторожные, нежные, даже исцеляющие, и Юнги просто позволяет о себе позаботиться незнакомцу.

Незнакомцу, которого встретил в клубе несколько часов назад.

Незнакомцу, что втянул его в перепалку, а потом спас от пули.

Незнакомцу, что каким-то странным образом ощущается ближе знакомых.

Когда рука обработана, Хосок пододвигается ближе и задирает футболку. Под ней следы от удара дубинкой не просто напухли, они налились фиолетовым оттенком. В местах, где дубинка попала по костям и позвонку — цвет более яркий, вьющимися линиями по краю и болезненно жёлтым к центру. Даже смотреть больно. Хосок заносит руки, и пальцы застывают в нескольких миллиметрах от кожи.

Тишину пустой комнаты нарушает только дыхание напротив, потому что своего Хосок не слышит. Он, кажется, и не дышит вовсе, рассматривая чужие сильные плечи, что выглядят до жуткого уязвимыми с этими отметинами. Это ведь из-за него Юнги досталось, и нет смысла злиться на обидчиков. Если бы Хосоку хватило смелости самому справиться со своими проблемами, то он бы не боялся сейчас прикоснуться к чужому телу.

Если бы Хосок отпустил его раньше, то сейчас бы не находился так близко.

Ему хотелось бы касаться его при других обстоятельствах. Изучить пальцами, посчитав каждую косточку, почувствовать на вкус кожу.

— Мне холодно, — чужой голос вырывает из собственных фантазий как раз вовремя.

— Извини.

Он прокашливается и наконец наносит мазь на места ушиба. Кожа Юнги реагирует слишком чувствительно, покрываясь мурашками, и он тихо шипит.

Потерпи, пожалуйста.

Видимо, удар по спине был сильнее, раз следы от него появились так быстро.

— Я всё, — тихо сообщает.

Юнги опускает футболку, одевает обратно бомбер, прячась от ночного воздуха, и видит, как парень садится напротив, вытягивая лицо, закрывает глаза и говорит:

— Твоя очередь.

— Это обязательно? Сам не можешь? — зачем-то выпускает колючки Мин.

Может потому что элементарно боится его касаться.

Может где-то на подкорке сознания здравому смыслу всё-таки удаётся докричаться до разума и напомнить, что нельзя заигрываться.

Ненадолго правда, потому что Хосок строит обиженное лицо, всё ещё ожидая, и Юнги сдаётся. Легко улыбается, берёт всё необходимое и повторяет действия с салфеткой, тщательно обрабатывая самые травмированные места.

— Тебя не учили уклоняться? — спрашивает, выдавливая мазь на пальцы.

— Улица учит только бить, пока стоишь на ногах, — Хосок откровенно наслаждается чужой заботой, даже если та кажется вынужденной.

— Чему ещё учит улица? — интересуется Юнги, обрабатывая рану на скуле.

У Хосока кожа приятная, мягкая, чистая. Мин позволяет себе растирать мазь дольше необходимого.

— Учит не быть наивным и не доверять первому впечатлению, — он щурится, когда Юнги цепляет корочку возле губ. Такой чувствительный.

— Извини, — Мин не привык быть нежным с кем-то, движения грубые и сильно отличаются от хосоковых.

У того на лице больше ран. Хосоку стоит меньше болтать и дать мышцам отдохнуть, но слушать его слишком приятно. Юнги заклеивает царапину на скуле, возле брови и под губой. На последней —задерживает пальцы и нежно поглаживает. Позволяет себе сделать тот минимум, который хочется.

Только и это слишком, потому что они всё ещё в реальном мире и завтра Юнги идти на работу, быть тем, кем он является. Поэтому, заигрывать с Хосоком не честно, глупо и жестоко.

— Ещё учит распознавать своих людей, — открывая глаза и упираясь взглядом в парня, продолжает он.

— И как, получается? — спрашивает, игнорируя чужое внимание, и осматривая обработанные раны.

