Смешанный стыд и удрученность так и не проходят по дороге домой в тот день, вцепившись в него как что-то грязное и мокрое, неважно как сильно он старался бы это стряхнуть. Так он и просыпается следующим утром. Как идет на работу. Ест свой обед. К моменту, как заканчивается его смена, это превратилось во что-то наподобие плохого предчувствия.

До такой степени, что он стоит возле своей машины с ключами в руках и к нему приходит осознание, что не хочет идти в магазин.

Не хочет видеть их. Видеть его.

(Будто если он будет прятаться, это заставит все его проблемы уйти.)

Но он все равно приезжает, скрипя зубами. У него стало хорошо получаться сжимать зубы и просто, сука, делать.

Его награда за это — оказаться правым, все его угрюмые опасения показали себя пророческими. Прямо с момента, как звенит колокольчик над дверью, Харрингтон все на него не посмотрит. Говорит ‘привет!’ тоном, который звучит бойко и неловко. Билли пытается показать себя, показать, что Харрингтону нечего, блядь, бояться, или типа того, ни разу не поднимая глаз с книги все то время, что он проводит в магазине в тот день. Пытается создать впечатление твердой незаинтересованности.

Это не работает.

Суть явно даже не в том, чтобы Харрингтон привык к чему он там думает происходит, потому что, черт возьми, лучше не становится. С течением недель глаза Харрингтон, кажется, скользят сквозь него, Бакли продолжает быть единственной, кто пытается втянуть его в их разговоры, а Харрингтон продолжает следить за тем, чтобы они ни за что случайно не коснулись.

(Одним запоминающимся случаем, они потянулись к дверной ручке одновременно, и Билли, сука, дернулся. Харрингтон отдергивает прочь свою руку в тот же момент, как он и ожидал, и Билли хочет заехать кулаком через чертово стекло.)

Он спорами пробивает себе несколько дополнительных смен на работе, старается снова почаще тусить с Макс, пока не понимает, что это чертовски ее волнует, даже решает, что самое подходящее время практиковаться просто быть, блядь, одному.

Но ему никогда это не нравилось, не Раньше и не сейчас, и его попытки в основном приводят его к осознанию, что если ему не нужно иметь Бакли и Харрингтона рядом, это значит, что он хочет, чтобы они были.

И что он, черт возьми, скучает по нему, как какая-то дерьмовая сохнущая девка.

Потому он продолжает свои походы в магазин. Пытается понять, как вести себя нормально. Держит глаза на какой-то книге у себя на коленях. Отвечает, когда Бакли с ним говорит.

Ну, в основном, по крайней мере.

— О чем ты говоришь? — Настороженно говорит он однажды, понимая, что недостаточно обращал внимание на нее, чтобы знать, какая вообще тема разговора, но что ее энтузиазм слишком, сука, высокий, чтобы это закончилось чем-то хорошим.

Они с Харрингтоном вели себя странно весь полдень, с самого его приезда сюда, что-то наподобие спора между ними заставляет их говорить шипящим шепотом половину времени. Харрингтон на данный момент строит прищемленный и недовольный вид за ее спиной, наполовину повернутый спиной, пока он пополняет конфеты на полках с чрезмерной твердостью.

— О чем я говорю? — Вторит Бакли с неверием, которое кажется наигранным, но с ней всегда трудно сказать. — Это второй по кассовым продажам фильм 65-го, следом за гребаным ‘Звуки музыки’, что вообще-то, типа, настолько нечестное сравнение, ничто не побьет ‘Звуки музыки’. И он получил где-то десять номинаций на академические награды — включая Лучшая Постановка и Режиссер, между прочим — и выиграл пять. Пять, Билли!

Его накрывает волной бессмысленной информации, но лишь заметив красный шрифт на кассете, которой она размахивает, он понимает, о каком фильме она говорит. Он предполагает, это тот самый именуемый Доктор Живаго, что смотрит с центра вдаль на обложке.

Он хмурится ей.

— И?

— И? — Говорит она, неверие теперь кажется искренним. Она спрашивает в потолок. — Почему все, с кем я провожу время, так решительно хотят быть культурно не просвещенными? И тебе надо его увидеть, дурашка. Я объявляю сегодняшний вечер обязательным, никаких оправданий!

Дурашка.

Билли моргает, пытается переварить то, что у этой абсолютной никто, этой задротки из группы и чертовой лесбы есть для него оскорбительное прозвище. Что она скажет ему его в чертово лицо. Что она настолько уверена, что он не изобьет ее до ебаного пюре за такую смелость, что она даже не задумывается.

Это то же прозвище, каким она зовет Стива.

— Ну и давишь же, Бакли, — говорит он, пытаясь отыскать тон, чтобы вышло отчужденно, глотая плевать, варящееся в его груди. — Ладно, я приду.

— Оу, — говорит она, удивление ворует ветер с ее парусов, будто она не ожидала легкой уступки. — Оу, это- здорово. Эм- Стив, ты точно подберешь меня, как мы обсуждали, так? В десять? В десять! На вечер друзей!

Она делает странные акценты на словах, когда говорит, и внезапно она более пугливая, как у нее это иногда бывает, но Билли не способен уделить этому хоть какое-то внимание. Она все равно немного странноватая, в лучшие времена, так что это, кажется, и не требует особого замечания.

Дурашка.

Он даже не совсем понимает, почему он-... Почему это ощущается как ебаный подарок. Как она решила, что он достоин этого.

Его ударяет внезапное желание подойти и схватить ее, трясти ее, пока слово не вывалится снова.

Дурашка.

Он только позже понимает, что то, на что он согласился, это ночь фильмов в доме Харрингтона. Его родители, судя по всему, снова уехали из города и Бакли настаивает, чтобы они оба остались на ночевку, потому что это трехчасовой фильм и ни у кого из нас нет работы утром, так что это будет весело, правда? Харрингтон избегает смотреть на него с еще большим рвением, чем раньше, поэтому Билли не совсем в этом уверен, но он полагает, с Бакли и игрой Живаго между ними, все скорее всего будет нормально.

Он достаточно решителен, чтобы пойти на это, так что он даже не уступает, когда Нил стискивает зубы, пока Билли говорит ему, что уйдет на ночь.

— Сейчас будничный день, — говорит он, перекинув руку вокруг напрягшейся Сюзан на диване в гостиной.

— У меня нет работы утром, сэр, — отвечает он, опустив глаза.

Все его тело напряжено, даже с таким маленьким толчком. Сейчас не лучший день, чтобы привлекать внимание; он мог заметить это с момента, как пришел домой, и нагоняй уже кажется неизбежным. Ему стоит отступиться, принять все как умершие при госпитализации.

Но он обещал Бакли.

Ожидаемо, его оправдание недостаточно хорошо:

— Тебе надо отвезти Макс в школу утром.

Третий промах и я тебя вышвырну, думает Билли, тебе надо научиться уважать мои решения, мальчик.

Он открывает рот.

— Вообще-то, — говорит Макс, появляясь из гребаного ниоткуда под его локтем со своей рацией в руке. — Я собиралась спросить, могу ли я переночевать у Джейн сегодня? Ее папа уже сказал, что можно, и я закончила домашнюю работу.

