Он оказывается в попытках научить Бакли водить. У него ни одной гребаной идеи, как это произошло; они в Семейном Видео, все трое, несмотря на то, что у нее сейчас нет смены, а затем внезапно они двое снаружи в его машине, и она держится за руль, словно от этого зависит ее жизнь.

Вполне вероятно.

Хотя, он больше переживает, что делают ее ноги.

— Это руки и ноги! — Кричит она на него в полной панике, пока они катятся по улице, три мили в час, и она относится к каждому объекту, будто он идет за ней. — Вместе, Билли, вместе! Как я должна делать это одновременно? Ты знаешь, как много времени у меня заняло, чтобы научиться ходить, а это только ноги?!

Коробка передач издает звуки, которые скрежетом отзываются у него в зубах, и он пытается донести до нее, как работает гребаный двигатель.

— Ты в ебаной группе, разве нет? — Спрашивает он сквозь сжатые зубы — наполовину умоляюще — стоит им остановиться и приходит время двигаться снова. Она продолжает жать высоко, машина подпрыгивает вперед, пока она калечит сцепление. — Слушай чертов тон.

Его не укачивало в поездке годами, но к моменту, когда они возвращаются к магазину, он очень близок к этому. Его костяшки протестующе скрипят, пока он отдирает пальцы от дверной ручки, и он со всей силы тянет ручник, стоит им остановиться.

У него ни капли доверия трясущимся ногам Бакли.

— Твою мать, — говорит она, поднимая руки с его дороги и отклоняясь назад, чтобы позволить Билли нагнуться через нее, потянуть за рычаг и поднять капот. — Твою мать!

Внезапно, она пулей вылетает наружу клубком конечностей.

— Стив! Стив! Я это сделала! Я водила!

Билли игнорирует ее, наклоняясь перед двигателем, подпирает крышку капота. Он стягивает куртку и кидает ее на переднее сиденье, футболку тоже снимает, потому что половина всего, что он имеет, уже заляпана и на парковке все равно никого кроме него нет. На улице слишком холодно, чтобы находиться с голой грудью, октябрь слабеет и солнце опускается ниже.

Это все равно ощущается приятно. Чисто так, какой Тьма никогда не смогла бы быть.

Поэтому он позволяет лучам омыть его спину, пока он работает. Он не баловал свою девочку уже долгое время, ближайшее к этому замененное разбитое лобовое стекло, а теперь он пускает Бакли обращаться с ней. Этого достаточно, чтобы заставить его хмуриться сильнее, вина варится внутри, даже если он знает, что она не принесла никакого стоящего ущерба в такой короткий срок. Бог знает, Билли гораздо сильнее проебывался, когда впервые начинал.

При условии, что ему приходилось самому себя учить.

Его задача успокаивает что-то в нем, что бурлило, как ему кажется, с момента… с момента, как он выбрался.

Заставляет чувствовать самим собой. Над сколькими бы машинами он не работал последнее время, эта его. Вид на Калифорнию, лучшую ее часть, прямо здесь в Хокинсе. Дом, каким ни один никогда не был. Машина была первым, чем он по-настоящему когда-либо гордился. Нил был пренебрежителен, как и всегда, когда он впервые притащил ее на буксире к дому, глумясь над его попытками заставить ее работать. Но у него получилось.

Доказать ему, что он не прав.

— Воу, Билли, выглядишь хорошо! — Восклицает Бакли, заставая его врасплох. — Но ты привлечешь больше девочек, если дождешься рабочих часов. Порадуешь Кита, уж точно.

Он бросает сухой взгляд на нее через плечо, замечает Харрингтона по ее сторону со скрещенными руками и неловкого на вид.

— Надо убедиться, что ты ее, блядь, не убила, так? — Говорит он ей, но опускает капот, позволяя ему захлопнуться.

— Клевета! — Говорит она, привязываясь к нему, пока Харрингтон занимает себя закрытием двери. — У меня врожденное, очевидно!

У нее нихера не врожденное.

Очевидно, ни одно хорошее дело не остается безнаказанным, и Бакли недовольна лишь одним разом. Она донимает его достаточно, что он соглашается выехать с ней снова, но затем Харрингтон внезапно впрыгивает, надутый и возмущенный, расходясь на долгое заумное объяснение всех причин, почему его машина превосходит Билли. Это уморительно, объективно неверно, и он парирует глупые аргументы с каменным взглядом и слегка поднятыми бровями. Харрингтона это раздражает, нежели переубеждает.

