/ 03:00 /

wide awake jacob banks — love me

— Нападай, — приказывает Юнги.

— Так сразу, без вводных? — скалится довольный парень. — А как же теория, сонсэним¹? Или вам нравится когда переходят сразу к действиям?

— Ты бить собираешься или так и будешь болтать?

Хосок не заставляет себя долго ждать: замахивается правой рукой, целясь в лицо напротив. Только Юнги опытнее, быстрее, подготовленнее. Уклоняется от удара влево, правой рукой отводя чужой кулак в сторону, и уже через мгновение Хосок стоит, согнувшись к нему спиной без возможности сделать лишнее движение, потому что Юнги заломил руку и контролирует противника.

— Так тебе нравится быть сверху, — язвит, и Юнги сильнее давит левой рукой на плечо, заставляя того заскулить от боли. — Хорошо–хорошо, я понял!

Отличный способ заткнуть рот этому болтливому парню. Знал бы, прибегнул к подобному способу раньше. Хотя в таком случае он бы у него раком весь вечер стоял, а такая перспектива не лучше колких фразочек.

— А теперь теория, — он отпускает Хосока. — Делаем всё то же самое, но медленно. Сначала я покажу на тебе ещё раз, а потом ты попробуешь сам.

— Хорошо, сонсэним.

— Твоя задача перенаправить силу противника и получить контроль над его движениями. Этот приём не универсален и работает только если нападающий находится на нужном расстоянии, делая замах рукой, — объясняет Юнги то, что помнит из уроков самообороны.

Хосок кивает и имитирует замах.

— Первое и самое важное: ты уклоняешься всем телом, а не только корпусом, параллельно уводя руку нападающего в противоположную от себя сторону, — Юнги демонстрирует максимально показательно, а Хосок внимательно следит. — Дальше, ты должен зафиксировать запястье противника одной рукой, потянув на себя, а второй — надавить на чужое плечо, таким образом, повернув к себе спиной, использовав его силу и вес против него же самого.

Юнги проводит медленную манипуляцию с чужой рукой, акцентируя внимание на деталях. Повторяет движение два раза для лучшего усвоения. Когда Хосок вновь оказывается спиной к Мину — он продолжает объяснять:

— Для контроля движений мало просто повернуть корпус оппонента на 180 градусов. Важно правильно зафиксировать чужую руку, — он пытается как можно доступней донести принцип действий, потому что надеется, что это действительно поможет парню в будущем избежать хоть некоторых ударов. — Правая рука должна выкрутить запястье, пока левая давит на плечо. Если нападающий попытается сделать движение — ты просто поднимаешь запястье выше, при этом давишь на плечо. И так, пока противник не окажется на полу. Ясно?

— Да, — Хосок выпрямляется, когда его отпускают. — Моя очередь нагибать тебя, — скалится с довольным лицом. — Весь вечер этого ждал.

Что ж, это из Хосока не выбить, остаётся только смириться. Если ему так сильно, хочется нагнуть парня, то пускай разочек сделает, для собственного удовлетворения, но большего ему Юнги не позволит. Слишком уж язык длинный.

— Вначале медленно, чтобы ты усвоил технику.

— Как скажешь.

Парень замахивается и Хосок выполняет захват, принимая во внимание все замечания учителя. Движения чёткие, отработанные: он сам одна внимательность и собранность, пока Юнги, вдруг, очень сложно сконцентрироваться на главном. Тело чересчур резко реагирует, когда его нагибает человек, из-за которого кожа мурашками и тугие узлы в животе. Пока он проделывал подобное с Хосоком, всё было на уровне автоматизма, а сейчас. Сейчас он старается выровнять собственное дыхание, в то время как бёдра парня оказываются запретно близко.

Подобная реакция не уходит от внимания чужих глаз —как бы Юнги не пытался её скрыть. Хосок внутри ликует и бесится одновременно. Он получил желанный результат, но кто бы мог подумать, что будет так мучительно трудно. Юнги с ним несправедливо жестоко играет, дразня собственным поведением, но близко при этом не подпуская.

Они проделывают захват в медленном темпе несколько раз. Несколько мучительных пыток для обоих, пока ученик не доходит до какого-то подобия автоматизма.

— Готов? — спрашивает Юнги. — Я буду сильно замахиваться, постарайся не пропустить.

— Обижаешь, мы тут с тобой минут пятнадцать не спеша тёрлись друг о друга, — прямолинейность бьёт Юнги под дых хуже кулаков. — Если я сейчас же тебя не скручу, то точно сделаю что-то похуже.

Вот же дерзкий чёрт. Довёл. Юнги замахивается, в этот раз не заботясь о силе и собственном преимуществе. Желание вдавить эту самодовольную морду в пол и показать, кто тут на самом деле контролирует ситуацию — пульсирует в венах. Только вот проблема в том, что когда ты перестаёшь контролировать свои эмоции, то их начнёт контролировать другой человек. Учитель на айкидо всегда приравнивал это к проигрышу.

Хосок справляется слишком хорошо, как для новичка и уже через мгновение Юнги стоит согнутый, с отсутствием контроля над собственными движениями. Мину вдруг кажется, что парень его просто развёл, притворяясь незнающим дурачком. Техника выполнена на все десять балов, не к чему придраться.

— А мне нравится этот вид, — ехидничает, довольствуясь желанным результатом.

— Отпусти, — откровенно злится. Хосок забавляется с огнём, который Юнги душит в себе всю ночь, пока тот, то и дело, подливает масла.

— Не хочу, — Хосок давит на плечо, и парень прогибается в спине ещё сильнее, чувствуя чужие бёдра у собственной пятой точки. Чертяка, делает всёкак учили.

Выбраться из такого захвата не сложно. Сложно не думать о том, в каких местах они касаются друг друга. Непомерно сложно держать холодность ума, когда всё тело буквально горит, от бегущего по коже электрического тока. Соглашаться на эту идею изначально было неверным решением.

Только вот кажется, кое-кто другой только и ждал такой возможности. Что ж, мальчик думает, что поймал добычу, но Юнги натренирован и знает как справиться с базовыми захватами. Он позволяет Хосоку ещё мгновение довольствоваться своим успехом, а следом прогибается до самого пола, делает кувырок и высвобождается от чужих рук.

— Читерство, — расплывается в злорадствующей улыбке Хосок.

— Мастерство, — парирует Юнги.

Напряжение, собравшееся в стенах пустой комнаты, стягивается в одну тонкую нить, зависая над головами двоих, что готова вот-вот порваться. Юнги напрягается, ожидая чужих действий. Оба понимают, что дошли до точки, где сдерживаться больше не получится и пора выпустить пар. Это не агрессия и не враждебность, скорее, симбиоз подавленного желания, накопившегося за ночь адреналина и возбуждения. Им попросту необходимо выплеснуть это скопление пульсирующих эмоций, а если сделать это приятным путем нельзя, то остаётся только физическая разгрузка в виде драки.

Хосок делает шаг первым. Мин только этого и ждал. Парень не идёт в тупую, привычным ударом правой, потому что опасается применения только что выученной техники. Но дело в том, что Юнги знает около пятисот техник перехвата, приблизительно столько же — блокировки и ещё несколько сотен нападений. У Хосока просто нет шансов.

Секунда на анализ чужого удара, следующая — на блокировку. У Юнги нет цели в тупую бить противника. Скорее просто сбросить напряжение, поставить на место, обозначив чужую слабость и выбить надменность, хотя бы, в этом вопросе.

В целом показать, что языком молоть могут все, но этого недостаточно.

В отличии от Хосока. Потому что тот вновь нападает, причем на этот раз уже прямым ударом. Из глаз неподдельные искры летят. Юнги уклоняется, уходя в сторону, пока чужое тело немного заваливается, но быстро возвращается в атакующую позицию. Хосок ловкий, резкий, способный, это его преимущество. Он атакует раз за разом, пока Юнги уворачивается. Один удар даже приходится Мину в живот, что заставляет его согнуться. Поэтому парень не отказывает себе всё-таки ответить атакой, но, к всеобщему удивлению, Хосок уклоняется.

Неплохо, а говорил, что улица не научила уклоняться. Ещё один замах чужой руки и Юнги подмечает идеальный угол, расстояние и силу удара, чтобы Хосок оказался на полу, а он — нависающим сверху и заламывающим локоть парня.

— Всё-таки тебе нравится сверху, — шипит Хосок от боли в локте. Приложи Юнги чуть больше усилий, надави в нужных местах и легко сломает.

— Сдавайся, — спокойно предлагает тот, игнорируя колкие высказывания.

Хосок стучит ладонью по полу, признавая собственное поражение.

Мышцы расслабляются, когда миновы руки ослабляют хватку и отпускают парня. Юнги протягивает ладонь в знак перемирия и помогает Хосоку встать. Тот выпрямляется, отряхивая одежду от пыли, и недовольно стонет, потирая запястья. Бой изначально был неравным, по причине преимущества в опыте и силе одного из участвующих.

В целом, они только начали, поэтому Мин готовиться ко второму раунду, обещая себе немного поддаться, а потом замечает, как на него в упор смотрят нечитаемым взглядом. На лице смесь из раздражения и решимости, а в чёрных омутах какой-то дикий огонь играет, что удается разглядеть даже в тусклом свете комнаты.