Сюзан, вырывающая ситуацию с корнем с таким неведением, что Билли не может не думать, на самом ли деле это намеренно, говорит:

— Ох, это звучит весело, милая. Билли, ты же отвезешь ее по дороге к своим друзьям, да? — И это все решает.

Глаза Макс блестят, когда она поднимает взгляд на него, как всегда самодовольная из-за того, что перешагнула через Нила, и он смотрит, как она заходит в свою комнату и закрывает плотно дверь — скорее всего, спросить у шефа, действительно ли можно остаться с Девочкой сегодня. Должно быть, это так, потому что несколько минут спустя она долбится в его дверь и спрашивает, скоро ли они поедут.

Скоро, Билли не заинтересован испытывать свою удачу.

Он подвозит ее, как обещал, к хижине шефа. У нее с собой яркий желтый рюкзак, запиханный всем ее дерьмом, и она выбирает кассеты, которые хочет послушать по дороге, даже не спрашивая у него разрешения. Она ухмыляется ему периодически, явно довольная собой.

Конспирологически. Будто они участвовали вместе в одном плане.

Он начинает понимать, что на самом деле, возможно, так и было.

Она кидает нараспашку дверь, стоит им остановиться на неровной старой дороге.

Он ловит ее запястье, прежде чем она ушла.

— Макс.

Она удивленно разворачивается, одной ногой уже вылезая из машины.

— Да?

Она смотрит на него, и ничего из херни, которую он чувствует, кажется, не хочет выходить из его рта. Все те вещи, для которых у него нет слов, не знает, как человек их просто, блядь, говорит.

Но это Макс, и она ждет, поэтому он сглатывает и решается, провально:

— Спасибо.

Улыбка расползается на ее губах.

— Конечно, — говорит она, будто ее это вовсе не тронуло. — Неважно, Билли. Обращайся. — Она убегает.

Билли разворачивает машину, направляется обратно по дороге. Ловит, как Девочка машет ему в зеркале заднего вида, вторит привет в мыслях и задумывается, слышит ли она его своими суперсилами.

Обращайся.

Дурашка.

Он направляется к дому Харрингтона несмотря на то, что он прибудет как минимум на полчаса раньше. Хороший шанс, что его не будет, он уедет забирать Бакли, но Билли просто подождет его в машине в таком случае. Во всем доме будет гореть свет.

Он всегда горит.

Так и есть, когда он приезжает, но БМВ Харрингтона стоит на обочине.

Он хмурится, но полагает, что мог просчитаться с тем, сколько времени занимает доехать до Бакли, или он забрал ее раньше, что-то такое. Он поднимается к двери, хватается за дверной молоток и, стараясь стряхнуть бурлящие в нем без какой-то чертовой причины нервы, опускает его два раза.

Пока он ждет, чтобы его впустили, его ударяет мысль, что ему, наверное, стоило принести с собой что-нибудь. Почти сразу же он отбрасывает идею. Это, типа, взрослое дерьмо. Они просто смотрят фильм, вместе, не парясь. Нет никакой нужды приносить ебаный подарок Харрингтону или еще что-то, будто это чертово св-... Дверь открывается.

Показывает немного измученного на вид Харрингтона.

Билли замечает за собой, как оглядывает его — сине-зеленый свитер, край в спешке заправлены в джинсы, без обуви — прежде чем остановить себя.

— Билли, — говорит Харрингтон, почти удивленно, не двигаясь с дороги.

— Стив, — парирует Билли, даже если его имя странно ощущается на языке. Даже если ощущается многозначительным просто говорить его ему в лицо. Затем, когда он не получает никакой реакции несколько секунд, он говорит, — Вечеринка проходит в дверях сегодня, получается?

Харрингтон вздрагивает к действию:

— Ага, нет, извини, проходи.

Он отходит в сторону и почти моментально направляется на кухню. Билли думает о прошлом своем визите сюда, когда Харрингтон спросил, не хочет ли он чего-нибудь. Пытается не вчитываться ни во что в этот раз.

— Извини, что я рано, — растягивает он слова, обрезая извинение своим тоном, даже произнося его, ему некомфортно, насколько оно искренне.

Он закрывает за собой дверь, защелкивает ее по привычке, даже пока размышляет, не будет ли ему лучше подождать в машине до приезда Бакли. Обувь Харрингтона стоит возле двери, поэтому он стягивает свою собственную, стряхивая куртку, ощущая, будто он медленно, но верно, сужает себе пути отступления. Он следует за Харрингтоном на кухню в своих носках.

У него славная кухня. Он не видел ее в прошлый раз. Она современная. Выглядит дорого, прямо как все остальное. Харрингтон нагнулся и копается в холодильнике, за его дверью видно лишь его задницу и ноги. Билли смотрит на шторы.

— Бакли уже тут? — Спрашивает он несмотря на то, что очевидно нет, просто чтобы хоть что-то сказать.

— Эм, нет, — говорит Харрингтон, выходя из-за двери с двумя банками пива в руке, закрывая холодильник локтем. Он кидает одну Билли.

— Она, типа, позвонит или-...

Прежде чем он заканчивает предложение, звонит телефон. Один висит на стене.

— А это, должно быть, она, — говорит Харрингтон, торопясь поднять трубку. — Алло?

Он такой блядски напряженный, и Билли не знает почему, все это чертовски выводит его из себя.

— Робин, — шипит Харрингтон в телефон тем тоном, который они стали постоянно использовать в последнее время, и Билли решает дать им немного ебаного уединения.

Он уводит себя на обзор по дому, пытается выключить свои уши. По всем местам развешены картины, настоящие с выразительными кусками краски, ни одной распечатки или другого дешевого дерьма на виду. Он поднимает какие-то хромированные статуэтки, оставляет везде свои отпечатки и не вытирает их. Он кратко оглядывается в окно к бассейну, но он достаточно собрал из разговоров детей, чтобы знать, какое дерьмо там происходило.

Он остается внутри.

Он обнаруживает дверь в подвал, заглядывает вниз по лестнице и видит серьезную установку домашнего кинотеатра, зверский телевизор возле дальней стенки. Полагая, что здесь, вероятно, пройдет их вечер — и радуясь тому, как это изолирует от все более раздраженного шипения Харрингтона — он спускается вниз по лестнице.

Внизу кожаный диван, скрипучий и жесткий, стоит ему приземлиться на него, явно не используется часто. Телевизор как минимум 25 дюймов, и он не имеет ни малейшего понятия, как, черт возьми, они затащили его по лестнице. Хотя, он готов поспорить, это не делал лично мистер Харрингтон. Двойная кассета с Доктором Живаго лежит на столе, вокруг корешка обернута наклейка Семейного Видео.

Он допил половину своего пива, прежде чем ноги Харрингтона появляются на ступеньках.

— Хей, — говорит он. — Тут, эм, судя по всему, родители Робин решили, что она не может пойти. Она просила сказать тебе, что- что это были, типа, срочные семейные дела, или что-то такое.

Харрингтон звучит чертовски странно. Будто… будто чересчур остолбенело. Будто они ебаные незнакомцы, или типа того. Билли не может точно понять.

