Часть нахождения в Семейном Видео — представать свидетелем ужасным попыткам Харрингтона флиртовать.

Пунктик на нем у Билли… научный, или как там. Провоцирует не больше отстраненного чувства неизбежности в ответ на зрелище. Это не говоря уже о том, безусловно, что за всем этим больно наблюдать.

— Твою мать, — говорит Бакли, как звенит колокольчик над дверью с уходом девушки, наполовину между восторгом и ужасом. — Мне нужна еще одна маркерная доска.

Харрингтон стонет и роняет голову на руки за стойкой.

— Ты когда-то был верхушкой тут, — Билли не может не дивиться, вытащенный из книги абсолютной ебанной катастрофой. — Вы, ребята, уверены, что тут нет никакого другого урода по имени Стив?

— Нет, это он, абсолютно, — отвечает Бакли. — Но когда они говорили о пике в старшей школе, я не ожидала, что склон будет настолько крутым.

— Вы можете оба заткнуться, пожалуйста? — Умоляет Харрингтон, слова заглушены о его руки. — Дайте мне умереть в покое.

— Такими темпами, это неизбежно, — отвечает Бакли. — В покое и одиночестве.

— Ой, заткнись, — говорит Харрингтон, выпрямляясь, чтобы толкнуть ее в плечо. — Я хотя бы стремлюсь к этому.

— Ой, будто наши ситуации даже сравнимы.

Это старый спор, даже с относительной недавностью открытия склонностей Бакли.

Ожидаемо, аргумент Харрингтона:

— Беспечные Времена, Роб, Беспечные Времена!

— Я не могу основывать такое решение на твоих безумных теориях!

— Это не безумие, это титьки!

— Никому зовущему их ‘титьки’ никогда не перепадает, — говорит ему Билли.

— Ой, замолчи, будто ты сейчас тонешь в цыпочках, — ворчит Харрингтон, бросая ему угрюмый взгляд.

Билли закатывает глаза.

— Не значит, что я теперь вне игры, — говорит он.

— Ох, да? — Говорит Харрингтон спорящим тоном, и Билли моментально видит, куда все ведет.

— Я не собираюсь водить за нос какую-то сучку, просто потому что у тебя проблемы с доверием, Харрингтон.

— Нет, нет, это не- я не собирался- не собирался, Робин, хватит смотреть так на меня!

— Я вообще не понимаю, почему ты споришь с ним! — Отвечает Бакли, вскидывая руки. — Ты не помнишь это лето? Билли как спасатель? В бассейне было больше посетителей в день, чем было за весь сезон! И мамочки буквально стояли в очереди!

— Иу, мерзко! — Возмущается Харрингтон, строя гримасу.

Тема, сама формулировка быстро пробивает любое растущее забавление, что он начинал чувствовать. Он сжимает челюсть и отводит глаза. Воспоминания проступают ясной картиной: стоят в очереди, сведены до плоти.

Спор же продолжился без него, как обычно, и его внимание внезапно притянуто назад, когда он слышит от Бакли:

— …тебе стоит умолять его, на коленях, Стив-

Эта картинка практически ударяет его, и он морщится, его предыдущие мысли заставляют ощущать узел в животе, скрученный и неправильный.

— Что?! Робин, боже-!

— Нет, смирение, Стив! — Спорит она сквозь его взбудораженные протесты. — Тебе нужно принять, что тебе нужна помощь, потому что есть предел тому, сколько твоих глупостей я потерплю!

— Нет никакого предела.

— …Нет никакого предела, — признается она, но неохотно. — Но в один прекрасный день я почувствую такой сильный испанский стыд, что это убьет меня, и что потом ты будешь делать?

— Умру один?

— Ты умрешь один, так точно, — соглашается Бакли, тем опекающим тоном, который кажется предназначен одному Харрингтону. — Так, что скажешь?

Билли удивлен тому, что к нему обращаются.

— Что?

— Передашь ли ты свои знания, о Тот-Кто-Все-Еще-В-Игре, и спасешь ли бедного маленького Стива от самого себя? — Она уперлась руками в бедра и выжидающе подняла брови.

— Эй! — Протестует Харрингтон.

— Принятие помощи — это первая ступень, Стиви, — говорит она ему. — Воспользуйся возможностью поучиться у настоящего мастера.

Харрингтон бормочет себе под нос, и их глаза встречаются, пока Бакли оглядывается между ними. Они оба, кажется, одинаково без энтузиазма относятся к идее. Харрингтон корчит гримасу.