Юнги чует неладное, но даже предпринять ничего не успевает, потому что его со всей силы толкают в боковую стену, выбивая воздух из лёгких. Хосок придавливает растерянное тело своим, вжимая чужие плечи в бетон, и приближается на запретное расстояние.

davidcorrey — 247

Взгляд прикован к губам, дыхание тяжелое, пальцы крепко сжимают ткань бомбера.

— Что ты делаешь? — удивленно шепчет Юнги.

Против таких приёмов у него нет техники. Его не учили уклоняться от крепко прижимающих, чертовски привлекательных парней, что согревают собственным дыханием и дурманят запахом цитруса, который путает мысли.

— Хочу поцеловать тебя, — хрипит так близко, ошарашивая признанием.

— Хосок, я не…

— Что? — перебивает, устав от этой чертовой игры. — Я тебе не нравлюсь?

— Дело не в этом.

— А в чём? — наклоняет голову, возвращаясь к глазам. — Если это из-за моего рода деятельности, то, блять, объясни, зачем ты мурыжишь меня всю ночь двусмысленными взглядами, нежными касаниями, заботой и вниманием, — в голосе смешались раздражение с непониманием, — а к себе не подпускаешь.

Юнги отворачивается, не зная, как ответить.

Причина именно в том, что Хосок торгует наркотой, однако проблема в самом Юнги.

И молчит, смотря в сторону, не хочет этого говорить. Потому что надо было, блять, раньше думать, а не тащиться через пол города, обрабатывать чужие раны, слушать о детстве, привязываясь к нему.

Чужая ладонь перемещается на грудь, надавливая, пока второй — бьют в бетонную стену рядом, привлекая внимание.

— Забавляешься со мной как кот с мышкой? — спрашивает с накипевшим раздражением. — Нравится, когда тебя добиваются? Так я могу, только прекрати выёбываться и сделай то, чего так же, как и я — хочешь, — секундное молчание, а следом добивает. — Поцелуй меня, Юнги.

Хосок напирает, жонглируя фактами. Не заигрывается, не ходит вокруг да около, озвучивает желанное и лишь просит ответной честности. Юнги нечем крыть, он, честно говоря, уже устал бороться с самим собой. Врать, что не хочет — бессмысленно. Потому что да, чёртово да.

Они оба этого хотят, поочередно демонстрируя. Его не просят — ему приказывают, и он сдаётся. Подавлять собственное желание и влечение, когда вот так в лоб, когда электрическими разрядами пробивает лишь от взглядов, когда близко, достаточно подтянуть и получишь всё — больше нет сил. Потому, поворачивает голову, резко хватает парня за футболку, чтобы не было ни секунды на сомнения, и, притягивая к себе, грубо впивается в чужие губы. Здравый смысл, голос рассудка, последствия и та самая причина, по которой, как выразился Хосок: «мурыжил его весь вечер», не просто уходят на задний план, они нахрен в окно вылетают, развиваясь по ветру. Его влечёт: сильное желание, пульсирующее возбуждение, чужие руки на груди и цитрусовый запах.

Хосок отвечает мгновенно, опаляя кожу горячим дыханием и жадно касаясь губ. У него тоже уже не осталось терпения. Пальцы Юнги зарываются в тёмные волосы, давят на затылок, вжимают в себя сильнее, желая распробовать полностью. Хосок лужей готов расплыться от пьянящего поцелуя. Чужой вкус нагло забирается внутрь, пока губы сладко мнут, языком толкаются, изучают. Его откровенно ведёт от такого Юнги: инициативного, грубоватого, дерзкого. Он ползёт ватными руками к чужой талии, лезет под бомбер, задирая ткань футболки и касается тёплой кожи, что реагирует незамедлительно. Сначала содрогаясь, а после, рассыпаясь мурашками.

Крышу, от желанной близости, сносит равномерно одинаково обоим. Мин отрывается, хватая воздух, что давно закончился, губами. Глаза напротив матовые, взгляд расфокусирован, губы мокрые от его слюны, грудь вздымается от тяжёлого дыхания. Юнги теряется в ощущениях, наблюдая за Хосоком. Гуляет взглядом по лицу, спускаясь к шее и больше не сдерживается.

Совсем немного сползает по стене, чтобы потянуть пальцем за этот блядский чокер и наконец впиться губами в татуированную кожу, выбивая стоны из чужих губ. Он откровенно вылизывает, ища самые чувствительные места, задевает языком ткань чокера, оттягивая, опять целует, лезет к мочке уха. Хосок рвано дышит, ведомый этими влажными поцелуями и требуемой близостью.

Кажется, что он весь — сама чувствительность, тело содрогается в удовольствии от чужого языка и мокрых губ. Не в состоянии спокойно выносить эту усладу, впивается пальцами в кожу на талии Юнги, прижимает к себе и сильно надавливает каждый раз, как тот прикусывает кожу на шее.

Возбуждение торопливо разливается по клеткам. Низ живота сводит сладкой тяжестью. Мысли путаются, концентрируясь только на парне с мятными волосами и желании сделать ему ответно приятно. Хосок отводит шею назад, заставляя Юнги оторваться от него, поглаживает кожу, гуляя пальцами по спине и вновь поддаётся вперёд. Целует жадно, изучая языком приоткрытый рот. Юнги впускает, и сам смело забирается в чужой. Звуки мокрых поцелуев отскакивают от стен, но ни один, ни второй — не слышат ничего кроме собственных ударов сердца. Они у них, кажется, синхронизировались и бьются с одинаковой периодичностью.

И всего этого катастрофически мало. Мокрых поцелуев мало, рук на талии мало. Хочется громких стонов, кожи к коже, сбитого дыхания, своего имени, слетающего с чужих губ в наслаждении. Оба возбуждены уже до предела, оба не дают отчёта своим действиям, оба не могут остановиться. Хосоковы пальцы лезут ниже, останавливаясь на ягодицах и крепко сжимая. Юнги хочется содрать с парня кожанку, чтобы прикоснуться к телу. Он мычит в поцелуй и, к удивлению, Хосок его, кажется, понимает, потому что скидывает верхнюю одежду максимально быстро, возвращая руки обратно, сминая чужие бёдра с особым наслаждением. Юнги толкается языком более грубо, пошло, жадно. Слишком сильно он этого хотел. Через чур долго был одинок. Запретно давно влюблялся, чтобы чувства и эмоции сейчас не выкидывали его далеко за пределы вселенной — в прошлые жизни, вспоминая какого это, когда тебя целует он.

— Блять, мне крышу от тебя сносит к чертям, — шепчет в губы Хосок.

В обтягивающих джинсах уже откровенно тесно и с этим бы что-то сделать, но отрываться совсем не хочется. Юнги сам прерывает поцелуй, снимая с себя бомбер и бросая куда-то на пол, потому что слишком жарко. Хосок наблюдает за телом напротив, рисуя в воображении как оно изгибается в удовольствии, и жалеет, что повёл парня на долбанную заброшку.

— А повежливей со старшими нельзя? — интересуется, притягивая его обратно за ворот футболки и вжимая в себя сильнее.

— Хочешь, чтобы я называл тебя хён? — выдыхает, зависая в нескольких миллиметрах от губ. Дразнится.

— Не смей.

Мина и так ведёт от того, что происходит, а если Хосок прознает, что у него слабость к подобным вещам— получит над ним неограниченный контроль. Поэтому, пока Юнги сам себя не сдал, срывается на пошлые поцелуи и больше не позволяет тому говорить.

Хосок царапается пальцами под чужой футболкой, пока Юнги вдавливает его пах в себя и уже откровенно трётся. Ему ведь хочется парня неистово. До скрежета зубов и искр перед глазами. И уже откровенно плевать, где они, и что встретились лишь сегодня. Это только в этой версии вселенной так, а в других — Юнги знает его бесконечно давно.

Возбуждение накрывает каждого. Жёсткий джинс мешает, притупляя ощущения. Мину необходимо чувствовать полноценно, кожа к коже, тепло к теплу. Он первым цепляет ширинку джинсов, поспешно расстёгивая, проникает холодными руками прямиком под ткань боксёров. Там горячо, там твёрдо, там влажно. Хосока накрывают волны удовольствия. Он мычит в чужие губы, пока боксерки стягивают вниз, высвобождая возбуждение. У Юнги пальцы холодные, мозолистые, но, блять, какие же умелые. Елозят по головке вниз, оттягивая крайнюю плоть, и сжимают у основания. Юнги делает как себе, чтобы наслаждение до дрожи в коленях от каждого движения. Хосок не сдерживает стона удовольствия. Отрывается от губ, скользит ладонями к резинке джоггеров, резко опуская, и тоже спешит сделать приятно, обхватывая чужой член.

Глаза в глаза. Внимательно наблюдая за любой реакцией, вкушая её и упиваясь как наградой. Пути назад нет, останавливаться никто не собирается. Оба в дурмане влечения, хотят довести друг друга до высшей точки наслаждения.

Но и этого кажется мало. Хочется, чтобы максимально близко, максимально вместе, слиться в этом моменте. Хосок толкается вперёд, прикладывается своим возбуждением к Юнги, соединяя их, и обхватывает уже оба члена тонкими пальцами руки. Желанная близость получена, плоть к плоти. Тепло к теплу. Он подстраивается, чтобы было удобно обоим. Ноги подкашиваются, содрогаясь. Юнги хватается за Хосока, сжимая ткань футболки, и гортанно стонет, когда чужая ладонь ведёт от верхушки к основанию.