— Она просила мне сказать, — вторит он, формулировка беспокоит его.

— Ага, — говорит Харрингтон, останавливаясь у подножия лестницы.

Не подходя ближе.

Билли смотрит на него, пытается собрать пазл всего происходящего дерьма. Не может. Сдерживает вздох, заливая его большим глотком пива, поднимается.

— Ладно, — говорит он, осторожно-безмятежно. — В другой раз, наверное.

Он не то чтобы злится на Бакли, даже если она изначально собрала их здесь принудительно, неважно, но он… Он просто чувствует себя чертовски дерьмово. Эта неловкость вперемешку с горечью, а еще чем-то вроде чувства, что его вытеснили, потому что ему теперь, сука, некуда идти, да? Дом отпадает, с тем, как обернулось получение разрешения уйти, а единственное другое место, куда он мог бы пойти — то самое, откуда он к чертям убирается.

Что оставляет его машину. В декабре.

Он обходит Харрингтона, чтобы пробраться к ступенькам, когда рука внезапно приземляется по центру его груди.

— Погоди, — бросает Харрингтон. Затем, — Я имею ввиду, фильм у нас. Мы все еще можем его посмотреть. Ты можешь… остаться? То есть, если захочешь?

Он переминается с ноги на ногу, пока говорит, не совсем выглядит, будто ему хотелось предложить. Будто Бакли заставляет его на расстоянии.

Несмотря на это, осознание, что Харрингтон не выгонит его, облегчает немного напряжения с его плеч. Но с на самом деле предоставленным ему выбором он понимает, что остаться, когда Харрингтон ведет себя так, достаточно отталкивающе, что он серьезно задумывается отказаться.

Только вот на улице блядски холодно.

Он теперь ненавидит холод.

— Ладно… — говорит он, и рука Харрингтона падает, когда он отходит. — Бакли все равно его уже видела, так?

Он не уверен, зачем говорит это. Для того ли, чтобы помочь Харрингтону заполнить его неловкие объяснения, просто чтобы он перестал выглядеть таким чертовски неловким, или для того, чтобы убедить себя, что это нормально, что они оба будут делать это одни.

— Ага, — говорит Харрингтон. — Типа, дважды. Кто смотрит трехчасовой фильм дважды?

— Не могу поверить, что она может так долго просидеть ради этого, — говорит Билли в расплывчатом согласии, с ощущением, будто он читает строки, написанные для него кем-то другим.

Харрингтон неубедительно посмеивается, а Билли возвращается и садится обратно. Диван действительно чертовски неудобный, подлокотник слишком низко расположен, чтобы выполнять свою функцию, а сиденье слишком мелкое, чтобы сидеть как угодно, кроме прямо. Харрингтон присоединяется к нему, вытаскивая по одной банке пива из задних карманов по пути. Он принес три, считая одну открытую в его руке.

Билли пялится на банки, пока он ставит их на стол, понимает, что Харрингтон планировал, чтобы он остался, все это время.

Не- не совсем знает, что делать с этой информацией.

С пустыми карманами Харрингтон идет крутиться с проигрывателем кассет у телевизора, встав для этого на колени. Рядом нет ебаной шторки, чтобы отвести взгляд. Билли откидывает голову назад. Тут нет подголовника, поэтому он выгибается вниз, пока его подбородок не указывает в потолок, а голова не упирается в диван.

Кто нахер выбрал этот ебаный диван для просмотра фильмов?

— О боже, — внезапно возмущается Харрингтон, заставляя Билли поднять голову. Появилась картинка и она лишь показывает мигающий текст крупными буквами: ПОЖАЛУЙСТА, ВСТАВЬТЕ КАССЕТУ №2. — Как тяжело просто перемотать блядскую кассету?

Он садится на задницу и твердо жмет кнопку перемотки дважды. Механизм начинает жужжать, актеры быстро перемещаются задом наперед под линиями белого шума.

Тишина под звуком разматывающейся кассеты оглушает.

В конечном счете, Харрингтон спрашивает, явно с трудом находя подходящую тему:

— Так… тяжело было получить разрешение у твоего отца? Прийти, я имею ввиду.

Билли раньше не обдумывал тот факт, что прошли месяцы с тех пор, как они говорили вдвоем наедине. Считай, с лета, когда дети начали школу и тусоваться возле, где была Макс, стало менее возможным. Теперь они видятся в магазине и говорят, когда Бакли их подначивает.

Это немного тоскливо.

Это также ощущается безопаснее. Безопаснее, чем это.

— Макс помогла, — говорит Билли, даже если он немного хочет сказать Харрингтону, что ему восемнадцать и ему не нужно ебаное разрешение.

Уголки губ Харрингтона легко ползут вверх. Говорит, как чертова мамочка, коей он является:

— Она хороший ребенок.

— Так и есть, — соглашается Билли.

Они снова затихают.

— Бакли тебе сказала, что это были за срочные семейные дела? — Спрашивает Билли спустя некоторое время, наполовину чтобы просто что-то сказать, наполовину потому, что он хочет увидеть, что ответит Харрингтон.

Он напрягается на своем месте на полу, рука перекинута вокруг коленей, и немного неловко почесывает челюсть.

— Вообще… — начинает он неохотно. Затем вздыхает. — Скорее всего, ее мама просто перепугалась, узнав, что она собирается провести ночь с двумя парнями. — Билли смеется, прежде чем может себя остановить.

Это хотя бы, кажется, отпускает что-о в Харрингтоне, потому что она поднимает на него взгляд с легкой ухмылкой.

— Понимаешь? — Говорит он. — Это еще так смешно, потому что она, типа, абсолютно помешана на том, что мы с Роб пара. Она практически уже распланировала всю нашу свадьбу.

— Тогда, это из-за того, что я здесь? — Спрашивает Билли, интересуясь, насколько сохранилась его репутация. Он почти цепляет шутку о том, что они оба соревнуются за нее, но идея о том, чтобы засунуть свой хер в Балки настолько отвратительна, что он не решается.

Харрингтон фыркает.

— Больше из-за подростковой беременности, мне кажется.

— Повезло тогда, что у нее лучшие в мире контрацептивы за поясом, — говорит Билли, делая еще один глоток пива. Ухмыляется немного, просто чтобы показаться нормальным. — Никто уж точно не залетит от киски.

Харрингтон останавливается от этого, смотрит на него с чем-то обдумывающим в его глазах. Билли притворяется, что не замечает, почти уверен, что он не заинтересован вести разговор, неважно, что у Харрингтона крутится в голове.

— Так… ты действительно не против этого, получается? — Наконец спрашивает он. — Что ей нравятся девушки?

— Конечно, — говорит Билли, стараясь звучать дерзко. — Что-то, что у нас общего, так?

— Ну же, — говорит Харрингтон, не совсем раздраженно. — Ты знаешь, что я имею ввиду.

Билли вздыхает.

— Я все равно не хочу ее выебать, так какое мне дело, что ей нравится?

Он сползает вниз, насколько может, пока его задница не свалится с по-дебильному узкого дивана, облокотившись ногами на стол, раскидывает руки по спинке дивана и отклоняет голову. Она все еще слишком далеко, чтобы действительно было удобно, но по крайней мере, так ему больше не приходится смотреть на Харрингтона.