— Это не то, чему можно как-то научить, — спорит Билли, переводя внимание обратно на Робин, яро желая оставить тему позади. — Если у тебя этого нет…

Он пытается сказать это с неким завершением, закрыть дверь этой мысли, но Бакли — как обычно — как собака с костью.

— Но у него оно было, — настаивает она, оглядывая Харрингтона сверху вниз с какой-то смесью неверия, жалости и решительности. — Типа, ты бы видел его на пике. Его предпоследний год, мой второй старшей школы. Все цыпочки, чел, я имею ввиду все.

Эти интригующая мысль, учитывая то, насколько Харрингтон теперь ходячая катастрофа. Бакли свойственно преувеличение, он знает, но это мнение повторяли ему с самого его первого приезда в Хокинс: Стив Харрингтон важная шишка. Был. Он думает, правда ли он был настолько другим, или стандарты в Хокинсе реально были настолько низкими. Вот только… Что ж. Стеклянные дома*, и прочее дерьмо.

Это же, скорее всего, и является решающим, все же. Эта интрига. Этот Король Стив, о котором он так много слышал, но, по правде, никогда и не видел. Которого он искал, пытался тыкать и провоцировать, пытался, сука, свергнуть… которого он с легкостью побил и никогда не получил шанс показать себя перед ним. (Он видел, как он может быть бόльшим, но это дерьмо было из-за Изнанки, сталь как у Макс, и не та повседневная херня, которая продвинет тебя на верхушку иерархии в старшей школе.)

— Тогда, несколько замечаний, — говорит Билли, аккуратно и обыденно, вставая и отбрасывая книгу на сиденье стула.

Бакли победно восклицает, а Харрингтон бледнеет, и он подходит к стойке. Он позволяет себе смотреть, пока идет, так, как обычно старается избегать. Внимая тому, что может увидеть, пока Харрингтон за столешницей, с головы до ног.

Харрингтон неловко ерзает под изучающим взглядом, говорит:

— Хотя бы я не в дерьмовом костюме морячка.

— Что значит, ты не можешь винить свои неудачи на шапку, — быстро подмечает Бакли.

— Заткнись.

— Все нормально, — прерывает их Билли, прежде чем они снова начнут спорить. — Жилетка просто убожеская, да и все остальное отстой, но такой красавчик вполне хорошо это подает. Пригородный шик, или типа того.

‘Красавчик’, завороженно повторяет губами Бакли, пока Харрингтон пребывает в дискомфорте. Билли уже звал его так однажды, на той вечеринке целую вечность назад, но это все еще ощущается чертовски откровенной вещью, чтобы говорить сейчас.

— Суть в том, — продолжает он, прежде чем хоть один из них задумается над этим слишком долго, — цыпочки не то чтобы убегают с криками, пока ты не открываешь свой рот.

Бакли фыркает, пытаясь скрыть это рукой. Харрингтон кидает ей злобный взгляд.

— Тебе надо оставить милые фразочки, — говорит ему Билли. — И ты не можешь продолжать так сильно наваливать, не по ту сторону стойки.

— Что? — Харрингтон скептичен, но Бакли внезапно выглядит заинтересованно, будто это не то, что она ожидала. — Я по эту сторону стойки, потому что я работаю здесь.

— Ты не прикован цепями. Выйди в гребаный зал, прежде чем попытаться сойтись с кем-то, — нетерпеливо отвечает Билли. — В школе ты говорил с девочкой рядом с ее шкафчиком, правильно? Не за чертовым столом в кафетерии. Это потому, что ты хочешь стать ближе.

Харрингтон все еще выглядит озадаченно и недоверчиво, будто он думает, Билли придумывает это все на ходу. Прежде чем он реально об этом подумал, Билли запрыгивает на стойку и перекидывает ноги на другую сторону. Он приземляется с едва футом расстояния между ними.

— Вот так, — говорит он, не давая себе времени обдумать свои действия. — Напротив стенки или что-то такое, у одной из полок, пока ты показываешь ей дерьмовую кассету. Тебе нужно облокотиться обеими сторонами, чтобы она не чувствовала себя зажатой в угол, но повернуть тело в ее сторону и наклониться. У тебя пара дюймов роста над большинством девушек, так что используй их в деле.

Он делает как все описывает Харрингтону, кладет руку ему на бедро, чтобы повернуть под правильным углом к стойке, а затем нависает ближе, показывая, что он имеет ввиду. Харрингтон на деле выше него, но он сжимается сам в себя достаточно, чтобы это едва имело значение.

— Дай себе причину потянуться за чем-то, покрасоваться руками.

Это он тоже делает, вытягивая правую руку за голову Харрингтону по направлению в никуда. Глаза Харрингтона расширяются, пока он следит за движением, в дюйме от его бицепса.