Работа сделана, и он спешит убирать пальцы, намереваясь отодвинуться, но запястье неожиданно хватают и тянут обратно. Хосок смотрит внимательно, в тёмных омутах только бледное лицо и мятные волосы отражаются. Взгляд серьёзный, многословный. Юнги всё понимает сразу и сердце сжимается. Хосок подносит его руку ближе к лицу и, закрывая глаза, утыкается. Ласково трётся носом и губами, гладит чужой рукой собственную кожу. Льнёт к нему, словно нуждался весь вечер только в этом. Такой уязвимый, такой запретно нежный. Такой влюб…

У Юнги внутренности болезненно стягивает в узлы. Сердце проваливается прямо на первый этаж, пробивая все плиты, разбиваясь на ошмётки. Кожа мурашками от позвоночника к пяткам. Он цепенеет, не способный пошевелиться, пока мягкие губы напротив утыкаются в ладонь, а носом вдыхают запах кожи. Кого интересует вид на ночной город, кому нужна остывшая еда в пакетах? Юнги интересует только парень, что с таким странным отчаянием ластится.

Тактика изменена.

Хосоку не хочется флиртовать, не хочется шутить, задевать. Ему хочется показать себя и как он умеет. Юнги ведь его цепляет, крепко и до хруста в рёбрах. Поэтому он сдаётся в собственных чувствах, выставляя на показ то, что успело родиться всего за пару часов. Инструкция по уходу простая: будьте честны, принимайте и поддерживайте и тогда это что-то — разрастётся до таких масштабов, что на всё будет способно. Только позвольте ему расти.

Нет смысла увиливать, взвешивать, испытывать.

Назойливыми буквами, бегущей строкой по внутреннему веку: нравится.

Хочется себе забрать и себя взамен отдать. Лишь бы взяли. И, кажется, берут. Так ведь?

— Я хочу есть, — всё, что у Юнги получается произнести, чтобы прекратить эту пытку сердца.

Он не может позволить этому продолжаться. Не может. Нельзя. Не честно.

И повторяет себе это каждую ёбаную секунду, с тех пор как оказались на парковке.

Глаза открываются медленно, слишком очевидно меняясь. Хосок отстраняется и отпускает чужую руку. На лице опять красуется глупая ухмылка. Юнги наблюдает, анализирует, фиксирует смену, делая выводы. Только лучше бы не делал. Хосок прячется под маской шута, включает того же дерзкого типа с парковки. Шута, которого не волнует, что ты о нём подумаешь. Которому откровенно наплевать на мир вокруг, кроме людей, за которых несёт ответственность, за людей, что важны. А имя Юнги, что ещё мокрыми чернилами красовалось в этом списке— только что было им же самим и вычеркнуто.

— Кожа нежная, как у девки, — Хосок поднимается с места и отходит к пакетам с едой, больше не смотря в чужие глаза.

Назойливыми буквами, бегущей строкой по внутреннему веку: не берут.

Юнги мерзко, и совсем не от слов. От самого себя.

anson seabra — i can’t carry this anymore

Еда давно остыла, но это не проблема. Голодному организму на такое плевать, он с удовольствием уплетает острые токпокки за обе щеки, запивая холодным пивом. Должен был бы, только Юнги кусок в горло не лезет. Он смотрит перед собой на высотки центрального Сеула, ночное небо и ковыряет свою порцию.

Чувство вины вместе с холодным пивом растекается по внутренним стенкам желудка. Юнги злится, что так откровенно наслаждался чужой заботой, но так подло её отбросил, обесценив.

Желание разрядить обстановку разговором — назойливо скрипит под кожей. Хочется, чтобы парень вновь заговорил, пошутил, улыбнулся. Лишь бы не слушать тишину, тошно повисшую между ними.

— Видел у тебя в телефоне цитату, — наконец цепляется за что-то хрупкое в надежде, что парень пойдёт на контакт. — Что она означает?

Хосок отпивает пиво, наблюдая за горизонтом, и молчит какое-то время. А потом лезет в карман кожанки, доставая пачку сигарет. Огонёк загорается во тьме, на мгновение освещая лицо парня, он затягивается и свет прячется обратно. Юнги ругает себя за то, что пялится, опять. Но как же сложно «не».