— Это… терпимо с твоей стороны, — в конечном счете говорит Харрингтон.

— Не знал, что ее нужно терпеть, — растягивает Билли. — Не по этой причине, по крайней мере.

— Чел, ты знаешь, о чем я, — раздраженно говорит Харрингтон. — Многие люди странно к этому дерьму относятся.

— Конечно, как скажешь, — говорит Билли, терпение начинает испаряться. — Но мне лично похуй, как я и сказал. Чего ты от меня ждешь, Харрингтон?

Ему приходится оглянуться, слишком раздраженный, чтобы проигнорировать, и Харрингтон быстро опускает глаза на свои руки. Жмет плечами.

— Не знаю, — говорит он. — Просто приглядываю за ней, наверное.

Ответ задевает за живое. По глупости, он хочет сказать ему я теперь тоже дурашка, урод. Будто это какой-то чертов почетный значок. Что-то, чем нужно гордиться.

— Да, ну, я свою квоту по убийствам закрыл в последнее время, так что, — срывается он. — Считай ее в безопасности, или типа того.

— Я не это имел ввиду, — слабо возражает Харрингтон.

Затем кликает проигрыватель, спасая их от дальнейшего разговора. Висит пауза, прежде чем Харрингтон нажимает на проигрыш, будто он думает сказать что-то еще, но к благодарности избавляет их обоих от унижения. Он встает, отряхивает задницу от пыли, затем подходит к дивану, пока играет вступительная музыка. Садится.

Дерьмовый диван слишком, сука, маленький. Билли сидит возле левого подлокотника, но его правая рука вдоль спинки все равно оказывается достаточно близко, чтобы его пальцы почти касались плеча Харрингтона. Он опускает руку за диван, чтобы избежать этого случайно, даже в таком висячем положении его локоть неудобно тянет.

Они просматривают первую кассету, ни разу не заговорив.

Билли не уверен, что сможет узнать хоть одного персонажа из представленных.

Харрингтон строит гримасу, пока встает, разминая плечи.

— Господи, у меня задница затекла.

Будь Харрингтон девушкой, Билли бы хитро покосился, спросил: Хочешь массаж? Может даже пошел бы дальше и воспользовался привилегиями, если это была бы правильная цыпочка. Сейчас же он стискивает зубы, пока его лицо нагревается от слов, мечтая о сигарете, просто чтобы хоть что-то, сука, сделать со своими руками.

— Черт, конечно, — бормочет Харрингтон, когда он вставляет вторую кассету, и она начинает играть с титров.

Он жмет перемотку со вздохом.

— Выстраивает напряжение? — Предлагает он, оглядываясь на Билли со слабой улыбкой.

— Выстраивает что-то, — отвечает Билли, пытаясь размять узлы в своей спине.

Его копчик чертовски онемел после сидения с поднятыми на стол ногами, но пол вытягивает из них все тепло, стоит ему поставить ноги вниз. Полагая, что он может и воспользоваться отсутствием Харрингтона, он ложится и вытягивается вдоль дивана со скрипом, позволяя рукам упасть поверх головы. Он выгибает спину, скручивает торс, пока не слышит удовлетворительный щелк от своего позвоночника.

— Кто нахер решил, что этот диван хорошая идея, Харрингтон? — Спрашивает он, позволяя глазам закрыться.

Он начинает немного уставать. Засыпать. Он не уверен, включает ли предложение Харрингтона остаться ночевку, как изначально планировалось, но мысль о том, чтобы выходить к своей машине, становится все менее привлекательной с каждым разом. Если же он притворится, что уснул во время второй половины, он думает, вероятность мала, что Харрингтон его прогонит. Это кажется достаточно стойким планом, и он всегда может тихо уйти, как только проснется.

Может, если он склонится к этому, он на самом деле уснет, будь проклят дерьмовый диван, и тогда он также избавится от всей этой неловкости.

— Эм, да, — бессмысленно отвечает Харрингтон, затем поясняет, — То есть, мама просто покупает дерьмо, которое ей нравится, как выглядит. Не то чтобы они на самом деле так часто дома, чтобы хоть что-то из этого использовать.

Билли поворачивает голову и приоткрывает глаз.

— Твои родители никогда дома не бывают?

— Не никогда, — говорит Харрингтон. Его лицо хмурится, будто он взвешивает что-то, затем он встает. Возвращается к нему. — Они просто… путешествуют, много. По работе отца. Когда они дома, он берет дополнительную работу. Мама… я не знаю, социализируется.

Он расплывчато жестикулирует рукой, но он прямо тут сейчас, и это все, на чем Билли может сконцентрироваться. Чувствуя, что берет риск, он подтягивает ноги. Освобождает место для Харрингтона у своих стоп. И Харрингтон садится, не глядя на него, достаточно близко, чтобы Билли почувствовал, как прогнулся диван возле его пальцев. Кожа дивана скользкая под его носками, поэтому тяжело удержать их, чтобы они не скользили вперед в бедро Харрингтона.

Ему приходится раздвинуть ноги, чтобы колени не загораживали лицо Харрингтона из виду, одно облокачивается на спинку, второе внизу на сиденье.

— Их нет все дольше, теперь, когда я старше, — продолжает Харрингтон.

Билли не может, сука, продолжать так лежать, глядя на Харрингтона между ног. Он дергает подушку со спинки, облокачивает ее о стену и подлокотник за собой, подтягивается в полусидящее положение.

— Звучит как клевая сделка, — говорит он, надеясь, что не отпустил нить разговора. — Весь дом в твоем распоряжении.

— Конечно, — говорит Харрингтон, пожимая плечами. — Хотя, становилось порядком одиноко. Особенно когда я был младше, и дошло до того, что мне уже не нужна была нянька.

Это более честно, чем Билли от него ожидал, ощущается немного как Харрингтон этим летом.

— Наверное, — говорит Билли, пытаясь проявить некое сожаление, даже если не может представить, как ощущает что-то кроме облегчения, если Нила не будет.

— И, то есть, — говорит Харрингтон с сухим смешком, — вот это было лучшее время, чтобы блокунять тут совсем одному после всего дерьма с Изнанкой.

А этому совсем не тяжело посочувствовать. Лишь одной гребаной мысли об этом достаточно, чтобы Билли бросило в холод. Дом такой чертовски большой, так много пустого пространства. Бассейн, прямо тут. Никакой Макс.

— И это, ты знаешь, причина. Со светом, — продолжает Харрингтон, жестикулируя вокруг комнаты ленивой рукой, даже если свет выключен здесь, в подвале.

— Ага, — говорит Билли, пытаясь стряхнуть липкое чувство, думая о своей рутине с заталкиванием старой футболки в дверь, чтобы Нил не увидел свет посреди ночи, выходящий снизу лучами. — Я понимаю.

Харрингтон смотрит на него. Улыбается. Говорит:

— Я знаю, что понимаешь.

И от этого он едва может вынести смотреть на него. Только едва справляется удержать за зубами колкое ты нихрена не знаешь. Его сердце отбивает молотком в груди.

Он такой ебаный идиот.