В паху узлами стягивает негу, от картины перед глазами Хосока. Приоткрытые губы, рваные вдохи, закрытые глаза. Собственное физическое удовольствие уходит на второй план, пока он наблюдает за тем, как Юнги плавится от его действий. Как он стоны выбивает из миновых уст своими пальцами.

— Я балдею от тебя, — шепчет Хосок, наслаждаясь и толкаясь в собственную ладонь.

Юнги дышать нормально не способен, не то что говорить в такие моменты, но чужие слова заводят только сильнее. Если Хосок не заткнётся прямо сейчас, то он кончит раньше нужного. Парень не выдерживает, отрывает руку от футболки, спускаясь и обводя два члена с другой стороны, и синхронизируется в темпе с хосовокой. Другой рукой хватает того за затылок утыкая себе в шею. Лишь бы заткнулся.

Хосок рычит, вспоминая о болезненных отметинах на миновой коже. На Юнги не должно остаться чужих следов, не в такой момент, никогда. Только его, только Хосока. Впивается губами крепко, вкушает, стирая отпечатки разрушительных касаний. Юнги ускоряет темп, плавясь от жадных поцелуев, Хосок подстраивается и, кажется, оба вот-вот дойдут до разрядки.

— Какой же ты вкусный, — хосоков голос с возбуждающей хрипотцой. Юнги теряет самообладание, отдаваясь ощущениям.

— Хосок, блять, — равно дыша, предупреждает: — Я сейчас…

— Я тоже, хён, — хрипит в шею.

И этого рваного «хён» достаточно, чтобы разрядами тело пробило. Он развязывает бандану, очень вовремя накрывая ею две головки, и содрогается, проваливаясь в удовольствие, измазывая пальцы. Хосок делает финальные толчки наслаждения в сплетённые ладони и, не сдерживая гортанного стона, изливается в бандану, пачкая руки. Он не падает только потому, что Юнги прижимает его к себе, слушая, как тот тяжело дышит где-то в районе ключиц. Громкий стук сердец и сбитое дыхание разлетаются по пустой комнате заброшенного здания.

— Всё-таки я тебя дожал, — на выдохе шепчет Хосок в чужое ухо.

— Заткнись уже, — смеётся, едва держась на ногах, и не отказывает себе в сладком поцелуе истерзанных губ напротив.

Юнги забывает о том, кто он и где, всё, что сейчас имеет значение: худощавый парень в его крепких руках, что отвечает на поцелуй так же отчаянно и желанно.

nf — chasing (demo)

За окном гуляет весенний ветер, шурша между веток голых деревьев. С крыш высоток, кажется, что над ночным Сеулом царит тишина. Но стоит спуститься на несколько этажей и шум города, что никогда не спит, разобьётся о привычные звуки машин, голосов и сирен. Небо тёмное из-за светового загрязнения столицы, где никогда не гаснут огни, беззвёздное. В одном из её районов, стоит заброшенное многоэтажное здание, что портит общий антураж улиц своей безжизненностью и серостью.

Одинокий, холодный конструктор из гниющих материалов сегодня ночью укрыл в своих стенах двух, до недавнего времени, незнакомцев. Они сейчас уставшие, удовлетворённые, счастливые лежат на полу, постелив под спину бомбер, и просто наслаждаются близостью друг друга. Раздумывая: бывает ли так, чтобы лишь за одну ночь мир сузился до одной точки, вокруг человека, чьё имя ты не знал ещё каких-то пять часов назад?

Хосок не знает, и ему откровенно плевать на законы этого мира. Он встретил парня, красивого не только лицом, но и душой. И не волнует, что знакомы они меньше суток: он привык полагаться на собственные навыки и чутьё, что ещё ни разу не подводили. Хосок каждый день встречает сотню новых людей: в клубах, на улице, на «работе». Конкуренты, клиенты, партнёры. Вечный поток незнакомых лиц, таких одинаково серых и пустых. Ему пришлось научиться анализировать в кратчайшие сроки, выискивать подтексты во фразах, узнавать мотивы, полагаясь на опыт, знания и чутьё. По-другому, сироте без денег и статуса — не пробиться.

Ему хватает тридцати минут с человеком наедине, чтобы уже сделать определённые выводы. С Юнги он провёл целую ночь — считай, что вечность. Мудрый не по годам, смелый сердцем, а не телом, хотя стоит отметить — тело у Юнги — потрясное. Пока тот стонал, прижатий к стене, Хосок изучал чужие рельефы, что прятались под футболкой и сходил с ума. Чертовски горяч.

Стоп.

С такими темпами ему потребуется второй заход, а делать это на старой заброшке он больше не планирует.

Точнее, не планирует делать это здесь опять именно с Юнги. Ведь его хочется уложить на самые мягкие простыни, в чистую кровать, медленно раздевая, изучать каждый сантиметр упругого тела. Шептать на ухо до мурашек, чтобы после — поцелуями собрать. Выбивать стоны из податливого тела, ловя губами. Слушать как сопит мирно, удовлетворённый. Обнимать, прижимаясь к тёплой коже собственной. Вдыхать жадно запах волос по утрам. Юнги ведь пахнет своим, родным. Хосок его себе присвоил, вот так без разрешения. Привычки сироты: своё спрятать нужно, укрыть — пока не отобрали.

Вот и он себе Юнги забрать хочет, потому что себя уже отдал. Не всего, конечно, часть всё-таки принадлежит брату, но всё остальное его — без остатка.

— Юнги-я, — Хосок не видит его глаз, пока лежит на груди парня, поглаживая пальцами упругий живот и слушая мирное дыхание.

— Ммм, — мычит вибрациями по телу, пока рука гладит чужие волосы.

— Откуда ты? — спрашивает, тянется в карман кожанки, что валяется недалеко чтобы достать сигарету и удобно разместиться рядом на бомбере.

— Пусан.

— Никогда там не был, расскажи что-нибудь. — затягивается и осторожно отводит пальцы в сторону, чтобы пепел не упал на одежду.

— Мы жили в крошечной квартире, в южной части города, — у Юнги из-за бессонной ночи и стонов наслаждения голос низкий, охрипший. — Запах солёной воды, с которой я никак не мог свыкнуться, и звуки громких сирен порта — всегда напоминали мне, что я живу рядом с морем. Только мне досталось не то море с лазурной водой, белоснежным песком и звуками чаек, — он устало, так по-домашнему уютно зевает. — А с портовыми отходами, пятнами бензина на воде, вечно плавающим мусором и пиздец какими обнаглевшими чайками, — Хосок докуривает, обнимает Юнги за талию и закидывая на него ногу, устраивается удобней. — Я помню, как мы с пацанами их с рогатки гоняли, потому что невозможно было по пирсу гулять, крысы ебучие, — голос оживает и парень даже начинает жестикулировать. — Если ты, блять, решился в кепке прийти, то забудь о ней. Потому что эти назойливые твари срывали её с головы и выбрасывали в море. — Хосок закрывает глаза, воображая рассказ парня. Юнги запускает пальцы в чужие волосы и аккуратно массажирует голову. Парень мычит от удовольствия. Пальцы крепкие, мурашками вдоль позвоночника, пока кожу сжимают. Что сделать нужно чтобы вот так каждый вечер? Хосок сделает, только назовите цену. — Но знаешь, несмотря на то, что море было дерьмовым — мне там нравилось. Звуки кораблей, обилие портовых складов и заброшек. Это были самые яркие моменты жизни.

— У тебя талант находить хорошее даже среди кучи пиздеца, Юнги, — тело рядом теплое, расслабленное.

— Не всегда, — он стягивает хосоковы мягкие волосы, что в отличии от Юнги, не выжжены краской. — Вот сейчас я немного расстроен, что мы испортили мою любимую бандану.

Кто бы мог подумать, что чувствовать, как тебя обнимают — так приятно. Юнги толком не ел, не спал всю ночь, выдохся, бегая по улицам и демонстрируя приёмы, а жизни в нём больше, чем когда-либо. Он рассказывал Хосоку, что портовые воспоминания самые яркие? Так вот, больше нет. Самое яркое происходит именно сейчас. Когда уже полюбившееся тело льнёт к нему, крепче обнимая.

— Я куплю тебе новую, — сонным голосом обещает Хосок. От таких расслабляющих, массажных движений дико клонит в сон. — Даже лучше этой.

— Мне не нужна лучше, — улыбается, наблюдая как слипаются чужие глаза.

— Тогда куплю сотню таких же, и отвезу к настоящему морю — будем делать подмену ассоциаций.

Хосок зевает, Юнги хочет позволить ему немного поспать, но у них осталось не так много времени, прежде чем он пойдёт на работу — и Юнги хочет ему кое-что сказать.

— Мне не нужны сотни, мне нужна только одна. Это важно, Хосок.

— Хорошо, а к морю хочешь?

— Не особо.

— Тебе, блять, хоть что-то хочется? — поднимается резко, складывая руки на чужой груди. — Как мне о тебе заботиться?