Было бы глупо отрицать, что у Хосока привлекательные черты, и Юнги ещё в туалете это заметил. Худые пальцы, зажимающие фильтр, глаза омуты, острая линия скул, пухлые губы, этот блядский чокер над рисунком тату. Так изящно и чертовски мужественно одновременно. Чёрная кожанка, старые конверсы, узкие джинсы с дырками на коленях. Бунтарский характер, но заботливое сердце, внимательный взгляд, особое чувство юмора и бескорыстность. Он весь словно вышедший из подросткового кино персонаж, а не реально сидящий рядом с Юнги человек.

Человек, которого он сам оттолкнул.

— Помню, как брат спросил меня почему мама не возвращается, — голос хрипит из-за табачного дыма. — А я смотрел на него и думал, что хотел бы сам спросить у кого-то. Подойти к взрослому, — он поворачивает голову к Юнги и впервые за последние минут двадцать смотрит в глаза, — и спросить: «А почему мама не возвращается?».

Юнги вдруг замечает, что у Хосока взгляд не двадцати трёхлетнего парня. В этих глазах слишком много жизненного опыта. Он давно не ищет ответ на заданный вопрос. Ему больше не интересно, почему человек, который должен был защищать, поддерживать, любить в конце концов — бросил его, насильно заставив повзрослеть слишком рано.

Юнги злится. Потому что знает, какого это, когда взрослые эгоистично разрушают тебя, нанося раны. Он блять знает, что эти раны шрамами затягиваются, но навсегда обречены кровоточить. Резко ползущее желание ударить бетонную стену кулаком от осознания чужих слов, подрагивает на кончиках пальцев.

Парень в туалете ночного клуба, крадущий чужой байк, заказывающий еду, льнущий к его руке, отвергнутый им — не был создан для всего этого дерьма. Никто не создан.

И Хосок создан для любви и заботы, которую отобрали, но которую Мин так сильно хотел бы отдать взамен. У него ведь её тоже много скопилось.

Если бы только мог.

Сердце сжимается, пока голос рассудка напоминает, что не получится, и не́чего себя кормить надеждами.

— Она привела нас к дедушке, когда мне было десять, а брату пять, — он возвращает взгляд виду и продолжает. — Отец ушёл из семьи, когда я был совсем ребёнком. Ей тяжело приходилось. Содержать двух сыновей — та еще задачка, — он тихо усмехается, предаваясь воспоминаниям, — купили новые штаны, а ты после школы с парнями полез на турники и упал, порвал. Потом получаешь, выслушиваешь, что от тебя одни проблемы. А на следующий день опять лезешь, потому что с пацанами забились, а ты не ссыкло, чтобы сливаться, — он докуривает, следом зажигая ещё одну. — Дедушка пил по-чёрному, но у него была охуенная домашняя библиотека. Я часто там зависал, убегая от реальности. Наверное, если бы я столько книг прочёл, тоже спился, — Юнги устраивается удобней, опираясь на стену напротив парня, и внимательно слушает. Хосок в этой ночной тишине действует на него как болеутоляющее, либо это просто мазь, наконец, сработала. — Много зарубежной литературы, а для тех времён — это редкость. Может если бы они оба знали цену тех книг, то давно продали, — он несколько раз затягивается, выпуская густой дым. — Я нашёл в них ответы на многие вопросы и даже на те, что ещё не задавал себе. Они помогли мне, когда через два года дедушка умер, а нас с братом забрали в местный детдом.

Какая функция у человеческого сердца?

Качать кровь по организму.

А у Юнги оно болезненно сжимается, словно кто-то руку воткнул в грудную клетку, разрывая мягкие ткани, и в кулаке сдавил этот жизненно важный орган.

Несправедливость распирает изнутри.

— Детдомы — это место выживания. Ад для детей на земле. Там впервые подрался до крови. А после сбежал, когда мне было шестнадцать, не выдержав, и через два дня вернулся, потому что не мог поступить так с братом. Пообещал, что больше никогда в жизни не оставлю и что всегда буду рядом, — Хосок опускает немного кожанку и задирает рукав футболки. — Мы с ним набили одинаковые.