— Знаешь, — говорит затем Харрингтон. — Мне кажется, это, типа, часть этого. С девушками и прочее дерьмо. Типа… типа, я в какой-то степени уже знаю, что это не сработает, так?

Билли все же поднимает взгляд. Хмурится.

— Что?

Харрингтон вздыхает, отклоняет голову назад и смотрит в потолок. Его волосы падают вместе с ним, адамово яблоко остро выделяется.

— Я чувствую, будто я… я не знаю, сам себя саботирую, — говорит он. — Типа, что вообще произойдет? Я сойдусь с какой-то девушкой, мы переспим, или неважно, ляжем спать…

Он жестикулирует руками, и в приглушенном освещении телевизора он видит, что Харрингтон немного краснеет.

— …а затем я с криками проснусь от кошмара и, что, скажу ей не волноваться об этом? — Продолжает он, корчась. — Оу, и это предполагая, что она не убежит куда подальше в ту же секунду, как увидит бейсбольную биту с гвоздями возле моей кровати.

Харрингтон вздыхает, выглядит так, будто искренне ощущает себя дерьмово из-за этого.

— Тогда иди к ней домой, — предлагает Билли, стараясь звучать скучающе и не думать о том, как получить кровать Харрингтона и его биту звучит как чертова мечта воплоти. — И нет никакого закона о том, что тебе надо оставаться на ночь.

— Наверное… — говорит Харрингтон неубедительно.

— Но…? — Подначивает Билли.

Харрингтон снова вздыхает, выпрямляет голову и проводит рукой по волосам.

— Но я переспал с кучей девушек, — говорит он, пожимая плечами и все еще краснея, но с такой обыденностью, что от этого у Билли сохнет во рту. — И это весело и все такое, но…

— Но ты ебаный романтик, — говорит Билли, целясь в подходящую дозу провокационного ликования. — Намочить свой хер для тебя недостаточно, так? Ты хочешь чертовы отношения.

— Тебе необязательно говорить об этом, будто это что-то грязное, — жалуется Харрингтон, бросая краткую ухмылку в его сторону, чтобы показать, что шутит.

Но он выглядит… чертовски грустным за всем этим.

— Так придумай достаточно хорошую ложь, — говорит Билли, чувствуя себя неуклюже, и некомпетентно, и чертовски откровенным. — Скажи, что тебя обокрали или еще что. Что у тебя травма, или типа того, как у ветеранов.

Харрингтон улыбается, трясет головой.

— Да, наверное.

У Билли нет слов, нет практики. Он намеренно толкается пальцами ног в бедро Харрингтона, скорее всего, слишком грубо.

— Бедный Король Стив, — издевается он, пытается улыбаться так же, как Раньше, слишком много зубов, — все девчонки хотят тебя только за твой член.

— Ой, иди нахуй, — говорит Харрингтон, пихая его в ногу.

Но он смеется, и его рука реально чертовски теплая, и Билли тупеет от этого.

— Он, должно быть, что-то особенное, — говорит он. — Потому что я видел, как ты флиртуешь, и это не то, как заполучить цыпочку в постель.

— Мы можем перестать говорить о моем члене, пожалуйста? — Спрашивает Харрингтон, с гримасой и красными щеками, и им правда, сука, стоит. — И еще, то есть, прошло много времени. С последнего раза, я имею ввиду. Робин будет надо мной издеваться, если я скажу, но мне кажется, работа мороженщиком, типа, перманентно раздолбала мой шарм, или типа того.

— Ни за что, — спорит Билли. — Ты дрался с русским в том костюмчике. Те шортики выглядели чертовски мило на тебе, принцесса.

— Замечательно, мило, как раз то, каким каждый парень хочет быть, — жалуется Харрингтон, щеки красные от дискомфорта, но уголки губ тянутся вверх.

— Сучки клюют на такое дерьмо, чел, — настаивает Билли, ухмыляясь в ответ с ленивой уверенностью, несмотря на опасность темы.

— Очевидно, нет, не особо, учитывая, что они не остаются.

И на это Билли, по какой-то чертовой причине, говорит:

— Может ты просто дерьмовый в постели.

Харрингтон резко поворачивает голову, чтобы посмотреть на него.

— Что?

Что-то в этом лупоглазом неверии, в том, что его поймали неожиданностью, просто щекочет его. Заставляет чувствовать себя как раньше, с легкостью, с которой он всегда мог найти правильные точки давления.

— Ты меня слышал, — говорит он, приподнимая бровь с вызовом, ухмыляясь как акула.

Он выглядит как чертов урод, и он это знает.

— Это… это не так, — чутко говорит Харрингтон, пялясь на него, будто он сошел с ума.

Это немного смешно, потому что ему явно неловко от этой темы — скорее всего, тот тип парня, который не говорит о таком дерьме — но он также достаточно оскорблен, чтобы просто пропустить оскорбление.

Билли на тонком льду, но он не может остановиться:

— Цыпочки все приходят, но никак не доходят, а?

— Боже, Харгроув, — жалуется Харрингтон, он выглядит запутанно, некомфортно и раздраженно, но он не кричит на него.

— Может, поэтому секс для тебя не работает, — говорит Билли, издевательски размышляя. — Ты просто делаешь это неправильно.

— Какого хуя? — Восклицает Харрингтон.

— Просто говорю, Харрингтон, — отвечает Билли, раскидывая руки и пожимая плечами, что поделать. — Все сходится. Ты не даешь им достаточно причин остаться.

Харрингтон глазеет на него, открывает и закрывает рот, качая головой, явно абсолютно потеряв дар речи. И есть что-то в этом такое аппетитное, как он пробрался к Харрингтону под кожу, будто это ничто.

— Нет, — говорит он чувственно, и Билли не может не смеяться ему в лицо от того, как слабо это звучит. Харрингтон грозится, пытается снова. — Отъебись, я- я замечательный в постели.

Билли может только надеяться, что Харрингтон не может прочитать ДОКАЖИ так же ясно на его лице, как это звучит в его гребаном черепе, молясь быть сказанным. Он знает лучше этого, не действительно настолько тупой.

Или может быть насколько, схваченный своим диким гребаным безумием, которое его не отпустит, потому что то, что он говорит вместо этого:

— Может, у тебя чертовски большой член, с которым ты просто не знаешь, что делать.

Это больше не тонкий лед, это просто хождение по воде; заворачивать Камаро по слепому повороту, задирать парня в два раза его больше. Сердце бешено стучит, хлещет адреналин, ощущение, что он, черт возьми, живой.

Харрингтон лишь издает звук, поэтому Билли продолжает:

— Достаточно, чтобы заманить цыпочек, пока они не понимают, что ты не можешь совладать с тем, что имеешь.

— Я- что?

Харрингтон взбудоражен, взбешен, и это только делает все лучше. Билли не может поверить, насколько чертовски легко было затянуть его на эту дорожку, дергать его ниточки, заставить его сидеть тут, пока он говорит эти вещи ему в лицо. Это не нормальный, блядь, разговор между ними; это не те вещи, которые нормальные парни говорят друг другу. Он практически сказал ему, что думал о чего члене, думает, что он большой. Это, типа, за один шаг до простого прямого признания в фантазии.