— Хочется, — он аккуратно цепляет подбородок парня, поднимая к себе. Вот он, момент сказать то, что хотел: — чтобы ты перестал раздавать себя, Хосок-и. Ради себя тоже стоит жить, слышишь? Ты не можешь всегда всё делать только ради других. Твоя жизнь имеет не меньшую ценность. Я могу сам о себе позаботиться, ты просто будь рядом, хорошо?

Ему бы сильно хотелось, чтобы парень смог отключить функцию гиперопеки и перестал из кожи вон лезть только ради брата.

Юнги говорит серьёзно, но с такой нежностью в голосе. Хосок смотрит в глаза напротив и готов пообещать всё что угодно, лишь бы на него всегда так смотрели. Но рационально понимает, что выполнить просьбу не так-то легко, особенно, если ты всю жизнь взращивал и подпитывал чувство ответственности за другого. А вот пообещать быть рядом — это легко.

— Тогда и ты пообещай быть рядом.

— Я постараюсь, — и целует нежно, и так ласково, что чужое тело размякает.

Он обещает себе сделать всё возможное, чтобы Хосок больше никогда не чувствовал себя брошенным.

— Кстати, — прерывает поцелуй и укладывает голову обратно, — я ещё на парковке хотел спросить о твоих тату.

Хосок ложится обратно на чужую грудь и поднимает руку. Свет ночного города и фонарей из дыры в наружной стене хорошо освещают комнату.

— Это, — и он указывает на «pandora’s hope» что на запястье, — всё равно, что пропускная карта на входе в организацию. У нас как положено: весь пиздец мира собрался, а на дне ящика надежда лежит.

— Почему на дне и почему надежда? — интересуется Юнги, аккуратно проводя пальцами по рисунку.

— У меня достаточно низкое положение: всего лишь мелкий дилер. Но это пока что.

Юнги тяжело вздыхает, слыша последние слова. Чужое решение пробиться в данной сфере давит в груди. Он прекрасно понимает, что парнем движет твёрдое желание добиться для брата лучшего будущего, не смотря на способы. Но является ли это будущее на самом деле «лучшим», если на алтарь будет положено будущее Хосока? У Юнги один ответ: отрицательный. Он знает, что не вправе указывать парню, как поступать. Спасать его — тем более. Зато он может попытаться показать, что Хосок больше не одинок и ему есть на кого положиться. Главное, чтобы доверились и позволили помочь.

Но это всё позже, а пока Мину хочется остаться в этих стенах, довольствуясь друг другом ещё чуть-чуть, отложив все взрослые решения на потом.

— А «hope», — продолжает парень, выдёргивая из размышлений, — была до того, как я пришёл в пандору, вот погонялово и прицепилось. Это моя первая. Бил в самом банальном месте, как все пятнадцатилетки, — Хосок смотрит на горизонт, утопая в огнях ночного города. — Надежда долго держала меня на плаву, помогая справиться с тем пиздецом, что творился в жизни. Набил до того, как понял, что всё в этом мире зависит только от тебя. Не стоит надеяться, что мама вернётся. Не стоит надеяться, что воспитателям в детдоме есть до тебя дело.

У Хосока отобрали слишком много, не дав взамен ничего кроме разочарования, а он всё равно способен любить и заботиться о других. Юнги на себе это сегодня прочувствовал и до сих пор ощущает, пока пальцами по животу водят и рассказывают о личном.

— Не стоит надеяться, что парень с мятными волосами сделает первый шаг, — он улыбается, поднимая глаза на Юнги, и тот, не отказывая себе, чмокает в лоб. — Всё только в твоих руках, — заканчивает, цепляя чужой подбородок и проводя большим пальцем по губам.

Юнги улыбается, перехватывает хосокову руку и указывает на последнюю тату — ту, что рядом с hope, спрашивая:

— А это?

— Это шут. Брат нарисовал рисунок, когда мы были в детдоме, сказав, что это я, — он проводит большим пальцем по коже. — Всегда стараюсь его развеселить, как шут — так он назвал меня. Я сначала обрадовался, подумал, что являюсь причиной его улыбки, — он хмыкает, — а потом понял, что он видит мои слёзы, даже если я надеваю маску весельчака перед ним, гримируя собственную боль. Поэтому у шута зачёркнуты глаза, мелкий говорит, что они меня выдают.

— Это правда, — соглашается Юнги, вспоминая, как парень смотрел на него весь вечер. — Стоило тебе на меня взглянуть — и я понял, что ты на меня запал.

— Ври себе сколько угодно, но первым запал — ты. Я лишь подтолкнул к действиям, — самодовольно улыбается, гордый собственными словами.

— Хосок, ты удивительный, — тихо шепчет Юнги, поднося запястье к губам и целуя каждый чёрный штрих под кожей.

— Я сохранил его рисунок, а потом принёс мастеру, — заканчивает Хосок, и ему кажется, что Юнги первый кому он вообще столько говорит о брате и своём прошлом.

— А я тоже когда-то хотел татушку, — вдруг вспоминает Мин.

Хосок поворачивает голову слишком резко, забирая свою руку от ненасытных губ и смотрит на Юнги несколько долгих секунд нечитаемым взглядом. А затем, неожиданно подрывается, со странным азартом, так, словно это не он только что засыпал в чужих руках.

Юнги ощущает холод, уже скучая за теплом чужого тела. Он выжидающе смотрит на парня, разводит руками и надеется получить объяснение.

— Поднимайся, — Хосок оттряхивает кожанку, — поедем делать тебе тату.

— Сейчас?

— А что мешает?

Ничего такого, кроме того, что на улице грёбаных три утра, а Юнги ещё на работу сегодня. Тату — это ведь дело ответственное, на всю жизнь вроде как? Разве можно вот так подорваться и рвануть без подготовки?

Наверное, можно, потому что Хосок протягивает руку, чтобы помочь подняться, а Юнги поддаётся и поднимается. И тут же получает смачный чмок.

— Просто соскучился, — объясняет Хосок, опуская глаза.

Когда Юнги успел влюбиться в эти губы напротив? Кажется, где-то в прошлой жизни, потому что ощущаются они слишком родными. Мог бы — не отрывался всю ночь, сладко истязая, минута за минутой.

Он цепляет чужой подбородок, довольно улыбаясь и мокро целует, прикусывая нижнюю. Хосок отвечает сразу же с такой же долей желания. Сложно удержаться, когда понимаешь, что можно, что больше сдерживать себя не нужно. Уже привычный цитрус вязким соком стекает где-то по дыхательным путям, занимая в памяти отдельные верхние полки. Тонкие пальцы правой руки ныряют под футболку Юнги, сжимая талию, а левая — зарывается в мятные волосы, вдавливая сильнее в себя.

Оба заводятся с полуоборота, но те клетки разума, что ещё способны работать, посылают сигнал, напоминая, что время не резиновое. Приходится приложить максимум усилий, чтобы разорвать поцелуй и немного отодвинуть от себя напирающего Хосока.

— Нам нужно поторопиться, — объясняет, задыхаясь. — Мне на работу к семи.

— Разве сегодня не выходной? — хмурясь, спрашивает Хосок. Его оторвали от таких желанных и пьянящих губ.

— Не у меня, — к сожалению.

— Не хочу тебя отпускать, — он водит пальцами по коже под футболкой, нежно прижимаясь к чужому виску.

— Всего лишь на несколько часов, — Юнги приглаживает чужие растрёпанные волосы, фиксируя в памяти образ. — И я снова твой, на всю ночь, — обещает, оставляя мелкие поцелуи в уголках губ, — а захочешь, и на весь следующий день.

— Хочу навсегда, — шепчет на грани слышимости, а у Юнги сердце, кажеться, останавливается.

Что сказали?

Его себе хотят.

На сколько?

Навсегда.

Разве так бывает? А если бывает, то разве с ним?

Ведь навсегда значит, что бесконечно, правда же? Потому что у всегда нет конца, как и начала. А значит, захотели его тоже бесконечно давно.

Ещё до того, как родился не в том доме и не с теми людьми — его уже хотели себе. Чтобы сейчас об этом сказать, забрать. А всё, что было до этого — лишь путь, чтобы и он мог сказать, как бесконечно давно хотел Хосока себе. Ещё в прошлой жизни и во всех жизнях до этого. Вот почему сердце к нему тянется и привязывается сосудами, чтобы не потерять. Хосок ведь тоже не там и не с теми пришёл в этот мир, чтобы Юнги его сейчас забрал себе.

Осталось только рассказать, объяснить всё и просить довериться снова. Путь пройден, цель обнаружена. Дальше либо вместе, либо следующая жизнь и опять путь друг к другу. Другой вариант не рассматривается.

— Завтра у меня выходной, нам нужно будет поговорить. И если после этого ты не откажешься от своих слов, то я — твой. — обещает и отступает, прежде чем Хосок успевает вновь сцепить их губы.

Им правда стоит поторопиться. Юнги желательно ещё успеть душ принять и сменить грязные шмотки на рабочие.