Юнги подползает ближе, пытаясь рассмотреть. На плече красуется уроборос, а в центре змеи — знак клана Учиха. Он знает, не было такого мальчика, что не смотрел бы это культовое аниме. Хосок тычет именно в этот маленький знак.

— Только он тяжело переносит боль, поэтому сделал маленькую, и чтобы в будущем взяли на хорошую работу — в самом незаметном месте. — Хосок улыбается. Юнги заметил, что мысли о брате вызывают у него тёплые эмоции, — У нас есть только мы, — он надевает кожанку обратно и откидывается, опираясь руками о пол. — Улица научила меня, что всем плевать на твои проблемы, жизненные обстоятельства или несправедливость мира. Все на улице прошли через какое-то дерьмо. Единственное, что важно — наличие денег, — спорить бессмысленно, — «Деньги есть тотальное и абсолютное владычество людей над людьми»²: прочитал это ребёнком в одной из дедушкиных книг. Я тогда совсем не понял, что это значит, потому что мне казалось, что самое главное в мире — это родные, — где-то внизу проезжает машина, напоминая, что они всё ещё в Сеуле. — Но фразу я запомнил. Уже позже мне стало ясно, что я добьюсь для своего брата лучшего, чего бы мне это не стоило. Потому что, если у него будет лучшее, то всё остальное не будет иметь значения. Лучшее образование, лучшая учёба и никаких связей с наркобизнесом. Даже если придётся своим будущим пожертвовать.

Заслушавшийся Юнги резко хмурится, словив последнюю фразу. Нельзя так самоотверженно принести себя в жертву другому человеку. Любые трудности стоит разделить поровну. Это не вина Хосока, что матери не хватило сил и смелости воспитать своих сыновей. Ему не за что расплачиваться. Тем более нести груз своего брата.

— Я не согласен, — никто не спрашивал его мнения, но раз они тут откровенничают, то почему он не может высказаться? Хосок поворачивает голову, ожидая продолжения. — Нас было трое в семье — я средний. Сколько себя помню, родители всегда были недовольны мной. Казалось, что других эмоций по отношению ко мне у них попросту нет, — Юнги вытягивает ноги на холодном цементе. Биологические часы подсказывают, что время почти два ночи. — Я из кожи вон лез, но всё равно этого было недостаточно. Когда в шестнадцать лет осознал, что меня привлекают не только девочки, но и парни — почувствовал сильнейший стыд. Вдруг показалось, что всё моё существование одна большая ошибка. А потом я впервые влюбился в одноклассника. Прям по-настоящему, с бабочками в животе и остальной хренью, — банка пива наполовину полная, он делает глоток. — Мама случайно нашла мой дневник и прочла.

— Чёрт, — тянет Хосок, он, так же как и Юнги, сел, оперившись спиной на противоположную стену.

Оба сидят лицом друг к другу, но взгляды не пересекаются. Когда откровенничаешь и делишься болью— автоматически становишься уязвимым и пытаешься избежать чужих глаз. Боишься увидеть там пугающие эмоции, такие как: безразличие, разочарование, пренебрежение.

— Сейчас я понимаю, что, наверное, это было к лучшему, потому что сделало меня тем, кто я есть. Но тогда, мне казалось, что мир у моих хрупких ног разрушился и меня больше не существует. Есть субстанция, что двигается, ест, спит, но в ней нет смысла. Они водили меня к психологу, вылечить, — усмехается, а Хосоку совсем не весело. Он злится, потому что хуже, кроме как жить без родителей, можно только жить с такими родителями. — «Больной, ни на что не способен», казалось, хуже уже некуда. Но нет, когда они поняли, что «терапия», — и он поднимает пальцы, показывая кавычки на последнем слове, — не помогает, отец сказал, что я ему больше не сын, а мать назвала позором семьи, пожалев, что дала жизнь такому ничтожеству.

— Суки! — возмущается Хосок. Юнги лишь улыбается, видя, как тот швыряет пустую банку куда-то в стену. — Попробуй, станет легче.

— Мне больше не болит.

— Врёшь. Такое не заживает.