Это глупо, действительно чертовски глупо, потому что это слишком по-пидорски, чтобы отступиться, когда все неизбежно покатится в дерьмо, но он слишком кайфует от всей ситуации, чтобы его заботило — кайф такой же, когда делаешь что-то опасное и позволяешь себе верить, что ты выберешься оттуда нетронутым.

— Так вот откуда появилось Король Стив? — Спрашивает он исподтишка. — Твой скипетр?

Все тело Харрингтона просто дергается, как гребаная отдача.

— Какого хуя?! — Он взрывается, вскидывая руки. — Откуда- откуда ты вообще это дерьмо достаешь?!

— Я гипотезирую, — протягивает Билли, намеренно спокойный в лицо его бешенству. — Раскидываюсь идеями, почему ты не можешь заставить цыпочек кончить.

— Господи, какого-! Иди нахуй, я знаю, как заставить девушку, блядь, кончить.

Билли бросает ему взгляд.

— Знаешь, да? — Говорит он, и даже нетрудно подобрать идеальный провокационный тон.

— Знаю, — настаивает Харрингтон.

Он не опровергнул комментарий Билли о его размере, и конечно он, сука, не опровергнул, потому что какой парень будет говорить такое дерьмо, вообще-то, мой член не такой уж большой, но этого достаточно, чтобы позволить Билли зацепиться за мысль. Позволить ему верить, что это правда. Позволить ему предаться ей, потому что с какого хуя нет.

Достаточно поднятых бровей, улыбка широкая от подтекста.

— Я не только, типа, трахаю их, — говорит Харрингтон, похвально упертый, несмотря на очевидный дискомфорт. — Я, типа, отлизываю им и все такое.

Харрингтон делает его тупым, заставляет его делать вещи, которые он знает, что не должен, даже сейчас, в этот момент, потому Билли наклоняется вперед и протягивает руку.

— Это поэтому ты так волосы укладываешь? — Спрашивает он, кладя руки на волосы Харрингтона и взлохмачивает их. — Чтобы дать дамам за что держаться?

Что-то загорается в глазах Харрингтона, и он замирает.

И это, думает Билли, стирая улыбку с лица, переступило черту.

Одно дело говорить как гребаный педик, но совершенно другое касаться. Касаться, спрашивая, делают ли так же цыпочки, пока он им лижет, если быть совсем блядски откровенным по этому поводу.

— Тебе ли говорить, — отвечает Харрингтон, лицо ярко-красное.

А затем он вытягивается и крепко хватается за кудри у основания шеи Билли.

— Со всем этим.

Он ожидал удар.

Он ожидал удар, а получил это. Что-то вроде электричества проходит сквозь все тело Билли, колющееся и острое, и волна жара следует прямо за ним. Он не знает, что делает его лицо, но Харрингтон просто пялится на него. Билли бы сказал что-нибудь, хочет, но его мозг ощущается так, будто он отключен, а открывать рот опасно.

Харрингтон просто сидит и глазеет на него. Не отпускает.

Затем он тянет его вперед и целует.

Он держит его близко, чертовски близко, губы горячие как гребаное клеймо на его собственных, пухлые и мягкие, что только, кажется, акцентирует, как он прижат к нему. Ему приходится неловко наклониться вперед, руки тисками хватаются за любую часть дивана, какую он может достать, а его живот горит, тепло ползет по его горлу, пока-

Стив его отпускает. Все одним разом, рука, и рот, и все, просто исчезло, и Билли чувствует, как теряет равновесие, несмотря на то что он сидит.

Затем Харрингтон говорит:

— Дерьмо.

Билли не уверен, что помнит, как дышать.

— Дерьмо. Блядь. — Руки Харрингтона хватаются за волосы, пока он глазеет на Билли. — Я такой идиот.

Он встает, начинает наворачивать круги по комнате. Билли остается сидеть. Пялится. Кажется, не может связать вместе события так, чтобы это имело смысл. Это его вина, это всегда его гребаная вина, но он не улавливает как, в этот раз не понимает.

— Это была идея Робин, — говорит ему Харрингтон.

— Ладно, — говорит Билли со спокойствием, которого нет внутри.

Тогда шутка, получается. Водить его за нос, добираться до панчлайна, и Харрингтон психует. Отступается. Слишком по-пидорски? Хлипкая совесть?

— У нее была эта идея, что если мы просто будем тусоваться, тогда-... Поэтому она организовала все это с вечером фильмов, только тогда она реально хотела посмотреть фильм, потому что это все-таки Роб, конечно, она хотела, но она все равно была такой, типа, нет, Стив, тебе надо это сделать, так что я, блядь, сделал, и теперь-!

Харрингтон пялится на него, будто ждет, что он закончит предложение.

У Билли ни малейшей чертовой идеи, о чем он говорит. Не может думать.

— Она соврала. Я соврал, она даже не говорила со своей мамой, потому что и не планировала приходить, потому что это должно было быть, типа, вот это все, и я собирался, типа, посмотреть, если я- Но потом я просто-... — он машет к своему рту, к Билли. — И это точно не было частью плана, и Робин, скорее всего, убьет меня, если узнает, потому- потому что это было чертовски не круто, и я абсолютно не должен был этого делать, и-...

Он останавливается. Глазеет на него.

Затем он говорит, немного отчаянно:

— Ты вообще- тебе вообще, блядь, нравятся парни?

И что-то в Билли рвется к чертям.

— Иди нахуй, — скалится Билли, моментально подскакивая на ноги. Прежде чем он понимает, что делает, в его кулаках футболка Харрингтона и он толкает его в стену. — Сука, забери это назад.

Его сердце бушует в груди, ужас стирает начисто все остальное, и он чувствует, будто Нил услышит, уже услышал.

— Забери свои слова! — Кричит Билли, тряся его.

Руки Харрингтона тоже сжались в кулаки на его футболке, но лишь на его плечах. Просто держится.

— Я просто спросил! — Говорит Харрингтон. — Билли, я просто спросил!

Харрингтон смотрит на него, загнанный в угол, но не испуганный. Глаза широко раскрыты. Руки лишь держатся.

И Билли гребаный педик.

Он хочется опуститься на колени. Он хочет, чтобы Харрингтон держал его за волосы у основания шеи, пока трахает своим членом его глотку. Он хочет чувствовать, как он толкает свой член ему в задницу, глубоко, заполняет его. Хочет, чтобы он был большим. Хочет его руки на своем теле, давящие его вниз, показывающие его место, оставляющие синяки на его коже. Он хочет, чтобы он знал, как заставить его кончить.

Он хочет, чтобы он поцеловал его.

Он отпускает, отталкивается. Отходит назад.

— Такое дерьмо не спрашивают, — остро говорит ему Билли, поворачивается к нему спиной, просто чтобы ему не нужно было видеть.

Харрингтон… Харрингтон смеется, нервно и недоверчиво, кратко.

— Поверить не могу, что вот это заставило тебя психануть.

Билли оборачивается, и лицо Харрингтона опускается моментально, руки подлетают вверх в смиренном жесте.

— Чел, я не собираюсь ничего делать, обещаю, — говорит он, слишком, сука, искренне. — И я не, типа, смеялся над тобой.