Хосок отпускает парня и спешит собрать мусор в пакеты, кидая туда испорченную бандану тоже. Юнги оттряхивает от пыли бомбер, одевается, и они идут на выход. Пустая комната вновь становится безжизненной, сохраняя в памяти стен ночные разговоры, чужие стоны и мокрые поцелуи. Становясь местом встречи двух душ, что выбрали друг друга бесконечно давно и навсегда.

cigarettes after sex — apocalypse

Пока они спускаются теми же ступеньками, Хосок кому-то звонит, предупреждая, что через десять минут подъедет. Краденый байк, что уже тоже стал частью их истории, преданно ждёт, никем не тронутый, на том же месте. Хосок выбрасывает пакеты в урну и заводит двигатель, соединяя провода, тот грохочет, нарушая сон жителей спального района. Время: полчетвёртого. На улице по-прежнему темно и хотелось бы, чтобы эта ночь не заканчивалась.

Юнги крепко обнимает хосокову талию, утыкаясь носом в его шею. Родной цитрус смешивается с запахом весеннего утра, сигаретами и ароматом хосоковой кожи. Он вдыхает глубоко, позволяя смеси осесть на внутренних тканях лёгких и запечатлеться там навсегда.

Ранним утром Сеул особенно красивый. Байк несётся по пустым улицам, превышая допустимую скорость. Хосок совсем не думает об этом. Всё, что его волнует — это парень, сидящий сзади, крепко прижимающийся к нему и желание провести с ним как можно больше времени. Вечность, например.

Познакомить с братом, свозить к морю, пригласить на свидание и всё остальное, что их ждёт. Всё то, что они будут делать бесконечно много раз.

Они проезжают мимо реки Хан, сворачивают в более узкие улочки, минуют парк, а потом останавливаются напротив вывески тату салона. Хосок ставит байк на подножку, улыбается и набирает номер. Название загорается характерным неоновым. Через мгновение дверь салона открывается и на пороге показывается сонная девушка, с собранными красными волосами, татуированным телом и пушистым котом под рукой. Она улыбается и обнимает Хосока, и Юнги понимает, что они в достаточно дружеских отношениях.

— Юнги — это Соми, — он приветливо улыбается, — Соми — Юнги.

— Очень приятно, проходите, — зевает и приглашает парней внутрь, закрывая за ними дверь.

Кошка недовольно мяукает, когда хозяйка её отпускает. Внутри антураж типичного тату салона. В углу стоит кушетка с подготовленными материалами. На стенах различные эскизы, приглушённый основной свет, кожаный диванчик и несколько журналов на столике. Места немного, но на троих хватает.

— Что бить будем? — интересуется девушка, включая дополнительную лампу над рабочим местом.

— Тут нам, наверное, нужна твоя помощь, — Хосок устало приземляется на диванчик. — Можешь показать каталог?

— Не нужно, — Юнги кидает бомбер в сторону и ложится на кушетку. — Я уже знаю, что хочу.

Хосок заинтересованно смотрит на парня, но тот лишь пожимает плачами. Он успел подумать, пока они ехали. Честно сказать, предложение Хосока застало его врасплох, ведь он никогда не думал об этом так серьёзно. Тем не менее, идея пришла сама собой, и этот вариант показался Юнги донельзя правильным. С раннего возраста, даже когда жил с родителями, он был один. Переехав в столицу — жизнь стала только сложнее, а одиночества больше. Постоянные подработки и учёба не особо позволяли завести друзей, но надежда всё равно теплилась внутри.

Мастер подходит с планшетом и просит показать эскиз. Юнги подзывает Хосока и велит дать планшет ему. Парень с девушкой непонимающе переглядываются, но просьбу всё же выполняют.

— Напиши «hope», — говорит Мин.

Хосок сначала теряется, но всё-таки берёт устройство и накидывает пару вариантов надписи. Все они такие хаотичные, различного размера и стиля, но при этом какие-то живые. Юнги выбирает ту, что написана наиболее небрежно и мастер уходит распечатывать эскиз. Хосок внимательно смотрит на парня, пытаясь понять, почему именно это слово. Но решает не гадать, а расспросить всё после, когда они останутся вдвоём. И снова зацеловать эти губы, потому что страшно хочется.

Мин знает, что сегодняшняя ночь не просто особенная, она фундаментальная в его жизни. Она вечными следами останется не только на подкорке сознания, но и теле. Чёрными буквами выбита, страстными поцелуями скреплена, громкими обещаниями соткана. Юнги встретил человека, которого не хочется любить банально. Хосоку хочется отдать всё вселенское тепло и заботу. В этой жизни у него отобрали любовь и ему пришлось многое вынести на пути к Юнги. Но теперь он здесь, и намерен вернуть всё обратно. Его лишили поддержки — Юнги будет опорой. В этом мире у Хосока украли надежду — Мин ею станет.

Вдобавок, это слово, отныне — марка, означающая:

Я принадлежу тебе. Отдал себя в серых стенах пустой комнаты, обменяв на твою любовь без возможности вернуть обратно.

Ночь спонтанных, но фундаментальных решений.

— Где бить будем? — спрашивает девушка, возвращаясь с листом. На нём несколько размеров будущего тату.

— Сам выбери, — просит Юнги, обращаясь к Хосоку. — Только не на видном месте.

Хосоку льстит, как ему доверяют и позволяют решать. Он подходит ближе, залазит холодными пальцами под футболку, от чего кожа моментально мурашками покрывается, и медленно ползёт вверх, задирая ткань и довольно улыбаясь.

— В районе сердца, — говорит тихо. — Только там обычно очень больно.

— Потерплю, — отвечает моментально.

Сонный мастер наблюдает за этими двумя голубками и закатывает глаза. Надпись — три, блять, тонких палки, кто там кого болью пугает? Вот если бы парень с мятными волосами выбрал что-то в японском стиле, или реализме, да ещё и размеров внушительных, так, чтобы и кровь, и краска лились литрами, а он потом не то, чтобы спать не мог, а дышать нормально — тогда и про боль можно говорить.

И вообще, откуда они ночью взялись такие? Подняли с тёплой кроватки, устроили какие-то брачные игры в четыре утра и даже ответственность не несут.

— Подержишь за ручку, пока буду бить? — лопая жвачку, спрашивает девушка. Отыгрывается ради собственного удовольствия.

Оба смущаются, забыв на мгновение, что они больше не одни и Хосок отходит от кушетки, уступая место мастеру. Юнги выбирает меньшего размера эскиз и задирает футболку. Хосок присаживается обратно на диван и берёт в руки журнал, чтобы скоротать время.

Они с Соми познакомились в детдоме. Им даже удалось подружиться, пока девочку не забрали приёмные родители. Она, кстати, била самое первое тату Хосоку, а после и остальные. Хосок вдруг решает, что скоро вернётся сюда, чтобы набить ещё одно. На этот раз связанную с Юнги. Тоже в области сердца.

Игла касается обработанной кожи и Юнги недовольно щурится. Боль не из приятных, но терпимо, не хуже ударов дубинкой по спине. А с тем, какие у Хосока исцеляющие прикосновение, то можно забить хоть всю область груди. Мин от мысли про парня неосознанно смотрит на него, изучающего журнал. Такой красивый, особенно в тусклом свете ламп. Сонные глаза устало бегают по страницам, особо не задерживаясь. На шее следы миновых губ, что в порыве страсти впивались слишком сильно. Такой — только ему принадлежащий, во всех возможных жизнях. По-другому быть не может. По-другому быть не должно.

Юнги обещает себе, что сознается во всём, ничего не утаит. Выложит всё как есть, когда они вдвоём останутся. А после, будет просить, даже умолять, бросить то, чем Хосок занимается. Потому что он для себя уже решил, что не потеряет его.

Сначала, правда, дурак, не подпускал, а теперь без него не хочет. Да и не сможет совсем. Хосок у него теперь под кожей, чёрным на бледно-бежевом выбит. И это только из видимых маркировок.

Ну а после всех признаний, на свидание позовёт, как делают все нормальные пары. Подарки, романтика, признания в любви. Юнги бы, наверное, уже признался, если бы не установленные каноны мира. Должно же пройти время, прежде чем сказать те самые заветные три слова? Так ведь?

Юнги не уверен в каноничности этих самых канонов. Потому что, он бы прямо сейчас сгрёб лицо этого удивительного человека и, уткнувшись в чужой лоб своим, шептал пока голос не сядет: «люблю, люблю, люблю». А следом бесконечное «спасибо» на каждом миллиметре кожи оставил. За то, что он такой: искренний, напористый, заботливый, верный. За то, что за собой потащил, не отступил, когда отталкивали. За то, что нашёл его в этой жизни и себе забрал. За то, что просто, блять, он — это он.

Соми заканчивает спустя каких-то десять минут терпимой боли. Обрабатывает кожу, объясняет правила ухода, провожает ночных гостей из салона, закрывает день на ключ и направляется на второй этаж в квартиру досыпать. Кот следует за хозяйкой и салон вновь погружается в темноту, словно там никого и не было.

Когда они выходят на улицу, на горизонте тонкой линией красуются тускло-оранжевые цвета. Светает. Хосок подходит к байку, планируя поехать к реке Хан и там встретить рассвет. Прижать к себе своего человека, вдыхая запах его волос, и не отпускать, пока не начнёт задыхаться. Расставаться с ним не хочется даже на короткое время, даже если это необходимо. Но Хосок взрослый — потерпит, а после, позвонит и скажет боссу, что у него планы на вечер.