— После окончания школы я собрал вещи и уехал из дома, навсегда. У меня было немного накоплений, поэтому я направился в Сеул. Столица — город возможностей. Сразу зачислился в армию, отслужил, а после нашёл работу и поступил в университет. Было пиздец тяжело, но я справился. Сижу тут перед тобой и рассказываю это всё не для того, чтобы ты меня пожалел, — он заглядывает Хосоку в глаза, решая сказать что думает. — Ты не должен исполнять роль родителя для своего брата и нести чужие ошибки на своих плечах. Позволь ему прочувствовать вкус этой дерьмовой жизни и на своей шкуре тоже. Она сделает его сильнее. Гиперопека ещё никому не помогала. Не зацикливайся на той боли, что причинили, пусть она не определяет тебя, как человека.

Хосок не отвечает, долго рассматривая лицо напротив. Юнги пытается прочитать эмоции во взгляде, но там слишком много всего и сразу. Ему кажется, что не существует мира за пределами этой комнаты и сложно представить, как утром вернуться в жизнь, где нет места Хосоку. Он не хочет возвращаться туда. У Юнги не просто симпатия, он уже душой прилип к парню. Привязал себя сам, сосудами, прямиком из сердца.

Особенно после разговора.

Такие не развязать, разве только вырвать с корнем, а потом, наверное, умереть от потери крови. Потому что без него уже не хочется.

— Дерьмовые нам родители достались, — наконец произносит Хосок, тяжело выдыхая.

— Какими бы родители не были, наша ответственность — стать лучше.

Хосок поднимается и подходит к дыре в стене, пряча руки в карманы кожанки. Юнги присоединяется к нему и становится рядом. Там мирный город, с такими же поломанными судьбами, если не хуже. «Все мы проходим через борьбу, которую никто не знает»³ висело на одном из этажей университета Юнги. Он хорошо запомнил эту фразу.

— Взорвать бы этот город к чертям, — Хосок поднимает руку к горизонту, сжимая ладонь над высотками, и производит имитируемый взрыв, разжимая пальцы с рокочущими звуками.

— А как же будущее брата, жизни миллионов людей? — интересуется Юнги.

— Нет капиталистического общества — нет нужды стремиться к его нормам. А значит и будущее у него другое, — про жизни миллионов людей он не думает. Единственная ценность Хосока — брат. — Я бы увёз его к морю, говорят, там воздух полезный, — он замолкает, возвращая руку обратно в карман, а потом задумчиво продолжает. — Но знаешь, даже среди такого дерьма, ты всё равно, сука, находишь чем наслаждаться, и за что любить жизнь.

— И что же это?

— Например, неизменные вещи.

Лёгкий весенний ветерок забирается под футболку Юнги, холодя тёплую кожу. Приятно. Весь этот момент приятен: голос Хосока, его присутствие рядом, его еще свежие касания пальцев к лицу Юнги.

— Такие как, — продолжает, перечисляя, — дождь в жару, освежающий душ, запах свежескошенной травы, холодный кофе летом, — у Юнги фантомные запахи, звуки, вкусы в сознании возникают, — шоколадное мороженное, смех младшего брата, цветение вишни в апреле, и то, как ты смотришь на меня, когда думаешь, что я не вижу.

Стоп. Что?

С каких пор, во-первых, это попало в список неизменных вещей, во-вторых, было замечено Хосоком.

Мин Юнги из тебя никакой конспиролог. Все эмоции на показ.

— И почему тебе это нравится? — прокашливаясь, спрашивает парень.

— Потому что на меня так давно не смотрели, — он возвращает взгляд парню. — Так, словно я не Чон Хосок, парень без родителей и будущего, а кто-то особенный.

Слишком откровенно, слишком искренне, слишком прямо. Юнги не готов, ему нечем крыть такие признания.

— Тебе показалось, — он теряется от внимательных глаз напротив и напора Хосока. — У тебя лицо побито, а ещё эти цветные пряди, тату, шмотки — всё слишком привлекает внимание.

— Нет Юнги, ты смотришь не на них. Ты смотришь на меня и видишь ты тоже меня. Можешь отрицать это сколько угодно, но ты главное смотри так и дальше.