— Мальчики, мальчики! — Прерывает их Бакли. — Меня на вас обоих хватит.

Под этим, как оказалось, она имеет ввиду, что они поедут в машине Харрингтона в этот раз. Когда Билли предполагает, что это значит, он свободен от поездки, она быстро выводит его из заблуждения в понимании.

Харрингтон даже пытается убедить ее оставить его, но она даже слушать не хочет.

— Только через мой труп я полезу в эту машину с одним тобой, — говорит она ему, тыкая пальцем ему в грудь. — Не думай, что я забыла, как ты пытался научить меня чистить автомат с мороженым. Билли, полезай назад.

Билли так и делает.

Харрингтон отвратительный учитель. Его направления невнятные, он, кажется, нихера не может ее предугадать и психует каждый раз, как это делает она — заставляя их обоих слетать с катушек. Билли сидит сзади, крепкой хваткой на ручке двери, и наблюдает за поворотом событий с чувством нездорового любопытства.

Наконец, Бакли срывается.

Она давит на тормоза обеими ногами, подкидывая их к остановке.

— Стив Харрингтон! — Взрывается она. — Ты заткни свой рот прямо сейчас, или, клянусь Богом, я выгоню тебя из твоей собственной чертовой машины!

Затем она требует, хлопая ладонью по рулю для акцента:

— Посади Билли вперед!

Ее тон не ждет споров, но Харрингтон все равно спорит, по какой-то чертовой причине — что-то о том, чтобы не быть посаженным на заднее сиденье своей собственной машины. Они кричат друг на друга, перекидываясь туда-обратно, как родственники, коими они практически являются, и каким-то образом они приходят к тому, чтобы поделиться.

И похоже Билли стал гребаным ковриком для обуви, потому что он, блядь, соглашается на это.

Он оказывается зажатым между Харрингтоном и центральной панелью, ручник упирается ему в задницу. Для них двоих более или менее невозможно сохранить свое место, пока Бакли пытается и проваливает попытки переключать сцепление, и их положение быстро становится непригодным.

Харрингтон первый выдает очевидное:

— Окей, окей, нет, нам надо двигаться.

Наивно, Билли думает, это значит, теперь они будут разумными.

Затем Харрингтон продолжает:

— Ты можешь просто сесть мне на колени.

Билли говорит со звоном в ушах:

— Какого хуя.

Начинается какофония. Харрингтон отказывается идти на заднее сиденье, Бакли становится все громче и громче по поводу его неуместных инструкций, а гребаное предложение все еще наводит круги в черепе Билли. Он оказывается с Харрингтоном на своих коленях.

Так… предельно лучше. Харрингтон взгромоздился высоко на одном из его бедер, будто это менее по-пидорски, чем сидеть на обоих, или типа того, одной рукой упираясь в потолок, а другой на панель, чтобы удержаться на месте. Билли держит его бедра в своих руках словно в тисках, стараясь держать хоть немного пространства между их телами, пока машина запинается и подпрыгивает, направляя Бакли по ее вождению безо всякого вклада от его мозга.

В какой-то момент она делает слишком резкий поворот налево, и Харрингтон ловит себя рукой слишком блядски высоко на бедре, на котором он не сидит. Крепкой хваткой, большим пальцем вдоль внутреннего шва. Рука остается там, пока сам Харрингтон секундно отклоняется назад о грудь Билли, потеряв равновесие.

Рот Билли приказывает Бакли возвращаться в ебаный магазин, говорит ей, его ноги больше не выдержат. Она так и делает, и они на самом деле недалеко отъехали, так что, даже с тремя застоями, поездка проходит достаточно быстро. Харрингтон открывает дверь, практически вываливается наружу, затем торопливо выпрямляется, будто пытаясь прикрыть свое отсутствие грациозности. Билли лишь толкается мимо него в своей спешке убраться подальше, едва оглядываясь в его сторону. Создается впечатление, что его вес оставил вечный, сука, отпечаток. Билли все еще чувствует его запах.

Он бросает саркастичное поздравление с тем, что они не умерли, через плечо, залезает в свою блаженно тихую машину, едет домой и дрочит в первый раз за пять месяцев.