Устроит ему незабываемое свидание, обозначив, что теперь они официально пара. И с братом обязательно познакомит, подарит всё то, что родители не смогли, и добьётся для них всего наилучшего. Потому что ради Юнги ничего не жалко — даже себя. Особенно себя.

На периферии мелькает что-то знакомое и Мин останавливается. Он поворачивает голову и видит двух полицейских в форме, что-то проверяющих у своей машины. Они озадаченно смотрят в бумаги, а потом один мимолётно поднимает глаза на Юнги. То ли навыки парня, то ли интуиция — но он понимает, что они здесь по их душу.

Мозг очень быстро складывает два плюс два. Он дёргает Хосока на себя и тот озадаченно поворачивается, не понимая в чём дело. Глаза сами находят объект чужой тревоги, и пока Мин обдумывает, у парня план уже готов.

— Валим, — в глазах опять огонь загорается. Он хватает Юнги за руку, но слишком поздно, потому что один из страж порядка, замечая чужое движение, срывается с места.

— Эй, — кричит полицейский, — вы оба, стоять!

o3ohn — somewhere

Они опять бегут, скрываясь в улицах Сеула. Почему эта ночь не может закончиться спокойно? Откуда у обоих вообще силы — неясно, но Хосок несётся со всех ног, сворачивая в узкие переулки, выискивая, где можно укрыться. Юнги старается не отставать на резких поворотах. Адреналин пульсирует в крови и Мин осознаёт всю дерьмовость ситуации.

Очевидно, что они попали на радары и камеры зафиксировали мотоцикл, который к тому времени уже числился украденным. Чёрт, Юнги должен был думать о скорости и камерах, а не дышать цитрусом, теряя голову в своей влюблённости. Хосок сворачивает на очередную улицу и глаза находят проулок. За спиной слышится топот чужих ног. Если они успеют забежать в этот проулок, а дальше затеряются между домов, то скроются от погони. Но есть одна проблема. Их лица точно попали на камеры, которых сотни на дорогах, а значит, даже если сейчас они убегут, то уже сегодня днём полиция всё равно выйдет на Хосока. И ладно если бы дело было только в одном угоне.

Юнги останавливается, когда они поворачивают за угол. Хосок удивлённо смотрит на парня, не понимая, что тот делает, а Мин тяжело поднимает на него взгляд и ненавидит весь мир. Себя в том числе. Подходит ближе и, заглядывая в глаза, говорит:

— Мы должны сдаться, — он обхватывает лицо руками, концентрируя всё внимание на себе. — Хосок, послушай меня, — лицо напротив хмурится, не понимая, почему они не убегают. — Послушай, доверься мне, хорошо? Мы выйдем отсюда и позволим им поймать себя, — тон Юнги серьёзный, слова чёткие. — В участке буду говорить только я. Ты не проронишь ни слова, понимаешь? — Хосок отрицательно мотает головой. — Скажи, что понимаешь! — настаивает Юнги.

— Хорошо, я буду молчать, — соглашается. — Что ты задумал?

— Пообещай мне, чтобы ты не услышал там — ты не проронишь ни слова, пока мы не выйдем. Идёт? — у них мало времени, Юнги необходимо услышать эти обещания. — Хосок, это ради твоего же блага. Слышишь меня? Ни слова. Говорить буду только я, — он прикладывает свой лоб к чужому, понимая, что не успел. Что вот-вот всё может разрушиться. — Не можешь молчать ради себя — молчи ради брата, — эта манипуляция должна сработать. — Ему ведь нужен его хён, верно?

— Юнги ты меня пугаешь, мы же, — но Хосок не успевает договорить, потому что чужие губы впиваются в его и целуют так жадно и отчаянно, так словно…

Словно это последний раз.

— Ты только молчи, — шепчет он, отдаляясь, и в проулок залетает полицейский.

Хосок слушается, позволяя себя поймать и скрутить, пока им зачитывают права. Дальше: уставший страж порядка ведёт двух «преступников» к машине, где его ожидает напарник. Что бы не задумал Юнги, но пока это выглядит как хреновая идея. Нужно было не останавливаться и бежать дальше, схватив парня за шкирки. Конечно, за кражу его не посадят, но штраф выплатить придётся, да, его имя попадёт в уголовное дело — что совсем не радует. Но Юнги просил довериться, и тот доверяет.

Мин стоит, понимая, что из всех возможных вариантов — этот, скорее всего, наиболее удачный. Чтобы всё окончательно сработало — он должен действовать уже сейчас, оттягивать нельзя. Но делать то, что задумал, чертовски страшно. Как и смотреть после этого в уже любимые глаза.

— Я проведу обыск, — оповещает офицер и, прижав Хосока к машине, начинает процедуру проверки.

Его рука шастает по телу парня, а следом лезет во внутренний карман кожанки, и Юнги вспоминает, как тот пытался продать ему наркотики в клубе. Это служит сигналом к действию.

— Послушайте, — орёт Мин, привлекая всё внимание к себе.

Второй офицер толкает его на бампер, приказывая молчать, но Юнги сопротивляется и вновь поднимается. Если они найдут пакетик, то это может разрушить жизнь Хосока.

— Офицер, прошу вас, проверьте мой задний карман вначале, вы делаете большую ошибку, — Хосок непонимающе смотрит на Юнги, замечая, как в глазах решимость с отчаянием смешались. — Если вы сейчас же не остановитесь, то у вас будут большие проблемы. Я…

Он должен сказать это, ради человека, кому во всех жизнях принадлежал. Даже если это и повлечёт последствия. Юнги последний раз смотрит на него прежде, чем сделать то, что должен был ещё в бетонных стенах. Последний раз примеряет на себя любящий взгляд глаз напротив, перед тем как разрушить всё, возможно, навсегда.

— Я оперативный сотрудник отдела по борьбе с наркотиками районного отделения Ноуль, Мин Юнги, пожалуйста, проверьте мои карманы.

Он знает, что у него в кармане ничего нет, потому что не брал ID полицейского с собой в клуб. Но надеется, что это отвлечёт офицера от Хосока, и таким образом пакетик не будет обнаружен. На парня он больше не смотрит и понятия не имеет, как тот выглядит и что чувствует.

Полицейские между собой переглядываются и всё-таки решают проверить карман. Повезло, что на его чёрных джоггерах как минимум пять отделов, и пока они все проверят, то возможно забудут об обыске Хосока.

— Ты что, пацан, за дураков нас имеешь? — возмущается один из сотрудников.

— Чёрт, ты посмотри, как он выглядит, — говорит второй. — Разве полицейским разрешено красить волосы? — он толкает Юнги на бампер, и место, где делали тату, сильно жжётся. Блядский Пак Чимин с его идеями. — У нас есть видео, где твой дружок попался за кражей чужого имущества, а ты — сопутствовал.

— Слушай, везём этих крашеных в участок, а там будем разбираться, — командует тот, что стоит возле Хосока, и усаживает парня на заднее сидение.

Юнги выдыхает: они не нашли наркотики, полдела сделано. Осталась вторая половина — с ней должно быть проще.

Они едут не долго и всю дорогу Хосок неотрывно смотрит в окно, не поворачивая головы. Оно и к лучшему — Юнги нужно сохранять холодность ума, а если он увидит разочарование или, того хуже, безразличие в чужих глаза, то рассыпится на части.

Их привозят в небольшое районное отделение, где сидит ещё несколько дежурных работников, и усаживают за параллельные столы, каждый напротив одного из сотрудников. Юнги очень надеется, что Хосок всё-таки исполнит обещанное и будет молчать.

— И так, — начинает тот, что сидит за столом Хосока, но Мин не даёт ему закончить, прерывая:

— Проверьте номер моего удостоверения, пробейте через базу данных.

Он впивается взглядом в офицера, демонстрируя решительность добиться своего и надеется, что этого будет достаточно.

— Смотри, какой неугомонный, может нужно немного выбить из него пыл? — дерзит полицейский, сидящий напротив, и Мин на периферии видит, как у Хосока напрягаются скулы, а яростный взгляд впивается в стража порядка.

Нужно как можно скорее вывести их отсюда.

— Послушайте, чего вам стоит проверить данные? Это же дело двух минут, — игнорируя все угрозы, продолжает обращаться к работникам. — Но если этого не сделать, то будет только больше проблем. Ведь вы только что чуть не сорвали операцию. Вы это понимаете? — мозг работает чётко как часы, выдавая лживую информацию достаточно убедительно. — Конечно, у меня нет с собой удостоверения, потому что я работал под прикрытием, а вы выдали меня с потрохами. Этот человек, — он указывает на Хосока, — оказал неоценимую помощь. Ещё раз говорю, пробейте мой номер. Если вы не выпустите меня в течении десяти минут, то у вас будут неприятности.

Офицер тянет, теряясь минуту, выслушивая всё, что говорит парень, а после, всё-таки сдаётся и просит продиктовать номер. Юнги сообщает необходимые цифры и видит, как лицо сотрудника полиции поэтапно меняется: от вздымающихся вверх бровей, до приоткрытого рта.

— О, — тон быстро становиться дрюжелюбным. — Так вы в группе господина Ли Гонсу. Слава об этом человеке ходит по всему Сеулу.