— Я набью тебе морду, — говорит Билли, скаля зубы. — Ты этого хочешь, а? Повтор представления?

Он не думает, что выдержит вдавливать Харрингтона в пол и оседлать его в этот момент, но Харрингтону не нужно этого знать. Он не может этого знать.

— Я… Какого хуя, чел? — Возмущается Харрингтон, глядя по-настоящему расстроенно — зло — впервые за ночь. — Нет никакой нужды в этом дерьме.

— Это от тебя зависит, не так ли, — говорит Билли, тыча пальцем ему в грудь. — Если ты не будешь, сука, вести себя…

Харрингтон раздраженно вскидывает руки.

— Я же сказал, извини, ладно?!

Билли срывается:

— Не помню, чтобы ты хоть за какое-то дерьмо извинялся.

Вполне, блядь, смело, учитывая, что он уж точно не извинился за то, как набил Харрингтону морду, для начала, и это просто то, что он говорит, нападение лучшая защита. Но. Харрингтон просто… рухнул. Прямиком, весь гнев испарился в туже секунду.

Он просто белеет.

— Блядь, — говорит он, ударяясь спиной о стену. — Блядь.

Его руки прячут лицо, и он сползает вниз, пока не припадает на землю. И затем он не двигается.

Билли глазеет на него внизу.

— Прости, — говорит Харрингтон себе в руки. — Билли, мне так чертовски жаль.

Билли… Билли не знает, что делать.

— Я клянусь, я не-... я просто…

Харрингтон складывает руки, локтями упершись в колени, и зарывается в них лицом.

— Я не хотел, — говорит он, и желудок Билли уходит в пятки.

Он не знает, что делать. Сказать. Начинает расхаживать по тому же маршруту, что Харрингтон.

— Ты сделал все эти вещи, и я просто- я чувствовал себя очень странно из-за этого, так что-... — Харрингтон прерывается, трясет головой. Поднимает взгляд. Выглядит несчастно. — Мне не стоит на тебя это все скидывать, чел. Ты хочешь уйти? Ты- ты можешь уйти. Или я могу уйти, я тебя не побеспокою, обещаю.

Билли перестает расхаживать, чтобы пригвоздить его взглядом.

Харрингтон просто ждет, умоляюще, будто именно Билли каким-то образом держит чертовы поводья. Но Билли не понимает.

— Говори, — требует он.

Харрингтон какое-то время просто смотрит на него, будто не может решиться.

Затем, внезапно, слова льются одно за другим:

— Я клянусь, все правда не должно было так произойти. Я- это не было, типа, чтобы поймать тебя, или еще что-то. Робин подумала, будет хорошей идеей, типа, провести время вне магазина, и чтобы были только мы с тобой и все дерьмо. И это должно было быть, типа, нормальным. Это правда было просто чтобы- чтобы понять-... — Харрингтон останавливается. Крепко закрывает глаза.

Затем, он смеется, грустно.

— Просто оказывается, я реально очень плох в этом, — он прочесывает руки сквозь волосы, качает головой, гадкая и самоунизительная улыбка на его губах, пока он смотрит в угол комнаты. — Казалось бы, парню пора ухватить суть всей этой дружеское-или-романтическое вещи, после одного проеба, но нет, только не мне, конечно нет.

Билли хмурится.

— Я не улавливаю, — говорит он.

Харрингтон оглядывается на него, но затем снова поспешно отводит глаза. Вниз.

Он делает глубокий вдох и говорит:

— У меня, типа-... типа, влечение, или что-то такое.

Билли хмурится сильнее.

— Влечение?

— Ага.

— К кому?

Голова Харрингтона подлетает. Затем, он хмурится. Смотрит на него, будто он тупой.

— К… к тебе?

 Билли… Билли все еще не улавливает. Улавливает даже меньше.

— Но не переживай из-за этого, — в спешке говорит Харрингтон в тишину. — Типа, я уже становлюсь экспертом по избавлению от этого дерьма. Пуф, и оно пройдет, и больше не будет проблемой. Все будет, типа, абсолютно нормально, я стал очень хорош в дружбе со своими бывшими. Не сказать, что ты мой бывший, конечно. Ты как Робин. Или не как Робин, конечно, ты просто- я просто имею ввиду, типа… — Харрингтон силой закрывает рот.

Билли все равно едва его слышал, застряв на предыдущем его утверждении.

— Ты не педик, — говорит он.

Произносит. Потому что слово не подходит, не Харрингтону, слишком, сука, грязное, чтобы запятнать идеального золотого мальчика старшей школы Хокинса. Он ни капли не похож на Билли. До такой степени, что ощущается неправильным говорить это слово, даже в контексте опровержения. Билли звучит как чертов Нил.

Осознание заставляет его покраснеть, чувствовать отвращение, но он не знает, как вернуть его назад. Не знает другого способа это сформулировать.

Харрингтон, к счастью, кажется, принимает это без оскорбления.

— Нет, — говорит Харрингтон, тут же строя гримасу и отступаясь, — То есть, я- я не был, или как-то так. Типа, я раньше не был, ничего такого. Я имею ввиду, я, типа, смотрел, но я думал, это было просто объективно, или что-то такое, но Роб говорит, это, типа- скорее всего, не то, что я делал.

Билли не может не спросить:

— Так что ты делал?

Он не совсем уверен, что ожидать. Мир для него перевернулся слишком резко, чтобы осмыслить весь разговор, и все же; он знает все слова, но не может сформулировать значение.

Но затем, Харрингтон делает что-то, что Билли все-таки понимает:

Он смотрит.

Это движение глаз по его телу, которое он научился читать в мгновение, всегда самый простой и эффективный для него метод получить желаемое, ясное как гребаный день.

— Эм, — говорит Харрингтон, глаза резко возвращаются к его лицу, покрываясь ярко-красным.

Он видит, и он, блядь, тупеет от этого. Его внутренности ощущаются как те маленькие блестящие штучки, которые Сюзан покупает на четвертое июля, вместо настоящих фейерверков; яркие и искрящиеся, и светящиеся, сука, от жара. Тысяча и один кусочек пазла внезапно одновременно складываются воедино, недели взаимодействий принимают смысл во взгляде на прошлое.

Сделай так еще раз, хочет он требовать, сделай так еще один чертов раз.

Не то чтобы ему нужно подтверждение, потому что теперь, когда он видел — он, черт возьми, видит, — просто-... Он просто хочет. Никогда не хочет, чтобы он останавливался.

— У тебя влечение ко мне, — повторяет Билли.

Это звучит по-детски и глупо, и чертовски безумно.

Харрингтон кивает, хоть и выглядит отчаянно некомфортно.

— Да, то есть… О чем, ты думал, был тот поцелуй?

Он неловко усмехается.

— Половина дерьма, что ты делаешь в обычный день, не имеет никакого гребаного смысла, — говорит ему Билли.

Харрингтон морщится.

— Справедливо.

Он трет руками свое лицо, после чего поднимается на ноги.

— Слушай, — говорит он, переминаясь с ноги на ногу. — Можем- можем мы просто забыть об этом всем? Обещаю, я не буду странно себя вести. И мне правда жаль.