— А если больше не буду? — скажи, что тебе это не надо, что плевать, что просто пошутил. Только не напирай.

— Тогда я попрошу тебя продолжать. — чёрт.

— И что я получу взамен? — зачем-то, сам не понимая зачем, спрашивает.

— А чего ты хочешь? — не знаю блять, может, чтобы мир был другим и я всё-таки мог остаться рядом, стал твои другом, знакомым, просто был. Если захочешь — кем-то большим. Чтобы мы вместе поехали к морю, и я познакомился с твоим братом.

— А ты? — всё что получается, всё что можно.

Хосок достает ладонь из кармана, аккуратно подцепляет чужие пальцы, переплетая со своими. Юнги позволяет. Тяжело сопротивляться. Невозможно отказаться, когда и сам хочешь того же. Рука у Хосока тёплая, не то что минова.

— «Ничего в этой жизни не следует бояться. Никакая боль не может сравниться с болью не быть собой⁴. Не предавай себя, из-за того, что взрослым не хватило мудрости принять тебя настоящим. Выше головы не прыгнуть, поэтому не стоит тратить всю жизнь на попытки. Найди человека, что полюбит в тебе то, что ты сам любить не в состоянии.

Странным образом эти слова резонируют внутреннему ребёнку Юнги, и он крепче сжимает чужую руку.

— Ты всегда хочешь добра для других, но не для себя?

— Угу, — усмехается, а Юнги кажется, что он к этой ухмылке за ночь уже привык.

Он опускает взгляд на сплетённые пальцы и понимает, что искать ему на самом деле никого не нужно. Этот человек сейчас стоит рядом и сжимает его ладонь в своей. Тогда почему так мучительно тянет грудную клетку от осознания?

— Смотри на свои руки, — он их поднимает, лишь бы перестать думать о всём том, что только что навалилось. — Их бы тоже обработать не мешало, — там тоже ранки после борьбы, которые Юнги уже замечал раньше, но почему-то не придавал значения. Парень усаживает Хосока на пол и принимается за дело. — Я видел, как ты дерёшься. Замах тяжёлый, но техника ужасна. С такими успехами— один неверный удар и выбьешь костяшки или повредишь суставы. Запишись в какой-то местный клуб, чтобы показали как бить правильно, а там и уклоняться научат.

— Откуда мозоли? — Хосок словно не слышал всё, что ему говорят. Поворачивает чужую руку, рассматривая загрубевшую кожу на внутренней стороне ладони. — Неужели настолько одиноко?

И играет бровями так назойливо, довольный собственной глупой шуткой. Вроде только что был до жути серьёзным и вот пожалуйста, снова ёрничает. А Юнги и не против вовсе.

— Ты вообще меня слушал?

— Конечно, — он возвращает взгляд парню, пока Юнги заканчивает с ранами. — Откуда столько знаешь о борьбе?

— Армия, а потом увлекался немного айкидо, — о третьем Юнги умалчивает.

— Ты меня заломил на парковке, — забирает обработанную руку, — было круто. Покажешь, как такое делать?

— Мы только недавно поели, хочешь, чтобы всё вернулось обратно?

На самом деле, не это беспокоит Юнги, а обилие тесного контакта при исполнении того или иного приёма. Но Хосок поднимается на ноги, решительно настроенный и протягивает руку.

— Сам сказал, что нужно учиться уклоняться, покажи пару приёмов и я отстану. Даже вызову такси до дома, в качестве оплаты за урок.

Последнее — досадно скребёт внутри. Не нужно ему никакой оплаты за урок, и домой ему тоже не нужно. Неприятно такое резкое изменение в поведении парня. Но кто в этом виноват? Он же сам расставил границы, не позволив тому приблизиться на желанное расстояние. Вот и плоды.

Хотите бережного отношения, искренности, нежности? Будьте добры, дайте взамен честности, открытости, любви. Нет? Тогда получайте Хосока-шута, что безразличен ко всем вокруг.

Они отходят подальше от наружной стены и становятся друг напротив друга. Мин разминает шею, плечи и руки. Косточки хрустят.

Что ж, Чон Хосок, ты хочешь урок? Будет тебе урок.