Походы в клуб было одним из поручений, что ему доверили несколько недель назад. Задачей Юнги являлся анализ и наблюдение за местными дилерами, чтобы выйти на крупных поставщиков. Обычно он следил, узнавал имена, покупал товар, а после, передавал данные в отдел, если было необходимо.

Только на этот раз всё пошло не по плану.

— Именно, — подтверждает парень. — Как думаете, он обрадуется, если я ему прямо сейчас позвоню и осчастливлю чудесными новостями, — он смотрит на бейджик сотрудника. — Что Кан Чон-У и его напарник задержали меня — Мин Юнги, во время выполнения задания?

Лживая манипуляция, чтобы шестёренки в головах офицеров крутились быстрее. Напарники обмениваются взглядами и осознают своё, не совсем выгодное, положение. На часах пять утра, их ночная смена подходит к концу, а лишняя волокита с документами совсем не нужна. Как и не нужны потом разбирательства с наркоотделом.

— Ладно, — соглашается офицер Чон-У и просит одного из сотрудников снять наручники с обоих.

— Сотрите все данные об этом человеке, — приказывает Юнги офицеру, указывая на Хосока и имея ввиду кражу мотоцикла, но если вдруг у полиции имеется ещё что-то, то пусть избавятся от всего. — Если бы не он — я бы покалеченным валялся где-то на заброшенном складе. Он оказал неоценимую помощь сотруднику полиции в расследовании. Все документы по делу кражи отправьте на наше отделение, там разберутся.

— Хорошо, — кивает офицер.

Они покидают полицейский участок спустя десять минут пребывания там. Вторая часть плана выполнена успешно. У полиции больше нет дела с кражей, с остальным Юнги как-то разберётся.

fleurietommeeprofitt — hurts like hell

На улице светает. Ночная тьма рассеивается, сменяясь тусклым светом утра. Юнги потирает руки от наручников. Самое простое — позади. Теперь — самое сложное. Хосок. Парень молчал всё время, чётко исполняя поручение. Юнги безумно этому рад, но вот только Хосок так ни разу и не взглянул на него с тех пор, и это пугает.

Они шагают вниз по дороге в абсолютной тишине. Юнги перебирает в голове оправдания, пытаясь найти самые оптимальные, только таких не существует. Все слова кажутся полнейшим бредом, лучше всего говорить правду: объяснить, как есть, и просить понять. А ещё сказать уже хоть что-то, чтобы эта удушающая молчанка наконец прекратилась.

Они сворачивают на какую-то улицу и выходят к парку. Юнги берёт себя в руки, потому что не может потерять того, кого только нашёл и начинает говорить:

— Хосок, я…

— Закройся нахрен! — прерывая, цедит парень и, ускоряя шаг, стремительно направляется в сторону парка.

Ему необходима минута наедине, потому что если он услышит хоть что-то из тех уст, что целовал несколько часов назад, то сойдёт с ума. Буквально завопит в безумии. Ведь это не его Юнги. Не может им быть. Не тот Юнги, которому он отдался и которого себе забрал.

Его Юнги не может стоять по ту сторону ограды и быть частью совсем иного мира. Мира, куда Хосоку путь заказан.

Его Юнги не может быть чёртовым легавым.

Его Юнги не мог ему лгать.

Его Юнги. Его…

Блять.

Мин следует за ним, потому что по-другому не может. Всю ночь так делал и будет делать дальше. Потому что он Хосока уже нашёл в этой жизни и упускать — не намерен. Будет умолять, на коленях просить прощение за ложь, но от себя не отпустит. Хосок у Юнги теперь в области сердца выбит, он себя ему навсегда отдал. Без него теперь не получится, задохнётся к чертям и сдохнет. Мин ведь хотел всё рассказать, не скрывал бы правду, не смог бы. Только не так. Блядский байк, блядская тату, понесла же их лихая утром в центр.

В парке ни души. Рассветное солнце тонкой линией рассекает горизонт, отделяя ночную темноту от земли. Юнги идёт медленно и тихо, замечая любимую фигуру на скамейке. Хосок сидит полусогнутым, оперившись локтями на ноги и свесив голову вниз. Меж пальцев сигарета, но он не курит, она медленно тлеет, падая пеплом к ногам. Мину так хочется, чтобы на него обратили внимание, посмотрели в глаза с долей тех чувств, что там были ещё час назад.

Он садится рядом и ждёт, вдыхая родной запах, что смешался с табачным дымом и утренним воздухом. Тишина до больного режет слух, но он молчит, потому что парень должен заговорить первым. Хосок не шевелится. Юнги аккуратно забирает сигарету из чужих рук и затягивается. Давно забытый никотин, отравляет легкие. Тело рядом никак не реагирует, продолжая и дальше сидеть в полусогнутом положении.

У Юнги сердце тарабанит слишком сильно, чтобы дышать спокойно. А потом Хосок неожиданно подаёт голос:

— Какое у тебя было задание в Ониксе?

Что ж, это хорошее начало. Сразу прояснить основные вопросы, чтобы потом перейти к их отношениям.

— Я не за тобой пришёл в клуб, — после стольких лет без сигарет — эти немного кружат голову. — То, что я сказал полицейским — ложь, я пришёл лишь наблюдать.

— Сегодня не за мной, а завтра прикажут за мной, и что будешь делать? — резко, Юнги не успевает сообразить. — Или ты думал, что можно будет трахаться со мной на стороне, получать нужную информацию, а потом, когда перестану быть полезным — бросить или усадить за решётку?

Слова бьют сильнее кулаков. Так вот, как Хосок видит всё это? Что ж, справедливо, но, сука, больно как. Юнги делает последнюю затяжку и тушит окурок, обдумывая ответ. Ему хочется кричать, что это не правда, что всё не так. Что он на самом деле любит, и всё это — глупая случайность, которая не должна была с ними произойти. Но поверят ли?

Хосок злится, выпускает зубы, кусается. Ему хочется думать, что всё вышесказанное никак с Юнги не связанно. Но он не может противостоять той боли, что рвёт внутри. Для Хосока быть брошенным — самый большой страх, который вновь становится реальностью. Желание сбить костяшки в кровь о ближайшее дерево пульсирует в висках. Как его угораздило так легко довериться совершенно чужому человеку. Прикипеть к нему, впустить туда, где уже однажды всё сожгли до основания.

Лучше бы оставался шутом, прячущим чувства за оскалом зубов, как всегда делал.

— Послушай, — начинает Юнги тихо, но уверенно. Сейчас нельзя давать слабину, потому что человек рядом должен поверить каждому слову. — То, что произошло этой ночью — никогда не входило в мои планы. Я пришёл в клуб, чтобы выполнить свою работу и всё шло как надо, пока парень с фиолетовыми прядями не втянул меня в передрягу. И скажи мне кто-то, что случится после, я бы зашёл в этот туалет ещё тысячу раз, каждый раз надеясь, что ты сделаешь то же самое.

— Тогда нахрена? — цедит с такой злобой и раздражением, что у Юнги холод бежит по спине.

— Я бы ни за что не использовал тебя для личной выгоды, — он поворачивается корпусом к нему, надеясь, что Хосок поднимет на него глаза, но этого не происходит. — Послушай, всё, что сегодня произошло — имеет значение. Я должен был сказать тебе раньше, но случилось как случилось, — Мин очень надеется, что его услышат и поймут правильно. — Прошу, Хосок, завязывай с торговлей. Хватит жить жизнью, где твоё будущее не имеет ценности. Позволь брату быть обычным подростком. Думаешь, ему нужны будут деньги, если его хён будет всё время в опасности? Хосок, — он хочет прикоснуться к нему, взять за руку, почувствовать тепло, но сдерживается. — разреши мне помочь. Ты больше не один, слышишь?

Позволь мне остаться рядом, позаботиться о тебе, любить тебя. Я не могу это делать, пока ты идёшь такой дорогой. Ты же хотел меня себе навсегда. — остается не озвученным, потому что он сказал достаточно.

— Ты просишь меня пожертвовать своими принципами? Придать брата и его будущее, ради чего? — он поворачивает голову, а у Юнги сердце сжимается, потому что в чужих глазах столько разочарования и обиды. — Просишь меня довериться лгуну? Знаешь, что улица учит делать с такими как ты?

— Отрезать язык? — вспоминает фразу одного из братьев Ким.

— Держаться от них подальше, — цедит Хосок, подрываясь с лавки, и шагая прочь.

Юнги срывается следом, ни секунды не ожидая. Ведь обещал себе, что будет на коленях умолять — так он готов. Потому что его человек сказал, что должен держаться от него подальше, а Юнги не может такого позволить. Не может отпустить.

Пусть в этой жизни они стоят по разные стороны реки, и Хосок пока на той, что саморазрушается. Но Юнги поможет перебраться, сам за ним поплывёт если надо, на спине притащит, только лишь бы позволил.

— Хосок…

— Нахрена, — его прерывают, резко разворачиваясь, — ты поцеловал меня, если знал, кто ты, и кто, блять, я?! — и кричат, впиваясь в глаза.

Где-то пролетает птица, приземляясь на ветки, пока чужой голос разлетается между голых деревьев. Ночная темнота начинает медленно проигрывать солнечным лучам. Мин смотрит на лицо, что искажается гримасой обиды и разочарования, и, кажется, разбивается сам.