Харрингтон и его гребаная сталь. Он просто стоит там и смотрит на него, задавая вопрос, ждет, пока Билли выдаст свое решение. Смелый, черт возьми, во всем, как оказалось. Билли бесконечно завидует, хочет себе щепотку. Хочет его себе.

И Билли осознает, что вот и оно. Что он не чертова Макс или Харрингтон, но что ему нужно соскрести вместе ту каплю стали, что в нем есть.

Поэтому он так и делает.

Несется с чертового обрыва.

— Ты все не так понял, — говорит он Харрингтону.

— Я… нет? — Спрашивает Харрингтон в недоумении и легком беспокойстве.

— Ага, — отвечает Билли, чего недостаточно.

Он никогда не был хорош в словах; кажется, все никак не может заставить их делать то, что ему хочется, донести правильную мысль, доверять им. Поэтому, вместо этого он действует.

Делает шаг ближе.

Харрингтон столбенеет, но остается начеку. Встает в чертову стойку. Это получится не совсем правильно, потому что, хоть Харрингтон и ступил немного вперед, когда вставал, он все еще стоит параллельно стен. Но он думает, — надеется — что этого все равно будет достаточно, и он подходит еще ближе. Между ними все еще чуть меньше полуметра пустого пространства, но границы уместного уже давно были пройдены.

Харрингтон качается назад, теперь касаясь спиной стены.

Билли ставит на нее руку, над его головой.

Глаза Харрингтона расширяются с осознанием; внутренности Билли остро сжимаются, прыжок сделан.

— Теперь понимаешь, Стив? — Спрашивает он низким голосом.

Он пытается попасть в соблазнительный, но по вине нервов звучит более серьезным. Глаза Харрингтона бегают повсюду, смотрят на него, будто он чертова математическая проблема для решения.

— Толкать людей против стен, ха? — Говорит он, немного с придыханием от шока, его глаза теперь мечутся между глаз и рта Билли.

— Ты жалуешься? — Спрашивает Билли, не совсем риторически, но не уверенный, насколько хорошо ему удается прогнуть слоги, чтобы донести это.

Все же, он получает ответ.

— Нет, — говорит Харрингтон, и позволяет ему, становится податливым и краснеет, пока Билли огораживает его полностью. Когда его глаза наконец останавливаются прямо на собственных Билли, он продолжает, — Вообще-то, думаю, мне нравится.

Господь гребаный Иисус.

Билли целует его. Просто кидается на него, потому что он не знает, как долго у него осталось, не знает, как скоро Харрингтон поменяет свое мнение, поэтому он просто хочет взять то, что может, прежде чем стало поздно. Они одни языки и зубы, и это слишком, сука, много, абсолютно точно слишком много, но ему плевать. Он просто хочет, берет.

В конечном же счете, у него заканчивается воздух.

Он отстраняется, втягивает тяжелый вдох, лишь насколько, чтобы создать между ними расстояние в волосок, и облокачивается лбами. Харрингтон запыхался, руки сжимаются и разжимаются на Билли: его волосах, плечах, руках, шее.

— Твою мать, — шатко говорит Харрингтон. — Твою мать.

Его потряхивает, явно от нервов, и Билли бы отошел, но не когда Харрингтон хватается за него — каждое прикосновение не длится дольше секунды — он тянет, тащит его ближе.

— Какого хуя, — говорит Харрингтон. Затем, обе его руки приземляются на его затылок, пальцы зарываются в волосы, и он требует, — Сделай так еще раз.

Его губы уже возвращаются на его собственные, прежде чем последнее слово вылетает полностью, поэтому Билли так и делает.

Целовать его ощущается как паника, беги или дерись; опасно, ошеломляюще. Его губы такие мягкие, чертовски мягкие, и он на вкус как пиво и, в основном, просто его гребаный рот, Билли может почувствовать внутри его рта, язык закручивается вокруг его собственного. К его груди не прижимаются сиськи, нет никакой узкой талии или длинных локон волос, и это должно быть неправильно, и отталкивающе, и просто нахер плохо. Неестественно.

Может, так и есть.

Может, сука, так и есть, Билли херовый человек для таких моральных суждений, но это не имеет значения, ему все равно. Будто ему вообще было когда-то не похуй на правила. В этом есть свой прилив, вместо вины, словно воровать, или превышать скорость, или просто пропускать чертовы занятия; он делает то, что нахер хочет.

И он выходит сухим из воды.

Харрингтону даже нравится это. Он обернулся вокруг него и не отпускает, и по началу это удивительно, пока Билли не вспоминает, что он хорош в этом дерьме. Что рот это просто рот, и что он всегда был чертовски талантливым в прочтении языка тела, и как оказалось, парни не так уж фундаментально отличаются от девушек, даже когда ты их целуешь.

Осознание опьяняет. Заставляет его чувствовать себя компетентным, чертовски властным. Он может сделать это, он, черт возьми, хорош в этом.

Он применяет свои движения. Нарочито замедляется. Поднимает руки, чтобы обхватить челюсть Харрингтона, пальцами у ее основания, поворачивает его голову как нужно. Снова прижимается еще ближе ко всему его телу, но целенаправленно, недели хаотично.

Это окупается, когда Харрингтон, блядь, стонет. Затем, моментально разъединяет их, неистово краснея.

— Господи, Билли, — говорит он, взбудоражено и быстро моргая. — Ты слишком, блядь, хорош в этом.

Билли ухмыляется в ответ, гладко подавая свои слова:

— Лесть приведет тебя куда угодно, Харрингтон.

Но ебанутая часть этого в том, что он имеет это ввиду. Что он не может придумать ни одной вещи, которую он просто так не отдаст ему, прямо сейчас, если он попросит. Которую он не захочет отдать ему. Это немного слишком, немного пугает, немного ощущается, будто его сейчас разорвет надвое по середине, и вещи, которых даже не знает, начнут выходить наружу. У него от этого мурашки по коже, он едва стоит на ногах.

Но он думает, что вполне может выйти сухим и отсюда тоже, с тем, как Харрингтон смотрит на него.

Билли все еще жмется ближе, наклоняет их бедра вместе и вытягивает торс немного, чтобы посмотреть на него, осознание того, что ему действительно это можно, только по-настоящему приходит, и он пьянеет вместе с ним. Харрингтон толкает руку под его рубашку, пробегает ладонью вдоль его спины, и это так чертовски тепло, идеально, вызывает зависимость.

— Ах, да? — Говорит Харрингтон, и Билли не может даже вспомнить, в ответ на что. — Я приму куда угодно.

Это не особо имеет смысл, но это не очень-то и важно. Звука этих слов достаточно, достаточно, чтобы заставить его чувствовать, будто он готов нахер разорваться. Он так чертовски счастлив, что это тупо.

Чувствуя, будто он может покорить весь гребаный мир, он кладет свои руки на бедра Харрингтона, скользит под его футболку в ответ, и проводит большими пальцами вдоль кромки его джинс, бегло ведя лишь подушечками пальцев. Дыхание Харрингтона застывает.

Билли ловит его взгляд, наклоняется близко и шепчет ему в рот:

— Так почему бы тебе не выбрать место для начала?