— Но здесь вряд ли будет что-то тяжелое, так что не позорь себя, напрягаясь.

Билли все равно это делает, лишь секундно. Он намного небрежнее со своими тренировками, чем раньше — продолжает, в основном, чтобы почувствовать, как жар расходится по телу, нежели прежнее тщеславие — но рубашка на нем плотно сидит вокруг рук и под ней достаточно неплохой выступ.

— Если ей понравится и это подойдет для места, где ты стоишь, оставь руку так. — Он поднимает ладонь, будто облокачиваясь на что-то, наклоняется ближе и огораживает Харрингтона своим телом. — Так можешь подобраться очень близко, заставить ее попотеть.

Он смотрит вниз на его лицо, замирает, как сделал бы, если Харрингтон действительно был какой-то цыпочкой. Он знает, что девушкам обычно нравятся его глаза, что они голубые и разительные, и что его ресницы длинные. Глаза Харрингтона… славные. Даже несмотря на то, что они широко раскрыты и пялятся в пол. Затем взгляд Билли падает ниже, видит, как он хватается за стойку настолько отчаянно, что его костяшки побелели, руки по обе стороны от бедер. Он прижался к дереву так сильно, что оно, должно быть, врезается в него до боли.

— Только если ей понравится, Харрингтон- если, — говорит Билли, опуская руку и отстраняясь, стараясь стряхнуть нелепое ощущение укола горечи. — Если нет, получишь прямо в хер.

— Звучит как высокая ставка, — говорит Харрингтон, немного удушено, все равно выпрямляясь немного и расслабляя хватку. Но он все еще не смотрит на него.

Билли вздыхает и закатывает глаза.

— Просто удели немного чертового внимания, если тебя на это хватит. Если она не думает, что ты горячий, ничего из этого дерьма все равно не будет работать. Но если она клюнула, а ты отойдешь, когда она захочет… тогда тебе может перепасть.

Харрингтон кивает, глаза все еще широкие и направлены в пол.

— И попытайся улыбаться, — выдает Билли.

— Ты никогда не улыбаешься, — тут же спорит Стив, внезапно глядя прямо на него. — Больше нет. — Это та еще деталь, чтобы обратить внимание.

Заметить.

Поэтому, после секунды удивленного остолбенения, Билли улыбается. Пускает одну из своих старых медленных ухмылок расползтись по губам и наклоняется еще ближе, чем раньше, поворачивает голову, позволяет голосу упасть низко и соблазнительно, пока он говорит:

— А ты дашь мне причину на это?

Он наблюдает, как Харрингтон пялится на него с открытым ртом.

Затем отстраняется, старается сделать это быстро и гладко, пока сам не получил в хер.

— Для тебя тоже нормально сработает, Бакли, — говорит он, поворачиваясь к ней и делая шаг назад. Ее глаза такие же большие от удивления, мечутся между ними двумя. Он продолжает, пытаясь перевести ее внимание на что-то другое. — Если сбавишь немного обороты, будет достаточно легко отойти, если Вики будет выглядеть, будто сейчас психанет. Свести все на нет.

— Немного? — Спрашивает она, выпуская немного истерический смешок.

Билли пожимает плечами в дискомфорте, что-то в ее глазах заставляет ощущать себя нагим. Прозрачным. Увиденным.

— Делай, что хочешь, Бакли, мне все равно.

Он удосуживается остановить себя, прежде чем скажет что-то режущее, что-то грубое, просто чтобы сорваться. Продолжай быть гребаной трусихой. Будто хоть какая-то девушка когда-нибудь подпустит тебя так близко. Но он не может этого сделать. Действительно не хочет ее ранить. И Харрингтон взбесится на него, если уже этого не сделал.

Если уже, сука, не бесится.

Господи блядь. Он ебаный идиот. Бакли все не перестанет смотреть между ними, и Билли нужно что-то ударить, он не выдерживает, не может продолжать чувствовать себя так, только не когда-... Почему он никак не научится? Это дерьмо стоило ему ебаной Калифорнии, а теперь он- Они нужны ему. Нужны, чтобы следить за ним, пока Макс в школе, и они не смогут, если они, блядь-... Он бросает взгляд на него, но Харрингтон снова отводит глаза.

Билли хочет скалить зубы, хочет кричать.

Это ощущается, как метафора его ебаной жизни.

*Стеклянные дома — ориг.: ‘people who live in glass houses shouldn't throw stones’ — ‘людям, живущим в стеклянных домах, не стоит кидаться камнями’. Выражение подразумевает, что люди с недостатками не должны осуждать других людей с такими же недостатками.