Хосоку мало искренности — тогда он вывалит всё, как есть. Будет предельно честным.

— Я пытался себе сопротивляться, напоминал, отталкивал. Но ты себя видел? — сознаётся. — У меня крышу сносило, когда ты ехидничал, заигрывал. Хосок, ты, блять, взял мою руку и несколько минут нежно тёрся лицом, — Юнги тоже кричит, не сдерживая себя. — Я хотел этого точно так же, как и ты, если не больше! И я всё ещё хочу. Хочу тебя, Хосок, — он делает шаг, приближаясь и смягчая голос. — Со всем, что есть — хочу. Только сойди с пути, что выбрал, и позволь остаться рядом.

Со всем, кроме того, кем он сейчас является. Разве это так работает?

Хосок слышит слова, понимает смысл, осознаёт намерения. Но мозг всё равно отказывается принимать, назойливо крутя пластинку, что предали, соврали, бросили. Опять. А если предали сейчас — то сделают это снова. Он научен людям второй раз шанс не давать. Прогонять, а если не уходят — самому убегать. Но как ему, сука, убежать от Юнги, когда он смотрит с такой надеждой, болью и мольбой. Хосок ведь за ночь прикипел к этим глазам, мятным волосам, рукам, что держали так нежно, телу, что теплом делилось. Он ведь верил каждому слову, каждому поцелую доверился, про брата рассказал…

Мысли о брате включают все инстинкты самосохранения, отрезвляя разум. Воображение вдруг резко рисует различные возможные последствия и чувства отходят на второй план. У Хосока в жизни не может быть две ценности, его не хватит. От одной нужно отказаться, а предать брата он не может. Значит остается вторая:

— Если ты попробуешь копать под меня или моего брата — ты труп. Попробуешь узнать: как он выглядит, в какую школу ходит, с кем встречается, мой адрес — я тебя убью. Слышишь, я тебе, нахрен, башку прострелю.

Любимое лицо напротив полно агрессии и злобы. Хосок не блефует. Сказанные слова выстреливают точно по цели, попадая в грудную клетку, оставляя кровоточащие дыры и разрушая внутренние органы. Сердце сжимается в агонии. Его ведь себе навсегда хотели, а теперь убить грозятся. Неужели Юнги придётся отпустить то, что он только нашёл? Неужели от него только что отказались?

— Я не трону ни тебя, ни брата, — обещает, потому что это правда. — Больше того: угон мотоцикла возьму на себя, чтобы твоё имя не фигурировало, — если ты, правда, этого хочешь — я отступлю. — Тебе нужно залечь на дно на какое-то время. Я прикрою тебя перед своими, но если ты и дальше будешь крутиться в этом бизнесе, то рано или поздно тебя загребут. Я не всемогущ Хосок, как бы сильно мне этого не хотелось.

— Как благородно, — бросает, пытаясь скрыть боль. — Пытаешься загладить вину? Стыдно стало? — за что? За собственные чувства? Юнги отрицательно мотает головой. — Тогда нахрена?

— Потому что не хочу, чтобы тебе что-то или кто-то навредил. Даже я.

— Ох, Юнги, как же ты, блять, красиво пытаешься себя оправдать. — вся эта забота нахрен не сдалась, от неё только хуже. Лучше бы вообще не заходил в тот туалет. Хосок пытается убедить себя в этом, но получается плохо. — Это не отменяет тот факт, что ты врал! Я с самого начала был честным с тобой! Так какого хрена ты полез со своими взглядами и вниманием? Нахуя отдал себя? Нравится, когда тебя любят? Не хватило мамочкиной любви? — срывается на крик. — Отвечай!

Хорошо, что в парке нет людей, и никто не видит, как Хосок до боли в костяшках сжимает чужой бомбер, готовый швырнуть парня куда подальше.

Хорошо, что в парке нет людей, и никто не видит, насколько этому сильному и смелому человеку больно.

— Ты хочешь, чтобы я это сказал? — совсем тихо. — Хорошо, — он делает ещё один маленький шаг, чтобы его расслышали как можно лучше. — Потому что я полюб…

Но Юнги не дают закончить, поскольку сильно бьют в солнечное сплетение, избавляя от воздуха в лёгких. Хосок больше не сдерживает собственную злость, обиду, боль. Он даже не дослушал, надеясь, что ответ будет другим. Не может Юнги чувствовать то же, что и Хосок. Не должен чувствовать.

Юнги складывается пополам, тяжело дыша, пока над ним нависает парень, сжимающий кулаки. Он в ответ бить не хочет, распрямляется, смотря тому в глаза, и продолжает:

— Потому что…

Ещё один удар, теперь по лицу. Хосок бьёт туда, куда ещё ночью клеил пластыри. Ему необходимо заткнуть его, чтобы не слышать то, после чего спать не сможет. Потому что сильнее, кроме как ударить это лицо, Хосок хотел бы зацеловать его ещё раз. Прикоснуться к коже пальцами, согреть дыханием, замазать каждую ссадину, но ему нельзя. Им нельзя, не по канонам этого сраного мира. От того и бьёт. И ждёт, что его ударят в ответ. Сделают хоть что-то, лишь бы молчали.

Хосоку не нужны ответы: лучше пусть из него выбьют все те чувства, что сердце рвут на части, осколками во внутренние органы впиваясь. Он ведь и так всё знает, от того злится ещё сильнее.

Потому что тоже. Так же. Потому что сильно. Потому что мир, пиздец, как несправедлив. Потому что впервые за долгое время он доверился, впустил в себя, а сейчас у него это с корнями вырывают.

— Ты не имел права, — ещё один удар. — Ты не имел права обещать, что, блять, будешь рядом! — следующий замах — у Юнги разбита губа. Он еле стоит на ногах, хватается за ворот кожанки и кричит в ответ.

— Ты тоже обещал, что будешь рядом! Тогда почему сейчас бросаешь? — спрашивает с горьким отчаянием. — Разве ты не можешь прекратить этот бред, Хосок? Разве будущее твоего брата, твоё будущее, мы, в конце концов, стоят всего этого? — он упирается лбом в чужой, сжимая до боли ткань. Кровь со щеки капает на белую футболку с красными губами Rolling Stones. — Я прошу тебя, опомнись: тот путь, что ты выбрал — не приведёт ни к чему хорошему. Тебе не обязательно дарить брату лучшее будущее, лучше подари ему спокойствие, — у Хосока под пластырем на костяшках тоже кровь выступает. — Прошу тебя, Хосок-и, — ласково, со всей любовью, что в нём есть. — Сдайся мне сейчас, хватит сопротивляться, — Я ведь уже тебе сдался. — Позволь помочь и останься рядом. Я умоляю тебя. Ради нас. — и добавляет на грани слышимости, потому что страшно пиздец. — Я люблю тебя.

Это последний аргумент. Финальное признание, которое он мечтал бы произнести в иных условиях, но другого не дано. Юнги сдался Хосоку — теперь его черёд. Он разыграл последнюю карту, других козырей в рукаве нет. Если это не выигрышная, то ему больше нечего предложить.

Кровь на чужих губах и футболке — хосоковых рук дело, а ему этими губами говорят, что любят? Провода в голове горят. Предать свои ценности или предать себя? Позволить любить самому и принять все предложения? Или быть верным выбранному пути?

Нет. Хосок не может. Не получится, не в его жизни. Пусть он тоже любит. Но он не может допустить, чтобы кто-то контролировал его с братом жизнь, он больше не может от кого-то зависеть. Его один раз уже предали, и он оказался в детдоме.

Больше Хосок не откроется никому.

Больше не доверит своё сердце другому, потому что сейчас оставит его здесь.

— Нет никаких нас, Юнги, и не было, — он отдирает чужие руки от кожанки, наблюдая, как в глазах напротив разбивается надежда. — Просто подрочили друг другу, сняли напряжение, и всё. Я тебя не знаю — ты меня тоже. — Я тоже тебя люблю, хён.

Оттолкнуть окончательно, чтобы наконец отпустили, оставив только то, что будет душить ночами, потому что, отныне, ночь — это, сука, ваше время. Разбить, оставив без единой надежды, чтобы не ждали и не искали. Хосок уверен: только так Юнги сможет двигаться дальше.

Совсем дурак, не понимает, что человек напротив так же себя ему навсегда отдал.

Юнги ужасно скрывает собственные эмоции, вываливая всё напоказ. Там, под растрёпанными мятными волосами, на дне тёмных блестящих омутов, надежда теплилась на иной финал. Но ни один из них не может отступить от собственных убеждений. Поэтому Хосок, должен бросить первым, пока не бросили его. Хосок обязан отпустить.

— Не попадайся больше полицейским, Хосок, — говорит сквозь боль в губе, игнорируя кровоточащие раны души. — Потому что на следующий раз — я тебя не отпущу.

— Следующего раза не будет, Юнги.

Первые лучи весеннего солнца касаются мокрой земли, согревая и пробуждая жизнь после зимы, пока Юнги наблюдает за удаляющейся спиной собственной жизни. Его человек отвернулся, выбрав другой путь, оставив кромешную тьму и вечный холод. В этой жизни они разбились о жестокость реальности.

Пока вокруг всё оживает — Юнги умирает, рассыпаясь осколками по утреннему парку.